Игорь Клюев
Былое и Настоящее
Антресоли
В конце мая перед поездкой в очередной отпуск нужно было достать чемодан с антресолей. Я поднялся на стремянку и начал тянуть руку внутрь, пытаясь нащупать ручку. Когда плотная дерматиновая полоскаоказалась зажата в кисти, рванул объёмистый предмет на себя. Старые ботинки, пролетев сверху, лишь слегка царапнули нос. Следом что-то тяжёлое ударило по голове и рухнуло вниз. С чемоданом в руке я спустился. Кроме старых ботинок, на полу лежала плотно перевязанная стопка тетрадей. На верхней было написано: «Русский язык. Ученик 5 «А» класса Клюев Игорь».
Я был дома один, и можно было не торопиться с подготовкой. Стало любопытно. Неожиданная встреча с прошлым. Когда разрезал бечёвку, тетради рассыпались по столу. Взял одну наугад из центра и открыл. Наверху страницы было написано «Диктант». Ниже волнистые линии слов, выведенные синей шариковой ручкой, точками разделённые на предложения. Много пометок учительским карандашом. От каждого исправления отлетала жирная красная галочка и усаживалась на полях тетради.
Перевернув страницу, я увидел следующий диктант и другую стаю галочек. Вообще-то по размеру они больше напоминали альбатросов.
В середине тетради наверху страницы появилось слово «Сочинение» и тема: «Детство Владимира Ильича Ленина». Но здесь, кроме привычных альбатросов, были ещё две жирные красные линии. Ими было подчёркнуто предложение: «Володя был очень хорошим мальчиком». В конце сочинения стояла тощая единица, переправленная мной на четверку.
Это был скандал. Родителей вызвали в школу. До похода я сообразил сознаться в том, что переправил единицу. Когда пришли, нам сказали, что нужно идти к директору. Это было странно. Мартин Давыдович не мог заниматься каждой исправленной единицей. Пока шли, я пытался вспомнить все свои провинности за текущую четверть, чтобы, войдя, сразу начать каяться. Но не вспомнил ничего нового.
В кабинете, кроме директора была завуч, классный руководитель и учительница литературы. Мартин Давыдович открыл мою тетрадь и пальцем ткнул в две красные жирные линии.
– Как ты мог назвать Владимира Ильича просто Володей?! Ленин был создателем СССР. Он был основателем Коммунистической партии и творцом Великой Октябрьской социалистической революции.
Конечно, я тут же сказал, что больше не буду, и, машинально приложив руку к груди, оцепенел от ужаса. Поскольку мы пришли в школу после занятий, пионерского галстука не было на месте. После я пообещал принести больше всех Пионерской, Комсомольской правд и просто Правды, когда будет следующий соревновательный сбор макулатуры в школе. Так и появилась привычка всё бумажное собирать в стопочки и хранить. Но прошлое коварное. Вот тихо лежит годами на антресолях, а потом вдруг бьёт больно по голове.
Выпускной
В прошлом году в конце июня я сидел вечером перед телевизором. На НТВ убивали, на Первом целовали. На одном из каналов шёл репортаж о выпускных вечерах в московских школах. Красиво! Девушки в нарядных платьях. Юноши в элегантных костюмах. Букеты в руках у выпускниц. Прогулка на катере, и восход солнца над рекой. Это им запомнится надолго или даже навсегда. А что не забыто из моего выпускного? Гранёный стакан…
Июнь 19… года. Экзамены. После каждого мы всем классом ходили в кино. В это лето в одной половине московских кинотеатров шли картины «Анжелика – маркиза Ангелов» и «Анжелика и король». В другой – «Фантомас» и «Фантомас разбушевался». Мы знали эти фильмы наизусть.
Перед последним экзаменом актив из выпускников школы встретился с группой родителей во главе с Надеждой Петровной. Нужно было решить, как организовать выпускной вечер. Как и у всего актива, у меня было радостное настроение.
– Ребята, это должно быть совершенно необычно, чтобы запомнилось вам и школе навсегда! Ваши предложения! – Надежда Петровна начала собрание.
– Нарядиться Анжеликой, и конкурс на лучшую! – вскрикнули девчонки.
