ЧерновикПолная версия:
Игнатьев Викторович Дмитрий Сборник фантастических рассказов
- + Увеличить шрифт
- - Уменьшить шрифт
– Прости, – прошептала она, глядя в его потухшие, ставшие просто дырами в лице, глаза. – Я пыталась спасти тебя…
Круг сомкнулся. Длинные, тонкие, но теперь казавшиеся стальными клешнями пальцы потянулись к ней, чтобы разорвать, растерзать. Элария зажмурилась, чувствуя запах их ярости – сладкий и терпкий, как забродивший сок. Она готовилась к худшему.
– ВСЕМ ЗАМЕРТЬ! НЕ ШАГА ДАЛЬШЕ!
Оглушительный, рвущий барабанные перепонки рык разорвал воздух, заглушив даже гул толпы. Это был голос, натренированный отдавать приказы на фоне рева плазменных двигателей и взрывов гранат. Капитан Гор стоял на краю поляны, его массивная фигура в тактической броне казалась скалой, а в руках он сжимал тяжелую импульсную винтовку. Его лицо, обычно невозмутимое, сейчас было искажено холодной, контролируемой яростью. За ним, выстроившись в боевую линию, стоял весь состав экспедиции в полном боевом снаряжении. Даже Кэллен, бледный, но сжавший в руках не прибор, а такое же оружие, его палец лежал на предохранителе.
Аурелианцы замерли. Их ярость столкнулась с примитивной, неоспоримой силой, с видом оружия, созданного для одной цели – уничтожения. Они были сильны своей коллективной волей, но примитивная мощь землян, их стальные взгляды и готовность к бою, внушала им животный, инстинктивный страх.
– Доктор Восс, – сквозь стиснутые зубы, не спуская глаз с туземцев, произнес Гор. – Медленно. Очень медленно. Иди к нам.
– Лирен… – попыталась она возразить, ее голос был слабым писком.
– ОН УЖЕ МЕРТВ, ЧЕРТ ПОБЕРИ! Или ты хочешь присоединиться к нему прямо сейчас? ИДИ!
Элария, шатаясь, побрела к своим, чувствуя, как десятки пар черных, полных ненависти глаз прожигают ей спину. Аурелианцы не препятствовали ей. Их внимание было приковано к умирающему, стремительно превращающемуся в пыль К’тару и к потускневшему, будто умершему, Древу-Куполу.
Они отступали к базе, пятясь задом, не спуская оружия с туземцев. Гул за их спинами нарастал, переходя в сплошной, вибрирующий вой скорби и ярости, но открытой атаки не последовало. Аурелианцы столпились вокруг своего старейшины, их фигуры выражали не столько скорбь, сколько животный, панический ужас перед нарушением многовекового, священного порядка. Их мир рухнул.
На базе Гор устроил ей разнос, какой она не слышала никогда в жизни. Он кричал, не повышая голоса, но каждый его звук был как удар хлыста, о словах о нарушении приказа, о риске для всей экспедиции, о провале миссии, о том, что она, своим непрофессионализмом, могла погубить их всех. Элария слушала молча, прислонившись к стене, не в силах вымолвить ни слова в свое оправдание. Она была права в сути, но катастрофически неправа в исполнении. Она принесла факел в пороховой погреб.
– Мы улетаем, – закончил Гор, выдохшись, его гнев сменился ледяным спокойствием. – Собираем все ценное, все данные. Через 12 часов мы запускаем двигатели и оставляем этот богом проклятый мир его собственной ужасной судьбе. Надеюсь, она окажется к ним милосерднее, чем ты.
Никто не возразил. В воздухе висела тяжелая, гнетущая тишина.
Эвакуация прошла в лихорадочном, почти паническом темпе. Датчики по периметру показывали, что аурелианцы не приближались, но их коллективный гул, доносящийся из джунглей – тоскливый, полный боли и ярости, – был слышен даже сквозь звукоизоляцию модулей, проникая внутрь, как назойливый, больной зуб.
За час до старта Элария стояла у главного иллюминатора, глядя на деревню. Джунгли, обычно полные разнообразной жизни, затихли, прислушиваясь к горю разумных существ. Была слышна только эта бесконечная, монотонная песнь утраты и гнева, похожая на завывание ветра в пустоте.
К ней подошел Кэллен, его лицо было усталым и постаревшим.
