Игорь Журавлев
Мертвый
Глава 3
На следующий день его вызвали к следователю, где дали переодеться в принесенную родителями одежду. Артем старался не думать о том, что те чувствуют сейчас, и без того тошно.
Следователь оказался совсем не злым мужчиной средних лет, вполне себе даже доброжелательным. Он спокойно и очень подробно расспросил Артема о том, как все случилось, записал в протокол допроса, сказал, что инкриминирует ему 104-ю статью, и дал Артему прочитать написанное. Артем прочитал, не слишком вникая в текст, – вроде все правильно, и написал внизу под диктовку следака: «С моих слов записано верно, мною прочитано. Дмитриев А.И.». Дата. Подпись.
Потом его отвели назад в камеру, где уже находились трое парней, прибывших этапом из СИЗО на следствие, и один – на суд. В камере вдруг стало очень тесно, лежать всем вместе можно было только на боку, а переворачиваться на другой бок исключительно одновременно. Табачный дым стоял плотной стеной – все, кроме Артема, курили. То и дело кто-нибудь открывал крышку молочного бидона и справлял нужду. Запах в камере стоял соответствующий. Бидон выливали и ополаскивали раз в сутки – утром. При виде всего этого тоска острой иглой кольнула в сердце Артема, но куда теперь денешься?
Наслушавшийся разных ужасов о тюрьме и зеках, он ожидал какой-то «прописки» или еще чего подобного. Но, к его удивлению, мужики оказались вполне нормальные и приняли его спокойно и дружелюбно. Это только потом он узнал, что «мужики» – это не половой признак, а тюремная «масть». Но к нему никто не придирался, спросили, за что попался, не за вскрытие ли «мохнатых сейфов»4, случайно? Насильников, видимо, не очень любили. Когда он сказал, что за убийство, то все только уважительно покачали головами. А в основном вопросы были о том, как там сейчас на воле. В общем, приняли его нормально, чему он был очень рад. Ибо страх перед встречей с настоящими зеками у него был, что уж тут скрывать. Когда он сказал, что следак шьет 104-ю, то все стали его поздравлять, мол, счастливчик, легко отделался, статья-то до пяти лет лишения свободы максимум! Артем не считал, что пять лет в тюрьме – это мало, но, с другой стороны, если вспомнить, что он натворил…
На следующий день его дернули еще раз, отвезли на следственный эксперимент, где он попытался показать, что и как было из того, что самому запомнилось. Комната с темными засохшими пятнами на полу и обведенными мелом силуэтами тех, кого он убил, вновь ввергла его в черную меланхолию. Но, что странно, пока ехали назад и он глядел в окно на свободную жизнь, все прошло. Вообще, как оказалось, он довольно быстро привык к своему новому статусу и хоть жалел убитых им парней, но как-то все более и более отстраненно, гораздо больше переживая уже за собственную судьбу. Это оказалось для Артема неожиданным открытием, раньше он был о самом себе лучшего мнения. Но на самом деле, как выяснилось, чувство вины слишком быстро отошло на задний план, и он впервые подумал о том, что они сами виноваты: нечего было пьяного еще человека спросонья ногами избивать! И, кто его знает, разве не могло быть такого, что не убей он их первым, они запинали бы его ногами до смерти? Такой исход по меньшей мере никак нельзя исключить. Тем более, как сказал ему следователь, экспертиза показала, что они все тоже были выпившие. А по пьяни грань можно переступить так быстро и легко, что и сам не заметишь. Ему ли не знать! Так что можно считать, если бы не его штык-нож и умение с ним управляться, то это не их, а его самого закопали бы в землю. И не их, а его жрали бы сейчас могильные черви.
Такой перемене во взглядах Артема, без всякого сомнения, сильно способствовали рассуждения сокамерников, объяснивших ему, что на самом деле он молоток и сделал все правильно. За что ему от братвы полный почет и уважуха. Еще бы, ведь он один с пятерыми разобрался, завалив четверых и порезав пятого! Это тебе, как выразился один из сидельцев, не мелочь по карманам тырить, тут нужно особую дерзость иметь. А дерзких в тюрьме уважают и побаиваются. Кто знает, что у них на уме: ты пошутил, а он заточку вытащил и воткнул тебе в брюхо. Типа шутка твоя ему не понравилась и он таким образом свое отношение к ней выказал.
