Игорь Атаманенко
Их судьба – шпионаж
Все 35 лет пребывания в США, то есть до своей смерти в 1973 году, он играл в «кошки-мышки» с американскими властями и спецслужбами, сохраняя инкогнито известных ему сотрудников и агентов советской разведки, работавших на Западе в пользу СССР. И даже во время дачи показаний перед комитетами Конгресса он отделывался уклончивыми ответами, лишь внешне походившими на правду.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Со временем романтическое отношение к разведке трансформировалось у Фельдбина в трезвый профессионализм, и он превратился в хитрого оборотня. В Системе все такие: оборотень на оборотне. Иначе не выживешь, да и оборотнем выживешь с трудом – поди пойми, что на уме у главного Оборотня этой загадочной страны.
В Системе, где на службе абсурда все потеряли себя, но зато нашли – каждый – свою маску и должность, Фельдбин не мог без лирики, – и в этой удушающей атмосфере возобладала его любовь к больной дочери. Бегством и добровольным изгнанием он спасал любимого ребенка, нарушая циничный порядок вещей своей Системы.
Как угодно может искривиться и запакоститься мир, но у человека всегда есть выбор, и Фельдбин его сделал.
Глава шестая
Рыцарь шпионской нивы
В известной книге Ильи Эренбурга «Люди. Годы. Жизнь» он проходит как генерал «Котов», в Китае и в Турции – дипломатом по фамилии «Наумов». В Западной Европе его знают как коммивояжера по имени «Пьер». «Томом» он был в Мексике, Канаде и в США…
Для него, аса нелегальной разведки, который за свою карьеру сменил множество ролей, обретать чужое обличье было такой же привычкой, как для человека более мирной профессии – ежедневно менять галстуки.
Он многолик в одном лице – легендарный разведчик, генерал-майор госбезопасности Эйтингон Наум Исаакович. Начальство вешало на него одновременно собак и ордена, он благосклонно, как вердикт судьбы, принимал и то и другое.
ВОСПИТАН НА ПОДВИГЕ ПРЕДКА
6 декабря 1899 года в белорусском захолустье, в городке Шклов, в семье конторщика бумажной фабрики Исаака Эйтингона родился первенец.
Согласно фамильной традиции, родители нарекли его Наумом, ибо в 1812 году их предок Наум Эйтингон повторил подвиг костромского крестьянина Ивана Сусанина: завел отряд наполеоновских солдат в непроходимые болота, где они нашли свой конец. Перед смертью озверевшие французы казнили юного патриота.
Шкловские Эйтингоны, чтобы увековечить имя своего пращура и на его жертвенном подвиге воспитывать героев, всем мальчикам-первенцам давали имя «Наум».
В 1912 году Исаак умер, и семья в поисках лучшей доли перебралась в Могилев. Наум в свои неполные тринадцать лет содержал мать, двух младших сестер и брата, давая частные уроки и составляя ходатайства и прошения. Такое занятие перспектив не сулило, и на семейном совете было решено послать Наума на учебу в Могилевское коммерческое училище.
После Февральской революции 1917 года Наум бросил училище и устроился инструктором в отдел статистики городской управы, где подружился с социалистами-революционерами. Их идеология пришлась ему по вкусу, и в мае он вступил в их партию. Но уже в августе, разочаровавшись в местных эсерах, которые пеклись лишь о личных благах, Наум вышел из партии и стал работать в городском Совете рабочих и солдатских депутатов.
В марте 1918 года, после срыва Троцким Брестского мира, германские войска перешли в наступление по всему Восточному фронту, оккупировали Могилев и разогнали Совет. Но в ноябре части РККА город отбили, советскую власть восстановили, и Наум вернулся к работе в Совете.
ЭЙТИНГОН-ОСОБИСТ
В октябре 1919 года Наум вступил в партию большевиков, и в мае 1920‐го стал уполномоченным Особого отдела Гомельского укрепрайона. Так с военной контрразведки началась служба Наума Исааковича Эйтингона в советских органах госбезопасности, которым он отдал более тридцати лет жизни.