–Я закончил анализ тех данных, что успел собрать, – тихо сказал он, глядя в ту же сторону. – Ты была права насчет системы. Но я ошибался в другом. Она не просто сбалансирована. Она хрупка, как стекло. К’тар был не просто старейшиной. Он был… узлом. Центральным процессором, точкой сборки в их энергетической нейросети. Уничтожив его, ты не просто спасла одного парня. Ты обрубила главный корень, на котором держалась вся эта конструкция.
– Что это значит? – устало спросила Элария, не отрывая взгляда от потускневшего Древа.
– Это значит, что их система Круговорота рухнула. Обрушилась, как карточный домик. Старейшины, зависящие от постоянной подпитки, начнут слабеть и умирать один за другим, как лампочки, в которых перебили провод. Молодежь, не контролируемая больше их «мудростью», их направляющей волей, останется одна в смертельно опасных джунглях, без вековых знаний, которые им перекачивали старейшины. Возможно, они выживут. Создадут что-то новое. Возможно, нет. Но их цивилизация, в том виде, в каком мы ее знали, в этом ужасающем и прекрасном симбиозе, закончилась. Сегодня.
Элария закрыла глаза. Она хотела спасти одну жизнь. А вместо этого уничтожила целый мир. Пусть и ужасный, но единственный, сложный и выверенный, который у них был. Она была врачом, давшим клятву «не навреди». И она принесла вред, сравнимый с падением астероида.
Шаттл с ревом оторвался от поверхности Аурелии, оставляя позади пустую базу и поселение, тонущее в багровой, теперь уже похожей на запекшуюся кровь листве. Элария смотрела в иллюминатор, пока красные джунгли не превратились в крошечное, пятнышко, а затем и вовсе исчезли в безразличной черноте космоса.
Она спасла их от вампира. Но ценой стало падение в пустоту для целого народа. И в гробовой тишине корабля, летящего к далеким, холодным звездам, ей слышался тихий, надрывный шепот, отпечатавшийся в памяти: «Красный нектар… Великая честь… Крутится Колесо…» Теперь Колесо остановилось. Навеки. И она поняла истинную, горькую цену своего вмешательства. Этот груз вины, тяжелее любого гравитация, она понесет с собой до конца своих дней.
Тишина „Странницы“
Бездна. Так называли эту область космоса навигационные карты, помечая ее грифом «Неизведанный/Высокий риск». Это была пустошь между спиральными рукавами Галактики, где свет далеких солц казался не просто слабым, а усталым, будто фотоны, добиравшиеся сюда, теряли последние силы в миллиардах лет путешествия. Плотность материи была столь ничтожна, что датчики «Одиссея» часами не регистрировали ни одной пылинки, лишь однородный густой вакуум, холодный и безразличный. Космос здесь был не просто черным; он был глубоким, бархатным, почти осязаемым в своем безмолвии, всепоглощающим мраком, который, казалось, впитывал не только свет и звук, но и саму идею времени, растягивая секунды в вечность.
И вот в этой первозданной пустоте, на самом краю их дальнего сканирующего диапазона, появилось нечто. Сначала – едва заметная аномалия, сгусток еще более абсолютной темноты, искажающий и без того слабый свет дальних звезд, словно капля чернил в чернилах. Затем, по мере приближения «Одиссея», проступили контуры. Левиафан. Звездолет класса «Арго», некогда гордость и рабочая лошадка космической инженерии, символ экспансии человечества, а ныне – колоссальный плавучий саркофаг, плывущий по прихоти невидимых течений гравитации. Его имя, частично стершееся временем и ударами микрометеоритов, едва угадывалось на облупленном, покрытом шрамами космического выветривания носовом обтекателе: «Странница».
Капитан Элария Ворн, женщина с лицом, испещренным тонкой сеточкой морщин – картой долгих вахт в призрачном свете мониторов и бесчисленных стрессовых ситуаций, – сжала подлокотники своего кресла так, что костяшки пальцев побелели. Она повидала немало за свои годы на маршрутах дальнего следования – бункеры, разбомбленные в ходе межкорпоративных войн, разгерметизированные станции с застывшими в последнем ужасе обитателями, но это было иным. «Странница» не просто молчала. Она, казалось, всасывала в себя саму идею звука, жизни, движения. Свет их мощных прожекторов не отражался от ее матовой, покрытой угольной патиной векового одиночества обшивки, а тонул в ней, как в черной дыре, не в силах осветить и сотой части гигантского корпуса. От корабля веяло не просто холодом вакуума, а леденящим душу холодом полного, окончательного забвения, обещанием той пустоты, что ждет все сущее в конце времен.
