Игорь Болгарин
Гуляйполе
Глава вторая
Усадьба помещика Данилевского, латифундиста, владельца обширного, в тысячи десятин, многопрофильного хозяйства, была несказанно богата. Такие только на блаженном юге еще и бывают. В доме, среди огромной прихожей с натертыми пчелиным воском полами, высокими стрельчатыми окнами, с трепещущими накрахмаленными занавесками, стоял Нестор, смиренно опустив руки и стараясь скрыть свой настороженный и отнюдь не исполненный покорности взгляд.
– До пана я, – сказал он холеному надменному лакею. – Прощению просыть. За коня.
– Як докласть?
– Нестор… Махно.
Лакей исчез в глубине дома.
Нестор ждал, рассматривал прихожую… Голову свирепого кабана на стене. Голову оленя с роскошными ветвистыми рогами. Картину, изображавшую сцену охоты.
Откуда-то из глубины дома доносились музыка, смех…
На лужайке возле дома – видно из окна – барские дети играли в лапту.
Напольные часы заполнили прихожую глуховатым боем. Кажется, и время у него свое, у пана Данилевского… Ой, нет, пан! Ой, нет!
Неожиданно в соседнем зале раздались крики, топот ног, звон разбитого стекла – и в прихожую проскочил, роняя перья, огромный, взъерошенный цветастый красавец петух. За ним с растопыренными руками, стараясь поймать птицу, вбежал лакей. За лакеем сам хозяин, пан Данилевский, еще не старый, полуседой мужчина в развевающемся халате. За паном – молоденький юнкер в военной форме, с погонами поручика. В имении он, видно, на кратковременной побывке. За юнкером вприпрыжку вбежала веселая, хохочущая большеглазая девчушка лет восьми.
Махно не шевельнулся.
Петух вскочил на окно, с окна – на оленьи рога, затем пролетел через всю прихожую и тяжело опустился у ног Нестора. Парнишке ничего не стоило схватить его, но он не тронулся с места.
Девочка бегала вокруг Нестора вслед за петухом и чуть было не схватила его.
– Осторожней, Винцуся! – прокричал девочке пан. – У него острые когти!
Беготня наконец закончилась пленением птицы. Поймавший петуха лакей торжественно передал его запыхавшемуся пану. Тот стал гладить его, подул в «ушко», полез в карман, извлек горсть каких-то зерен, поднес их к самому клюву. Петух, успокаиваясь, начал лениво клевать.
А по прихожей все еще летали несколько разноцветных перьев.
Девочка первой перевела взгляд на стоящего посреди прихожей босоногого, насупленного Махно. Остальные, занятые петухом, не замечали мальчишку.
Окончательно успокоив красавца, пан отдал петуха лакею.
– Скажешь птичнику: кормить пока только просом. До кур не допускать, пусть пообвыкнет.
– Слухаю!
– Станислав! – обернулся барин к сыну. – Как, ты говорил, порода называется?
– Ливенские, папа!
– Кацапские, что ли?
– Заводчик – из Ливен. Оттого – ливенские. А так – чистопородные англичане. Очень певучие. Прямо настоящие соловьи.
– Но, заметь, с норовом! Поистине настоящий англичанин! – почти ворковал пан Данилевский. – Не понравились, видите ли, мы ему! Гордый!.. Лордом назовем! Дорогая птичка? Сколько заплатил?
– Триста целковых, папа! – ответил юнкер.
– Понял? Триста целковых! – обратился пан к лакею. – Глаз с птицы не спускать!
– Слухаю!
И только теперь пан Данилевский обратил внимание на подростка.
– А это кто ж такой?
Уже в дверях лакей остановился:
– Я докладал. Той самый… Махно… прощению просить.
– Го-осподи! – удивленно воскликнул Данилевский, глядя на Нестора сверху вниз. – А разговору-то, разговору! «Коня украл!» «Конюха чуть не зарезал!..»
Теперь уже все – и пан, и юнкер, и девочка рассматривали Нестора как диковину, как вбежавшего в псарню волчонка. Девочку забавлял мрачный подросток еще и тем, что он был почти одного с нею роста, хотя заметно старше.