Все это Артем мотал на ус, поскольку ему уже сообщили, что в пятницу он с этапом поедет в настоящую тюрьму. И надо будет там как-то привыкать и находить свое место. Там будет все по-взрослому, свои порядки и свои законы, называемые понятиями. Это ему тоже объяснили. И потому, вместо того чтобы попусту переживать о том, чего уже не изменить, лучше Артему подумать о собственном будущем. А что он убил, так ведь все там будем когда-то. И ему самому смерти не избежать рано или поздно. Вот такие мысли.
Дни до пятницы пролетели незаметно, из камер постоянно разносился хохот – люди травили анекдоты и разные байки. Что угодно, лишь бы не думать о собственном настоящем и будущем. А в пятницу с утра все стали собираться, ближе к обеду их набили в воронок, как кильки в банку, и Артем отправился к своему новому месту жительства на ближайшие месяцы.
***
Сергей Юрьевич Серапонтов, отец того самого крупного парня, которому Артем вспорол живот, качал внука на коленях и вместе с ним весело смеялся. Хотя на душе у него были слезы и непреходящая горечь. Годовалый внучок постоянно напоминал ему единственного сына, наследника, которого зарезал, как свинью, вместе с еще тремя друзьями сына какой-то пьяный гаденыш.
И сейчас, играя с внуком, Сергей Юрьевич думал все о том же. Сегодня он говорил со следователем и узнал, что убийце инкриминируют 104-ю статью УК РСФСР – умышленное убийство, совершенное в состоянии сильного душевного волнения, – и максимум, что тому грозит, это пять лет лишения свободы. А может и вообще исправительными работами отделается. Дескать, он защищался, сказал следователь, на него первого напали, стали избивать, потерпевшие были в состоянии алкогольного опьянения. К тому же только из армии парень, характеристики хорошие, ранее не судим и не привлекался.
Когда Сергей Юрьевич вспоминал эти слова следователя, его душила ярость. Его сынок, значит, гниет в могиле, куда его сегодня уложили под крики жены и матери, его внук остался сиротой, невестка – вдовой, а сволочь, вспоровшая сыну живот, через считаные годы будет гулять на свободе! Как будто ничего и не было, как будто жизнь его сына и судьба его семьи ничего вообще не стоят. Разве это правильно? Разве вообще такое может быть правильным? Нет, он это так не оставит, подонок получит по заслугам.
Сергей Юрьевич отдал внука невестке и прошел в прихожую к телефону.
– Приемная Первого секретаря обкома КПСС, – раздалось в трубке.
– Это Сергей Юрьевич Серапонтов беспокоит. Соедините меня с братом.
– Одну минуту, Сергей Юрьевич! Примите мои искренние соболезнования! Владимир Юрьевич как раз прошел к себе. Соединяю.
В трубке раздался такой знакомый с самого детства голос старшего брата:
– Слушаю тебя, Сережа. Поверь, я всей душой…
Но Сергей Юрьевич не стал слушать очередные соболезнования и просто спросил:
– Примешь меня сейчас?
***
Через полчаса он уже входил в кабинет первого секретаря областного Комитета Коммунистической партии Советского Союза, считай – хозяина всей их области. Родные братья обнялись. Они всегда были близки, старший (всего-то на два года!) Владимир привык с детства опекать Сергея. И сейчас горе младшего он ощущал как свое собственное. Тем более племянник всегда был его любимчиком, которого он с детства привык баловать, – своих-то детей им с женой, видно, не суждено было завести. Сегодня на похоронах не удалось переговорить с братом, но разговор, он понимал это, учитывая его должность, был неизбежен.
Они прошли в комнату отдыха, незаметная дверь в которую находилась в конце кабинета, за занавеской.
– Садись, брат. Чай будешь? – спросил Владимир Юрьевич.
– Какой еще чай, Володя! – горько воскликнул тот. – Я сына похоронил, а его убийце максимум пять лет в колонии светит. Они, видите ли, сами на него напали!