– Эмиссия нулевая, – голос бортинженера Рорка, обычно густой и уверенный, как удар гаечного ключа по массивной балке, прозвучал приглушенно, словно он боялся потревожить гиганта. Его мощные, испачканные машинным маслом и вечными попытками починить нечинимое пальцы скользили по сенсорным панелям с нехарактерной осторожностью, почти благоговением. – Ни энергии, ни тепла, ни следов двигателя. Атмосферы, разумеется, тоже нет. Спектральный анализ обшивки показывает температуру, стремящуюся к абсолютному нулю. Корабль-призрак, капитан. В чистейшем, самом жутком его проявлении.
– Причина? – спросила Элария, не отрывая взгляда от главного экрана, где «Странница» висела, как заноза в теле мироздания, темный и неподвижный укор.
– Не знаю, – Рорк беспомощно развел руками, его широкое, открытое лицо выражало полнейшую растерянность. – Судя по обрывкам бортового журнала, который мы успели подцепить, прежде чем он безнадежно испортился, они вышли из сверхсвета на окраине системы Гелиос-4 двадцать лет назад для плановой проверки навигационных буев. И… все. Больше никаких сигналов. Больше никаких записей. Как будто их стерла сама пустота.
Двадцать лет. Период, когда по космическим магистралям, в доках и портовых тавернах поползли тревожные, похожие на бред шепоты. Шепоты о том, что вместительные, как города, трюмы кораблей класса «Арго» используются отнюдь не только для перевозки колонистов и нанороботов. Шепоты о «живом товаре», о людях, исчезающих в темноте между звездами, о контрабанде надежд и рабстве под видом «трудовых контрактов».
– Спасательная операция? – спросил пилот Джекс, его обычно насмешливый, покрытый трехдневной щетиной подбородок был напряжен. Он инстинктивно положил руку на штурвал, как будто готовясь в любой миг рвануть прочь, подальше от этого места.
Элария медленно покачала головой, ощущая тяжесть решения, давящую на плечи, как невесомый свинец. «Одиссей» был маленьким, юрким разведчиком, его команда состояла из них троих, закаленных в переделках, но не подготовленных к такому. Их миссия – найти, идентифицировать, сообщить. Но этот корабль… он был не просто аномалией. Он был воплощенной тайной, могилой с вопросом, высеченным на ее надгробии. И эта тайна тянула ее, как магнит, обещая ответы, которые, она чувствовала, знать не стоит.
– Мы стыкуемся, – объявила она, и ее голос прозвучал чуть хрипло, но твердо. – Скафандры, полный комплект приборов, оружие на всякий случай. Рорк, подготовь шлюз, проверь все уплотнители. Джекс, останешься на мостике. Держи двигатели на взводе и палец на кнопке аварийного отстыковывания. Не своди с нас глаз.
Стыковочный механизм «Странницы» сработал с пугающей, безжизненной исправностью. Звук захвата стыковочного узла, металлические щелчки магнитных замков, шипение выравнивающего давления в переходном тоннеле – все было идеально, как в инструкции, и от этого было еще страшнее. Это был ритуал, отлаженный автоматом, не требующим присутствия души, последнее подобие жизни в этом металлическом трупе.
Когда люк «Одиссея» с тихим гидравлическим вздохом открылся, их встретил мрак. Не просто отсутствие света, а густая, почти физическая субстанция тьмы, в которую с трудом врезались лучи их шлемных фонарей, выхватывая из небытия крошечные островки реальности. Воздух – вернее, то, что должно было быть воздухом, – был мертвым. Он был ледяным, стерильным, без единой молекулы запаха жизни: ни затхлости, ни озона, ни сладковатого, тошнотворного душка разложения, который они все втайне ожидали почувствовать. Только запах старого, промерзшего насквозь металла, пыли, которая не колыхалась миллиарды лет, и вечного, пронизывающего до костей холода, который, казалось, просачивался сквозь самые современные термоизоляционные материалы.
Пол под ногами покрывал толстый, как стекло, слой инея, который с хрустом ломался под ботинками, и этот хруст был единственным звуком, нарушающим гнетущую, абсолютную тишину, давящую на барабанные перепонки. Стены коридора, некогда, должно быть, белые и гладкие, теперь были похожи на декорации из ледяного ада. Их испещряли причудливые, паутинообразные узоры – не просто морозные рисунки, а сложные, фрактальные структуры, словно выгравированные на металле рукой безумного художника-криптографа. Они переливались в свете фонарей слабым, фосфоресцирующим блеском, отбрасывая на пол странные, шевелящиеся тени, которые, казалось, жили своей собственной, непостижимой жизнью.