– Ну скажи-ка нам, Аника-воин, как звать тебя? – весело спросил пан.
– Махно. Нестор… Иванович.
– «Иванович»! – пожал плечами Данилевский. – Казак Голота!.. А петуха почему не ловил? Тоже гордый, что ли?
Нестор не отвечал, смотрел вниз, на свои босые ноги.
– Ну что ж, десяток плетей – и служи дальше. Паси!
– Будете бить – пиду од вас, – не поднимая головы, мрачно сказал Нестор.
– Так-так! Он еще и дерзкий притом!.. Дюжину плетей ему – и пусть уходит!
– Ну зачем же так, папа? – развел руками юнкер. – Выгнать – и ладно. Но зачем же унижать?
– За дерзость всегда надо расплачиваться, Владислав! Непреложный закон жизни… Не правда ли, Винцента? – улыбнулся пан девочке.
– Я не хочу, чтобы мальчика били! – требовательным голоском громко сказала девочка. И, видя, что отец непреклонен, затопала ножками, заплакала, закричала: – Я не хочу, чтобы его били! Вы слышите? Я не хочу!..
Махно с любопытством взглянул на девочку. Но без чувства благодарности: она была из другого мира.
– Ну хорошо, хорошо, – попробовал успокоить свою любимицу пан Данилевский. – Уведи ее, Владислав! Не будут его бить, Винцуся! Не будут!.. Василь!
И когда в дверях появился лакей, все еще не избавившийся от петуха, Данилевский сказал:
– Слышишь, эту Махну не бить! Просто в шею его! В шею!..
…А они ждали его в старой кузне: двое Лепетченков, Щусь, Сашко Калашник и брат Григорий. Чуть поодаль, за стенами кузни, в бузине, сидела не допущенная в компанию Настя.
Нестор тихо забрался на развалины и спрыгнул оттуда чуть ли не на головы друзьям.
– Ну шо, Нестор? – спросили они едва не хором. – Отлупили?
– Не насмилылысь, – презрительно усмехнулся Махно. – Но с пидпасков турнулы.
– Ну и ладно! Гуляем? – предложил Щусь.
– Гуляем, – согласился Махно.
Нестор через окно вылез из кузни и стал пробираться сквозь заросли бузины. За ним двинулись мальчишки. Немного отстав, плелась и Настя. Надеялась, что на нее не сразу обратят внимание.
– Настя! Додому! – заметив девчонку, приказал Нестор.
– Возьмить с собою! – захныкала Настя.
– Два раза не повторяю.
Настя села на дорогу, стала пересыпать из руки в руку пыль. И при этом провожала взглядом уходивших по улице парней.
Впереди шел Нестор. Шел уверенно, смело, взметая рваными штанинами дорожную пылюгу. Следом шли остальные.
– Яблоки у деда Кырыка уже пробовалы? – спросил Нестор.
– Недилю назад ще зелени булы, – ответил Калашник.
– На голодне черево сгодится и дерево!
И Нестор свернул с дороги на стежку, которая вела к дальним, утопающим в зелени хаткам.
…Потом они возвращались, и их пазухи топорщились от ворованных яблок. Надкусывали, кривились от их кислоты, разбрасывали огрызки.
– Слышь, Нестор, а якый он из себе, барин? – спросил Иван Лепетченко.
– Чудный. Чи недоумок. С петухом на руках ходит. Як с дитём.
– У них курятник большый, чим наша хата, – сказал Щусь, сплевывая. – Я там в прошлом годе яйца тырил. С той стороны, от ставка, в забори дирка була. Аккурат напротив курятника. Я туда – р-раз, повный картуз яець наберу…
– А счас? – спросил Нестор.
– Шо «счас»? Счас там у них собака.
– А дирка в заборе?
– Не знаю. Може, и осталась.
– Пишлы! – решительно сказал Нестор.
– Ты шо удумав? – испугался Григорий. – Не надо, братка!
– Жрать охота. Яець возьмем. Чи пару курей украдем.
