Иероним Иеронимович Ясинский
Васса Макаровна

Сделав несколько шагов по направлению к дому, Плакудин произнёс:

– Васса Макаровна, вы мне хотите что-то сообщить?

– Я уж сказала! – отвечала Барвинская, обращая к нему лицо в ожидании, не сострит ли он как-нибудь.

Физиономия Плакудина, однако, хранила невозмутимое выражение.

– В таком случае я вам сам… сообщу. Мне кажется, что я вам нравлюсь! – сказал он.

Васса Макаровна всплеснула руками и засмеялась, и на её крепких и белых щеках показались ямочки.

– Это новость!

– Не думаю, – возразил он, сжимая губы.

– Надо много, чтобы мне понравиться, – промолвила она с мечтательной улыбкой.

– Много?.. Если хотите, я поступлю на военную службу.

– Мне всё равно…

– В гусары или просто в армейские офицеры, – продолжал Плакудин. – У меня довольно воинственная фигура. Я мог бы с успехом командовать: «скуси патрон», или что-нибудь в этом роде.

Васса Макаровна посмотрела на него своими ленивыми глазами и, пользуясь тем, что она – «дитя природы» и, следовательно, имеет право быть откровенной, сказала:

– Вы это острите насчёт Гржиб-Гржибовского! Но кроме того, чтобы быть офицером, вам надо помолодеть. Вам скоро сорок лет. Вы уж стары.

– Я моложе Гржиб-Гржибовского! Я великолепно сохранился, а он – развалина. У меня волосы густоты замечательной, а у него – плешь. Если б вы видели, как он сейчас ухаживал за вашей Сашурочкой! Дело происходило в беседке. Впрочем, если б я был на его месте, а вы на месте Сашурочки…

– Что ж бы вы сделали?

На бледном лице Плакудина вспыхнули два красных пятна.

– В качестве военного человека, я взял бы крепость.

– Нелёгкое дело! Вы ужасно дерзки!

– С вами иначе нельзя! И взял бы я, знаете, с такой же офицерской удалью, с какой… мой Цербер уплетает вон там на балконе ваше масло, – прибавил он.

Васса Макаровна слабо вскрикнула. Цербер, действительно, уплетал масло, вытянувшись на своих длинных задних ногах. Васса Макаровна стала кричать на него, грозить ему и пошла скорее. Но Цербер не обращал на неё внимания.

– Не беспокойтесь, – сказал Плакудин. – Это не поможет. Я его знаю. Его теперь не оторвёшь. И вообще пока мы дойдём до балкона, Цербер не только слижет всё масло, но и съест булки.

– Но это ужасно! – сказала Васса Макаровна.

– Кроме того, – продолжал Плакудин, – он, по моему крайнему соображению, должен разлить сливки по столу, чтоб удобнее лакать.

– Да будь он проклят! – вскрикнула Васса Макаровна с нескрываемою досадой.

Но впрочем она равнодушнее отнеслась к хищничеству Цербера, когда, взбежав на балкон, убедилась в целости сливок и белого хлеба. Пострадало одно масло. Сам Цербер, завидев её в непосредственной от себя близости, лёгким прыжком очутился в зале и, худой и огромный, смотрел оттуда, из рамы дверей, облизываясь и тряся лохматыми ушами. Васса Макаровна приказала подать нового масла и принялась разливать чай.

Пришёл её брат с женой. Это был пасмурный и солидный человек с множеством золотых колец на руках, по фамилии Балабан. Живот у него был большой, а тело худое. Служил он по акцизу, и ему всюду мерещилась беспатентная торговля. Он и теперь мучился, что, по долгу службы, следовало бы быть не в гостях, а в Магеровщине, ближайшем селении, где, судя по доносу, полученному им накануне, портной Мошка занимается тайною продажей питей. Поэтому он был не в духе. Жена его, Юлия Капитоновна, была маленькая и худенькая дама, лет двадцати восьми, с приподнятыми угловатыми плечами и с большой головой, почти уроненной на грудь. По пути Юлия Капитоновна крепко опиралась на руку мужа, потому что считала это трогательным признаком любви, и была, по-видимому, чрезвычайно счастлива, что он с нею, а не рыщет по участку в поисках за нарушениями правил о питейной торговле. Когда он сел к столу, она села рядом с ним и с вопросительной улыбкой посмотрела своими большими и слегка мутными глазами на Вассу Макаровну и Плакудина, как бы ища одобрения. Но Васса Макаровна была занята соображениями о Сашурочке и всё поглядывала в сад, а Плакудин сделал, в ответ на улыбку Юлии Капитоновны, такое холодное лицо, что она почувствовала себя неловко и стала пробовать чай, с оттенком какой-то чрезвычайной и внезапной серьёзности, как будто это было Бог знает какое дело. Потом, всё с тою же серьёзностью и так же внезапно, она спросила, что нового в газетах. Муж её, зевнув и взглянув почему-то на небо, синее и в лёгких бело-жёлтых облачках, которые становились всё золотистее по мере приближения к закатывавшемуся солнцу, сказал:

– Не знаю, матушка. Хотят уменьшить число кабаков. Но от этого возрастёт только беспатентная торговля.

Он с тоской щёлкнул пальцами, потому что живо представил себе Мошку-портного, как раз, может быть, в этот самый миг ущербляющего казённый интерес этим преступным способом. Плакудин целиком сказал наизусть передовую статью из своей газеты о кабачном вопросе. Статью он весь день изучал и произнёс её теперь с истинно профессорским апломбом. Акцизник одобрительно кивал головой, хотя в душе считал всё это «химерами» и «глупостями». Вообще он был убеждён, что умные люди всегда говорят глупости. Когда явились Гржиб-Гржибовский и Сашурочка к большому удовольствию Вассы Макаровны, то разговор принял другое направление.

Гржиб-Гржибовский был белобрысый армейский офицер с тёмными нафабренными усиками и заплывшими глазками, смотревшими добродушно и самодовольно. Выстрижен он был под гребёнку, и голова у него имела форму отчасти коническую. Руки он держал по обеим сторонам груди, как будто нёс себя, и громко звякал шпорами, которых, однако, по роду службы, ему не полагалось. Он ловко подвинул Сашурочке стул и сам сел, с не меньшею ловкостью, между ею и Вассой Макаровной, распространяя кругом запах табачного дыма и одеколона.