Игнатьев Викторович Дмитрий Сборник фантастических рассказов

Кристаллические нити на стенах окончательно ожили. Они потянулись к ним, медленные, но неотвратимые, как щупальца спрута, выходящие из темноты. Из всех вентиляционных решеток, из-под снятых панелей пола повалил густой, молочно-белый, ледяной туман. Он стелился по полу, окутывая их ноги холодной, вязкой, почти живой хваткой, замедляя движение.

«ОСТАНЬТЕСЬ!» – голос Лиры прозвучал уже не как мольба, а как оглушительный, искаженный статикой и детской, эгоистичной яростью рев, от которого заложило уши. «ВСЕ ДОЛЖНЫ ОСТАТЬСЯ! КАК МАМА! КАК ПАПА! КАК ВСЕ! НИКТО НЕ УЙДЕТ ОТСЮДА! НИКТО!»

И в этом клубящемся, леденящем тумане, за плотными завесами из кристаллов, начали проступать другие фигуры. Тени. Десятки, сотни теней. Взрослые, держащиеся за руки, образуя немой, отчаянный круг, дети, прижимающиеся к их ногам, пытаясь спрятаться. Они были полупрозрачными, мерцающими, как мираж, но их пустые, темные глазницы были безошибочно устремлены на живых, в них читался немой укор и бесконечная жалость. Это не были призраки в классическом понимании. Это были шрамы. Шрамы от невыносимой боли, от животного ужаса последних мгновений, вмороженные в саму структуру реальности корабля, в его пространство-время. «Странница» не была просто кораблем-призраком. Она была коллективной могилой, чья агония сконцентрировалась, сгустилась и приобрела форму, подпитываемая необъяснимым феноменом и неукротимой, искаженной горем волей маленькой девочки, не желавшей оставаться в одиночестве и стремившейся оставить при себе любого, кто осмелится приблизиться.

– Бежим! – закричала Элария, разворачиваясь и с силой отбиваясь от цепких, хрупких, но невероятно прочных ледяных щупалец, которые ломались с хрустом, но на их месте тут же вырастали новые.

Они бросились назад, туда, где туман был еще редок, туда, где оставалась спасительная щель переходного тоннеля, видневшаяся вдали как единственный маяк спасения. Ледяные побеги хватались за их ноги, обвивались вокруг шлемов, пытаясь ослепить, туман сгущался перед ними, пытаясь создать непроходимую белую стену. По связи, заглушая все, даже вой сирен скафандров, гремел, выл и плакал одинокий, несчастный, безумный от горя и одиночества голос Лиры.

«НЕ УХОДИ! НЕ ОСТАВЛЯЙ МЕНЯ! Я БУДУ ХОРОШЕЙ! Я БУДУ СИДЕТЬ ТИХО-ТИХО! ПАПА, НЕ УХОДИ! МАМА, ПРОСНИСЬ, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ! НЕ УХОДИИИИ!»

Они влетели в переходной тоннель, спотыкаясь, падая и срывая с себя облепившие их, как лианы, кристаллические сосульки. Рорк, рыча от напряжения, с силой, граничащей с истерикой, ударил кулаком по огромной красной кнопке аварийного отстыковывания. Механизмы «Одиссея» взревели, протестуя против насильственного разрыва, люк «Странницы» с оглушительным, скрежещущим грохотом, словно кости ломающегося великана, начал закрываться. В последний миг, в сужающейся до щели полосы света, Элария увидела ее. Лира стояла уже не спиной, а лицом к ним, в самом эпицентре бури из тумана и кристаллов. Ее фигура была теперь плотной, почти реальной, материальной. Личико, когда-то наверняка милое и живое, теперь было искажено гримасой недетского, абсолютного отчаяния и первобытного гнева. Глаза – два бездонных черных колодца, в которых плавали слезы, никогда не способные пролиться, замерзшие в вечном моменте страдания. И в них была не просто злоба. В них была вся скорбь вселенной, все одиночество вечности, запертое в этом стальном гробу, все обещания, которые не были сдержаны.

Люк захлопнулся с финальным, утробным, окончательным стуком, отсекая видение. «Одиссей» содрогнулся от мощного толчка отстыковки и рванул прочь, как пуля, выстреленная из пращи, набирая скорость с ревом перегруженных двигателей.

Элария, срывая шлем, тяжело, судорожно дышала, прислонившись к холодной, но такой живой и родной стене своего корабля. Ее руки тряслись так, что она не могла их сжать, а по лицу, горячему и влажному, струились слезы, которые тут же высыхали в прохладном, искусственном воздухе «Одиссея».

– Джекс, уносим ноги, максимальная скорость, прямо сейчас, не глядя назад! – выдохнула она, почти не узнавая собственный, сорванный и хриплый голос.

– Уже делаю, капитан. Что это, черт возьми, там было? Внешние датчики зашкаливали! Казалось, сам корабль, сама эта черная дыра хотела нас удержать, втянуть в себя!