– Не, я не пиду! – решительно заявил Григорий.
– А тебя й не зовуть, – презрительно ответил ему Нестор.
Григорий отстал, тоскливым взглядом провожал приятелей.
Они стремительно шли по окраине села. Переползли через заросшее высоким осотом поле и оказались в тылах господского имения.
Прошли сзади конюшен. Свернули и вышли к длинному ряду невысоких каменных построек, за которыми похрюкивали свиньи, гоготали гуси, шипели индюки. А еще дальше весело переговаривались куры.
Федосий шагнул к самому забору и оказался у дыры.
– Есть!.. Я когдась кураем дирку замаскирував. Не замитылы.
Он вытащил из дыры в заборе пробку, сооруженную из утрамбованных кустов перекатиполя.
– Полизеш? – спросил Нестор у Щуся.
– Не! В прошлом годе еле пролезав. А тепер ще товще став, не получится.
Нестор лег на землю, примерился.
– Попробую… Только собаку надо бы як-то од курятника одманить.
– Як? Даже куска хлиба нема, – сказал Щусь.
– Надо комусь сходить до конюха, побалакать. Ну, там: «Мамка просылы конячку сино перевезты». Чи ще шо-нибудь. Собака учуе чужого, обязательно прибежить… Хто?
– Ладно, – согласился Щусь и ушел.
– Постарайся конюху подовше баки забивать, – вслед ему сказал Нестор.
Мальчишки легли на траву, стали ждать. И наконец услышали удаляющийся собачий лай…
Нестор подошел к дыре в заборе, по-кошачьи извиваясь худеньким телом, протиснулся в узкий лаз и оказался в большой загородке для кур. Куры удивленно рассматривали человека.
– Тихо… тихо… – шептал им Нестор.
Он по-хозяйски огляделся вокруг, уже даже выбрал удобную для поимки, забившуюся в угол курицу. Но вдруг заметил большую клетку, а в ней… да, того самого красно-черного английского петуха!
И все! Нестор уже не мог совладать с собой. Он подбежал к клетке, открыл запор. Прирученный барином петух двинулся навстречу Нестору. Он ждал, что человек сейчас раскроет ладонь и на ней окажется горсть проса.
Нестор догадался. Он сгреб с пола горсть мусора, протянул петуху. Тот доверчиво заглянул в ладонь. И это было то последнее, что он видел в своей короткой птичьей жизни.
…Посреди полуразрушенной кузни ярко горел костер. Усевшись вокруг, мальчишки с нетерпением ждали. Над костром на вертеле дожаривался петух.
Потом они разломали его и, облизывая стекающий по рукам жир, стали есть.
– Красивый петух був, а мясо так соби… зубамы не угрызеш, – сказал Щусь.
– Его б в печи. Та с картошкой. Та с укропчиком…
И тут Нестор увидел сидящую под ветками бузины Настю. Она увлеченно играла в камешки.
– Ну шо ты ходиш за намы, Настя? – Нестор протянул ей кусок петушиной ноги. – Погрызи! У тебе зубы остри!
Настя попыталась откусить кусок, но и у нее не получилось. Вернула.
– Сами таке грызить. Воно ж сыре. – И тихо добавила: – Мене ваша мамка послалы.
– Чого?
– Сказалы, шоб вы додому тилькы ночью пришлы. Бо сичас у вас дядько полицай сидять, вас дожидаются.
Глава третья
Нестор пришел домой едва ли не под утро. Тихонько прокрался к окну, поскребся в стекло. Дверь ему открыл Григорий. Он не спал, ждал возвращения брата.
В комнате было сумеречно, едва тлеющий каганец почти не давал света. На всякий случай Евдокия Матвеевна занавесила окошко какой-то тряпицей – с улицы ничего не разглядеть.
– Тилькы недавно пишов з хаты, – сказал Григорий. – При нагани. Сурьезный.
– Це старый Лепетченко. Я його видал. Я за хатою пид грушей чуть не всю ночь просыдив.
– Ну й шо тепер? Може, махнешь на хутор, до Саввы? – спросил Григорий. – А як все наладится, я сообчу.