Особый отдел ВЧК был образован в январе 1919 года под руководством видного революционера Михаила Кедрова. Линейные Особые отделы были созданы при всех фронтах, армиях, дивизиях, а также при губернских ЧК.
Они занимались выявлением вражеской агентуры в Красной армии, в ее штабах, на фронтах и в тылу; боролись с саботажем и диверсиями на железных дорогах, в продовольственных и иных организациях, вовлеченных в оборону Республики.
Поскольку в годы Гражданской войны в РККА влились около сорока тысяч бывших царских офицеров и генералов, среди которых было немало белогвардейских агентов, сотрудники Особых отделов выявляли их, тайно внедряясь в штабы Красной армии и вербуя осведомителей в армейских частях.
Особисты вели также разведку за линией фронта и в ближайшем тылу, проникали в белогвардейские организации и в штабы армий интервентов, так как в тот период в ВЧК еще не был сформирован Иностранный отдел (ИНО), наделенный разведывательными функциями.
Кроме прочего, особисты входили в состав военных трибуналов РККА, которые получали в производство дела об измене и вредительстве «и обо всех других преступлениях, вредивших военной безопасности Республики».
В годы Гражданской войны Особым отделам уделялось приоритетное внимание, о чем свидетельствует тот факт, что 18 августа 1919 года решением ЦК РКП(б) начальником Особого отдела ВЧК был назначен Ф.Э. Дзержинский, оставаясь при этом председателем ВЧК.
…Особый отдел Гомельской ЧК работал в прифронтовых условиях.
Его основной задачей была борьба с бандитизмом и польским шпионажем. В мае 1921 года гомельские чекисты, внедрив своего агента, раскрыли в городе штаб так называемого «Западного областного комитета», который структурно входил в «Народный союз защиты Родины и свободы».
Им руководил бывший эсеровский боевик, вдохновитель и организатор убийства великого князя Владимира Александровича, экс-заместитель военного министра Временного правительства Борис Савинков. Именно по его указанию в июле 1918 года в Ярославле был поднят кровавый мятеж. После подавления мятежа Савинков перешел на службу польской, французской и английской разведок.
Эйтингон участвовал в операции «Крот», в результате которой в Гомеле были арестованы около ста членов «Западного областного комитета». Тогда же Наум лично арестовал в Минске уполномоченного «Народного союза защиты Родины и свободы» Эдуарда Опперпута-Стауница.
В 1921 году Эйтингон не раз участвовал в ликвидации вооруженных банд Савинкова, и в октябре в местечке Давыдовка Гомельской области в ходе боестолкновения с бандитами получил тяжелое ранение.
Из госпиталя Наум вышел лишь через полгода и в марте 1922 года убыл в Стерлитамак, чтобы приступить к обязанностям члена коллегии Башкирского отдела ГПУ.
КИТАЙСКАЯ РАЗВЕДСЕССИЯ
В Башкирии Эйтингон служил до мая 1923 года, затем Центр направил его на работу в Восточный отдел Секретно-оперативного управления ГПУ. Отдел был призван объединить деятельность чекистов на Кавказе, в Туркестане, в Башкирии, Татарии, Хивинской и Бухарской народных советских республиках, а также в Крыму, то есть в так называемой «сфере специфической восточной контрреволюции и шпионажа».
Из Отдела Эйтингон был направлен «для пополнения образования» на учебу в Военную академию РККА (ныне Академия им. Фрунзе), где два года овладевал военными, общеобразовательными дисциплинами и иностранными языками.
По окончании Академии Эйтингона приняли в Иностранный отдел ОГПУ и вскоре назначили на должность заместителя главы резидентуры ИНО ОГПУ в Шанхае. Туда он прибыл в конце 1925 года под прикрытием должности вице-консула с паспортом на имя Наумова Леонида Александровича.
Через год Эйтингон возглавил «легальную» резидентуру в Пекине, которая действовала с позиций советского генерального консульства. В апреле 1927 года молодой разведчик получил еще одно повышение по службе: назначен «резаком» – главой резидентуры в Харбине, самого крупного подразделения ИНО ОГПУ в Китае.
