Игорь Анатольевич Верещенский
Пастух
Взгляд Лены упал на конверт, прислонённый к выгнутому экрану старого телевизора на комоде; на нём ровными закруглёнными буквами была выведена надпись «первому вошедшему». Она взяла конверт, повертела его в руках, получше разглядела аккуратные крупные буквы, написанные явно пером. Чернила высохли, въелись в бумагу и кое-где потрескались по краям; попали они на бумагу наверняка давно, не пару дней назад, а скорее пару лет. Лена разорвала заклеенный сургучом конверт, вытащила слегка пожелтевший лист бумаги с текстом из тех же аккуратных синих букв, но более мелких:
«Приветствую Вас, уважаемый посетитель, отважившийся войти в мой дом, который я никогда не запирал, надеясь, что войдёт кто-нибудь и прочитает это письмо. Возможно, вы читаете его уже после моей смерти. В комоде, перед которым вы стоите, а так же в шкафу, вы найдёте много интересного. Теперь это ваше, берите не раздумывая. Вы это заслужили, ибо, кто бы вы ни были, вы добрались до этого дома далеко в лесу, и у вас хватило смелости войти в него. На это было не легко решиться, я знаю, так как вы выдержали испытание, которое другие перенести не смогли, поскольку являются людьми жалкими и не заслуживают награды.
В верхнем ящике комода, кроме всего прочего, вы найдёте номер телефона. Набрав его, нужно сказать только два слова – «деревня мертва», и вы получите дальнейшие объяснения.
Последние четыре года моя жизнь не имела смысла – в авиакатастрофе погибли жена и двое моих детей. Вряд ли вы их знали, ведь здесь их никогда не было. Поэтому я решил подарить всё, что я создал, первому вошедшему в мой дом человеку. Я писатель, и довольно известный. В шкафу вы найдёте все мои изданные книги, в комоде – рукописи за последние четыре года, которые ждёт издатель. Об этом доме он не знает. Книги оставьте здесь, а рукописи заберите. Всё материальные ценности, которыми я владею (или владел), теперь ваши.
Удачи в Ваших жизненных делах, счастья Вашей семье
P.S. Если я уже умер, умоляю, похороните меня на старом деревенском кладбище, а не где-то ещё, иначе не будет покоя вам всю жизнь.»
Лена несколько раз прочла письмо, пытаясь уяснить его смысл. Естественно, первая реакция в таких случаях – не верить. Она открыла верхний ящик комода и действительно обнаружила там лист бумаги с написанным крупными цифрами номером телефона, дальше – стопки исписанных уже менее аккуратным почерком, с исправлениями, бумаг, в углу – старый коричневый чемоданчик. Открыв его, у Лены закружилась голова – она увидела ровные пачки денег, несколько связок ключей с адресом или номером автомобиля. Казалось, она запыхалась, стоя на месте! Остальные два ящика комода тоже были забиты сшитыми пачками бумаги; а в шкафу обнаружились полки с книгами. В одной из них Лена прочла имя автора – Доланский Игнатий Васильевич. Возможно, псевдоним. С быстро бьющимся сердцем Лена взяла чемодан, письмо, листок с номером телефона, закрыла комод и шкаф и поспешила домой. Чтобы позвонить всё равно требовалось добраться почти до посёлка – здесь никакая связь не работала. На обратном пути ноги снова начали ныть, пока совсем ненавязчиво. Помня ночной приступ, когда она практически не могла пошевелиться, она твёрдо решила перезахоронить пастуха (теперь писателя) на кладбище. Также твёрдо она решила покинуть наконец это место.
Николая она обнаружила на кухне. Он сидел за столом перед бутылкой водки, но не пил, а о чём-то напряжённо думал, что для него было совсем не свойственно. Такого серьёзного выражения на его потрепанной жизнью физиономии Лена не припоминала. Словно он решал нерешаемую проблему. Запыхавшаяся Лена села напротив него и хотела начать свой сбивчивый рассказ, но Николай, бросив на неё задумчивый взгляд с искрами нетерпения, заговорил первым:
– Слушай, Лен! Тут мне сегодня сон приснился. Всё не могу рассказать.