– Не, про Савву воны враз додумаються. Та й семья у Саввы… сам еле кинци с кинцямы сводить. Шо ж я буду его объедать?
Нестор торопливо одевался. Натянул сапоги, накинул домотканую свитку.
– Ну и куда ж ты? – спросила мать, до сих пор молча укоризненно глядевшая на Нестора.
– Выйду за село, доверюсь ногам. Куда-то оны мене выведуть.
– Господи, ну шо ж ты у мене такый нескладный? Шо ни шаг, то шкода! – стала причитать мать, укладывая в холщовую торбу краюху хлеба и завернутый в тряпицу шматочек сала. – Люди кажуть, в Александровски на железний дороги рабочи требуються. И платять там хорошо. Та й сховаться в городи серед людей легше.
– В город не пиду, – твердо сказал Нестор. – Города не знаю.
– Куды ж тоди?
– Може, до нимцив-колонистов…
Они вышли на порог. Мать обняла Нестора, перекрестила его. И он исчез в предрассветной мгле…
…Немецкая колония Ноендорф понравилась Нестору своей ухоженностью, чистотой и ничем не объяснимой приветливостью. Правильные улицы, правильные дома из жженого красного кирпича, с хозяйственными строениями под общей с домом черепичной крышей. Крашеные ставни с сердечками. Аккуратные дворики. Типичное сообщество меннонитов в приазовских степях.
И работу он нашел сразу. Первый же встреченный житель колонии, солидный немец с тяжелой золотой цепочкой на груди и пенковой трубкой в зубах, внимательно оглядев его, спросил:
– Ищешь работу, симпатише юнге?
– Ищу.
– Что умеешь?
– А все, – не моргнув глазом, ответил Нестор.
Немец с сомнением смерил взглядом Нестора, сказал:
– Гут! Будешь делать все… все, что я скажу!
Нестор ведрами таскал теплое пойло в скотный сарай. Рубил хворост на топку для летней печи. Собирал в ведро на улице кизяк. Чистил коровник. Носил навоз в компостные ямы и утаптывал его босыми ногами.
И так изо дня в день.
На лице его не просыхал грязный пот. И оттого на исхудавшем лице стали еще больше выделяться глаза, горящие взрослой ненавистью.
Через две недели Нестор пришел к хозяину попросить немного денег.
Хозяин неторопливо закурил трубку, положил перед собой счеты и стал сосредоточенно щелкать костяшками. Перед ним лежали бумажные коричневые рубли, медные и серебряные монеты.
– Проспал два раз… – Хозяин отложил из кучки монет два гривенника. – Мешанку плохо мешать. Болел поросят… – Отодвинул в сторону еще гривенник. – Все уменьшалась и уменьшалась кучка монет – доля Нестора. Рубли пока оставались на месте. – Выражал нехороший слово… два… нет, три раз…
Нестор схватил со стола всю стопку денег, приготовленную для него, но таявшую на глазах, и выскочил во двор. Кинулся за хозяйственные постройки. Уперся в забор. Ударил по нему так, что штакетины разлетелись в стороны. Его рубаха пошла полосами, тело покрылось царапинами и ссадинами.
От поселка рванул к лесочку…
А за ним – тяжелыми прыжками – мчался огромный, откормленный хозяйский пес. Нестор чувствовал, он вот-вот нагонит его. Он уже слышал за спиной тяжелое и злое собачье дыхание.
И тогда он резко остановился, обернулся. Лицо в крови, рубаха разодрана. Он был готов сразиться с псом. Хоть насмерть.
И пес застыл. Ворча, стал пятиться назад…
Потом он две недели проработал в греческой колонии Дерменджи. Крутил рукоятку веялки. Обороты были ему не по росту, приходилось слегка подпрыгивать. Из кожуха веялки летела полова, острые остюки забирались под одежду, застревали в волосах. Глаза заливал пот…
Через день хозяин перевел его на другую работу.
