Игорь Анатольевич Верещенский
Пастух
На шум из дома вышла Ленка. Поняв, в чём дело, она подошла к ним и тоже обратилась к пастуху голосом привыкшего к безысходности человека:
– Ты что, последнее хочешь отобрать у нас? Иди ищи мою корову! И без неё не возвращайся!
Последнюю фразу она прокричала уже срывающимся голосом и с проступившими слезами. Пропавшая корова всего лишь стала последней каплей, послужившей причиной её нервного срыва. Она стала звать мужа, но тот так и не вышел. Отступая к своей калитке, она всё продолжала кричать сопливым голосом:
– Собаку на тебя спустить надо! Чтоб ты провалился! Чтоб ноги у тебя отказали! Коля, где ты? Коля!… – хлопнув старенькой калиткой, она убежала в дом.
Нинка всё продолжала отчитывать пастуха, припоминая (или придумывая) все случаи, когда оставалась недовольной им. То есть почти всегда. Присоединилась к ней и баба Зоя, появившись почти сразу после Ленки. Каким-то чудом, между их ругательствами, пастуху удалось вставить фразу:
– Да спина болит у меня! Не могу…
– Заткнись, заткнись скотина пустоголовая! Коз моих найди сначала! Пойдешь ты или нет!? – кричала Зоя, тыча в него пальцем.
Медленно пятясь назад, пастух всё же надеялся, что ему разрешат хоть немного передохнуть. Потому это, наверно, была самая длинная ссора в его жизни.
– Да не могу я…
– Ах он не может!! – В порыве злости баба Зоя оторвала от гнилого забора штакетину и вмазала по спине пастуху. Гнилая палка сломалась, не причинив особого вреда. – Вали отсюда наконец! – проорала Зоя, швырнув остаток штакетины в траву. – А то ещё получишь!
Пастуху ничего не оставалось делать, как пойти обратно. Зоя с Ниной ещё сказали что-то друг другу, потом Нина погнала овец домой, а Зоя ушла к себе, напоследок бросив на пастуха злобный взгляд. Хотя в глубине этого взгляда и было какое-то недоумение, как у человека, который не ожидал от себя такой выходки.
Шатающейся походкой пастух проходил мимо дома бабули, когда услышал её дребезжащий голос:
– Ээй! Поди-ка сюда.
Всё это время она сидела у дома на лавочке, слева от которой цвёл пышный куст гортензии, и наблюдала сцену на деревне.
Пастух подошёл.
– Пойдём я тебя покормлю. Совсем эти заразы тебя забили, – добродушно сказала бабуля, медленно поднимаясь с лавки.
– Да мне искать надо…
– Ничего, поешь и пойдёшь, никуда ихние коровы не денутся. Пускай сами ищут.
Продолжая что-то бубнить, бабуля осторожно поднималась по ступенькам веранды. Пастух последовал за ней.
Нинка пригнала овец к дому. За время этой недолгой дороги ни недоумения, ни тем более сожаления среди её чувств не возникло. Она даже не столько переживала за коров, тем более что пропадали они и раньше и всегда потом находились, сколько просто злилась и хотела, чтобы этот полудурок пастух получил наконец по заслугам. Каждый должен получать по заслугам! И выполнять свою работу хорошо. Они с мужем и кормят этих коров, и убирают за ними, и огород выращивают, ему остаётся только их пасти, а он и с этим справится не может! Ещё и корми его при этом. Накрутив себя ещё больше по дороге (теперь, правда, злость превращалась в негодование), дома Нина рассказала о случившемся мужу. Тот сказал только:
– Всыпать ему надо хорошенько, – и отправился кормить овец. Нина собиралась немного успокоится, выпить чаю и уже достала чашку, но вспомнила, что сегодня нужно прополоть картофель, пока мокрая земля. Яростно запущенная чашка разлетелась вдребезги об пол.
Николай, муж Елены, сидя на кухне и намереваясь хряпнуть очередную рюмашку, слышал, как жена, хлопнув дверью, вошла в дом и направилась в комнату. Затем оттуда послышались робкие всхлипы. Послушав их пару минут, Николай неохотно поднялся из-за стола, решив узнать, что там опять случилось. Уже стоя на ногах, в его голове вспыхнула вдруг мысль, словно тусклая лампочка в тёмной грязной комнате, что водки-то нужно и на завтра оставить, денег и так нет. А те, что бывали, он, как правило, зарабатывал у Нинки с Фёдором, чем-нибудь им помогая по хозяйству.