Харбин стал «последним окопом» на невидимом фронте в Юго-Восточной Азии – в июле 1929‐го в связи с разрывом дипломатических отношений с Китаем Эйтингона отозвали в Москву.
Остается добавить, что в какой бы резидентуре Эйтингон ни работал во время «китайской разведсессии», особое внимание он уделял приобретению источников информации, обновлению сети информаторов и насыщению ее ценными агентами.
Своих сотрудников Эйтингон учил: «Если соль профессии официанта – в чаевых, журналиста – в поиске эксклюзива, то соль профессии разведчика-агентуриста – в вербовках. Завершив успешно одну вербовку, он начинает думать о следующей. Ему постоянно надо кого-то обращать в свою веру, чтобы арсеналы родной спецслужбы беспрерывно пополнялись “новобранцами” – секретными агентами». И еще: «разведчик-агентурист, как санитары природы, не питаются падалью. Они – хищники, заманивающие в свои капканы больных животных».
В Центре Эйтингон недолго находился «на низком старте» и вскоре был назначен главой «легальной» резидентуры ИНО ОГПУ в Стамбуле. Там он «сидел под корягой» – работал под прикрытием – атташе генерального консульства СССР.
ЯКОВ БЛЮМКИН: ПРОЩАЛЬНОЕ ТАНГО В СТАМБУЛЕ
Во времена правления Кемаля Ататюрка советской внешней разведке удалось наладить некое подобие взаимовыгодного сотрудничества с турецкими спецслужбами.
Под руководством Эйтингона сотрудники резидентуры успешно разрабатывали дипломатические представительства Австрии, Франции и Японии. Они проникли в секреты этих миссий, в частности, читали почту французского военного атташе, и без особых усилий добывали сведения о деятельности различных групп антисоветской эмиграции – азербайджанской, северокавказской, украинской.
Поскольку условия ведения разведывательной работы с позиций Стамбула были исключительно благоприятными, в середине 1928 года Центр принял решение организовать там нелегальную резидентуру для работы по Ближнему Востоку и для создания агентурной сети в Палестине и Сирии. По протекции Мейера Трилиссера, в тот период начальника ИНО ОГПУ, резидентом был назначен Яков Блюмкин, персонаж с зигзагообразной биографией.
В сентябре 1928 года Блюмкин с паспортом на имя персидского купца Якуба Султанова прибыл в Стамбул, открыл магазин персидских ковров, нанял повара, парикмахера, шофера и мажордома.
Решив, что полностью легализовался, стал на все 100 % использовать свое «козырное» положение: пустился в бесконечные, по пышности сравнимые с выездом падишаха, вояжи в Иерусалим, Каир, Дамаск, Париж, Берлин, в Вену.
Там Блюмкин кутит широко, безобразно, по трафарету подгулявшего купчика: если шашлык, то из осетрины, если омар, то из Нормандии, если шампанское, то «Дом Периньон», если икра, то черная и непременно белужья. Всё это он требует в немыслимо огромных объемах, ведь его «походный секс-эскорт» состоит из 2–4 регулярно сменяемых див из самых дорогих домов свиданий Европы.
Блюмкин был завсегдатаем роскошных борделей и ресторанов, мотом, бросавшим тысячи на танцовщиц-кокоток и шансонетных певиц. Только за один месяц его траты превзошли сумму совокупного полугодового денежного довольствия всех сотрудников стамбульской нелегальной резидентуры. Он беспрестанно повторяет фразу, которой оправдывает все свои прихоти: «мне не надо ничего необходимого. Я легко довольствуюсь самым лучшим».
Иначе быть не может, ведь он – разведчик государственного значения!
…Прибыв в конце марта 1929 года в Берлин, Блюмкин узнает, что его кумира Льва Троцкого выслали из СССР в Турцию. Он бросает всё, мчится в Стамбул и 16 апреля на встрече с «политиком в изгнании» клятвенно заверяет его, что «всецело отдает себя в его распоряжение».
Дальше – больше. Блюмкин регулярно знакомит Троцкого с секретными материалами и снабжает его валютой из оперативной кассы вверенной ему резидентуры.
