Игорь Анатольевич Верещенский
Ангар, или Столетие ценою в рубль
Отовсюду понеслось растянутое «у» – ожидаемая реакция. Маша встала и начала молча натягивать куртку. Федька подбежал к ней:
– Маш, не ходи туда, не нужно!
– Да-да, Маруська заберет тебя! – Добавил я, все засмеялись. Маша молча одевалась.
– Хочешь я пойду с тобой? – не унимался Федька.
– Отстань от меня! – Огрызнулась Маша и пошла к выходу.
– Стой! – сказал я, вставая. – Вот, возьми фонарик. Потом придёшь сюда, мы подождём.
Маша ушла, не обращая внимания на Федькины уговоры. Он в растерянности остался на крыльце и окинул меня взглядом ненависти. Я лишь насмешливо развёл руками.
– Дураки вы все! – Бросил он, взял куртку и убежал. Наверно, он о чём-то догадался.
– Слышь, смотри не споткнись! – Крикнул я вслед, но он уже скрылся во влажной тьме.
Мы продолжили играть в карты втроём. Честно сказать, настроение у меня было не очень. Всё же, наверно, не стоило отправлять девочку одну ночью в лес, да ещё сыграв на её чувствах… но понял я это куда позже, а тогда у меня было одно на уме: жребий есть жребий! Вытянул – действуй. А между тем время шло. Прошёл уже час.
– Что-то не видно их, – вздохнул Глазастик, вглядываясь во тьму улицы. – Андрей, а что там за подарок, если не секрет?
– Монета, что я вчера… случайно унёс с того дома, – ответил я удручённо.
Мои друзья многозначительно умолкли. Чувствовал я себя отвратно: Машки не было уже час, за это время можно было сходить туда-обратно раз пять; а набраться смелости пойти искать её я в себе не обнаружил, к своему стыду.
– Всё, расходимся! – Я резко встал. – Машка наверняка дома давно.
– Ты думаешь, она домой пошла? Ты же сказал ей сюда потом…
– Ты, Митька, дурень совсем! Будет она ночью по лесу шататься! Пошла домой да плевала на нас всех. И, правду сказать, правильно сделала!
В ту минуту я действительно искренне надеялся, что у Маши ума было побольше, чем у меня. Что она не попёрлась ночью в ангар, а пошла домой к бабушке. Или что Федька догнал и отговорил её… мы разошлись. Уснул я не скоро.
Утром разбудил меня стук в дверь. Высунувшись в окно, я увидел Машину бабушку, Анну. Она взволнованно барабанила в нашу дверь. Я глянул на часы – половина седьмого.
У меня была (слава Богу, и есть) мировая бабушка – баба Люда. Позволяла нам гулять допоздна, торчать на веранде сколько угодно, а в глубоком детстве, я помню, никогда не ругалась, если я бегал и валялся в лужах. Потому что детство на то и детство, чтоб насладится им вдоволь – так как-то раз сказала она кому-то. Она отворила дверь, и бабушка Анна обеспокоенно спросила:
– Люд, Маша у вас? До сих пор дома нет!
– Нету, вчера вечером все разошлись…
– Куда ж, чертовка, подевалась? А во сколько разошлись?
– Да я не помню, около одиннадцати наверно…
Баба Анна встревожено осмотрелась вокруг. Туман ещё не спал, и окрестности были погружены в белую вату. Я быстро оделся и вылетел на улицу, на бегу застёгивая куртку, едва Анна скрылась из виду.
– Ты куда такую рань? А завтракать? – Крикнула мне бабушка в след.
– Потом, бабуль! Я скоро!
Я нёсся через пролесок, не разбирая дороги. От росы хлопковые штаны очень быстро промокли. Ангар стоял точно спящий, застывший в белесом мареве грубой чернеющей махиной. Здесь меня охватил настоящий страх, который уже не доставлял удовольствия. Я тихонько пробрался внутрь, боясь шума собственных шагов, осмотрелся – вроде никого. Монета была на месте… неужели Маша не дошла до сюда? Федька, он должен знать! Забрав монету, я ринулся в Харитоновку.
День набирал силу. Туман испарялся как гадкое ищадье ночи, уступаю месту свету и благоразумию. «Да нет, не могло же ничего такого случиться!» – уверял я себя, подходя к Федькиному дому. Послышались голоса, и я едва успел юркнуть за угол забора бабы Фроси.
Около её дома была какая-то суета. Ходили люди, носили какие-то вещи. Две женщины остановились у крыльца – одна из них вышла из бабкиного дома с ведром помоев, другая, должно быть Федькина мама, несла стопку полотенец.
– Прибрал Бог наконец! Наказание это, жить столько!
– Это за Маруську ей наказание! Что продала колдуну тогда… убили в ангаре… Проклятое место!
