Игорь Галеев
ДухСо пробы "Ф" за №55-12. Ледник

18 февраля

А я один на драматургии после школы.

По утрам бегаю. Плююсь, задыхаюсь, но зато – какая бодрость! Я даже общительнее становлюсь, коммуникабельнее – что мне необходимо для моего будущего как воздух.

Г.И. днями и ночами сидит за столом. Раздражителен. А на С.У. смотреть неудобно. Всё порывается помириться, мнётся, бледнеет, но Глеб его будто не замечает.

Был на концерте Юровой. Классная певица, хоть и осуждают ее за якобы наглое поведение на сцене. Талант – он везде вызывает нападки.

Г.И. спрашивал про Олю. Он нас видел вместе. Оля – это полёт!

Был дома у шефа. Масса впечатлений, много мыслей. Но об этом как-нибудь потом, устал сегодня.

21 февраля

Гнусно! Ох, как гнусно. Дурак же я! Бедная Оля! Это я во всём виноват, прости меня! Не нужно было ее сюда приводить, хоть она и настаивала. Познакомились называется!

С.У. ей такие разборки устроил! И про папу, и про маму. Но это бы ничего, куда ни шло, она больше смеялась, его слушая, но когда Г.И… Ну что за человек! И человек ли? Самому не по себе, так зачем же бередить душу другому, тем более женщине. А он мне сказал: «А женщине – в первую очередь, она детей будет воспитывать».

Какое у нее было лицо! Она не хотела после этого всего меня видеть и уехала одна. А что я могу! Я бы ему всё высказал, я бы драться даже полез, но она же сказала: «Он Прав». В чем прав?

Ты чиста, Оля, ты непосредственна! Он твоего мизинца не стоит! Он критикан! Его выпрут из института! Он ни с кем жить в мире не может. Да, он деятельнее, чем эти – за стеной, но на бумаге, но говорит о невозможном и бредит несбыточным. Его бы в сумасшедший дом…

29 февраля

Всё утряслось, устоялось, но я мучаюсь Олей. Страдаю по ней. Мы видимся изредка, у нее много занятий. Я люблю ее! Слышишь, Оля! Это честно и навсегда. Это Настоящее.

А я всё не могу добить пьесу. Быстрей бы лето!

Рассказывал Г. И. о панорамной пьесе. Бредишь ты, говорит. Ну это мы посмотрим!

Ходил с ним и с С.У. в ресторан. Они чуть выпили. Была еще одна девушка. Глеб выбрал жертву, подсел к одному мужчине в форме и завел с ним разговор, а потом устроил ему разборки. Да, у него талант раскручивать человека, в душу залезть. Этот взмыленный ушел. А потом за второго взялся. Обычный обыватель, каких миллионы. А Глеб к нему с вечными вопросами, о личной и профессиональной жизни, обо всем вообще. Зачем живете? Почему живете? С кем живете? Так ли живем? Не прямо, конечно, но в этом русле. Были такие моменты, что мужик багровел и запросто мог въехать ему кулаком. Но Глеб ускользал, парировал так, что мужик начинал отчитываться, заискивать. У меня глаза на лоб лезли – фигуристый такой, представительный, не без карьеры, с определенными мерками, а тут раскис, размяк, всхлипывал даже, и все удивлялся, что не пьянеет. Куда ему пьянеть, если все время у Г.И. спрашивал: «А вы не оттуда?» – «Откуда?» – «Ну, не оттуда?» – и на плечи или вверх показывает. Расстались друзьями. Адрес дал и телефон. Говорит, если права есть, то машину будет давать собственную. Ну мы и хохотали потом!

У Г.И. после таких разговоров этих адресов штук двадцать уже скопилось. Без мыла в душу влезает. Это и хорошо и плохо. С С.У. они помирились. Но тот всё-таки на Глеба зуб имеет. А чего бы он хотел, если Г.И. все время пишет и книги читает, а этот только дым пускает. Доиграется он с этим дымом!

Бедный мужик! Он так свои мозги напрягал, что, верно, ему еще долго будет Глеб сниться, и будет он бояться, что посетят его «оттуда». Что ни говори, а мне на пользу этот поход. Можно этого мужика в пьесе вывести.