Это становится известно Эйтингону, и он обо всём информирует Центр. Блюмкина отзывают в Москву, где он в начале октября высказывает намерение объединить всех известных ему троцкистов, чтобы, выступив единым фронтом, сместить с поста вождя – Иосифа Сталина.
15 октября Блюмкина арестовали. Блиц-следствие закончилось вердиктом, начертанным рукой Сталина: «…расстрелять за повторную измену пролетарской революции и советской власти и за измену революционной чекистской армии».
…К слову, чтобы положить конец спекуляциям на отношениях разведчицы Елизаветы Горской и Якова Блюмкина, ограничусь ссылкой на реплику эксперта Зала истории СВР:
«Да, о двурушничестве резидента ОГПУ в Стамбуле Блюмкина и о его преступной связи с Львом Троцким руководству ИНО доложила Горская. Однако руководила ею не месть за обманутую любовь, как это подают охочие до “горячих фактов” московские литераторы и журналисты, а чекистская принципиальность, ибо она считала Блюмкина авантюристом и предателем. Любые другие варианты – досужие домыслы и больные фантазии дилетантов».
РУКОВОДИТЕЛЬ НЕЛЕГАЛЬНОЙ РАЗВЕДКИ
В октябре 1929 года из Москвы на замену Блюмкину и для реорганизации работы нелегальной резидентуры прибыл экс-начальник Восточного сектора ИНО Георгий Агабеков. Связь с Центром и реформирование агентурной сети он осуществлял под руководством Эйтингона.
В июне 1930 года Агабеков бежал на Запад, где выпустил книгу «ГПУ. Записки чекиста», в которой раскрыл истинную должность Эйтингона в генконсульстве СССР.
Положение разведчика как главы «легальной» резидентуры серьезно осложнилось. Центр, чтобы избежать провокаций со стороны турок, вынужден отозвать Эйтингона в Москву.
Некоторое время Наум Исаакович был заместителем Якова Серебрянского, начальника Особой группы при председателе ОГПУ. Это подразделение не подчинялось начальнику ИНО, и было создано исключительно для глубокого внедрения агентуры на объекты военно-стратегического значения и подготовки диверсионных операций в тылу противника в военный период.
В этих целях Эйтингон и Серебрянский в 1930 году выезжали в США для вербовки японских и китайских эмигрантов, которые могли пригодиться советской разведке, начнись война с Японией.
И пригодились-таки! – Эйтингон завербовал троих ценных агентов. Одним из них был японский художник Иотоку Мияги, который впоследствии вошел в знаменитую группу «Рамзай» Рихарда Зорге.
Несмотря на весомые результаты командировки, Серебрянский был недоволен своим заместителем. Эйтингон подал рапорт о возвращении в ИНО, и в начале 1931 года его назначили начальником 8‐го отделения (научно-техническая разведка).
Через полгода начальство вспомнит, что Наум Исаакович – вербовщик высшего класса, «умеющий сделать из пронырливого браконьера отличного егеря, а из лоботряса воспитать агента экстра-класса», и его отправят в длительную командировку по странам и весям: в Иран, Китай, в США, в Германию, Францию, Бельгию, откуда он вернется лишь в 1933 году.
…Лишь малая доля из того, чем занимался Наум Исаакович в Западной Европе, стала доступна общественности и широким массам читателей, большая часть того, что совершил он, остается в хранилищах Службы внешней разведки под грифом «Сов. секретно. Хранить вечно».
Вместе с тем экспертам отечественных спецслужб известно, что Эйтингон был на короткой ноге с Кимом Филби, Гаем Бёрджессом и Дональдом Маклином – членами «Кембриджской пятерки». Впрочем, чем конкретно они занимались, вряд ли когда-нибудь станет известно не только нам, но и нашим потомкам.
Насколько результативно разведчик «играл на чужом поле», то есть в Западной Европе, судить можно по тем регалиям, что были вручены ему по возвращении:
– орден Красного Знамени;
– звание майор госбезопасности, что соответствовало званию полковник Красной армии;
– пост начальника 1‐го отделения ИНО, то есть руководителя всей нелегальной разведки ОГПУ СССР.
