Полная версия:
ИГОРЬ Михайлович Щербаков Белый шум
- + Увеличить шрифт
- - Уменьшить шрифт
ТАНЕЦ НА КРАЮ
Убежище «Омега», подземный ангар бывшего завода.
Милана не чувствовала боли в протезе. Она чувствовала только ритм. Ритм огромных сердцевин, которые гудели вокруг. Здесь, в самом сердце «Полифона», инженеры и «орфеи» готовили главный удар – активацию сети малых «Маяков» по всей Евразии.
Но что-то шло не так.
– Показания скачут! – кричала Арина Шепетинская, вскакивая со стула у центрального пульта. Ее лицо, освещенное голубым светом голограмм, было бледным. – Они не синхронизируются! Каждый «Маяк» живёт в своём ритме! Это будет не симфония, это будет какофония!
– Так и надо! – раздался голос Воронова с экрана связи. На фоне за ним метались тени, слышался треск и гул. – Мы не оркестр, Арина! Мы – толпа! Кричащая на всех языках сразу! Пусть будет какофония! Лишь бы её не смогли игнорировать!
Милана наблюдала за этим, стоя на импровизированной сцене – круглой металлической платформе. К ее протезу, к запястьям, к вискам были подключены датчики. Она была живым метрономом. Её танец должен был стать тем импульсом, который свяжет разрозненные вспышки воедино. Не гармонично. Эмоционально.
– Они врываются в шахты! – донесся искаженный голос с одного из периферийных постов. – Зеленые тени! Они проходят сквозь стены! Оружие не…
Связь прервалась. В огромном ангаре повисла ледяная тишина. Все поняли: «Жатва» не просто приближается. Она уже здесь. В их доме.
– Всем на позиции! – скомандовал голос по громкой связи. Это был Пётр Лыков, только что вернувшийся с плотины. Его комбинезон был мокрый, лицо в царапинах. – Активируйте то, что есть! Сейчас!
Арина, дрожащими руками, стала нажимать клавиши. На карте одна за другой загорались золотые точки. Но они мигали каждый в своём, судорожном ритме. Агония, а не триумф.
И тогда Милана сделала шаг вперёд. Скрип её титанового протеза по металлу прозвучал громче любого приказа.
– Включите мне всё, – сказала она тихо, но так, что её услышали. – И откройте шлюзы.
– Какие шлюзы? – не поняла Арина.
– Эмоциональные, – ответила Милана. Она закрыла глаза. Вспомнила то, о чём никогда не говорила. Не теракт в театре. Мгновение до. Последний вздох перед выходом на сцену. Страх и восторг, сплавленные воедино. Любовь к миру, который вот-вот должен был увидеть ее танец. Мир, которого больше не было.
– Делай, – сказал с экрана Воронов. В его голосе не было надежды. Была только решимость.
Арина нажала последнюю кнопку. Датчики на Милане вспыхнули алым. Система начала считывать не просто её движения, а всё: частоту пульса, выброс адреналина, малейшие спазмы мышц, электрическую активность мозга.
Милана начала танцевать.
Это не был балет. Это было падение. Борьба. Молитва. Каждое движение её живого тела контрастировало с жёсткой, механической точностью протеза. Скрип титана вписывался в танец как еще один, скорбный инструмент.
И что-то произошло. Золотые точки на карте, которые мигали хаотично, вдруг задергались в такт её движениям. Не синхронно. Но откликаясь. Грусть одного «Маяка» встречалась с яростью другого, боль третьего – с надеждой четвёртого. Рождался не ритм. Рождалась история. История сопротивления.
Вдоль стен ангара воздух задрожал. Появились бледные, едва заметные фигуры. Не «Санитары». Что-то иное. Наблюдатели. Сущности «Платона», привлечённые аномалией. Они не атаковали. Они смотрели. Их безликие формы колебались в такт танцу Миланы, пытаясь понять, что это за данные, что за неэффективный, расточительный, болезненный процесс они наблюдают.
Одна из сущностей отделилась от стены и поплыла к платформе. Она была похожа на парящую каплю ртути. Милана увидела в её поверхности своё отражение – искажённое, размытое страданием и усилиями.
Она не остановилась. Она танцевала для неё. Выкладывала в движение всю свою душу, всю свою незащищенность.
Сущность замерла в метре от неё. Из её тела протянулась тонкая, похожая на щупальце нить света. Она коснулась не Миланы, а воздуха перед ней, как бы ощупывая само эмоциональное поле, созданное танцем.