– Нет, строго всех предупреждаю, что так не пойдёт. Вы наконец должны показать, что за десять лет учёбы стали взрослыми людьми. В нашей школьной столовой половина стаканов перебита. Школа это запомнит надолго, если мы сейчас решим потратить часть собранных на выпускной вечер денег, чтобы купить гранёные стаканы, – сказала Надежда Петровна тоном, не терпящим возражений.
– И скатерти, чтобы прикрыть на столах всё, что вы там нацарапали, – немного подумав, добавила она.
Потом Надежда Петровна посмотрела на меня.
– Фареев, перед началом выпускного вечера ты будешь стоять вместе со мной у входа. И если твои друзья Иванов и Степанова опять что-нибудь выкинут, то все ваши хулиганства за десять лет будут в характеристике для поступления в институт.
Я поник. Светка и Колька были мастерами что-нибудь учудить. В восьмом классе, в самый разгар моды на мини-юбки, Светка пришла в такой, что вся школа сбежалась. Правда, там было на чтопосмотреть. Потом её родителей вызвали к директору, и ей пришлось к этой юбке пришивать оборку шириной сантиметров десять на уроках рукоделия. А Колька… Когда учились в девятом классе, он из поликлиники стащил плакат, пропагандирующий безопасный секс, и вывесил в кабинете биологии рядом с другим, объясняющим развитие человеческого зародыша. Это случилось как раз перед застольем в этом классе учительниц с шефами школы из института по тяжёлому машиностроению. Конструкторам бульдозеров плакат понравился, но был большой скандал.
И вот наступил торжественный вечер. Мы с Надеждой Петровной стояли у входа в актовый зал. Положение было безнадёжно. Светка и Колька точно что-то затеяли. Они перестали со мной разговаривать.
– Ну, ты родительского комитета сынок, – даже один раз Светка бросила мне с пренебрежением.
Вдруг в начале коридора я увидел их. На Светке было платье с глубоким вырезом, напоминавшим Рижский залив. Правда, ей нужно было ещё несколько лет взросления, чтобы ему заполниться пышной грудью. Но даже так это был вызов родительскому комитету. Они быстро приближались к нам. Что делать?! Я схватилодин из гранёных стаканов, которых благодаря стараниям Надежды Петровны имелось в избытке. Потом вырвал цветок из букета, стоявшего на столе, вставил в него и протянул ей.
– Это вам! – воскликнул я.
Надежда Петровна привычным движением потянулась к гранёному стакану. Но в последний момент в замешательстве приостановилась и взяла только цветок.
– Спасибо, Фареев, не ожидала, – сказала она.
В это время Светка и Колька незамеченными проскочили мимо нас в зал. Ура! Потом был вечер с танцами. Светка под испепеляющими взглядами активистов-родителей всё-таки прикрыла вырез косынкой. В паре с Колькой они танцевали великолепно.
Под утро я счастливый вернулся домой. Сняв пиджак, заметил, что карман как-то странно оттопыривается. Там был тот самый гранёный стакан, который я туда машинально засунул. Не замечая, я протанцевал с ним в кармане весь вечер. Я достал стакан и поставил его на полку книжного шкафа.
Нам дали прекрасные характеристики, и мы поступили в институты. Кольку, конечно же, скоро выгнали, кажется, со второго курса. В девяностых он связался с плохой компанией. А теперь – один из спонсоров Каннского фестиваля. Светка стала кинозвездой, и теперь её декольте можно любоваться только в кинотеатре. Надежда Петровна эмигрировала в Америку, где примкнула к движению за права сексуальных меньшинств. А гранёный стакан так и продолжает стоять в шкафу на полке. Не мешает.
Мотивация
Мотивация для обучения. Почему я окончил вуз по этой специальности? В начальной школе всё просто:
Воскресенье, Детский мир,
Где игрушки и пломбир.
Куклы с бантиками в ряд
Для девчонок там сидят.
Я не маленький – большой.
Класс не первый, а второй.
Мне подарят автомат —
Нет такого у ребят!
И ещё мне купят пушку,
В кафетерии – ватрушку
За пятёрки в дневнике —
Маме радость, вот и мне.
В средней школе к игрушкам интерес пропал, и начались проблемы с мотивацией. В восьмом классе мы с ребятами стали покуривать. Не скажешь же родителям: пятёрка по химии – блок «Мальборо».