– Что это? – спросила Элария, приближая перчатку к стене, но не решаясь прикоснуться. От узоров исходил легкий, но пронизывающий холодок, пробивающий даже термоизоляцию скафандра, словно предупреждение.
Рорк наклонился, его камера щелкнула, собирая данные. – Похоже на кристаллические отложения. Но структура… неестественная. Слишком упорядоченная. Словно что-то росло. Размножалось. Но датчики молчат. Никакой энергии, никакой биологической активности. Абсолютный ноль. Как и все здесь.
Они двинулись вглубь, как археологи, проникающие в проклятую гробницу фараона, где каждый шаг может стать последним. Их шаги отдавались гулким, одиноким эхом в абсолютной тишине, будто они идут по барабанным перепонкам спящего великана, и вот-вот разбудят его. Каждый отсек был законсервированной, замороженной сценой из последнего акта трагедии. Столовая: тарелки, намертво прикрученные к столам магнитами, пластиковые стаканы, из которых кто-то не допил воду, теперь превратившуюся в мутную, серую глыбу льда. Кают-компания: несколько фигур в креслах, застывших в вечном немом собрании, их позы говорили о внезапности катастрофы. Это были не люди, а их мумифицированные холодом и вакуумом оболочки. Кожа, похожая на пергамент, обтянула черепа, губы растянуты в беззвучном крике или удивленной гримасе, глаза превратились в темные, пустые впадины. И ко многим из них, как плющ к стене древнего замка, тянулись те самые серебристо-серые, переливающиеся нити кристаллических отложений. Они выходили из вентиляционных решеток, оплетали шеи, руки, впивались в глазницы, словно паразитические лианы, высасывающие последние капли жизни, а может, наоборот, пытающиеся законсервировать, сохранить последнее мгновение.
– Капитан, – голос Рорка прозвучал по внутренней связи, сдавленный, как будто он давил кашель. – Они не просто замерзли. Смотрите.
Элария, преодолевая волну отвращения и первобытного страха, подошла ближе. Нити были не просто на поверхности. Они прорастали сквозь ткань комбинезонов, сквозь высохшую, потрескавшуюся кожу. Это не было налетом. Это была интеграция, слияние. Корабль и его мертвые пассажиры медленно, на молекулярном уровне, становились единым целым, сплавляясь в жуткий симбиоз металла, плоти и кристаллов.
– Что-то случилось с системами жизнеобеспечения, – продолжал Рорк, его слова падали в тишину, как камни в колодец. – Температура упала катастрофически быстро. Судя по всему, они пытались добраться до спасательных капсул, но…
– Но что? – Элария почувствовала, как у нее похолодело в животе.
– Люки в грузовые отсеки, где хранились капсулы, были заблокированы. Изнутри. Дистанционное управление было переопределено, сигналы блокировались.
Грузовые отсеки. Те самые трюмы. Слово повисло в эфире, тяжелое и ядовитое, наполненное невысказанным ужасом.
– Покажи мне, – приказала Элария, и в ее голосе прозвучала сталь, за которой скрывалась нарастающая тревога.
Спуск в нижние палубы был похож на погружение в чрево ледяного чудовища, в самое сердце тьмы. Освещение, если его можно было так назвать, становилось все призрачнее, источником света были теперь не только их фонари, но и сами стены, густо покрытые паутиной светящихся кристаллов. Они излучали мягкое, фосфоресцирующее сияние, холодное и безжизненное, от которого в глазах рябило и которое отбрасывало длинные, искаженные тени, пляшущие в такт их движениям. Воздух (вернее, его отсутствие) казался еще гуще, еще холоднее, он давил на скафандры, словно пытаясь раздавить их. Кристаллические нити свисали с потолка гирляндами, иногда звеня, как хрустальные колокольчики, от случайного прикосновения, и этот нежный, чистый звук был жутким диссонансом в окружающем их ужасе. Они образовывали целые заросли, похожие на сталактиты и сталагмиты ледяной пещеры, через которые приходилось продираться, и их холодное, скользкое прикосновение к скафандрам оставляло ощущение липкой, неестественной росы, которая тут же замерзала, покрывая броню тончайшей ледяной коркой.