– Подожди ты со своим сном!
– Нет уж, скажу… – он стал торопливо говорить, не давая Лене возможности перебить его. – Ну… короче, выхожу я за калитку, а навстречу мне пастух из могилы – рожа кривая, белая, руки тоже. Идёт, шатается. Я никогда ещё так не пугался, ни во сне, ни в жизни! Главное – хочу проснуться и не могу! Обычно ведь в такие моменты просыпаешься. Смотрю, и ты рядом со мной. Мы бежим в дом, а он выходит с веранды. Ты кричишь, я хочу завести трактор, он вообще не фурычит. Тогда мы бежим по деревне, и тут я вдруг понимаю, что надо заманить его на кладбище, что оттуда он не выберется. Мы бежим туда, ты всё время отстаёшь, у тебя что-то с ногами, и от этого мне ещё страшнее. Он – за нами. Пробегаем через развалившиеся ворота кладбища, он – за нами, мы оббегаем вокруг могилы и выходим, а он не может, словно невидимая стена возникла вокруг кладбища. Он бьёт по ней белыми кулаками, а потом проваливается, представляешь? Прямо сквозь землю, и ничего не остаётся. Просто исчезает. Мы оборачиваемся, и вместо тёмного леса и кустов я вижу свет со всех сторон, деревья цветут огромными цветами, а на тропинке будто золотая пыль… и тут я проснулся; ты спала ещё. Ну я на всякий случай сразу пошёл с трактором разбираться. Всё-таки я так и во сне ещё не боялся!
Лена вздохнула, грустно усмехнулась. Она в эту запоминающуюся ночь тоже сильно испугалась и тоже не могла ничего сделать, даже убежать. Стараясь сохранять спокойствие, она поведала мужу о том, что обнаружила в доме пастуха. Открыла перед ним чемодан. По выпученным глазам становилось понятно, что Николай удивлён, но всё же не так, как если бы это случилось в любое другое время до сегодняшнего дня. Выслушав её рассказ о том, что она видела в доме пастуха, он лишь покачал головой с видом человека, к которому вдруг пришло прозрение.
– Короче, мы должны перезахоронить его сегодня и уехать отсюда, – рассказ Лена завершила серьёзным утверждением. Второе предложение понравилось мужу явно больше.
– Да ну! Давай собирайся да поедем… Свалим, и всего делов.
– Нет! Или ты хочешь, чтобы тебе этот сон на протяжении всей оставшейся жизни снился каждую ночь, а я оказывалась прикованной к кровати с жуткой болью? Я этого не выдержу! Иди за лопатой!
Николай недовольно пробурчал ещё что-то и вышел из кухни. Лена осталась довольна – обычно чтобы заставить его что-то делать уходило куда больше времени на уговоры и ругательства.
Она ещё несколько минут оставалась за столом. Казалось бы, чего проще – плюнуть на все эти похороны, забрать денежки и укатить, не обращая внимания на всякую чертовщину. Но ей словно установили определённую программу в мозг, которую нужно непременно выполнить! Или она сама её установила, исходя из своих жизненных принципов. Сколько бы она не жаловалась и не ругалась на свою долю, а к людям, какими бы они не были, она всегда относилась доброжелательно. Ну подумаешь, характер немного вспыльчивый… с кем не бывает!
Лена наконец увидела бутылку с той прозрачной жидкостью, так обожаемую многими людьми со слабым характером – она давно на неё пялилась, но не замечала в раздумьях. Убрала её на всякий случай – спрятала в буфет подальше, за банки с вареньем и компотами, и пошла за мужем.
Перезахоронили они пастуха вдвоём. Не сделали новый гроб, ничего не положили в старый. Несмотря на твёрдое намерение похоронить пастуха на кладбище, Лена не могла заставить себя открыть гроб, да и Николай такого желания не изъявлял, к тому же крышка была приколочена, и отдирать её не было времени. Уехать нужно было непременно сегодня – начали дело, так уж лучше не отступать, а то опять можно задержаться на пару лет. Лена с тревогой всматривалась в засыпанные сырой землёй щели между досками гроба, подсознательно ожидая там что-то увидеть. В одном месте примерно по середине, где щель между неровными краями досок оказалась достаточно широкой и земля высыпалась, она заметила что-то белое. Вероятно, это была рука. Поморщившись, Лена сказала мужу, чтобы тот поторапливался. Вместе они перевезли на садовой тележке гроб на кладбище и закопали недалеко от его окраины, поставив наскоро сколоченный крест, и Николай выцарапал на нём, как мог, слово «писатель» и фамилию с инициалами, которую Лена прочла в одной из книг.