Крепкие рослые парни цепами молотили снопы. В ряд с ними поставили и Нестора. Работа требовала определенных навыков. Каждый должен взмахнуть держателем так, чтобы взлетающий вверх и чуть в сторону киец не задел соседа и четко лег на осыпающийся зерном сноп.
Это – музыка, ритм, танец. Не выйти вперед и не отстать!
Нестор пытался попасть в лад, в котором работали остальные. Он старался и оттого уставал. Начинал сбиваться. Да и роста ему не хватало. Чтобы дотянуться кийцом до снопа, каждый раз нужно было делать шаг вперед.
Краем заплывшего от пота глазом Нестор видел, как посмеивается пожилая гречанка, развязывающая перевясла с очередного снопа.
Та-та-та-та!..
Но постепенно этот ровный ритм стал нарушаться.
– Эй, Папа Ионакис! Убери пацана! – крикнул хозяину один из рослых работников. – Не ровен час, и его самого вымолочу, як сноп!
…И вновь Нестор был в пути. На одной из дорог встречный парень посоветовал ему идти в еврейскую колонию Ново-Ковно. Там, сказал он, хорошие люди. Может, платят не слишком щедро, но и не обижают. С голоду там не пропадешь, правда, и сыт не будешь. Но за стол садятся все разом, это уж точно.
И через два дня с пустой котомкой за плечами Нестор шел вдоль широкой пыльной улицы Ново-Ковно.
Дома здесь были одинаковые, «казенные», саманные, низенькие, с маленькими окошками. Чаще на две семьи. Кое-где между домами можно было заметить и землянки, едва возвышающиеся над землей. Стены тоже из самана. Крыши главным образом крытые камышом.
В этом же уличном строю, но несколько особняком, стояли хаты удачливых колонистов, с торговыми лавками и шинками. Но и у них был какой-то обиженный вид. Словом, все говорило о том, что здесь вряд ли можно найти хороший заработок.
Заметив у одного из дворов хозяина, Нестор свернул:
– Шо, дядя, вам работник не нужен?
Хозяин обернулся, крикнул в глубину двора:
– Фая! Как, по-твоему, нужен нам мальчик в нашем хозяйстве?
– Для начала надо заиметь хозяйство, – донеслось со двора.
Из-за плетня на Нестора уставились с десяток мальчишек. Всех возрастов.
– Я тоже так думаю. – Хозяин указал на облепившую забор мелкоту. – Своим бы дать работу. Чтобы они держались за нее зубами. По крайней мере, тогда у них хоть рты были бы закрыты.
…Возле другого дома старый еврей в ермолке и траченном молью лапсердаке спросил у Нестора:
– А что ты любишь работать, юнге менш?
– Все.
– Но что ты любишь больше всего?
Это был неожиданный вопрос, над которым Нестор до сих пор не задумывался.
– Ну… сапожничать люблю.
– Умеешь? – удивился старый еврей. Он не коверкал слова и имел ученый вид. Это Нестору понравилось.
– Сосед был сапожник – научил.
– И перетяжку можешь?
– И перетяжку.
– И обсоюзить сумеешь?
– И обсоюзыть.
– Хороший у тебя сосед. Я тоже это люблю, – мечтательно произнес старик. – Но у нас здесь много сапожников. Через дом – сапожник. И через три дома – опять сапожник… Знаешь, юнге менш, иди в Новосербию. Там они осенью отправляют в Пандурский полк своих молодых людей, и сейчас самое время, когда им шьют сапоги. Туда в эту пору отовсюду приходят сапожники, и всем находится работа… Новосербия – это совсем недалеко. Всего каких-нибудь двести верст. Ты такой молодой, юнге менш. Разве ты не сможешь пройти двести верст?
Ему нужна работа. И он сможет пройти двести верст!
…Он шел босиком, накрывшись рогожкой. Развалившиеся сапоги повесил через плечо, за спиной болталась тощая котомка.
Осень. Моросил дождь. Шлях раскис.
Босые ноги месили грязь.
На седьмой день он добрался до бывшего военного поселения «Третья рота» под Елисаветградом. Быстро нашел работу. Но и там надолго не задержался.