Вход в спальню из большой комнаты отгораживали задёрнутые на этот раз, цветастые занавески. Николай нерешительно заглянул за них. Лена лежала на кровати, лицом в подушку, но уже не всхлипывала.
– Лен, что случилось?
– Поди вон!
Подумав пару минут над этим предложением, Николай повторил попытку:
– Ну что случилось-то?
Лена села на кровати, показав красное, чуть припухшее лицо:
– Да уйди ты! Иди водку свою жри! Или лучше корову поищи, хоть какой-то с тебя толк будет!!
Вложив в последние слова всё оставшееся отчаяние, она запустила в него подушкой и снова упала на кровать. Николаю пришлось убраться. У входа на кухню он остановился в раздумьях, куда же всё-таки пойти – искать корову или обратно за кухонный стол? Разумеется, он склонился ко второму варианту. Первый показался ему крайне бессмысленным – корова и сама придёт. Заставить Николая что-то делать могла только крайняя необходимость, а такая наступала либо из-за слишком долгого отсутствия бутылки, либо из-за настойчивых криков и ругани жены, иногда сопровождаемых физическим воздействием какого-либо подручного предмета. Сейчас ни того, ни иного не возникло, и он опаять, крякнув, уселся за стол, но всю бутылку сегодня твёрдо решил не допивать. Та тусклая лампочка в грязной комнате его сознания почему-то продолжала гореть.
В семь часов вечера сытый пастух вышел из дома бабули, оставив её пить чай у окна в одиночестве. Дождь прекратился полчаса назад, но тучи не торопились открывать взгляду глубокую насыщенную синеву августовского неба. Не было и ветра. Из-за большой влажности и жары перед этим над землёй стал сгущаться туман. Его ещё совсем прозрачное облако уже собралось над поляной перед тремя домами, служившей также деревенской улицей, и два заброшенных дома на той стороне теперь выглядели так, будто смотришь на них через полиэтиленовую плёнку. Туман собирался медленно, несмело, словно боясь появления солнечных лучей или дуновения ветерка. Пастух неохотно шагнул в эту влажную пелену. Ни кашель, ни боль в ногах и спине никуда ни делись, разве что ноги немного отдохнули. Он направился к пастбищу, но в этот момент вдали услышал знакомый звон колокольчиков, что вешают на шею животным. Коровы в сопровождении коз, нагулявшись, с независимым видом шли домой, правда откуда-то сбоку, то есть из леса.
Обрадованный пастух сразу решил пойти домой, не общаясь больше с хозяевами. Но сначала ему захотелось напиться воды и умыть лицо, а то бабуля накормила его хоть и вкусными, но пересоленными щами, а потом ещё и слишком сладким компотом. Холодная, бодрящая колодезная вода сейчас точно не помешала бы.
Единственный на деревне колодец был около правого из двух заброшенных домов. К нему вела тропинка немного под уклоном, протоптанная в высокой густой траве. Пастух поплёлся к нему. Коровы с гордым видом прошли мимо, не обратив на него внимания. Перед колодцем образовалась небольшая вытоптанная полянка. Место здесь было сырое, и стоявший чуть дальше заброшенный дом, обросший ивой и травой, быстро гнил и разваливался, проваливаясь в болото. Да и сам колодец не блистал новизной.
Пастух подошёл к колодцу… но вдруг наклонился немного в бок, согнулся и со всей силой оперся на свою палку, потом упал сначала на колени, а затем и полностью, лицом в мокрую высокую траву рядом с колодцем.
Он умер. Вот так сразу. Как будто просто закончилось отведённое ему время. Как заканчивается завод у механических часов. Как и должны умирать подобные ему люди, не создавая никому проблем.
Но проблемы всё равно создались.
Сварливая баба Зоя видела из окна своего дома, как пастух вышел от этой старой карги, постоял перед её забором и затем двинулся вроде бы к колодцу. Значит, она ещё и накормила этого гада! Желание как следует проучить его снова начало в ней потихоньку разгораться. Хоть и не такое сильное, более спокойное, что ли, меланхоличное. Наверно, в свои семьдесят она просто устала от жизни, которую полностью провела в этой деревне, впахивая изо дня в день. И потому-то и стала сварливой, хотя на самом деле такой не была. Или потому, что не умела вовремя сдерживать свой взрывной характер. Нинка-то хоть и краснела и выпучивала глаза, но руки распускала только уж в самых исключительных случаях. Но за ошибки всё равно приходится платить, тем или иным способом.
