Игнатий Потапенко
Иллюзия и правда
Он глядел на неё в упор. Взгляд его был вызывающий, нахальный, а она была так ещё неопытна, так мало «знала сцену», что этот взгляд показался ей противным. Она ещё раз попросила его уйти.
– Да вы не сердитесь, милая Маргариточка! Я ведь ничего, я только ручку поцеловать…
Он схватил её руку и присосался к ней. Она с презрением оттолкнула его.
– Подите, я вам говорю!.. – крикнула она.
– Ха, ха, ха, ха! – отвечал он.
– Это ни на что не похоже! Подите, или я позову слугу…
– Ха, ха, ха, ха! Какая вы сердитая! – добродушно говорил он.
– Господи! Что же это такое!?
О, как она была неопытна!.. Раздался звонок.
– На сцену, на сцену! – послышался голос сценариуса.
– У нас ведь с вами дуэт! – промолвил он, уходя, и при этом как-то так подмигнул, что её передёрнуло.
Зибель пел свою арию. Она стояла у кулисы, волнуясь и обдумывая подробности предстоящего выхода.
– На сцене я вас поцелую! – раздался шёпот над её ухом.
Она испуганно обернулась. Это был тенор; он смотрел ей в глаза просто и благодушно.
– Вы не смеете!..
– Как?! На сцене? Ха, ха, ха!.. Да ведь это по пьесе… Ха, ха, ха, ха!.. – и он залился весёлым смехом.
– Нахал, нахал!.. Если вы посмеете, если…
– Ваш выход, ваш выход! – раздалось у неё за спиной.
Она, задыхаясь, поспешила к главной двери.
* * *
Оркестр наигрывал волшебную мелодию. На сцене разливался таинственный полумрак. В окно светила луна, её нежный свет любовно серебрил трогательную группу на авансцене. Фауст левой рукой охватил Маргариту за талию, а правой сжимал её руку. Он пел:
«О, ночь любви и неги рай!
В твоей тиши»…
– Не жмите!.. Оставьте руку! Мне больно, – шептала Маргарита.
А он сладостно улыбался и продолжал:
«О, наслажденье быть с тобой,
Ангел, ангел – Маргарита!..»
В публике пронеслась электрическая искра. Всё слилось в общем восторге упоительного наслаждения. Эта поэтическая обстановка, этот серебристый лунный свет, эта чарующая ночь, эта поэзия первой любви, трепещущая сладкой негой дивная мелодия, чудный бархатистый голос певца, наивный восторг во взгляде Маргариты, упоённой и вместе изумлённой первым страстным биением влюблённого сердца, – всё это делало поразительную иллюзию. Казалось, публика была в этот миг так же влюблена, как Фауст и Маргарита. Всякий боялся пошевельнуться, чтобы не нарушить очаровательной иллюзии. Восторг был так велик, что никто и не думал об аплодисментах.
«Ангел, ангел – Маргарита!»
– с удвоенной экспрессией повторял тенор и при этом всё крепче и крепче и притом совсем не условно прижимался к груди Маргариты.