Вернулись домой около пяти вечера. Лену беспокоило то, что не видно ни Нины с Фёдором, ни бабы Зои, а голодные животные кричали во дворе. Она наведалась к Нине и обнаружила брошенный раскрытый дом и запертых во дворе животных. Всё, что она могла сделать – выпустить их, так сказать, на вольную жизнь, предоставить самим себе. Она догадывалась, что со своим скотом ей придётся поступить так же – ничего не поделаешь; она чувствовала, что в её жизни наступают большие перемены.
Баба Зоя не откликалась, сколько Лена ни стучала в дверь или в окно. Она даже поставила вверх дном ведро, валявшееся в огороде, и забравшись на него заглянула за стекло, но разглядела лишь плотно задёрнутые оранжевые занавески. Пришлось звать мужа и ломать двери. Лена вошла в дом. Душно и полумрак, все шторы плотно закрыты. В комнате ярко горит люстра, направляя сужающийся прямоугольник света на пол прихожей. Лена видела отсюда боковую стенку шкафа, половину стола, кресло и окно, в которое заглядывала. Вокруг люстры кружила муха, нарушая тишину нервным жужжанием. Николай стоял позади неё.
– Наверно, в комнате она, – пробормотал он.
Лена сделала ещё пару шагов и оказалась в комнате. Взглянула вправо и резко набрала в лёгкие воздуха, как бывает, когда видишь что-то страшное, но не настолько, чтобы заорать или убежать. Баба Зоя сидела в том же кресле, с красным лицом, широко открытыми мокрыми глазами; нижняя челюсть сползла вниз и вбок, да и сама она наклонилась, навалившись на правый подлокотник кресла; поза эта выглядела крайне неудобно. Левая нога вытянута, правая подвёрнута ступнёй вдоль кресла. У неё был вид человека, которого всю ночь заставляли смотреть крайне неприятные фильмы, действующие на подсознание, как в психических лечебницах. По сути, так и было, только результат оказался обратным, чем тот, какого обычно добиваются врачи. Она была жива, но ни на что не реагировала, сколько не пытались они привести её в чувства, хотя бы частично. Предложенная вода тоже не достигла цели, а вылилась из раскрытого рта и потекла по подбородку и одежде. Только когда её подхватили с обеих сторон, чтобы вывести на улицу, баба Зоя начала беспокойно вертеть головой и глазами, пытаясь обернуться и взглянуть в комнату, стала издавать беспорядочные низкие звуки, иногда складывающиеся в слово «рука». Они отвели её к себе и сказали, что скоро уезжают. Но баба Зоя и на эту новость никак не отреагировала.
Позже Лена зашла и к бабуле, сообщила той, что они уезжают, и предложила ехать с ними. Сказала, что Нинка уже уехала и в деревне никого не останется. Но та наотрез отказалась ехать, аргументировав это фразой:
– Пусть история этой деревни закончится на мне.
Лена не стала настаивать. Поместиться втроём в трактор и так проблемно. Потом они с мужем ещё раз заглянули в дом пастуха, забрали оттуда все рукописи, и Лена повесила на входную дверь принесённый замок с тем, чтобы его, вероятно, уже никто никогда не открыл. То же она сделала и с собственным домом.
Они выехали из деревни, когда оранжевое солнце начинало касаться линии далёких облаков у горизонта, очередной раз приближая деревню к ночи, очередной раз давая возможность туману поглотить её влажной пеленой. Бабуля также сидела у окна, наблюдая выцветшими, на этот раз влажными глазами за удаляющимся трактором, а потом за синим дымом из его выхлопной трубы, видневшегося над кустами. Вскоре пропал и он, затем стих звук двигателя; и наступила полная тишина. Вечная тишина.