2 марта

Ходил с Олей в ресторан. Посидели. Рыбу заливную ели. Музыка. Поговорили. Мне так хорошо с ней! Неприятно, что она так много спрашивает о Г. И. Но не ревность же это! Хотя у меня сложилось подозрение, что она ради этих вопросов согласилась на ресторан. Да нет, всё это мнительность! После встреч с таким и после этих разборок невольно будешь думать о нем. Нужно ее оберегать от таких волнений.

Она спрашивала, что он читает. Ну читает и читает, обычное – классику. Только что много и быстро… И я читаю, только мне еще заниматься нужно. Я хочу взять от образования всё. Чтобы оно действительное было. Поэтому мой принцип одни пятёрки.

Да, я думаю о будущем, что же в этом зазорного? Отличное образование поможет мне быстрее добиваться своего, выйти на зрителя и нести ему прогрессивное, идейное, нужное, действенное. Пусть говорят, что мою голову забивают чепухой. Пусть! И раньше учили богословию и различной несусветице, но люди усваивали всё, сдавали на «отлично», и потом из них выходили отличные, настоящие патриоты. Главное – не утрачивать чистоты! И против фольклора они зря! Это наша основа, нужно создавать истинно народные произведения. Пусть Г. И. пишет приличные стихи, но в них смятение, в них неуверенность в завтрашнем дне, в самом себе, разные сомнения, и всё оттого, что он беспрограммен и всё отрицает.

Я усвою многое и взлечу. Пока что я изучаю общеобразовательные предметы, но это пока и это для всех. Без этого немыслим современный человек.

3 марта

 
Какой я всё-таки гад! Тайком жрать эти чёртовы конфеты! Дошел! Подлец! Трус! Проглот! Жлоб!! Какое отвращение к себе!
И С.У., кажется, заметил, но молчит. Это хуже всего. Всё на других хорохорюсь, критикую, говорю о возвышенных материях… А если признаться честно (да, Славик, только честно!), то об этих знакомых девчатах плохо думаю, а по утрам такое бывает, такое… И в голове всякие сцены перевариваю, оттого и сны… Они как наваждение – приходят, сколько ни гони. Это потому, что без настоящего, без занятости! И даже об Оле плохо думаю. Не плохо, но…
Всё!!!!!! На полу буду спать, без матраса!!!
7—00 – подъём.
7—15 – уже помылся.
7—45 – уже пробежался.
8—00 – уже еще раз помылся (холодная вода, только холодная!)
8—30 – позавтракал.
9—00 – полпути прошел пешком.
до 15—00 – занятия (в обед есть строго по порции, в основном овощное).
до 19—00 – подготовка к занятиям.
до 20—00 – прогулка по городу.
до отбоя (23—00) – программа «Время», чтение худ. литературы, творчество.
Никаких разговоров!
В выходные дни – творчество, книги, выставки, театр, гигиена, Оля, занятия физ-рой.
Всё!!!!!
 

10 марта

Пока всё идёт нормально, подарил на 8 марта Оле подарочное издание «Слово о полку Игореве».

11 марта

Закончил пьесу. Шеф сказал: «Для начала ничего» и название другое придумал. С.У. самовольно дал прочитать Е.Б., который (свинья!) начал умничать и ржать, как обезьяна. Я заметил, что ему Г.И. и С.У. не очень-то доверяют.

16 марта

Похудел на два килограмма тридцать грамм.

17 марта

Ну и свинья я! Как последний предатель нажрался пирожных и торта.

Вчера у нас в комнате было празднество. Девчата, танцульки. С.У. напился вдрызг и бушевал, лез ко мне целоваться, а потом гонялся по коридорам за какой-то лошадью. Теперь у коменданта. Меня эти торты как магнитом тянут.

Г.И. в одиннадцать часов всех выгнал и что-то всю ночь писал. Как он может, когда выпьет? Конечно, всякую галиматью. Меня так и тянет заглянуть. Он последнее время мне почти ничего не даёт и со мной мало разговаривает. Конечно, я сам виноват. Я гнусь. Да, Слава-растислава, ты гнусь! Последняя скотина.

А вдруг они читали мои записи?! Нужно прятать хорошенько. Нет, я не боюсь, но лучше прятать. Какой я стал мерзкий. Распорядочек себе устроил и не выдержал. Амёба ты, Славик. Ты всё что угодно за один обед продашь!