Поздней ночью при свете керосиновой лампы Нестор тачал сапоги. Его хозяин спал на лавке, под кожухом.
Но вот глаз хозяина приоткрылся, он долго незаметно наблюдал за Нестором. И затем решительно выскочил из-под кожуха – худой, в свисающем исподнем – и набросился на Нестора.
– Ты зачем мое лучшее шевро взял, змееныш? – Он выхватил из рук Нестора заготовку. – Что? И переда уже раскроил? Такие маленькие?.. Кому сапоги? Своей девке небось? Из моего лучшего шевра?
Хозяин оглянулся по сторонам, схватил деревянную колодку, замахнулся.
Но Нестор выставил ему навстречу остро заточенный рантмессер.
– Не трожь, – тихо, но угрожающе сказал он. – Слова говори, а рукам волю не давай. Не то отхвачу по сами плечи!
Он ушел со двора с тем, с чем пришел. Без заработка, но со злым огнем в глазах. Он вступил во взрослый мир и понял, что это жестокий мир.
Глава четвертая
Весной Нестор вернулся в Гуляйполе и почти сразу же поступил на чугунно-литейный завод Кернера.
Управляющий во время утреннего доклада хозяину упомянул и парнишку, принятого в ваграночный цех, назвал фамилию.
– Я отца его знавал, – вспомнил Кернер. – Конюхом у меня служил. Специально для поездок в губернию его держал. Уж аккуратист был, коней любил, панские секреты умел держать, царствие ему небесное.
– От доброго дерева и доброе семя, Мойсей Наумович, – заметил управляющий.
– Но пьянствовал, – добавил хозяин. – Кто знает, какое будет семя от такого дерева?
– Так, может… того… гнать в шею?
– Зачем спешить? Возьмем на временную!
И Нестор стал осваиваться в литейном цеху. Цех был огромный и сумеречный: закопченные оконные стекла почти не пропускали дневной свет. К тому же здесь было нестерпимо горячо из-за пышущих жаром вагранок.
– Обвыкай! – кричали рабочие, скаля белые зубы.
Нестор подхватывал опоку с формовочной смесью, в которую только что залили металл. Это пуда три-четыре…
– Двигай шибчее, подавай ловчее! – покрикивал молодой литейщик Андрей Семенюта.
А на подходе уже была следующая опока…
– Бегом, малятко! Бегом!
Нестор раскрывал раму опоки. И рабочие-слесари слаженно и дружно подхватывали заготовку длинными мощными клещами.
Один из слесарей, оглядев тщедушную фигурку Нестора, посоветовал:
– Ты, пацанчик, кушак потуже затяни: пупок надорвешь!
– Мий кушак – мий пупок! – огрызнулся Нестор.
Сиплый гудок возвестил о перерыве.
После унылых цеховых сумерек на заводском дворе было празднично от яркого солнца. У стен цеха в ряд стояли еще не докрашенные конные молотилки.
Рабочие расположились на обед в тенечке, на лоскутке травы.
– Давай до компании! – позвал Нестора Андрей Семенюта.
– Не хочу, – отказался Махно. – Я уже поел.
Конечно же, Нестор хотел есть. И торба его была пуста. Но и уронить достоинство он не хотел.
– Иди, иди! Не стесняйся. Мне сьодни случайно на двоих положили.
Семенюта обнял паренька, силком привел в круг обедающих. Андрею было года двадцать два, и он казался Нестору старым, много пожившим.
На траве была расстелена тряпица, и на нее выкладывали кто чем богат. Перекрестились не все. Приступили к обеду.
– Видал, всем хватает, – указал на импровизированный стол Андрей. – А ты, чудак-карась, не хотел.
– Так бы и жили люды, – сказал угрюмый литейщик. – У кого шо есть – до кучи. И все были б сыты. Бог, он же на всех поровну всього дает. Як думаеш, малятко?
– Я-то согласный… Вы у нашого хозяина, у Кернера, спросить, – посоветовал Нестор. – Шо його Бог думае?
Все засмеялись.
– Молодец, пацан! Колючий! – одобрил угрюмый литейщик.