– Тихо, тихо, брат, успокойся. Расскажи толком, в чем дело, почему так? Обещаю, я во всем разберусь!
Они сели, и по мере того как Владимир Юрьевич слушал брата, глаза его наливались злостью. Когда тот закончил свой рассказ, он спросил только:
– Всё?
Сергей Юрьевич кивнул и спросил:
– Скажи, брат, разве это и есть социалистическая законность? Разве это и есть справедливость?
– Успокойся, Сергей, сейчас все решим. Справедливость никуда не делась, просто надо о ней кое-кому, кто, видимо, забыл, напомнить.
Он прошел в кабинет, нажал на клавишу селектора и произнес жестко:
– Екатерина Петровна, начальник МВД области, прокурор области и председатель областного суда через полчаса у меня в кабинете!
А еще через два часа следователя Митрохина, ведущего дело Артема, вызвал к себе начальник следственного отдела районного УВД и, избегая глядеть тому в глаза, объявил:
– Значит, так, капитан. Слушай меня и выполняй. Вопросов не задавай, это бесполезно, сразу говорю. Приказ поступил с самого верха. В курсе, наверное, чей племянник один из потерпевших?
Капитан лишь кивнул, уже все понимая.
– Так вот. Дело Дмитриева Артема Игоревича переквалифицируешь на 102-ю. И постарайся там побольше пунктов подвести, понял?
– Так точно, понял, – и все же не выдержал: – Что, решили под вышку парня подвести?
– Раз понял, иди и выполняй молча, не задавая глупых вопросов. Если, конечно, не жаждешь удостоверение на стол положить, – спокойно ответил начальник отдела, не реагируя на эмоции. Просто потому, что эмоции переполняли и его самого. Он помолчал и переспросил:
– Ну как, нет желания подать в отставку?
– Нет, – повесил голову следователь.
– Тогда свободен.
И уже в закрывшуюся за капитаном дверь добавил:
– Вот и у меня нет желания. А жаль! Глаза бы на все это не смотрели…
***
Еще через три дня в камере № 318 областного СИЗО открылась кормушка и из коридора раздался голос:
– Дмитриев Артем Игоревич!
– Есть такой, – бодро подскочил Артем и подбежал к кормушке, надеясь, что принесли передачку.
Но это была спецчасть. На крышку кормушки легла официальная бумага, и женщина в кителе цвета хаки произнесла:
– Дмитриев Артем Игоревич, ваша статья переквалифицирована следствием со 104-й УК РСФСР на статью 102-ю УК РСФСР, пункты «б», «г», «з». Распишитесь здесь и здесь.
Артем, еще ничего не понимая, но уже холодея от страха, расписался, где было велено. Один экземпляр оставили ему, и кормушка захлопнулась.
В камере повисла тишина. Все слышали, что сказала работница спецчасти. Артем деревянным голосом спросил:
– А где у нас УК?
Чья-то рука сбоку вложила в его руку тоненькую книжицу. Артем раскрыл кодекс на статье 102 и прочитал вслух:
– Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. Пункт «б» – из хулиганских побуждений. Пункт «г» – совершенное с особой жестокостью. Пункт «з» – убийство двух или более лиц.
– Это вышка, точняк, – прозвучал в тишине чей-то голос.
– Не каркай! – резко оборвал его другой грубый голос.
Артем молча забрался на шконку5, повернулся лицом к стене и натянул простыню на голову. Хотелось выть, и он зажал простыню в зубах, изо всех сил сжав челюсти. В голове билась мысль «что делать?» и еще почему-то «спасайся, кто может». Но как же ему спасаться? Он вообще никто, знакомых в высших кругах, родственников там у него нет. Родители – обычные работяги. Но как же так? Не могут же его расстрелять, правда? Не может же быть, чтобы его не стало? «А ничего, что не стало тех, кого ты убил?» – жестко прозвучало в голове, и он застонал сквозь зубы.