19 марта

Прочел последние записи и вот что решил: ты, Слава, себя любишь. Написал «подлец, продашь», а сам упивался – какой я самокритичный, сам любовался собой, то есть – ты дважды подлец, а теперь, разоблачая себя в третий раз – трижды и, наблюдая за третьим разом – четырежды, и так бесконечно. «Вот бы взвыть сейчас, жалко…» Нет, так дальше продолжаться не может. Нужно что-то делать, но что?

21 марта

И всё-таки Древняя Русь – это моё. Быстрей бы лето. Едем собирать фольклор. Г.И. и С.У. ходят хмурые. Что-то у них обоих случилось. Меня сторонятся. Вчера и позавчера какие-то люди за ними приходили. Скрывают. Вчера я не выдержал, открыл дневник Г. И. Так, чуть-чуть полистал. Всё какие-то мысли. Это не я, это он бредит!

Но я мало что понял. Свои записки прячу. Снова бегаю. Познакомился с интересными ребятами из университета. Есть любопытные характеры. Ходят в воскресные походы, гитары, песни, игры, музыка.

А здесь тоска и дебаты. Сколько можно?..

Оля, Оля, где-то она? Лида, Оля. …Что-то я путаюсь. Но в конце-то концов не это главное. Но никогда, да никогда не вернусь в город. Маму люблю, буду приезжать, но всё это не то, там серость.

А здесь будет размах, будет, вот посмотрим! И Г.И. увидит, кто я.

Ноте бене – забыл! Новость: Е.Б. поперли. Собрал вещички и смотал. Аморалка. До чего же свинья! А С.У. по этому поводу бросил: «Сегодня он гений!» Знания свои выказывает. Троешник. Нет, я не бахвалюсь своей золотой медалью, но нужно же и меру чувствовать.

22 марта

В комнате стали появляться подозрительные личности. Сегодня стучал, стучал, а С.У. открывает и говорит: «Ты, Славик, прогуляйся покудова». Я и рот не успел открыть. А потом заметил, как трое выходили. За тридцать. Они меня за сосунка считают. Ну мы еще увидим!

24 марта

Сегодня ЧП! В таком положении я еще не был. Что за люди!

Помылся под своим любимым душем, прихожу в комнату, а Г.И. сидит и мой дневник листает. Я так и сел. Дыхание свело. А он: «Извини, Славик, мы были вынуждены». С.У. участливо ухмыляется. А Г.И. предлагает: «Если хочешь, прочти мои». Я выхватил тетрадь и вон из комнаты. Насилу отошел.

Как муторно было! Полдня не появлялся. И смех и грех. Ведь теперь они всё обо мне знают: и что я втихаря конфеты ем, и что я про них писал, и про Олю, и что я дневник Г.И. читал, и – всё!

Ходил я, ходил, потом надел маску и зашел клином: «Я вас презираю!» Они молчат. Я: «Свиньи!» Смолчали. Ну и чёрта им лысого! Что я ребенок бесправный, что ли?

Теперь-то я знаю, почему они были «вынуждены».

27 октября

О-го-го! Дневник! Бросить бы тебя, да начать заново. Сколько перемен, закончилось слюнтяйство. Новый год, новые планы, новые встречи. Сколько всего было! Долго не писал. Бурные события. Перемены. То, что было серьезным вчера, становится смешным и пустячным сегодня. Диалектика. И я теперь совершенно другой. Теперь я могу сказать своё…

После того случая я вскоре из комнаты съехал. Поселился с сокурсниками. Глеб, или вернее, Г.И. (традиционно), пропал без вести, то есть по семейным обстоятельствам уехал еще до начала сессии. Потом, говорят, академ попросил, да, что ли, не дали… С.У. пьёт и дымит. Оля? Оля замуж наверное выйдет. Не за меня, разумеется. Мне пока рано.

Вообще я стал гораздо общительнее. Ликвидировал пробел. Есть друзья и новые знакомые. Где я только за это время не был! И с фольклором удачно. Потом опишу. Был дома. Лидок замужем. Ну и слава Богу. Замучила неопределенность.

Устроился охранником. Стыдно сидеть на маминой шее. Нас пятеро, вместе хотим снять квартиру, чтобы было где встретиться, серьезную музыку послушать, поработать. Это замечательно, если так будет!

Колька говорит, что мою пьесу можно было бы поставить общими усилиями. Авось потянем! Для начала, а?