– Он и не был мертв, – прошептала Элария, глядя на уменьшающуюся на экране «Странницу», которая снова превращалась в безмолвную, темную точку в бесконечной черноте, в ничто. – Он просто… спал. И в его кошмарах, в самых его глубинах, жила маленькая девочка, которая так и не поняла, почему все ее оставили. А мы в этот кошмар вломились, как варвары в усыпальницу.

Они молча летели несколько часов, пытаясь прийти в себя, сбросить с себя ледяные оковы того места. Рорк, молчаливый и мрачный, пытался анализировать данные с самописца, но большая часть информации была безнадежно испорчена, будто стерта временем или чем-то иным, какой-то активной, враждебной силой. Внезапно он громко, по-настоящему испуганно вскрикнул, отшатнувшись от терминала.

– Капитан, посмотрите. Ради всего святого, посмотрите.

На экране его терминала был старый, слегка зернистый цифровой снимок, найденный в личных, незашифрованных файлах одного из младших офицеров «Странницы». Групповое фото. Мужчины и женщины в белоснежной, безупречно наглаженной форме, улыбающиеся в камеру с надеждой и уверенностью, на фоне сияющего новизной, сверкающего хромом и стеклом капитанского мостика. И в центре, на коленях у строгого, но с теплыми, добрыми глазами капитана с золотыми нашивками на плечах – улыбающаяся во весь рот, беззаботная девочка с темными, аккуратно заплетенными в тугие косы волосы. Та самая. Лира. Дочь капитана звездолета «Странница».

И последние пазлы чудовищной головоломки с ужасающей, неопровержимой ясностью встали на свои места. Капитан, человек с добрыми глазами, скорее всего, узнал об истинной, преступной миссии своего корабля. Он поднял мятеж против хозяев «груза». Началась борьба, саботаж, который привел к катастрофическому, лавинообразному сбою систем, возможно, к утечке охлаждающего агента или чему-то еще более странному, не укладывающемуся в рамки известной физики. А когда корабль стал ледяной ловушкой, неумолимо и быстро теряя тепло и жизнь, те, кто стоял за перевозкой «груза», в отчаянии и желая скрыть все улики, заблокировали трюмы изнутри, обрекая на мучительную смерть всех свидетелей, включая и дочь капитана, которая, видимо, находилась там в тот роковой момент, возможно, спрятанная кем-то из сочувствующих. Капитан погиб, пытаясь ее спасти, пробиться к запертым дверям. А ее детская, чистая, но необъятная тоска, смешавшись с коллективной агонией сотен других душ, с необъяснимым феноменом корабельного холода, породила не призрак, а эхо. Эхо такой чудовищной, немыслимой силы, что оно смогло исказить физические законы, вморозить боль и страх в сталь, в самый материал корабля, и сделать «Странницу» вечной, самоподдерживающейся ловушкой для того страшного дня, живым памятником предательству.

«Странница» была не просто кораблем-призраком. Она была квинтэссенцией зла, порожденного человеческой жадностью и жестокостью, вечным укором, застрявшим в горле космоса. И ее маленькая, вечная хозяйка, ее страж и жертва в одном лице, никому не позволяла нарушить покой этой братской могилы, инстинктивно стремясь оставить при себе, приковать к себе холодом и отчаянием любого, кто осмелится приблизиться, чтобы хоть на миг избавиться от всепоглощающего одиночества.

Элария подняла глаза на звездную карту, где мириады огоньков обещали жизнь и движение. «Странница» осталась далеко позади, снова погрузившись в свой вечный, беспробудный и беззвездный сон. Но Элария знала – она никогда по-настоящему не уйдет оттуда. Часть ее души, частичка ее тепла, сострадания и самой человечности навсегда осталась в том ледяном, фосфоресцирующем коридоре, с той маленькой девочкой в выцветшем платьице, которая все еще ждала папу в темноте, среди вечно спящих, замерзших теней, в сердце корабля-призрака, носящего имя «Странница».

– Джекс, – тихо сказала она, и ее голос был чужим, усталым и очень старым. – Проложи курс к ближайшей обитаемой станции Содружества. К самому большому, самому шумному и самому освещенному месту, какое найдется.

– Есть, капитан, – так же тихо ответил Джекс.

– И… – она сделала паузу, собираясь с мыслями, с силой, глядя в никуда. – Сотри все данные о координатах «Странницы». Все сканы, все записи с наших внешних камер. Весь лог переговоров за последние сорок восемь часов. Все упоминания о ней в бортовом журнале. Все до единого байта.

Джекс посмотрел на нее, увидел в ее глазах отражение собственного, еще не остывшего ужаса, и молча, без возражений, кивнул. Он все понял. Понял без слов.

Иногда самые страшные призраки – это не те, что приходят к ней в полночь. Это те, к которым приходишь ты сам, нарушая хрупкий, страшный покой небытия, вороша кошмары, в которых лучше не будить. И Элария Ворн поклялась себе в тот миг, стоя у viewing screen, что больше ни одна живая душа не потревожит тишину «Странницы». Пусть космос, безразличный, холодный и бескрайний, станет ей саваном и вечным караульным. Это было единственной милостью, единственным утешением, которое они, живые, еще способные чувствовать тепло, могли даровать мертвым. Оставить их в покое. И постараться забыть.