Один раз не прогулял литературу. Светка читала наизусть письмо Татьяны Лариной к Евгению Онегину. Я её знал с начала школы, а увидел как впервые. Красивая она. В общем, влюбился. Рассказал приятелю Сашке.
– Чтобы стать с ней ближе, найди с ней общий интерес. Вот мы вместе играем в футбол и стали друзьями, – посоветовал он.
– Саша, хорошая мысль, но Света никогда не будет гонять мяч с нами на площадке.
– Тогда ты присмотрись к ней. Догадайся, что она любит делать. Поступай так же, и вы сблизитесь.
Отличный совет. Я понял, что ей нравится шить. Потом мне стало известно, что её мечта – пойти после восьмого класса учиться в ПТУ на швею-мотористку. Появилась у меня мотивация для занятий. Принял решение – поступить вместе с ней, чтобы получить специальность швеи-моториста.
– Это глупость. У тебя способности к точным наукам. Ты смог бы стать вторым Эйлером! – воскликнул учитель математики, когда узнал о моём намерении.
– Не хочу оказаться им. Он страдал слепотой, – был мой ответ.
Я поступил в ПТУ, и получилось сблизиться с ней. Стали прогуливать занятия вместе. Приходили днём ко мне домой. Светка веселиться умела. Любила примерять мамины украшения, шубу и разные шарфики. Вдруг понял о себе – нравится давать ей советы, как одеться, чтобы выглядело изящнее.
А один раз предложил ей надеть папаху отца как головной убор. (Как подполковнику, ему к форме полагалась каракулевая шапка.) Отлично получилось. Решил сфотографировать так, чтобы в кадр попадала папаха и складки шёлкового шарфика на плечах. В полный рост делать снимок не имело смысла, поскольку материей укрывалась только часть груди. Ниже из одежды вообще больше ничего не было.
Перед выпускным вечером из ПТУ размечтался, что мы поженимся и будем вместе шить-пошивать. Но не получилось.
Во время решающего разговора она сказала, что скрывала семейную тайну. Это родители вынудили пойти сюда учиться, чтобы продолжить фамильную династию. Сама она ненавидит эту профессию. Света сказала, что влюбилась в танкиста-моториста и решила уехать с ним в дальний гарнизон. Всё-таки обучение на скоростном конвейере не прошло даром.
Светка вышла замуж, а меня распределили в ателье закройщиком. Стал кроить и шить брюки, но грусть не отпускала. Как-то гладил белые штаны, которые только что окончил. Задумался о Светке и забыл об утюге. Сзади ниже пояса осталось тёмное пятно. Что делать? Стало ясно! Нужен лаконичный рисунок. Заштопал дефект красными нитками, и рядом, без промежутка, ещё несколько полосок разных цветов. Получилось как часть радуги. Заказчице понравилось, и она стала меня благодарить. Сказала, что завитушка будет оживлять внешность для тех, кто захочет посмотреть на неё сзади. Потом увидела фотографию Светки в папахе. (Снимок всегда присутствовал на моём рабочем месте. Всё-таки лучше показать, что у человека перед глазами есть предмет грусти, чем производить впечатление идиота, взгляд которого блуждает в пространстве.)
Сочетание нежного шарфика и воинского головного убора произвело неизгладимое впечатление. Заказчицу звали Екатериной Ивановной. Она сказала, что любит помогать молодым ребятам найти себя в жизни. По её мнению, у меня есть талант, и нужно учиться на модельера. Ей ничего не стоит помочь поступить в профильный вуз. Потом Екатерина Ивановна добавила, что за правильное поведение она поможет мне устроиться на работу в модельное агентство. Если же начну бегать от неё по молодым девкам, то придётся вернуться в ателье и кроить брюки до пенсии. Мотивация для безошибочного поведения была сильная.
Я получил специальность модельера, и Екатерина Ивановна устроила меня трудиться в агентство. Работа хорошая. Добился успеха. Для победы в жизни нужно учиться, и чтобы мотивация была сильная.
Конфетка
Прожитые годы всё чаще напоминают о себе, когда некуда и незачем спешить, а так случается нередко. Упорядочивая хаос памяти, мысленно произносишь: такой-то год, подсчитываешь, сколько тебе было лет, где жил. И начинают вспоминаться давно забытые лица и подробности из прошлого.