А дневник нужно писать – для становления, для потомков, для своих детей, чтобы твои ошибки не повторяли.

Был вчера корифей литературы. Алатов. «Штормовой причал» – тенденциозная вещь! Железный мужик. Вот уровень! Есть к чему стремиться.

А та задумка про Древнюю Русь у меня до сих пор из головы не выходит. Отступаться от этого нельзя. Преступно! Только не А. Невский, а ярмарочная площадь, скоморохи, балаганы, канатоходцы, крики торговок, частушки, беседы горожан бородатых, грубых, и каждый мог бы, соответственно одевшись, вступить в этот живой спектакль. Ну, конечно, не на главную роль. А в центре всего – народный протест. Нужно подумать как и в чем его выразить. И финал продумать.

ноябрь

Со смехом прочитал об обжорстве своём. Бывает же! Нет, теперь я не тот. Ну и общежитское бытие! Через что только не пройдешь!

«Все это было, было… сменился дней круговорот…»

Теперь иначе. Без истерик. В детском саду ужинаю, охраняю его, иногда обедаю и завтракаю там же, а недавно даже в ресторан-с…

– — – — – — – — – —
«Ф» -акт проникновенно-ручной, третьей категории

(Комната в двухсотсемидесятивосьмитысячном городе. Стены дома почти полутораметровой толщины. Пятый этаж. Исправный санузел. Счётчик не мотает. На кухне, в прихожей и в комнате – кавардак. В комнате – большое, старинное, потёртое кресло, два голых стола, обшарпанный комод, довольно сносный двуспальный диван, всюду вещи, раскрытые чемоданы и коробки. Окна не завешаны. Запах прокисшей пыли, тройного одеколона и подержанных рукописей, плюс – рыбные консервы. Время к обеду.)

Он резко захлопнул тетрадь. С ним давно уже такого не было: чтобы он вот так лежал и в себе копался. С наслаждением выругался, посмотрел, куда бы забросить – подальше, дабы не мозолила глаза и не портила и без того неустойчивое настроение, – передумал и мягким равнодушным движением опустил ее на пол.

Он долго читал и устал. Помассировал затёкший затылок, отодвинулся от спинки дивана, мощно вздохнул и мощно выдохнул.

«До чего неудобно без подушки! Нужно купить в первую очередь. Потом куплю… и наволочки. Куплю, всё куплю…»

Он лежал, укрыв глаза тяжелыми морщинистыми веками, на голом диване – мужчина – в костюме и приспущенном галстуке. Руки вдоль тела, ноги прямо, дыхание ровное, здоровое, безо всякого там напряжения.

Он слушал, как из тела уходит проклятая дрожь, как сквозь поры сочится к потолку утомительное раздражение.

А голова между тем работала и работала. Как всегда. Чётко. Бесперебойно.

Тикали часы, и за стеной бубнили. Он прислушался. Ничего нельзя было понять.

«Скотство, – журчало в этот момент в голове, – вечное скотство! Было, есть, будет. И это был я. И это есть часть меня, и, значит, из этого получится моё «я». Во веки веков, аминь! Софистика. Сопельки. Не нравишься ты себе, Вячеслав Арнольдович! Вот оно – грязное бельё твоей поганенькой юности! А у кого лучше? Кто больше? Но при чем все? Ты, Веча, ты… А о других не беспокойся. На повестке дня ты. Вот и возьми тетрадочку, поддень ручонкой-то, поковыряйся, полистай, далее, далее почитай, поинтересуйся вшивеньким. Дальше и первые попоички, и первые девочки, и вторые, и… там многое, и про любовь, и про Глеба, и про живот… То-то и оно, что ты, голубчик, знаешь, что далее грязь и мура, а идеи, какие к черту идеи! – так себе гнойнички, тебе бы их и не вспоминать вовсе. А почему они были вынуждены твоё бельишко перетряхнуть – и вовсе нельзя вспоминать, истерикой новой пахнёт. А истерики тебе сейчас совсем ни к чему. Это всё переезд проклятый! Переехал, и тетрадочка обнаружилась. Сколько-то я ее не нюхивал? Двадцать один годочек. Динь-динь и всё такое. Нет, поначалу-то ты ее частенько листал, посмеивался, жёнушке зачитывал, веселился и комментировал. А потом дотронуться до нее боялся. А ноне – ноне баста! Ноне ты все этапики прошел. Звонят колокола, и ты у обочины. Вон куда занесло! Доволен, энергичен, но у обочины. У тебя жизненный принцип, ты проживешь везде…