– И веришь ты, Варька, в эти бредни? Эх, да земля ей пухом…
Такой диалог расслышал я, прячась за углом. Неужели баба Фрося умерла? Именно сейчас, и почему? Нет… не мог я быть виноват тут! Наплевав на всё, я пролез к окну её комнаты, подтянулся кое-как и заглянул внутрь.
Полог кровати был отодвинут и собран. В комнату проникало больше света сейчас, и я хорошо видел бабу Фросю – она лежала в своей пастели, в стареньком, чуть желтоватом чепце… но насколько же она была худой! Лицо буквально провалилось, глаза ушли глубоко-глубоко, а худые, в синих венах руки мирно покоились вдоль туловища… но, что-то задержало моё внимание. Я стал всматриваться, жадно ловить её черты… как вдруг голова её резко – невероятно резко! – повернулась, и из глубины глазниц сверкнул на меня нечеловеческий взгляд! От неожиданности я вскрикнул даже, и конечно полетел в траву. И бросился прочь не помня себя от ужаса. Такого страха мне не приходилось больше пережить никогда! Но едва я вылетел из сада, как наткнулся на Федьку.
– Федька! – Завопил я, – баба Фрося что, померла?
– Да, сегодня…
– Но… а Маша где? Она с тобой?
– Нет!
– А где? Её нигде нет!
Федьку, затрясло:
– Маруська забрала её… это ты виноват!
– Ты совсем сдурел? Ты же вчера побежал за ней… ты видел её?
– Не видел… ты виноват! Ты! – Он начал приближаться ко мне, выставив вперёд трясущийся указательный палец и с явным безумием в глазах. Я невольно попятился.
– Я здесь ни при чём! Мы же просто играли…
– Ты виноват! Ты!
– Опомнись, придурок…
Он бросился на меня с кулаками. И, признаться, здорово заехал в челюсть. Вполне поделом, как я теперь понимаю. Он молотил руками, как очумевший. Кто-то из взрослых, не помню кто, подбежал и оттащил его. Я бросился бежать прочь, а сзади ещё долго доносились его безумные вопли: «ты виноват! Ты!.. ты теперь…» но что теперь, я не расслышал, да мне и неважно было. Я решил, что Федька спятил окончательно. И нёсся поскорей домой, пообещав себе ни за что больше не ходить в Харитоновку. Однако ещё одно весьма странное и неприятное событие ожидало меня…
В поле уже шли поиски. Наверно, кто-то из ребят рассказал о нашем споре, и взрослые бродили в ангаре и рядом, разыскивая Машу. Но ни это поразило меня… в ангаре ведь была Маша – вон она, бьётся за воротами, кричит! Она нашлась! Обрадованный, я бросился к ней. И стал орать на бегу «Вот она! Вот же она!» и указывать пальцем на ворота, но все почему-то уставились на меня. А Машу никто и не собирался вызволять, точно её там не было. Я приближался – а Маша, совершенно белая почему-то, хотя, как сейчас помню – куртка её была тёмно-зелёного цвета, продолжала колотить в дверь… а когда я дотронулся до решётчатых створок, растаяла, как дым. Я вбежал, стал звать её, уверяя всех, что только что её видел… мне не верили, я распалялся всё больше. Рыл сено, думая, что она спряталась. Машиной бабушке сделалось плохо, когда она увидела всё это. В конце концов меня увели силой, как я не вырывался. И заперли дома.
Через несколько дней меня забрали родители, а Машу так и не нашли.
4
Больно мне было сейчас ворошить всё это. Неужели я виноват? И что имел в виду Фёдор, почему так разнервничался? Сдаётся мне – не только из-за тёплых чувств к девочке. У меня тогда диагностировали нервный срыв, я даже в школу не ходил какое-то время. Всё твердил, что Маша в ангаре… меня чем-то пичкали, и через некоторое время всё прошло; сама психика помогла стереть из памяти больные воспоминания.
Теперь, с некоторым испугом отложив дневник, а разглядывал монету. Убей не помню, как положил её в ящик стола, а может и не я это был, родители вынули из куртки да бросили… я стал тереть её о рубашку и наконец разглядел год – 1905, со стороны решки. Должно быть, царский ещё рубль. Стал тереть с другой стороны и глазам своим не поверил – под орлом был выбит год 2005, как раз когда произошла та история! Но такого же не может быть… я оттёр монету получше, но это лишь усугубило увиденное. С двух сторон монеты значились разные года – 1905 и 2005! Ровным счётом ничего не понимая, я решил разобраться и отправился к нумизмату.
Седенький, сгорбленный старичок долго осматривал монету через лупу и даже микроскоп. И выдал неутешительный вердикт: вероятно, это чья-то искусная шутка. Монета действительно старая, возможно царских времён, но год выпуска выбивался только на одной стороне, а здесь – возможно монету перебили, правда для какой цели, неясно. И конечно, быть такого не может, чтоб с двух сторон разные года, и он за свою долгую практику впервые такое видит.