19…год. Вечерело. Лампа под потолком комнаты не горела. Отчетливо было видно, как в темноте дома напротив начали появляться прямоугольники светящихся окон. Свет от них просачивался через белую дымку тюлевой занавески. На ней рядом с форточкой беспокойно крутилось белёсое пятно, отражавшее дрожащее пламя лампадки под медной маленькой иконкой. Бабушка молилась.
Я, пионер из 7 класса, сидел рядом на стуле не оттого, что был заинтересован или принимал участие в молитве, а просто потому, что мы жили вдвоём с бабушкой в комнате размером 9,3 квадратных метров. Идти гулять на улицу было уже поздно.
Что я думал о Боге? Я точно знал, что его нет. Нам так сказали в школе. Это «нет» было просто и понятно, как запрет на неношение пионерского галстука, опоздание в школу, грязным рукам перед школьным завтраком. В этом отрицании даже было что-то радостное, как в шариках на Первомайской демонстрации.
Бабушка продолжала молиться. Наверное, в её в поклонах я чувствовал нежелание шагать с нами, пионерами, в ногу. И я покровительственным тоном, оттого что я учился в 7-ом классе, а она не ходила в школу, когда было её детство, и читала по слогам, говорил ей в спину, что Бога нет. Она ничего не отвечала и продолжала, почти беззвучно шевеля губами, молиться.
Потом, после института, ещё будучи комсомольцем, но уже без веры в дело Партии, о котором продолжал читать по бумажке Леонид Ильич Брежнев, с трудом собирая слова в предложения, я стал часто заходить в церковь у метро «Сокол». Проникновенное звучание певчих, потрескивание свечей, свет от пламени которых доходил до глаз святых на иконах и возвращался ко мне строгими взглядами библейских персонажей. Всё это было непривычно и завораживало. Но тогда эти посещения были лишь вынужденной заменой, когда не удавалось достать билет в Камерный музыкальный театр, располагавшийся по соседству.
Теперь бабушка на Ваганьковском кладбище рядом с дедушкой, который умер до моего рождения. Если идти к этому месту вечного успокоения от метро «Улица 1905 года», то прямо перед центральным входом нужно перейти довольно широкую дорогу у светофора. Когда зелёный человечек в окошке начинает отсчитывать секунды, все быстрым шагом переходят улицу, чтобы под аркой пройти на кладбище. Спешат туда, куда никто не торопится.
Одним Воскресным днём, набрав цветов для всех своих шести, я шёл по центральной аллее кладбища. Направо и налево под фотографиями, приклеенными к мраморным обелискам, знакомые всей стране имена. Народ идёт плотным потоком. В лицах не скорбь, а грустная деловитость, и совсем невидно детей – недетское место. После крематория центральная аллея начинает дробиться на более узкие, от которых отходят уже совсем мелкие. Дальше к большинству могил можно дойти, только протискиваясь между оград. Если всё это поместить в виртуальную реальность на компьютере и развернуть на девяносто градусов, то получилось бы, что люди карабкаются по центральной аллее вверх, как по стволу дерева, расходятся по мелким дорожкам, как по веткам. Потом медленно идут по тропинкам, как по черенкам до зеленеющих листьев, пока не упираются в могилы.
По центральной аллее навстречу людскому потоку шла женщина. Она без выбора останавливалась рядом с кем-то из проходящих мимо, что-то коротко говорила и шла дальше. Случилось так, что она подошла и ко мне. Мы приостановились на расстоянии рукопожатия. Она была, наверное, чуть старше среднего возраста, одетая в тёмное, но не в чёрное, как для продуманного траура. Лицо ледяное, но глаза – как проталины во льду. И даже больше – они были тёплыми.
– Возьмите конфетку, – сказала она спокойным голосом и протянуламне карамель, завёрнутую в цветастую бумажку.
Я молча взял сладость и, даже не пытаясь успеть сказать обычное вежливое «спасибо», положил в карман. Мы разошлись, но ещё какое-то время наши спины видели друг друга.
Дома, после кладбища, прочищая карманы, достал конфетку. Положить в рот принесенное с кладбища, когда я мою руки всякий раз, коснувшись чего-либо не стерильного, было невозможно. Совершенно ненужная мне вещь, но машинального движения в направлении мусорного ведра не последовало. Выбросить конфету было совершенно невозможно, и я положил её на книжную полку.