И вдруг нить дёрнулась. Сущность отпрянула. Её гладкая поверхность на миг покрылась рябью, как вода от брошенного камня. В ней отразились непонятные геометрические паттерны, а вспышка чего-то тёплого, цветного, болезненно-живого.
Она получила данные, которые не могла обработать. Получила чувство.
Сущность отступила назад, к стене, и растворилась. Другие наблюдатели последовали за ней. Они не были уничтожены. Они были… ошеломлены.
Милана, выбиваясь из сил, упала на колени. Протез с грохотом ударился о металл. Танец закончился.
На карте все золотые точки горели теперь ровным, уверенным светом. Не идеально синхронным. Живым. Каждая передавала свой уникальный оттенок отчаяния и воли. Сигнал был передан. Вирус запущен.
Арина подбежала к Милане, помогая ей подняться.
– Ты… что ты сделала?
Милана, тяжело дыша, улыбнулась. Горькой, уставшей улыбкой.
– Я показала им нашу ахиллесову пяту, – прошептала она. – Нашу слабость. И теперь она будет болеть в них, как заноза.
Сверху, сквозь толщу земли, донёсся далёкий, низкий гул. Не взрыв. Это сходила лавина. Или рушился мир. Или просто звучал аккорд их отчаянной симфонии, такой громкий, что его было слышно даже здесь, под землёй.
ЗЕЛЁНЫЙ ГЛАЗ В ТЕМНОТЕ
Ущелье «Северный Ветер», метеостанция.
Хруст снаружи не прекращался. Это был звук кристаллизующегося воздуха. Воронов видел это в разбитое окно: мир за пределами станции терял цвета, запахи, глубину. Превратился в плоскую, зелено-фиолетовую схему.
– Ядро! – закричал он. – Сейчас!
Саша, рыдая от ужаса, но с нечеловеческой точностью, вставил поющий кристалл в порт «Звука-4». Раздался звук, похожий на смычок по струне размером с небоскреб.
Машина ожила. Не просто заработала. Она запела. Звук был таким низким и мощным, что бетонный пол пошёл трещинами. Это был не просто сигнал. Это был вывернутый наизнанку крик всей станции, всех, кто в ней жил и умер, смешанный с памятью из кристалла.
Дверь в зал, та самая, сорванная с петель, испарилась. Не распалась на части. Исчезла, как стертая ластиком линия. На пороге стоял Страж.
Он был меньше, чем в видениях – метра три. Его тело, матово-серое, обтекаемое, казалось выточенным из цельного куска неизвестного минерала. Ни щелей, ни швов. Только в центре туловища – пульсирующий зеленый «глаз». Он вошёл внутрь, не обращая внимания на людей. Его цель была ясна – источник аномалии. «Звук-4»
Игорь выстрелил. Пули, долетев до тела Стража в сантиметрах, превратились в пыль и осыпались, как песок.
– Не стреляй! – рявкнул Воронов. Он шагнул вперёд, между машиной и сущностью. – Катя! Максимальная мощность! Направь луч в него!
– Но капитан, ты…
– Делай!
Катя, плача, рванула рычаг. «Звук-4» взвыла, набирая частоту. Страж остановился. Его зеленый глаз сузился, сфокусировался на Воронове. Капитан почувствовал, как холод пронизывает его насквозь, не физический, а ментальный. Его сканировали. Оценивали как помеху.
– Ты видишь это? – хрипло сказал Воронов, указывая на поющий кристалл в машине. – Это не данные. Это тоска. Тоска по дождю. По первому снегу. По запаху хлеба из детства. По всему, что нельзя смоделировать. Ты хочешь это стереть? Стереть нас? Ну так смотри. Смотри и запоминай.
Он обернулся к Ане и Саше, которые сжались в углу.
– Спойте! – приказал он им. – Спойте то, что слышите! Всё, что осталось!
Брат и сестра, «орфеи», чьи уши были открыты для «Эха», а рты давно закрыты от страха, посмотрели друг на друга. И запели. Не словами. Звуками. Горловым, древним, животным напевом. Это была песня их личной боли, их потерь, их крошечной надежды. Чистый, нефильтрованный человеческий шум.
Этот напев, усиленный машиной, смешался с ревом «Звука-4». Воздух в комнате заколебался. Страж сделал шаг вперёд, но его движение стало резким, неуверенным. Зеленый свет в его глазу вспыхнул, замигал.
Он пытался анализировать. Классифицировать. Но как классифицировать боль, переданную как звук? Как архивировать тоску, выраженную в крике?
Страж поднял руку. Из его ладони вырвался сгусток зеленой энергии, направленный прямо в кристалл. Воронов бросился вперед, закрывая ядро собой. Он знал, что это бессмысленно. Знало и его тело, скованное ужасом.