ИСПАНСКИЕ СТРАСТИ
В 1936 году в Испании генерал Франсиско Франко поднял мятеж против демократично избранного правительства Народного фронта.
Как только Германия и Италия открыто выступили на стороне франкистов, Сталин принял решение оказать помощь республиканскому правительству и направил в Испанию советских военных советников и боевую технику.
Главой резидентуры НКВД в Испании назначили Фельдбина, (кодовое имя «Швед»), заместителем – Эйтингона («Котов»). Под их руководством испанская контрразведка вела тайную войну против германской, итальянской и английской спецслужб.
В июне 1937 года при личном участии Эйтингона были обезврежены два агента британской Сикрет Интеллидженс Сервис, которые вели сбор данных о республиканской армии.
С целью получения сведений об отправке отрядов СА из Германии в Испанию резидентура НКВД организовала работу республиканской разведки за границей; наладила надежную охрану лидеров компартии Испании во главе с Долорес Ибаррури, на которых готовились покушения.
За это Эйтингона наградили вторым орденом Красного Знамени.
…В июле 1938‐го «Шведа» вызвали в Москву, где нарком Ежов с молчаливого согласия Сталина раскрутил маховик репрессий против чекистов-ветеранов. Опасаясь оказаться без вины виноватым и быть расстрелянным, Фельдбин вместе с семьей бежал в США. Резидентом назначили «Котова».
В феврале 1939‐го, накануне поражения республиканцев, Эйтингон, обманув франкистов, сумел переправить республиканское руководство и лидеров испанской компартии во Францию, а советскую дипмиссию – в СССР.
Наума Исааковича хватало и на сугубо оперативные дела: он лично завербовал видных троцкистов – братьев Руан; нескольких испанских анархистов; а также Каридад Меркадер – мать Рамона Меркадера, руками которого он впоследствии ликвидировал Льва Троцкого.
РАПОРТ НА ИМЯ БЕРИИ
В апреле 1939‐го на Белорусском вокзале поезд из Одессы, доставивший в Москву советских воинов-участников Гражданской войны в Испании, встречала не только жена Эйтингона, но и «топтуны» из Службы наружного наблюдения НКВД.
На следующий день Наум Исаакович обнаружил их у себя на «хвосте» и обратился за советом к своему другу Павлу Судоплатову.
Тот пояснил, что с некоторых пор «Котов» является объектом оперативной разработки, потому что:
– его соратник Орлов стал перебежчиком;
– Григорий Сыроежкин, с которым он создавал диверсионные отряды в тылу франкистов, – шпион;
– бывший начальник Восточного отдела ОГПУ Яков Петерс и экс-полпред СССР в Турции Лев Карахан на следствии дали показания, что «Котов» завербован англичанами и работает на Сикрет Интеллидженс Сервис.
…Чтобы прояснить ситуацию, Эйтингон подал рапорт на имя Берии, вслед за отстранением от дел Ежова ставшего главой НКВД (только он имел право инициировать разработку офицера Лубянки).
Однако рапорт до адресата не дошел, потому что Судоплатов по приказу Сталина уже готовил операцию по физическому устранению Льва Троцкого. И, зная, что Эйтингон единственный разведчик, на связи у которого состоит закордонная агентура, имеющая подходы к объекту, Судоплатов назначил его своим заместителем.
Инициированную наркомом Берия оперативную разработку «Котова» производством прекратили, «топтунов» сняли, а сам он срочно выехал в США и далее в Мексику, чтобы руководить операцией по месту ее проведения – в пригороде Мехико, где проживал Троцкий.
КАК ВАЖНО ВЫГЛЯДЕТЬ ПЬЯНЫМ
В сентябре 1940 года Эйтингону от своей агентуры стало известно, как был приведен в исполнение приговор Сталина по ликвидации Троцкого, и что Меркадеру для спасения руки, а то и жизни, срочно требуется пенициллин, только-только поступивший на мировой лекарственный рынок.