Ну-ну, давай, давай… На самокритику потянуло. Это от тетрадочки. От юности пахнуло. От Глебова комплекса… А как этого Е.Б.? Ефим? Да-да, Ефим, Бузов, кажется. Его еще Обузой величали, что ли. Где-то бродит или во земле сырой обитает. А С.У.? С.У. ту-ту! Ручкой от борта, шляпой от сердца. Простонародье. От винта. Странствующий рыцарь. Желчь, а не мужик. И кончил со временем всё-таки. Хорошие вещички выдавал. Мутные.

Да-с! Разбрелись все от бед… С.У. мне в последний раз гадостей наговорил. Я тогда и не сказал себе, что это гадости, перестраховался, но у него и кишка тонка заставить признаться, не то что у Глеба. Инаков… Нет, сейчас бы я это вынес. И что выносить-то? Так суета, от самолюбия. Завидовал, дурак, по молодости лет. Он избранный, я не для мира сего, вот и вместе бы наблюдали за суетой, авось, там придется кому-нибудь пересказать. И про пьеску несостоявшуюся, балаганчики-балалаечники. Матушка-Русь. Она тебя воспитала, она тебя и похитила. Растащила. И куницей, и серым волком, и селезнем… Эка печаль! Ручата на себя задирать. А ну-ка!

Угу-гу! Интеллигенция!

Становись! Равняйсь! Смирно!

Слушай мою команду!

Я, Вячеслав Арнольдович Нихилов, собираю под свои златокрылые знамена лучших падших сынов отечества и непадших тоже! Я на горячем коне, с золотой медалью! Вы – на холодных с бубенцами. Я доскакал, вам еще предстоит. За дело, други! В галоп, а-ля! Я фантазирую, следовательно, я существую. Мы еще познаем жизнь во всей полноте и гармонии! Помирать нам!..

Да, я прав. Я еще скажу нечто. Какие наши годы, как говорил розовощёкий Славик. Нет, непременно еще поскачем, повоюем! Расцвет сил, масса жизненного опыта, профессионализм, мастерство, какое-никакое имя. А тетрадочку эту подальше, в чемоданчик, а потом сожгу, как Николай Васильевич, а ну ее, чтобы я еще тут… Нельзя раскисать!

Мне хорошо. Я чувствую, как по телу медленно и тягуче распространяется теп… За художника говорят его дела, полотна…»

На этом самом месте (когда про «полотна» и «дела») в голове у Вячеслава Арнольдовича произошла мгновенная перестановка. Как бы круговорот воды в природе. Вечное таинство. То, что было в сознании, ускользнуло в закрома подсознания, и наоборот. По этой сложной причине Вячеслав Арнольдович тотчас прекратил обсуждение дневника и перешел к анализу современных событий. И сделал это невероятно чисто и легко. Так, будто не читал дневника и не думал о нем вовсе. Бесспорно, что с вами (кто ни есть вы) наверняка случалось нечто подобное, так что этот мозговой процесс вам должен быть ясен без дополнительных объяснений.

А потом Вячеслав Арнольдович очень долго и безоблачно лежал на голом диване, то открывая, то закрывая затуманенные глаза, не шевелясь, ровнехонько дыша, не шмыгая носом. Покоился.

Когда-то он упоенно увлекался аутотренингом, йогой и в том числе различными течениями в обширнейшей индийской философии. Немало было прочтено, немало потрачено времени на разные там манипуляции с руками, ногами, головой и прочими частями тела. Многое со временем он позабыл-позабросил, а вот привычка лежать в замороженном состоянии как-то прочно укрепилась, вошла в кровь и плоть; и ничего в этом факте нет странного, настораживающего, мы все с возрастом приобретаем что-нибудь эдакое, специфическое, то, от чего ни жена, ни подруга, ни теща, ни какой иной коллектив не отучит и не отдерет. И не нужно отдирать. Зачем? Какого такого лешего?! Пусть себе отличается. Может быть, он оттого и живет и существует, что подобную «странность» имеет. Может быть, в эти специфические моменты он жизненной энергией заправляется или, скажем, от сумасшествия предохраняется. А что? Очень даже может быть.