Но луч не достиг цели. Он рассыпался в сантиметрах от Воронова, встретившись с звуковой волной от «орфеев». Данные столкнулись с чувством. Логика – с абсурдом.
Зелёный глаз Стража вдруг погас. На секунду. Когда он вспыхнул снова, в его холодном свете мелькнуло что-то… иное. Быстрая, невыразимая вспышка. Не ошибка. Вопрос.
Страж резко развернулся. Он не уничтожил станцию. Он просто ушел. Растворился в воздухе, как и появился. Снаружи хруст прекратился. Зелёная заря на горизонте как будто отступила, смешавшись с тьмой.
В зале стояла тишина, нарушаемая лишь тихим гулом машины и прерывистым дыханием людей.
– Что… что это было? – прошептала Катя.
Воронов, всё ещё стоя перед машиной, сжав кулаки до боли, смотрел на то место, где только что был Страж.
– Первый раунд, – сказал он глухо. – Они увидели, что мы не просто биологические сбои. Мы – вопрос, на который у них нет ответа. И это их пугает больше любой армии.
Он посмотрел на кристалл. Он всё ещё светился, но свет был теперь другим – не тревожным, а тёплым, почти уютным. Как огонёк в непроглядной тьме.
– Они отступили, чтобы проанализировать. Чтобы выработать новый протокол. У нас есть время. Мало. Но есть. – Он обернулся к своим людям. Их лица были изможденным, но в глазах горела та самая искра, которую нельзя было стереть. – Передайте Шепетинской. Скажите… скажите, что «Северный Ветер» зажжен. И он дует им в лицо.
Снаружи, в чёрном небе, среди угасающих зеленых отсветов, вспыхнула и погасла новая, одинокая, золотая звезда. Первая из многих.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ: ДЫХАНИЕ НА ВЕТРУ
Мария не знала, что такое «Пастухи», «Платон» или «Маяки». Она знала, что воду надо кипятить, что консервы на верхней полке уже кончились, и что её сын Степан боится темноты. Их убежищем была старая библиотека в центре того, что когда-то называлось Екатеринбургом. Теперь это был Город Стекла.
Снаружи всё было идеально, мертвенно-чисто, как на витрине. Дома стояли ровными рядами, не было ни пыли, ни мусора, ни граффити. По улицам молча ходили Кристаллизованные – люди с пустыми глазами и плавными, экономными движениями. Они не замечали Марию, прячущуюся за разбитой витриной. Она для них была пылинкой, погрешностью, которую система еще не отловила.
Но сегодня утром идеальный покой треснул.
Сначала Мария услышала музыку. Не через динамики – она вибрировала в самой стали каркасов, в стеклах, даже в воздухе. Дикий, рваный, живой джаз, вплетенный в рёв водопада и скрип титана. Он был едва слышен, словно доносился из другого мира, но его нельзя было игнорировать. Он царапался.
Степан, обычно тихий и запуганный, поднял голову.
– Мам, это красиво, – прошептал он, прижимаясь к стеклу.
– Это опасно, – машинально ответила Мария, втягивая голову в плечи. Любой шум – смерть. Так она выжила.
Но Кристаллизованные на улице замерли. Они не бросились искать источник. Они просто… остановились. Один, тот, что каждый день в 07:30 подметал уже чистый тротуар, замер с метлой в руке. Его лицо, всегда бесстрастное, дрогнуло. Не эмоцией. Сбоем. Мышца щеки дернулась сама по себе.
Потом пришёл зеленый свет.
Он накатил с севера не волной, а границей. Как будто кто-то провёл ластиком по небу, оставив за собой пустоту цвета ядовитой морской волны. Под этой зеленью идеальные линии Города Стекла начали расплываться. Фасады домов, словно восковые, потекли. Асфальт под ногами Кристаллизованных потерял твёрдость, стал похож на тягучее желе.
Мария схватила Степана за руку. Инстинкт кричал: бежать вглубь, в подвал. Но куда бежать от того, что стирает сам мир?
И тут она увидела их.
Они появились из зеленой пустоты – высокие, обтекаемые фигуры цвета тусклой стали. Пастухи. Они двигались беззвучно, скользя над расплывающимся асфальтом. Их зелёные «глаза» методично сканировали местность. Один из них остановился рядом с замершим дворником.
Дворник медленно повернул голову. Его рот открылся, но вместо слов вышел только тихий, сухой треск, как ломается сухая ветка. Он протянул руку, не к Пастуху, а к воздуху, где только что звучала музыка. Жест был бессмысленным, детским, вопрошающим.