И тут Элария увидела Ее.
В конце самого длинного, самого густо оплетенного, похожего на глотку чудовища коридора, у массивного, похожего на бронированную дверь в преисподнюю люка, ведущего в главный грузовой отсек, стояла фигурка. Маленькая девочка. Лет семи. Ее платьице, когда-то вероятно розовое или голубое, теперь было бесцветным, выцветшим до призрачного серо-белого оттенка, словно сотканным из самого тумана и пепла. Темные, почти черные волосы были заплетены в две небрежные, растрепанные косы, из которых выбивались пряди. Она стояла спиной к ним, совершенно неподвижно, словно смотрела на причудливые узоры из кристаллов, покрывавшие заблокированный люк.
– Эй! – крикнула Элария, и ее голос, усиленный динамиком, прозвучал кощунственно громко, грубо вторгаясь в гробовую тишину. – Дитя! Ты… ты жива?
Она сделала шаг, затем другой, медленно, как во сне, ощущая, как каждый мускул в ее теле напряжен до предела. Девочка не реагировала, не оборачивалась, не шевелилась. Элария, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, протянула руку, чтобы коснуться ее хрупкого, детского плеча, но ее пальцы в толстой перчатке не встретили сопротивления. Они прошли сквозь ткань платья, сквозь плечо, как сквозь струю ледяного дыма, вызывая лишь короткое замыкание тактильных сенсоров перчатки. Фигура дрогнула, замигала, как плохая, зашумленная голограмма, и рассыпалась на мириады мерцающих частиц, похожих на светящуюся пыльцу или пепел светлячков, которые тут же погасли, растворившись в темноте, не оставив после себя ничего, кроме пронизывающего до костей холода и чувства глубокой, недетской, всепоглощающей тоски.
– Что это было? – прошептала она, отскакивая назад и натыкаясь на массивную фигуру Рорка. – Что?
– Проекция? – его голос дрожал, выдавая страх, который он тщетно пытался скрыть. – Остаточное голографическое излучение? Но для него нужен источник энергии, а здесь… здесь ничего нет! Абсолютный вакуум и холод!
– Это был не голограф, – с абсолютной, интуитивной уверенностью сказала Элария. Она это почувствовала на уровне, недоступном для приборов. Холод, исходивший от видения, был не физическим. Он был холодом потерянности, незащищенности, страха, застрявшего во времени, как муха в янтаре.
Они подошли к люку. Он был не просто заблокирован. Его стальные, толщиной в две ладони края были оплетены плотной, переливающейся всеми оттенками серого и серебра паутиной из кристаллов, которые срослись в монолитную, сверкающую в свете их фонарей решетку, прочнее любой стали, созданной человеком. Сквозь маленькое, забранное прочным, но теперь мутным от внутреннего инея стеклом смотровое окно не было видно ровным счетом ничего, кроме непроглядного, густого мрака, который, казалось, был еще темнее, чем космос за пределами корабля.
– Капитан, сюда, – Рорк, стараясь не смотреть на люк, указал на панель управления им, расположенную на стене справа.
Элария подошла, и у нее перехватило дыхание. На замерзшем, покрытом инеем металле панели, прямо на кнопках и индикаторах, застыли два отпечатка. Отпечатки маленьких, детских ладоней с короткими, тонкими пальчиками. Но они были не из грязи, пыли или крови. Они были выжжены на металле, словно сам тугоплавкий сплав на мгновение расплавился и застыл под прикосновением невыносимого холода или невероятной, сосредоточенной энергии, запечатлев этот ужасающий, кричащий о боли и отчаянии след на века.
И тут тишину, царившую двадцать долгих лет, впервые нарушил звук. Не через внешние микрофоны, не через статику космоса, а прямо в их шлемах, в самой системе связи, минуя все фильтры, блокировки и протоколы безопасности. Тихий, едва уловимый, прерывивый плач. Детский плач, от которого заходились морозные мурашки по коже.
«Не уходи… пожалуйста… не оставляй меня одну…»
Элария замерла, ее сердце бешено заколотилось, громко стуча в ушах, заглушая все остальные звуки. – Ты слышишь? – прошептала она в общий канал.
Рорк молча кивнул, его лицо под стеклом шлема было сальным от испарины и мертвенно-бледным, глаза широко раскрыты.