А раньше он и не такие чудеса мог творить. Достиг, например, того, что с ходу многие органы отключал и полностью вычеркивал какую угодно информацию – запросто загонял её в мозговые отстойники, вето накладывал, консервировал, и будто ничего и не было… А, бывало, брал из общества идеи и развивал их в голове до такой степени, что идеи обретали совершенно отличный, так сказать, нихиловский блеск. Потом он эти идеи в произведения вносил, и получалось новое, очень передовое. Еще он научился при необходимости не замечать того, чего замечать не стоит, достиг необыкновенных вершин в планировании и еще многое другое. И даже медитации сочинял. Вот как сейчас помню:

 
– Лама, прекрасный Лама,
– Поведай мне о Шамбале.
– Приближается Великая эпоха.
– Правитель Мира готов к битве.
– Эти столбы света и лучи света – Твои!
– Они от Шамбалы,
– О, Великий Приходящий!
 

Или вот строки – жгут душу, бередят сердце, волнуют и не дают покоя ни днем ни ночью:

 
– Чанг Шамбалин Дайн!
– Истинно, время Шамбалы придёт!
– Гуру видит камень Граль!
– Монгол, друг мой, умрем,
– Чтобы родиться витязями
– Владыки Шамбалы.
 

Много у него, и все разные. А в конце каждого цикла вместо подписи знак ставил, в смысле, что не сам он писал, Вячеслав Арнольдович, а Вселенная глаголила устами его. Так сказать, Бескорыстный аноним.

Вот такой, точь-в-точь:

И я думаю, что простой человек так не пишет. Тут не простой талант нужен. Байрон!

А теперь он и не стремится к этому. Интересы теперь у Вячеслава Арнольдовича иные, давно прошел он стадию самовоспитания. Отбросил шелуху, что по молодости лет в виде поисков места в жизни поналипала. И если взять внешние данные Вячеслава Арнольдовича, то они удивительным образом соответствуют его планам и желаемому образу жизни. Их можно за образец вывести.

Рост у Вячеслава Арнольдовича чуть-чуть выше среднего. Но кажется повыше и даже стройным. Полнота… умеренная полнота, второй подбородок имеется, по годам, совсем приличный и выразительный. Зубы у Вячеслава Арнольдовича замечательные. Всем бы такие зубы! И волосы густые, темные, с проседью шелковистой, умудренной. Он их назад зачесывает и длину писательскую соблюдает. Разве вот на самой макушке природа что-то устраивает, куда так и норовят разные крылатые насекомые приземлиться. Но, знаете, иная плешь и украшать человека будет. Еще как может! К тому же, если человек достойно голову и себя держит, не заикается, не чешет нос и не лезет среди разговора всей пятерней в свои и без того зализанные вихры, когда не обмирает на каждом своем или должностном слове, как это себе позволяют некоторые не совсем уверенные в себе лица. И смотреть Вячеслав Арнольдович может прямо в глаза – открыто и честно, безо всякой там видимой задней мысли. Смотрит серыми глазами, в которых тайна, и что-то, знаете, с вами происходит, очаровывает вас, а может, влюбляетесь? Или постигаете нечто?.. Странное, одним словом.

Ну а достоинств в фигуре Вячеслава Арнольдовича хоть отбавляй! Ступает по земле основательно, всегда с какой-нибудь папочкой, в костюме, при модном, но в меру, галстуке; всегда знает в какой момент какое слово нужно произнести и как произнести, и кому. И на годы планы имеет, день ото дня в эти планы коррективы серьезные вносит. Мыслит неустанно, и потому со всей ответственностью можно заявить, что исполин Вячеслав Арнольдович! Кентавр!

Да вы только посмотрите, как он вопросы задает, как слушает, как кивает, как сморкается и зевает в обществе, как ест, как думает, как идет и извиняется, если кого локотком заденет. И не то, чтобы там присюсюкивает или альфонсом крутится. Не то! тут весь смак в цельности натуры, в том, что если человек и смущается или мнется, так совсем не потому, что сбит с толку и запутан, а потому, что его цельности что-либо мешает, и механизм защиты уникальности обороняться начинает.

Это еще понять нужно.

А с женщинами?! Нет, он просто аристократ! В благородном смысле, как это бывает.