В поисках фармацевтической фирмы по производству препарата Эйтингон перемещался по США, используя дипломатический паспорт. В нью-йоркской резидентуре НКВД, в буквальном смысле слова действующей под крышей торгового представительства, он, наконец, получил адрес фирмы в Чикаго, которая могла бы поставить пенициллин в неограниченном объеме.
Медлить было нельзя, поэтому в Чикаго Эйтингон решил лететь самолетом. Выйдя на улицу, он заметил двух мужчин в штатском, облик которых неизменен хоть в Турции, хоть в Западной Европе, хоть в США – «топтуны», они везде одинаковы.
Разведчик остановил такси и помчался в аэропорт. В пути насчитал целых пять машин «наружки», сидевших у него на «хвосте».
«Здорово они меня взяли в “клещи”! – поежился Эйтингон. – “Засветиться” я не мог – увеселительные заведения, дорогие магазины, публичные дома, в общем, места, где появление дипломата нежелательно, я обходил за три версты…
Может, как раз это обстоятельство и внушило им подозрение? Ну, а если интерес проявлен к начальнику отдела Наркомата иностранных дел, в качестве которого я зарегистрирован в иммиграционной службе, – то с чего бы это? Чиновник, он и есть чиновник.
Ну, прибыл в торгпредство полистать бумаги, так и что с того? Это же не повод, чтобы вот так жестко, пятью машинами, “вести” его? Может, мой бывший друг Орлов, осевший в Штатах, “стукнул”, опознав меня по фотографии в анкете?
Нет, это исключено! Тогда что же? Кто-то из соратников Троцкого успел просигналить из Москвы? Черт, ну и развелось нечисти на белом свете, уж и не знаешь, откуда последует удар!»
…Вслед за этим умозаключением Эйтингон выскочил из такси и пошел напролом – энергичная смена линий метро с прыжками из вагона перед закрытием дверей, затем еще полчаса на автобусе, снова метро.
Оторваться, оторваться и еще раз оторваться, во что бы то ни стало!
Грубо, конечно, но когда на кону жизнь друга, можно и не заботиться, как отнесутся к твоим кульбитам «топтуны» из ФБР.
Стемнело, когда Эйтингон, выбравшись из подземки, остановил такси и, упав на заднее сиденье, крикнул: «Центральный вокзал. Пулей!»
Таксист удивленно вскинул голову и, выруливая в потоке машин, придирчиво разглядывал пассажира в зеркальце заднего видения.
Длиннополое темно-серое пальто из добротного драпа, белый шелковый шарф и надвинутая на глаза черная велюровая шляпа «борсалино» – атрибуты туалета чикагских гангстеров – явно диссонировали с оксфордским выговором клиента.
«Пистолет-пулемет тебе бы в руки и сигару в зубы, а не Центральный вокзал!» – чертыхнулся про себя таксист: ехать пять кварталов, а бензина под светофорами сожжешь целый галлон.
Завидев вокзал, Эйтингон, не дожидаясь полной остановки машины, бросил на переднее сидение пятидолларовую купюру и скрылся в толпе. Купив в привокзальной закусочной пакет сэндвичей и бутылку «антигрустина» – так коллеги из резидентуры называли виски, – он через пять минут осваивал купе поезда Нью-Йорк-Чикаго.
Утром Эйтингон проснулся от чувства приближающейся опасности. Никак не мог взять в толк, откуда она исходит. Документов и вещей, которые могли его компрометировать, при нём не было. И все же в воздухе пахло жареным!
На всякий случай он выглянул из купе в коридор и внутренне похолодел. По проходу двигались канадские пограничники в сопровождении проводника.
«Что за черт, как я мог оказаться в Канаде?!»
И Эйтингон вспомнил. Прорабатывая в резидентуре маршрут продвижения к месту назначения, он допускал, что туда придется добираться по железной дороге. Из десятка поездов в сторону Чикаго один частично проходил по канадской территории. И его угораздило сесть именно в этот!
И хотя между США и Канадой реальной границы не существует, так как ежедневно тысячи канадцев и американцев пересекают ее в обоих направлениях и особой проверки здесь нет, но ведь Эйтингон не канадец, тем более – не американец! При проверке его документов могли возникнуть сложности. Вплоть до дипломатического скандала.