К обедающим подошел длинноволосый человек в парусиновом картузе.
– Мир честной компании! – сказал он.
– Присаживайся до столу.
– Уже покормили, – отказался незнакомец и склонился к Семенюте. – Приходи пораньше. Поможешь кое в чем.
– Что сегодня?
– «Сагайдачный».
– А после?
– Как всегда. – И незнакомец обернулся к Махно: – Простите, вас, кажется, Нестором зовут?
– Ну, Нестором, – удивленно и не очень дружелюбно отозвался Махно.
– Спасибо хочу вам сказать. Здорово вы меня тогда выручили.
– Обозналысь, наверно. Я вас первый раз бачу.
– Второй, – заулыбался незнакомец и протянул Нестору руку. Нестор подал. И тот легко поднял его от самодельного стола. Отвел в сторону. – А теперь? – Предварительно оглядевшись по сторонам, он вынул из кармана пучок волос на резинке – фальшивую бороду – и прицепил ее к подбородку.
Теперь Нестор и впрямь узнал этого человека. Это за ним не так давно гналась полиция, и Махно выручил его, дав коня.
– Здорово! – Нестор указал на бороду. – Прямо не узнать.
– Тогда мне надо было, чтоб не узнали, – улыбнулся незнакомец. – Спасибо вам за коня. От смерти, можно сказать, спасли. Я этого не забуду.
– Та чого там! – смутился Нестор. – Не подарыв же коня. На время дав.
– Дорого яичко ко Христову дню, – сказал незнакомец и, аккуратно свернув фальшивую бороду, спрятал в карман. Подумал. – Вот что! Приходите и вы к пяти часам в театр. Вам будет интересно. Семенюта вас проведет! А может, и сыграете у нас. – И уточнил: – Как артист.
– Та шо вы! Я не сумею.
– Научим. Я вижу, у вас получится. Вон какие чертики в глазах!
Сразу после работы Нестор сбегал домой, переоделся и вновь, порядком запыхавшись, прибежал к проходной. Там его уже ждал Семенюта. Они прошли на территорию завода, обошли литейный и сборочный цеха и оказались возле длинного двухэтажного дома. Над дверью висела фанерная вывеска с надписью красивыми буквами: «Народный театр при заводе М. Кернера».
У двери толпилась молодежь, но было и несколько пожилых мужчин. Все вместе они вошли в дом, поднялись на второй этаж.
Нестор, как и все, тоже хотел идти в зал, но Андрей попридержал его:
– Нам сюда, в гримерку.
Они прошли узким коридором. Им навстречу то и дело попадались наряженные в старинные украинские одежды девушки с венками в волосах. Важно прошествовали двое казаков в полной амуниции, с саблями. Махно даже замер на миг. У одного из казаков Семенюта спросил:
– Что, Вольдемар уже пришел?
– Туточкы. В мужеский гримерци.
Там, в гримерке, они и нашли Вольдемара Антони, того самого незнакомца, которому Нестор ссудил коня. Он сидел у столика напротив большого зеркала. На столике лежали тюбики с красками, щеточки, кисточки, флакончики, из картонной коробки торчала какая-то пакля. Как позже узнал Нестор, то были самые разные парики, бороды и усы. Антони был одет в богатую казацкую одежду. Булава и бунчук лежали возле зеркала. Он гримировался.
– Сегодня у нас гости из полиции. Пойди, Андрюха, посмотри, чтоб все там было нормально, – попросил Вольдемар, после чего обратился к Нестору: – А вы садитесь вот здесь, понаблюдайте! Это такая наука, что не только в театре может пригодиться. Был лысый – стал кудрявый, был молодой – стал старый…
И Антони примерил, а затем и приклеил красивые казацкие усы.
– А когда вы з бородой, то од полиции? – спросил Нестор.
– Случается, и от полиции. Разные случаи бывают… – Вольдемар уложил кружком на голове свои длинные волосы, а сверху натянул на них «лысый» парик с казацким оселедцем. – Вот теперь я, видите, настоящий казак.
– Здорово! – восхитился Нестор.