Тут уж я эмоций не удержу. Скажу со всей страстью. Будь что будет.

Люблю я его, он мне дорог, близок и мил. Еще бы! Как мне его не любить, ведь это я его нашел и помог открыть. Вам понравился его юношеский дневник? Какие мысли! Какие усилия к Высшему! Зря он чтение прервал. Вот бы и дальше почитать, дальше лучше: размах, объемы и ситуации.

Очаровашка! Так бы и пошел с ним рука об руку до конца жизни и напоследок кисть бы долго и мучительно жал, облобызал бы всего и высох бы от горючих слез. Честное слово! Герой! И какой герой! Класс! Супермодерн! Герольд! Ваятель! И все самые лучшие выражения.

Вы не беспокойтесь, я не автор. Куда уж мне! Я вон – приличным языком поговорил и в жар бросило. Не могу без эмоций и своего личного мнения. Я приближенный. Бывший сосед Вячеслава Арнольдовича.

Давно я уже живу в другом городе, а Вячеслав Арнольдович в третьем. А жена его (тоже бывшая) – в четвертом, вместе с дочуркой, кровинушкой Вячеслава Арнольдовича, проживает. Потому-то Вячеслав Арнольдович теперь сам по себе, свободен, и, как он правильно про себя заметил, – в полном расцвете сил. Тридцать восемь лет. Кровь с молоком и земляникой! Раньше в таком возрасте только-только женились, только-только жить собирались. Так что от него о-го-го чего еще можно ждать.

Вы тут спросите: «А какого же черта вы, дурацкий инкогнито, встряли в повествование или во что там еще? И вообще, что все это значит?»

Законные претензии. Я всегда уважал в людях осторожность. Я и себя ценю за это доброе качество.

А дело в том, что я нахожусь здесь, веду беседу или, если вам угодно, разбалтываюсь по воле автора. Автор-то самым чудесным образом разузнал, что я бывал у Нихиловых. Я и невинным свидетелем драки оказался. Честно говоря, драки-то и не было. Нанес Вячеслав Арнольдович один единственный удар. Кровь пошла, а потом и раскаяние хлынуло. И этот чудесный дневник я прочел однажды одним из первых.

«Совершенно случайно?» – спросите вы.

В том-то и дело, что не случайно. Болезнь у меня такая. Как клептомания. Только я не ворую. Мне чужих вещей не нужно.

Я, видите ли, был слесарем высокой квалификации. Но это не главное. Главное, что меня на сокровеннее тянет, на душевное, на, извините, интимное… Я теперь на пенсии, так что весь день дома, и сами понимаете…

Нет? Не понимаете!

Батюшки, да по квартирам я хожу. Ключей и отмычек у меня целая стиральная машина. Я ею не пользуюсь, так зачем зря место занимать? – я в нее свои инструменты складываю. И еще у меня есть – коллекция, единственная в мире. Но о ней чуть погодя.

В жизни своей я многими вещами увлекался, пока не пришел к истинному действу, и вот тогда-то мне воздалось сторицей, тайна блеснула мне прямо в очи. Лучезарностью одарила меня стезя…

Так вот, меня последнее время все за пределы подъезда тянуло. Заприметил я одного любопытнейшего экспоната. Походка летящая, прохожих будто не замечает, не пьет, холост и почти весь день дома. А уходит неизвестно куда и зачем, и что меня взволновало: абсолютно никто у него не бывает. В доме напротив живет.

Ох, как у меня руки зачесались! Вариант всем вариантам! Нюх у меня на скрытое. Зайти бы, думаю, бельишко перебрать, одним глазком на фотокарточки взглянуть, письмишки полистать, если таковые имеются, во все дырочки да тайнички заглянуть, понюхать, чем веет и куда несет. Наши-то в подъезде все как облупленные, никакого движения, изо дня в день на одном уровне, и надоели мне хуже пареной репы.

Сами понимаете, ни одной сколь-нибудь захватывающей, будоражащей личности, кроме Нихилова, не было. Встречались, конечно, и интрижки, и измены, и каверзы, и грешки, и подоплеки – то правовые, то нравственные. Я по простоте душевной на первых патриотических порах и давал знать куда следует. Да только бесполезное это дело, методы мои с общепринятыми не совпадают, и тогда плюнул я, стал собирать материалы, кропотливо их скапливать. А вот как на Нихилова наткнулся, тут уж меня Сам заинтересовал. Сам Человек, общественная природа его, влияние на гармонию мира.