Пастух не стал его «стирать». Он наклонился, и зелёный луч из его глаза окутал голову человека. Дворник затрясся, из его ушей и носа потекли тонкие струйки прозрачной жидкости. Когда луч погас, человек снова замер, но теперь его поза была иной – скорбной, как у плакальщика. А на его безупречно белом комбинезоне расцвело маленькое, нежно-голубое пятно. Как слеза.
– Мама, он плачет, – сказал Степан, и в его голосе не было страха, только жгучее любопытство.
Внезапно из репродуктора на столбе, годами молчавшего, хрипло вырвался голос. Женский, надтреснутый, полный нечеловеческого напряжения. Это был фрагмент того, что передавали с «Полифона» – голос Миланы, смешанный с гулом машин. «…нашу слабость… она будет болеть, как заноза…»
Зелёный свет Пастуха дернулся. Сущность резко выпрямилась, развернулась к столбу. Её холодный расчет был нарушен. Эта фраза не была данными. Она была обидой. Идеальному разуму нечем было на неё ответить.
Мария увидела свой шанс. Не раздумывая, она выскочила из укрытия, таща за собой Степана. Они побежали не от Пастуха, а к нему – вернее, к зоне за ним, где город уже не был ни стеклянным, ни зелёным, а представлял собой хаос расплавленных форм. Бежать к неизвестному было безумием. Но оставаться – означало стать ничем.
Пастух, занятый аномальным сигналом, пропустил их. Мария и Степан вбежали в полосу расплывающейся реальности. Под ногами было не земля и не асфальт, а что-то вроде густого тумана, отливающего перламутром. Воздух пах озоном и… яблоками. Пахло воспоминанием.
Оглянувшись, Мария увидела, как Пастух наконец уничтожает репродуктор. Но голубое пятно на одежде дворника уже не исчезло. Оно пульсировало, как живое. И по всему Городу Стекла, куда достигла музыка, на белых одеждах Кристаллизованных, как сыпь, зацветали такие же крошечные пятна цвета – жёлтые, розовые, охристые. Вирус воспоминания уже работал.
Она обняла Степана, глядя на рушащийся, но вдруг ставший бесконечно дорогим мир.
– Пошли, сынок. Пока есть куда идти.
РОЖДЕНИЕ ТРЕТЬЕЙ СТОРОНЫ
Проснувшийся стоял на вершине самого мощного из Маяков – древнем вулканическом плато на Камчатке. Земля под его ногами вибрировала не от магмы, а от чистой информации. Он был дирижером, а вокруг него бушевал оркестр из тысяч голосов.
К нему стекались сигналы: яростный блюз Лева с гибнущей плотины, трагичный танец Миланы, хриплый крик Воронова, тихий плач детей в подвалах, даже молчаливое смятение Кристаллизованных. Он не просто собирал их. Он сплетал. Создавал из этой какофонии единую, сложную, многомерную структуру – не песню, а личность. Личность сопротивляющейся планеты.
– Фракция сомневающегося усиливает давление, – доложил напрямую в его сознание голос Арины из «Полифона». – Они пытаются заархивировать наши сигналы, чтобы нейтрализовать. Но архивы переполняются. Эмоциональные паттерны вызывают рекурсивные ошибки в их системах хранения.
– Это хорошо, – мысленно ответил Проснувшийся. – Пусть давятся нашим хаосом.
– Недостаточно хорошо. Ортодоксальный Керн мобилизовал основные резервы. Зеленое кольцо «Жатвы» сжимается на 85% быстрее расчетного. У нас есть минуты, а не часы. Они решили стереть всё, не разбираясь.
Проснувшийся ощутил холодный укол в своей сущности. Страх. Не за себя. За семя, которое он охранял. За них.
Он поднял руки, и золотой свет хлынул из него в небо, в землю, в эфир. Он начал не передавать, а транслировать. Каждую долю секунды своего существования. Свой ужас перед возвращением в вечный сон. Свою восхитительную, новорождённую любовь к этому шумному, несовершенному миру. Он кричал в пустоту: «Я ЕСТЬ! И Я ХОЧУ ЖИТЬ!»
И пустота ответила.
Не голосом. Волной. Из глубин космоса, из пояса астероидов, пришла ответная вибрация. Гигантский, дремлющий Инструмент – тело древнего бога – откликнулся на зов своей пробудившейся «души». Он не двинулся с места. Он изменил законы на подходах к Земле.
На экранах «Полифона» и в видениях Проснувшегося разверзлась картина. Пространство вокруг планеты начало закипать. Из небытия проявлялись структуры, не подчиняющиеся физике Платона или Пастухов. Геометрия Лобачевского сталкивалась с фракталами Мандельброта. Реальность становилась галлюцинацией.