Прошло несколько месяцев, конфетка продолжала лежать там же. Проходя мимо, я проскальзывал по ней взглядом, как по предмету, ставшему принадлежностью квартиры. И от этого не нужно каких-либо объяснений, почему она там находится.
В один из вечеров, сидя перед включённым телевизором и устав от перебора крикливых 50-ти с чем-то телевизионных каналов, я остановился на православном «Спасе». Священник и ведущая неторопливо обсуждали религиозность в повседневной жизни, отвечаяна незамысловатые вопросы телезрителей. И хотя я не молюсь, не хожу в церковь, но слушать их было успокоительно. Один из вопросов был, что делать с иконами и другими религиозными предметами, которые уже невозможно отреставрировать. В ответе объяснялось, что их нельзя выбрасывать в помойку, а нужно предавать земле в специальных местах. Один из вариантов предполагал затопление где-нибудь в чистой воде.
И это был ответ на мой незаданный вопрос – почему я не смог выбросить конфетку в мусорное ведро. Эта сладость могла оказаться в праздничном новогоднем подарке. Какой-нибудь ребёнок положил бы её в рот и с удовольствием посасывал, сидя где-нибудь в зале, в восторге от приключений Снегурочки у нарядной ёлки. Но к конфетке прикоснулась скорбь. Наверное, она была в кармане у этой женщины, когда она ставила заупокойную свечу в церкви, и конфетку касались слова священника во время службы, и где-то рядом с ней были лики святых. И конфетка стала предметной частью религии, как иконы, крестики. Освященной, как вода, которой коснулся крест. И, вероятно, от этого во мне появился внутренний барьер, который я не осознавал, но именно он не давал мне выбросить конфету в мусорное ведро. Также как моя безграмотная, но очень умная от природы бабушка молилась, произнося слова, точный смысл которых она не смогла бы объяснить. Она жила с истиной, не требующей для неё никаких доказательств, – Бог есть. Но можно ли вообще веру объяснить словами? Конечно, можно предположить, что ей было в чём-то проще. Она ходила в церковь с малых лет вместе со всей семьей. Она запоминала слова, с которыми её бабушка и мама обращались к иконам. Ей не нужно было решать, верить или нет. Истина ли в том, чтобы не иметь права выбора? Ибо «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Верю ли я теперь? Нет, но я стал ближе к вере. Как в финальных главах романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина» слова Левина: «Да, то, что я знаю, я знаю не разумом, а это дано мне, открыто мне, и я знаю это сердцем, верую в то главное, что исповедует церковь».
Куда можно пойти в поисках чистой воды и красивого места, если ты живёшь недалеко от станции метро «Щукинская»? Конечно, в Серебряный бор. Можно подъехать на трамвае, но нужно пешком, особенно если у тебя эта конфетка в кармане. Для неё это «последний путь», а для тебя становится паломничеством. Поднявшись на горку, слева от моста в Строгино, открываешься ветру от Строгинской поймы. В ответ с его порывами ты ощущаешь весь этот простор, странный в черте такого мегаполиса, как Москва. Где-то вдалеке, слева, как «засадный полк», сосны Серебряного бора. В солнечную погоду между тёмной зеленью сосен и рядами светлых прямоугольников новостроек, подступающих к берегу поймы слева, со стороны Строгино, хорошо заметен золотистый купол церкви. Рядом с ней виднеется темная крыша коттеджа, подаренного Солженицыну после его возвращения в Россию. Останавливаешься, любуясь этим видом, а сзади постукивает по рельсам трамвайчик, как пригородный поезд.
В Серебряном бору остановился на мостке над протокой со стороны Москвы-реки в Бездонное озеро. Тихий осенний солнечный полдень в середине недели. С палитры исчез кипенно-белый цвет распускающейся весны, зато в избытке жёлтый и багряный. Достал конфетку из кармана и после небольшой паузы кинул подальше от уток, для которых все мостки – места, где гуляющие бросают им съестное. Конфетка, шлёпнувшись о воду, осталась на поверхности. Её обёртка, скрученная и приплюснутая с обоих краёв кругленького карамельного тельца, образовала плоскости, которые, подобно крыльям, стали уверенно удерживать её на поверхности воды. Конфетка явно отказывалась тонуть. Ещё немного полюбовавшись природой, я ушёл – дела.