Давно я о подобном явлении подозревал, хотя сомнения мучили, но не сдавался и мечтал встретиться. Собственно, и цель такую имел с самого начала своей необычной деятельности. А семейные и разнополые дела тогда у меня в горле стояли. И вот дождался! И завертело меня, закружило. Нахрапом Нихилова изучал, потому, видимо, и промашку сделал. Изумление и восхищение меня тогда ослепили. Пропахал я факты и подумал, что всё уже о нём знаю. А ведь смак внутри оказался! Подпольная суть. Или, как еще автор сказал, «потенция в состоянии анабиоза», замороженные, одним словом, возможности.

Нихилов-то – он ой какой активный был… ну прямо как сгусток энергии! Туда-сюда, отсюда-туда, этому-тому, здесь-там, с ходу-не спеша. И всё с умом, с блеском, всё на уровне, с юморком и улыбочкой. А если и без улыбочки, то с достоинством и дипломатией на мудром лице.

Уж как он меня восхищал, как вдохновлял! Жил я на гребне восторга. Вспоминаю, и кровь в жилах горячеет, клокочет, и бьется вон наружу. При одном-то воспоминании! И как мне было понять, что помимо этой бешеной внешней энергии есть еще колоссальная «замороженная энергия»? Вот и выпустил синицу из рук…

Все его рукописи, письма, записочки и разные там автографы я первый прочел! Так что, если где в полном собрании появятся его труды и варианты, знайте – я первый в подлинниках лицезрел, и многое еще до того, как его жена.

А она, преказусная женщина. Никогда не знаешь, что с ней будет через час, когда уйдет, когда придет. И ему мешала, и мне. Нервная. Порой одевается, приводит себя в порядок, разные там мази и духи, и лосьоны и прочее. Ну, думаешь, до поздней ночи не будет, на банкет или в театр собралась. Уйдет она, только ты это соберешься долг исполнять, а она, глядь, уж домой возвращается.

Сохла она, сохла, были причины, чего уж скрывать. Но Вячеслав Арнольдович вел себя достойно, мужественно, не угнетал ее откровениями, как это себе некоторые мужья позволяют. Старался не накалять атмосферу, если что начиналось – по делам уходил, давал свободу полную. А она всё что-то думает, думает. Благо бы писала, мысли в дневник заносила, всё бы ей легче было, а мне яснее. Уж чего мне стоило проникать, ждать да высовываться одному Богу известно и то, наверное, не во всех подробностях.

Был случай, застала меня она. Три часа за шторкой полутораметровой ширины, затаив дыхание да в неестественной позе, отстоял. Скатанной дорожкой прикидывался…

О! есть чем поделиться. И, признаюсь, бит был. Два памятных раза. За вора принимали. Откупался. Благо, что пьющие попадались.

Вот такие и прочие муки за болезнь свою несу.

Но лишь сегодня понял, что не зря. Воздалось мне сполна! Теперь вот получил возможность в неизвестном источнике сущность свою запечатлеть. Всё тайное становится явным.

Свидетель-то я свидетель, и прототип, конечно, и вместо механизма какого-то, но посчастливилось все же при жизни чудо испытать – сам знаю, и в курсе многих начинаний, а теперь вот будто сам пишу и мыслю, словно автор…

Автор меня благодарил, чаем потчевал, восхищался, две недели слушал. Отвел я душу, весь выпростался, всё, что имел, выложил.

Прошлым он почему-то не задавался.

А Вячеславу Арнольдовичу мы десять дней уделили.

Морщился автор, стыд его, видимо, ел, а интерес все-таки перебарывал. Вячеслав Арнольдович личность, тут уж никто не устоит. Хлопал меня автор по плечу, вскакивал в восторге, восклицал, целуя в темя:

«Энциклопедон! Не было еще у меня таких уникумов-помощников! Марафонец вы беспримерный! Энтузиаст великомученный! С вашими-то средствами и такие архивы скопить! Да вам сегодня же Нобелевку положено!»

Ну разве не награда мукам моим слова такие!

Коньяк покупал, чтобы во мне силы поддерживать. Десять грамм плеснет и подбадривает: «Шуруем, шуруем, милый-раздорогой!»