«Они все спят. Крепко-крепко. А я не могу. Я пытаюсь их разбудить, трясу, но они не просыпаются. Они такие холодные… Здесь так холодно…»
Голос был тонким, хрупким, как первый ледок на лужице, и от этого бесконечно одиноким, заброшенным. Он звучал не в ушах, а где-то в самой глубине сознания, шепотом из самого темного, забытого угла памяти, обращенным прямо к душе.
– Кто ты? – спросила Элария, заставляя себя говорить мягко, успокаивающе, как с испуганным, забившимся в угол ребенком.
«Лира. Меня зовут Лира. Мы плыли к новой звезде. Папа сказал, что там будет тепло и светло. Что у меня будет свой сад с красными цветами. Но потом пришли плохие люди в другой форме. Они громко кричали, ругались с папой. Они забрали папу. А нас… нас закрыли здесь. В темноте. Сначала было шумно, все плакали, кричали, стучали в стенки. Потом… потом стало тихо. Очень тихо».
Обрывки данных с самописца, обрывки догадок, обрывки слухов – все сложилось в уме Эларии в единую, чудовищную, отвратительную мозаику. «Странница» действительно перевозила рабов. Семьи, переселенцев, «неугодных». Капитан, отец Лиры, возможно, не знал об этом изначально или узнал и попытался взбунтоваться, вернуть корабль под свой контроль. Началась борьба, саботаж, который привел к катастрофическому, необратимому сбою систем, возможно, к утечке охлаждающего агента или чему-то еще более странному и необъяснимому. А потом, когда корабль стал ледяной ловушкой, те, кто стоял за перевозкой «груза», в отчаянии и желая скрыть улики, заблокировали трюмы изнутри, обрекая на мучительную смерть сотни людей, включая и дочь капитана, которая, видимо, находилась там в тот роковой момент. Капитан погиб, пытаясь ее спасти. А ее детская, чистая, но необъятная тоска, смешавшись с агонией сотен других душ, с необъяснимым феноменом корабельного холода, породила не призрак, а эхо. Эхо такой чудовищной, немыслимой силы, что оно смогло исказить физические законы, вморозить боль в сталь и сделать «Странницу» вечной, самоподдерживающейся ловушкой для того страшного дня.
– Что случилось потом, Лира? – спросила Элария, чувствуя, как комок жалости, ужаса и ярости подступает к горлу, грозя разрыдаться. – После того как стало тихо?
«Стало холодно. Сначала просто прохладно, как в холодильнике, когда мама мороженое достает. Потом пальчики стали неметь, и носик замерз. Потом дышать стало тяжело, как будто грудь сдавили. Все кричали. Потом… замолчали. Один за другим. Сначала дядя в углу, потом тетя с девочкой… А я… я осталась одна. Я прижалась к маме, но она стала холодной, как лед, и не отвечала. Я ждала. Ждала, что папа вернется, откроет эту страшную дверь, возьмет на ручки. Но он не пришел. Он так и не пришел».
Плач стал громче, пронзительнее, отчаяннее, превращаясь в надрывный, душераздирающий рев. Он заполнил все пространство их сознания, вытесняя все другие мысли. И в ответ на него корабль, эта металлическая плоть «Странницы», словно вздохнула. Иней на стенах зашелестел, осыпаясь с решеток тонкой, сверкающей пылью, а кристаллические нити зашевелились, словно почувствовав боль и отчаяние своей хозяйки, протягиваясь к живым теплым существам, нарушившим их покой.
«Я не хочу быть одна! Останьтесь со мной! Пожалуйста! Здесь не так холодно, если кто-то есть рядом! Останьтесь! Я покажу вам свои игрушки! Мы можем играть в прятки!»
Температура в коридоре резко, почти мгновенно упала, словно невидимый гигант открыл шлюз в межзвездное пространство. Датчики в скафандрах Эларии и Рорка завизжали пронзительной, неумолимой тревогой, предупреждая о критическом переохлаждении. Дыхание застывало крошечными, острыми, как бритва, кристалликами льда на внутренней стороне стекла шлема, застилая обзор мерцающей пеленой. Холод, настоящий, физический, пробивал многослойную термозащиту скафандров, впитываясь в кости, сковывая движения.
– Капитан, нам пора! Сейчас! – закричал Рорк, его голос сорвался на фальцет, в нем слышалась чистая паника. – Температура за бортом скафандра минус двести семьдесят! Наши системы жизнеобеспечения не выдержат и минуты! Мы замерзнем насмерть!