Глава 4
Суд прошел как во сне. Он даже не услышал толком слова приговора. Лишь когда конвоиры стали надевать на него наручники, до него стало что-то доходить. Наручники в СССР надевали только тем осужденным, кто был приговорен к смертной казни. Артем быстро глянул в зал и увидел падающую в обморок мать и подхватывающего ее отца с черными кругами под глазами. Взглянул в лицо конвоиру и одними губами спросил: «Расстрел?» Тот только кивнул и зачем-то пожал плечами: мол, я ни при чем.
Потом время словно понеслось вскачь: снова КПЗ, где он теперь уже в отдельной камере. Потом этап в «столыпинском» вагоне до Ленинграда – тоже в отдельном купе, воронок до Крестов, камера-одиночка в специальном крыле тюрьмы. Лишь в нескольких тюрьмах СССР приводили смертный приговор в исполнение. Одна из них – ленинградские Кресты.
Несколько камер в самом конце коридора были отделены специальной решеткой – камеры смертников. Сама хата, как здесь говорят, крохотная, две шконки одна над другой, но Артем в ней один, верхняя пока свободна. У двери унитаз как в общественном туалете – железный, вделанный в цемент пола, рядом – раковина. Под окном крохотный железный столик, опять же вцементированный в пол. Окно с несколькими рядами решеток разного размера и видом на соседнюю сплошную стену. Последнее его пристанище не земле. Но Артем был готов сидеть здесь всю жизнь, поскольку очень хорошо понимал, что выход из этой камеры означает для него только одно – смерть.
Нет, не буквально, конечно. Поскольку каждую ночь его выводили на прогулку. Смертников почему-то выводят на прогулку только по ночам, когда остальные зэки спят. Наручники надевают в камере, ведут длинными коридорами, всегда одним и тем же маршрутом – в прогулочный дворик, расположенный где-то на крыше здания тюрьмы. Это точно такая же камера с цементной «шубой» на стенах, только вместо потолка – решетка, за которой – небо. В этой камере тебя запирают, и «гуляй». А в небе звезды, и на них можно смотреть, если нет облаков. Можно дышать свежим воздухом, можно подтягиваться на решетке, подпрыгнув, если охранник, ходящий сверху, не начнет ругаться. Большинству из них все равно, если нет начальства. Можно просто ходить, слушая звуки большого города, приглушенные, но не исчезнувшие в ночи. Никогда раньше не думал он о том, какое это счастье! Права, права пословица – все познается в сравнении. Разве мог он представить раньше, что пределом его дневных мечтаний будет ночная прогулка в цементном дворике с решеткой вместо крыши и длиною в час? Опять же если охране не надоест раньше.
Летели дни, потом месяцы. Расстрел – это большая бюрократия, дело совсем не быстрое, и есть еще много места для надежды на изменение приговора. Сначала можно написать кассационную жалобу на приговор районного суда в областной суд. Что он и сделал. Там ее рассматривали два месяца и решили, что приговор вынесен правильно. Но и это еще не все. Следующая инстанция – республиканский суд. Там с жалобой возились целых пять месяцев, тоже оставив приговор без изменения. Видно, дядя убитого Артемом амбала изо всех сил жал на все педали, а областной партийный начальник – это очень большая шишка. Если у тебя, конечно, нет знакомых повыше. У Артема не было. Поэтому он просто ждал и надеялся на чудо. Но чуда не случилось. Дальше – жалоба в Верховный суд СССР. Эти управились на удивление быстро, хотя была надежда, что они затянут дольше всех. Но уже через месяц пришел отказ в пересмотре дела.
И вот открывается дверь камеры, и к Артему заходит начальник тюрьмы в сопровождении двух здоровенных пупкарей6. Первый раз Артем увидел самого хозяина, как его здесь называли. Тот зачитал решение Верховного суда СССР и спросил, будет ли осужденный Дмитриев писать прошение о помиловании. Артем, конечно, согласился, ведь это последняя отсрочка, последняя возможность. Ему дали бумагу, шариковую ручку, продиктовали текст и ушли. И вновь потянулись дни.