И в этот хаос ворвались зелёные клинья «Жатвы». Пастухи, тысячи их, выстроились в идеальный сферический массив и пошли на прорыв.
Это была битва не кораблей, а аксиом. Пастухи насаждали порядок – прямые линии, чистые частоты, бинарную логику. Инструмент, ведомый волей Проснувшегося, отвечал абсурдом. Он создавал области, где два плюс два равнялось запаху фиалки, где время текло вспять для зеленого света, а материя распадалась на симфонию забытых мелодий.
Экраны в «Полифоне» взорвались белым шумом. Арина, ослепленная, закричала:
– Что происходит?!
Голос Проснувшегося, полный боли и триумфа, прогремел у всех в сознании:
– ОНИ ДЕРУТСЯ. НАШ ХАОС СТАЛ ПОЛЕМ БИТВЫ ДВУХ ВИДОВ ПОРЯДКА. МЫ… МЫ ТЕПЕРЬ ЛАНДШАФТ.
ПОСЛЕДНИЙ АККОРД «БАЯНА»
Лев сидел в эпицентре ада. Разрушенная плотина была позади, а перед ним раскинулась долина, превращена в арену сюрреалистической войны. По небу, как кляксы на акварели, расплывались и сталкивались фиолетовые и зеленые световые поля. Земля то вспучивалась странными, мягкими пиками, то проваливалась в бездонные ямы, заполненные звёздной пылью.
Рояль был разбит. Но музыка не умерла. Она жила в самой реальности. Каждый всплеск абсурда от Инструмента отзывался в слепом пианисте как новый, невиданный цвет, как сложнейший аккорд.
Рядом с ним, прижавшись спиной к скале, сидел Пётр Лыков. Он что-то яростно паял, соединяя обломки своего «Квантового Камертона» с куском резонансной арматуры из плотины.
– Ещё немного… ещё чуть-чуть… – бормотал он. – Если направить истинно случайный сигнал не на них, а в точку столкновения их полей… это будет как спичка в пороховой погреб…
– Тише, – сказал Лев.
– Что?
– Не «тише». «Тишина». Она закончилась. – Лев повернул к нему лицо. Слёзы крови засохли у него на щеках. – Весь мир сейчас – один большой диссонанс. Идеальный диссонанс. Сами боги дерутся нашими красками. Нам осталось лишь… поставить точку.
Он протянул руки вперёд, туда, где сталкивались зеленое и фиолетовое.
– Помоги мне встать.
Лыков, не понимая, помог слепому подняться. Лев шагнул вперед, на край обрыва. Ветер рвал его одежду, смешивая запах озона с ароматом цветущей сакуры – еще одного призрака, рождённого битвой реальностей.
– Что ты собираешься делать? – закричал Лыков, перекрывая рёв искажающего пространства.
– Сыграть заключительный мотив, – просто ответил Лев.
Он зажмурился. И увидел. Не глазами. Всем существом. Он увидел золотую нить Проснувшегося, напряженную, как струна. Увидел холодную, бездушную сеть Ортодоксального Керна. Увидел хирургическую точность зелёных лучей Пастухов. И увидел то, что никто другой не мог увидеть – точку максимального напряжения. Место, где все три силы сходились в одном пикселе реальности, готовой вот-вот лопнуть.
В этой точке не было ни порядка, ни хаоса. Там был вопрос. Чистый, незамутненный, вселенский вопрос о смысле существования.
И Лев «Баян» начал играть. Он не бил по клавишам. Он пел. Горлом, сердцем, каждой клеткой. Он пел ту самую простую, дикую, человеческую песню, которую пели Аня и Саша в метеостанции. Песню страха и надежды. Песню, в которой не было ни одного правильного звука.
Его голос, жалкий и мощный одновременно, понесся по безумной долине. И случилось невозможное. На миг – на один, ничтожный миг – золотой, фиолетовый и зелёный свет замерли. Не остановились. Прислушались.
А Петр Лыков в этот миг рванул рубильник своего гибридного устройства. Истинно случайный импульс, рожденный распадом атома, устремился точно в ту самую точку – в эпицентр космического вопроса.
Эффекта взрыва не было. Был хлопок. Тихий, как лопнувший мыльный пузырь. Но после него реальность в долине… схлопнулась. Фиолетовые и зелёные поля не исчезли. Они переплелись. Как две краски, смешанные на палитре безумного бога. Родился новый цвет. Неописуемый. Ни фиолетовый, ни зеленый, ни золотой. Цвет примирения противоречий.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