Конечно, имея на руках дипломатический паспорт, он не мог быть арестован. Но с другой стороны, он представитель Страны Советов, а это уже меняло отношение к нему пограничных властей.
Эйтингон живо представил себе, что ему скажет Берия по возвращении в Москву, если он попадется на таком пустяке: не отработал до конца маршрут, поторопился, зря потратил время и деньги, подвёл, наконец!
Чрезвычайные обстоятельства, толкнувшие его совершать путешествие не на самолете, а на поезде, никто, разумеется, в расчет брать не будет…
Решение созрело мгновенно.
Эйтингон лег на лавку, предварительно сделав пару глотков виски, а полбутылки расплескав по купе. Сивушный дух вмиг распространился по купе. Бутылку поставил на пол, рядом с головой. Надвинул шляпу на лицо, а в ленточку шляпы воткнул билет. Словом, – пьяный вдрызг, но… с билетом!
…Вошедшие пограничники и проводник безуспешно теребили пассажира за плечо.
– Надо же так набраться! И как он еще дышит в этом смраде?! Ишь, пижон – будто живой Аль Капоне! Может, всё-таки разбудить?
– Не стоит, мало ли, кто как одет! Янки – его и за версту видно. Билет есть – пусть отсыпается. Хорошо еще, что поезд идет не до Аляски, а то был бы сюрприз этому «гангстеру», обнаружь он себя с похмелья меж эскимосов!
…Напряженно разведчик вслушивался в обмен репликами служивых. Наконец он услышал характерный щелчок кондукторского компостера, и группа покинула купе. Пронесло!
Вслед за этим в памяти Эйтигона всплыл недавний эпизод.
В 1939‐м Берия на совещании, посвященном 22‐й годовщине образования ВЧК, объявил о своем решении прекратить репрессии против разведчиков, инициированные Ежовым.
Затем стал раздавать похвалы руководителям разведки. Делал он это в свойственной только ему одному иезуитской манере: никогда не ясно, то ли он тебя хвалит, то ли издевается. Вонзив немигающий взгляд змеи в зрачки Эйтингона, Берия произнес:
– Возьмем, к примеру, товарища Эйтингона. Он – виртуоз, ас, кудесник нашей разведки. Если однажды в мой дом с улицы, где хлещет проливной дождь, войдут трое, а на полу останутся следы только двух, то я знаю, что один из вошедших, – старший майор госбезопасности Эйтингон… Да-да, он умеет и это – ходить между струй!
«ИГО МОЕ БЛАГО, И БРЕМЯ МОЕ ЛЕГКО…»
Погожим майским днем 1970 года в отдельном кабинете Испанского клуба, что на 4‐м этаже жилого дома на улице Кузнецкий Мост, трое убеленных сединами клиентов за бутылкой отборного коньяка «Метакса» степенно вели неторопливую беседу.
Едва ли кому-то из посетителей заведения пришло бы в голову, что эти почтенные старцы имеют на троих 47 лет «отсидки»: один провел в тюрьме 12 лет; второй – 15, третий – все 20!
Именно эти трое привели в исполнение приговор Сталина и устранили Троцкого – экс-генералы госбезопасности Наум Эйтингон, Павел Судоплатов и Герой Советского Союза Рамон Меркадер. Через 30 лет по завершении акции они наконец встретились.
…Эйтингон стал рассказывать о «крысиных тропах», коими ему пришлось передвигаться по Штатам в поисках лекарства, которое могло спасти Рамона, ведь вызволять из беды други своя – христианская заповедь…
Вдруг он прервал свой монолог, и, вперив взгляд в зрачки сидевшего напротив Меркадера, жестко спросил:
– Скажи честно, Рамон, почему ты употребил ледоруб, а не пистолет? Денег не хватило на его приобретение? Я ведь выдал тебе немалую сумму…
– Мой генерал, у меня был пистолет… Но нужно было сделать всё без шума, ведь в ЕГО ранчо, как в муравейнике муравьев, был целый легион охранников… Если бы я выстрелил, меня бы сразу схватили. Я же намерен был уйти по-английски, тихо, не раскланиваясь…
А ледоруб – орудие бесшумное и надежное. Удар ледорубом по голове – верная смерть… Но что поделать, либо у меня в последний миг рука дрогнула, либо у НЕГО череп был крепче общечеловеческого… Но дело даже не в этом…
– А в чем?! – в один голос вскрикнули генералы и подались вперед, навалившись на стол.