Иногда, всегда после двенадцати ночи, Артем слышал шаги множества сапог в их отсеке, и его сердце замирало. Он говорил себе: нет, это не за мной, не может быть! Но каждый за дверями этих камер надеялся на то же самое. Шаги замирали у какой-то одной двери. Слава Богу, опять не у его! Дверь открывалась, слышались неразборчивые голоса. Потом множество сапог опять проходили, иногда было слышно, как кого-то, кто не хотел идти, волокли по полу. Иногда раздавался крик: «Люди, прощайте, убивают!» или еще что-то подобное.
В такие моменты Артем замирал и сидел тихо-тихо, как мышь, обливаясь холодным потом. После отказа Верховного суда он перестал спать по ночам, потому что каждая ночь могла стать последней. Вместе с отказом о помиловании обычно приходил и палач. Он уже понял это по звукам в ночи и каким-то внутренним, даже утробным пониманием. Успокаивался он лишь перед рассветом, зная, что утром и днем уже не придут. Иногда он даже хотел, чтобы все быстрее закончилось, настолько изматывающим было само ожидание.
***
Наконец, почти через четыре месяца, в одну из таких ночей множество сапог остановилось у двери его камеры. Загремел замок, Артем вскочил и словно окаменел. Открылась дверь и в тамбур, вдающийся в камеру и сделанный из решеток, вошли несколько человек. Одним из них был хозяин, другой в белом халате поверх формы – врач и еще три пупкаря.
Не открывая вторую, решетчатую дверь в камеру, стоя в тамбуре, начальник зачитал отказ в помиловании и объявил, что приговор будет приведен в исполнение. Он не сказал, когда, но Артем уже знал – сейчас. И от этого знания перехватило горло так, что он не мог вымолвить ни слова, настолько ему стало страшно. Он никогда не думал, что может быть так страшно.
– Смотри, и этот поседел, – тихо сказал хозяин тюрьмы, обращаясь к доктору в белом халате.
Тот глянул на голову Артема и только кивнул, словно видел такое уже не впервые. Артем машинально повернулся к крохотному зеркальцу, вделанному в стену над умывальником, и увидел, что все его волосы в один миг стали седыми. Он отвернулся, зафиксировав этот факт, но не придав ему никакого значения. Да и, действительно, имеет ли значение цвет волос трупа?
– Прошу вас, доктор, – опять произнес хозяин.
Один из пупкарей открыл вторую дверь, и все вошли в камеру к Артему. Доктор подошел к нему почти вплотную, и Артем вздрогнул. А пупкари в это время окружили его со всех сторон.
– Есть жалобы на здоровье? – спросил вдруг врач.
«Наверное, не расстреляют сегодня, – облегченно подумал Артем. – Зачем бы про здоровье тогда спрашивать?»
Он хотел сказать, что жалоб нет, но лишь что-то промычал пересохшими губами. Однако врач его понял, кивнул и что-то записал у себя в журнале. Он посмотрел на хозяина и вновь кивнул. Тот кивнул ему в ответ и сразу скомандовал пупкарям:
– Выводите.
Артем стоял не шевелясь, все уже поняв, но одновременно ничего не понимая. Ведь не могли же его сейчас убить, правда? Он же живой и даже вполне здоровый, вот и врач подтвердил! Нельзя же вот так просто его убить, это же навсегда? Он, кажется, хотел что-то спросить, что-то возразить, но губы вновь не послушались и Артем почувствовал, как его руки завернули на спину, как наручники защелкнулись на запястьях, как его взяли под руки с двух сторон и куда-то повели. Он все еще хотел что-то сказать, спросить о чем-то очень и очень важном, что-то объяснить, но, словно ссохшийся, язык лишь чуть шевелился в пересохшем рту, не издавая ни звука. Один раз у него подогнулись колени, но крепкие руки удержали его и поволокли дальше. Он висел на этих сильных руках, еле переставляя ослабевшие в коленях ноги. Лестница, коридор, еще лестница, вверх, потом все время вниз. Наконец, подвели к двери одной из камер в самом конце длинного коридора и уткнули головой в стену. Двое пупкарей так и продолжали держать его за руки – очень крепко, и Артем подумал, что на предплечьях останутся синяки.