Когда она следующий раз глянула в окно, то пастуха уже не увидела, хотя туман был ещё не сильный и колодец проступал сквозь него неясными очертаниями. Но высокой тёмной фигуры рядом с ним не наблюдалось. Как и на всём пространстве, которое могла охватить баба Зоя взглядом из окна. В какой-то момент у неё даже возникло беспокойство, куда это он мог так внезапно подеваться, но в следующее мгновение до её ушей долетел звон знакомых колокольчиков. Мигом забыв о пастухе, она отправилась встречать своих облезлых коз.
Облака не рассеивались, а туман всё сгущался. К ночи поляну перед домами и все другие более-менее открытые пространства накрыло белое холодное одеяло, щупальца которого проникали во все закутки между деревьями, кустами или домами. Ночь спустилась, погрузив деревню в холодный мрак. Жители закрылись в тёплых домах, а тело пастуха так и продолжало лежать в траве у колодца, окружённое роем мошек и комаров.
3
Новый день начинался серым мокрым утром. Облака никуда не делись, но стали тоньше, растворенная в воздухе влага теперь неспеша оседала на все открытые поверхности, превращалась в капельки воды и изредка капала с них. Около семи утра баба Зоя пошла к колодцу за водой с двумя небольшими вёдрами (большие ей уже было не унести). Высокая трава под тяжестью росы склонилась над тропинкой, и баба Зоя пожалела, что не надела высокие сапоги, а только калоши, и теперь её старые тёплые колготки ниже колена промокли насквозь. Преодолев тропинку, она вышла на полянку у колодца и заметила слева от него большие сапоги и плащ – примерно до половины тела, остальное скрывала трава.
Её вдруг охватил внезапный страх. Ни удивление, ни недоумение, ни дурное предчувствие, и именно страх, хотя ничего страшного она пока вроде как не видела. Взяв оба ведра в одну руку, она медленно подошла ближе, заглянув туда, где трава была примята упавшим телом. Плащ скрывал почти всё; видны были лишь абсолютно белая часть шеи, жидкие, свалявшиеся волосы головы и тоже белая кисть левой руки, согнутой в локте. Вторая рука при падении оказалась под телом. Баба Зоя вскрикнула, уронила вёдра, сцепила руки в замок и подняв их к подбородку. Сердце тяжело забилось, отдавая вспышками головной боли. Сама не зная, зачем она это делает, она подошла, наклонилась и перевернула тело, ухватив его за плечо. Кто это, она догадалась, ещё когда увидела сапоги… Возможно, думала, что он ещё жив.
Густая трава не дала телу перевернуться на спину, а только на бок, но и этого хватило, чтобы увидеть совершенно белое, в мелких красноватых точках на щеках, искажённое то ли болью, то ли страхом лицо. Увидеть открытые глаза с застывшими зрачками и рот с несколькими гнилыми, коричневыми зубами.
Комары и мошки за ночь выпили из него почти всю кровь.
Баба Зоя отпрянула назад и с каким-то хриплым подобием крика побежала к дому, постоянно оглядываясь, из-за чего сразу же наступила на одно из брошенных вёдер и упала на колено. В этот же миг позвоночник пронзила резкая боль. Попыталась встать, но боль была такая, что она не удержалась и упала на бок. Снова пыталась встать, подобрать под себя руки… Каждое малейшее движение отзывалось болью во всех нервных окончаниях спины. Несмотря на это, она старалась подняться хотя бы на четвереньки. Ей нужно во что бы то ни стало убежать! Казалось, что пастух сейчас встанет и начнёт бить её палкой по спине, держа её в бескровных руках, только теперь это уже будет ни гнилая штакетина… На четвереньках она добралась до начала тропинки, упираясь рукой на колено, кое-как поднялась на ноги и поспешила к дому. Спешить получалось боком и хромая, наклонив корпус чуть вперёд. Боль вроде уменьшилась, а может она её просто не замечала. Не могла позволить замечать.