Меркадер, вмиг посуровев, вынул из нагрудного кармана пиджака сигару и впервые за время посиделок закурил.
– Дело в том, что ОН истошно завопил… Эхо его жуткого вопля не менее десяти лет будило меня по ночам… Ни один актер, ни один вокал не в состоянии воспроизвести этот вопль – так орут только те, кто заглянул смерти в ее пустые глазницы. Ну, а на вопль сбежалась охрана…
Меркадер бросил сигару в пепельницу, снял пиджак и оголил правую руку. На предплечье, чуть выше кисти, проглядывали белые пятнышки.
– Вот, мои дорогие, это – отметины последнего укуса Троцкого… А моя рука – это карающая десница Революции, и я этим горд и счастлив…
Наступила тишина. Меркадер раскурил сигару и спросил генералов, каким образом администрации тюрьмы удалось узнать его настоящее имя? Ведь он до конца оставался верен долгу, и, несмотря на пытки, продолжал настаивать, что является бельгийским журналистом Жаном Морнаром, и к СССР не имеет никакого отношения. Кто же просветил тюремщиков?
И тогда слово взял Судоплатов.
– Дорогой Рамон, истинное имя «Жана», то есть твое, стало известно мексиканцам от ФБР, когда в 1946‐м в США сбежал один видный функционер Испанской компартии. Извини, не помню его имени…
Однако в утечке информации виновна и твоя матушка, пусть земля ей будет пухом… Во время Великой Отечественной войны, находясь в эвакуации в Ташкенте, она под «большим секретом» рассказала своему… другу, кто в действительности был убийцей Троцкого.
Через некоторое время этот «друг» оказался в США и, чтобы «срубить деньжат», поделился тем «большим секретом» с ФБР. Только после этого в Испании, где тебя не раз задерживала полиция как зачинщика анархистских манифестаций, в архиве МВД отыскали твою дактилоскопическую карту и переправили в Мехико для сравнительного анализа…
Ты поступил правильно, что не пытался опровергать очевидное, и признался, что ты, да, действительно, тот самый шалопай-анархист Рамон Меркадер, который по молодости бесчинствовал в Мадриде. И, «перестроившись на марше», ты стал утверждать, что убил Троцкого исключительно из личных побуждений, – потому что он приставал к твоей невесте Сильвии…
Мексиканские полицейские поверили твоей версии, так как похотливость «Демона революции» уже была им известна. Сразу после прибытия в Мексику Троцкий, проживая на вилле известного мексиканского художника Диего Риверы, домогался его жены, за что был поколочен прислугой и отлучен от дома… То был не единственный случай, когда «революционер в изгнании» выступал озабоченным сексоголиком.
– Похоже, вы правы, Павел, ведь именно в 1946‐м, после шести лет непрерывных издевательств, меня перестали избивать и допрашивать…
И Меркадер, впервые за всю встречу перейдя на испанский, прокричал «Сamarados, no pasarán!», опорожнил до дна свой бокал и запел «Интернационал».
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Эйтингон, патриот, интернационалист, все тридцать лет службы в органах госбезопасности рисковавший жизнью во имя торжества идей rоммунизма, в 1951 году был арестован как участник (?!) «сионистского заговора в МГБ».
За отсутствием состава преступления его выпустят на свободу, а в 1953 году вновь арестуют, на этот раз – по «делу Берии». Из тюрьмы он выйдет только в 1964 году и устроится старшим редактором в издательство «Международные отношения».
Его реабилитируют, восстановят в звании и в партии. А награды вернут родственникам лишь в 1992 году, через одиннадцать лет после его смерти.