Наконец третий пупкарь открыл дверь и сказал:
– Давай заходи в камеру!
– Я? – почему-то очень удивился Артем.
– Заводите его, – поморщился третий.
Когда Артем ступил на порог хаты, он сразу все понял. Стоило лишь одним взглядом разом окинуть помещение. Это просто не могло быть ничем другим: абсолютно пустая камера с цементным полом, маленьким окошечком под самым потолком и обитыми резиной стенами.
Он застыл на пороге не в силах сделать следующий шаг, противясь ему всем существом, но сильный толчок в спину заставил его буквально влететь в камеру. Тут же за ним следом ворвались пупкари, и один из них быстро ткнул его чем-то железным в висок. Раздался очень громкий и очень хлесткий выстрел, ударивший по барабанным перепонкам. Потом Артем услышал, как за спиной что-то упало, но боли не ощутил. Он ждал ее, а она все не приходила. Потом услышал еще три выстрела. А потом…
Слева в сплошной стене вдруг открылась дверь, и оттуда вышел отчего-то сразу вызвавший доверие мужик в вылинявших джинсах и клетчатой рубахе. За его спиной сквозь провал двери виден был коридор, освещенный слабым электрическим светом. Посмотрев куда-то вниз за спину Артема, мужик спокойно и просто сказал ему: «Пойдем».
Артем машинально сделал шаг вперед к незнакомцу, потом еще один, понимая вдруг, что его никто больше не держит. Более того, он вдруг осознал, что руки у него свободны, наручников больше нет. Тогда он остановился и медленно повернулся.
Смотреть там особо было не на что. Трое пупкарей суетились над его трупом, вся голова которого представляла из себя нечто, похожее на кровавую кашу, а вокруг нее лежало что-то серо-красное. Кажется, это его мозги. Один пупкарь пытался засунуть револьвер (вот странно, револьвер!)7 в кобуру, но никак не мог попасть.
– Оно надо тебе, на дрянь эту смотреть? – опять произнес мужик от двери в стене. – Пойдем уже, нас ждут.
– А как же? – Артем кивнул на свой (свой?!) труп.
– Зачем тебе теперь эта шкура? – с каким-то отвращением проговорил мужик. – Давай иди уже, твое время в этом мире вышло.
И Артем, оглядываясь назад и понимая, что пупкари не видят ни его с мужиком, ни коридора в стене, прошел через эту невидимую живым дверь, которая сразу же за ним захлопнулась. Захлопнулась, словно отрезая от него мир живых, пути в который больше не было, и открывая что-то совершенно неизвестное.
***
Врач вошел в камеру, глянул на лежащий на полу труп с разваленной выстрелами головой, небрежно пощупал пульс (порядок есть порядок) и кивнул пупкарям – мол, все нормально, смерть зафиксирована. Что-то черкнул у себя в журнале, дал расписаться подошедшему хозяину, а потом и всем трем пупкарям. После этой необходимой бумажной процедуры те привычно засунули труп в полиэтиленовый мешок и погрузили на стоящую возле камеры тележку. Надо было отвезти покойника в тюремный морг, где патологоанатом тоже поставит свою подпись и печать. Потом уже утром на машине до ближайшего кладбища, где у их учреждения имелся собственный участок метрах в сорока от основных захоронений. Там и закопают бывшего человека, убийцу, приговоренного к расстрелу. Они не вникали в дело, раз и навсегда внушив себе одно: суд не ошибается. Если будешь думать иначе, долго на такой работе не наработаешь. А работа все же денежная, тоже стране нужная.
На кладбище выроют неглубокую яму, сбросят туда труп в мешке и завалят его землей. В могильную насыпь воткнут палку с фанерной табличкой, на которой краской выведен номер. Ни имени, ни фамилии, просто труп. Был когда-то, жил такой человек Артем Игоревич Дмитриев, а куда делся – никто не знает. Хотя, конечно, в канцелярии все бумажки подшиты и в одной из них значится номер захоронения. Как положено.
Родителям же отправят сухое письмо с подписью и печатью, в котором доведут до их сведения, что приговор суда в отношении их сына приведен в исполнение. И хватит с них.