– Так как, попробуете себя в театре?
– Шуткуете? Якый з мене артист?
– Из-за роста, что ли? Так в театре разные роли есть. Вот, скажем, вы бы могли свободно Красную Шапочку сыграть. Слыхали такую сказку? Мы как раз готовим детский спектакль.
– Та не, шо вы! В девчачье одеваться? Все Гуляйполе смеяться будет.
– Наоборот, зауважает. Если, конечно, хорошо сыграть… Или Кота в сапогах. Замечательная роль.
– Ну, кота… кота можно…
В коридоре кто-то прошелся с колокольчиком. Позвонил.
Антони поднялся, взял бунчук и булаву, вышел из гримерки. Звеня саблей и удобнее прилаживая на голове гетманскую шапку, отороченную мерлушкой, с двумя павлиньими перьями, он зашагал по коридору. Величаво обернулся и царственно приказал звонившему:
– Федор! Заберешь молодого человека, проводишь за кулисы!
Нестор не верил своим глазам: это уже был не Вольдемар Антони, а самый настоящий гетман Сагайдачный. Перья на его шапке сияли радугой.
…Поздно вечером Нестор вернулся из театра домой. Был он перевозбужден, хотелось ещё с кем-то поделиться увиденным. Но оконце светилось тускло, от лампадки – и он понял, что все уже спят.
Он уселся во дворе на скамейке, глядел на звезды, мечтал о чем-то неясном, но добром и светлом. Вообразил, что к ним во двор вдруг вошел сам Сагайдачный, точь-в-точь такой, каким он его видел в театре, и сказал громовым голосом:
– Шо ж ты, пацан, живешь на свете, як трава? Шелестишь себе под ветром, никому ниякой пользы. Придет осень, смахнут тебя косой – и все. Вроде и никогда не было тебя… Не, брат, так жить нельзя.
– А як?.. Як жить? – спросил бы он у настоящего Сагайдачного.
Ничего не успел ответить ему гетман, потому что на порог вышла мать: видно, сердцем почуяла, что младшенький сидит в одиночестве. Заметила Нестора, удивилась:
– Чого в хату не йдеш?
– Думаю, мамо.
– Ну й шо надумав?
– Пока ничого. Но шось придумаю. Шось таке…
– Ну и иды в хату. Гришка уже давно спыть.
Нестор тихонько вошел в хату, стал раздеваться, шепотом, чтобы не разбудить широко разметавшегося на лежанке Григория, сказал:
– Я сьодни, мамо, в театри був. У нас на заводи. Про козаков показувалы, про гетьмана Сагайдачного.
Мать, скрестив руки, слушала сына, в темноте светились ее участливые, добрые глаза.
– В яки походы ходили, в якых битвах участвовали! От люды булы! – восторженно говорил Нестор.
– Чого ж це – «булы»? И сейчас есть. Хиба шо в одёже другой.
– Не! Таких тепер нема!
Проснулся Григорий, положил голову на ладонь, тоже стал слушать.
– Ваш прадед Матвей козаком був. И мий дид, другый ваш прадед Чулак, тоже на Хортици жив. Кажись, сотником був, – рассказывала мать. – И диды ваши тоже, считай, козаками булы. Один дид, правда, на отруб пишов…
– Як це – «на отруб»?
– Ну, котори казаки выказалы пожелание жениться, йшлы з Хортици. А все равно до козакив булы прыпысани. Навечно.
– О, бачите! Тилькы прыписаны!
– Так козаками ж!.. И папанька ваш Иван Матвеевич, царство ему небесне, до самой своей смерти козаком себе считав. И вы, як хочешь суды, а тоже козаки.
Мать присела на лежанку возле двух своих сынов – Григория и Нестора:
– Кров-то в вас все та ж тече, козацька. Дав бы тилькы Господь в битвы з басурманамы вам не ходить!..
– Як же це, мамо? Козак без бытвы? – спросил Нестор.
Мать только вздохнула. Словно чуяла что-то грозно ворочающееся вдали, в темноте. Чуяла, но не понимала.
