Идрис Шах
Сто рассказов мудрости

Явление шестерых и цветы

Рассказывают также, что жена Мевляны, известная как Кира Хатун, которая благочестием и благонравием подобна была Матери Иисуса, поведала, что: «Как-то в один зимний день я видела Мевляну, приклонившегося головой на колено Шамса Тебриза. Я видела это в дверную щель его кельи; и тут я увидела, что с одной стороны стена в комнате отверзлась, и шестеро, внушавшие обликом благоговейный ужас, вступили в отверстие, и поклонились Мевляне, и положили перед ним букет цветов. Те шестеро пробыли там, пока не свечерело, и ни слова не было сказано.

Обратив внимание, что пришел час молитвы, Мевляна подал знак Шамсу встать и руководить молитвой; тот, однако, сказал, что не может в высшем присутствии этого сделать.

Итак руководил молитвой Мевляна, после чего те шестеро оставили его общество, вслед за тем как отбили нижайший поклон». Кира Хатун утверждала, к тому же, что она, став свидетельницей этих событий, лишилась чувств от страха и недоумения. «Когда я очнулась, – продолжала она, – я обнаружила, что Мевляна вышел из комнаты и подает букет цветов мне, говоря, что следует их сберечь. Несколько лепестков с этих цветов я отправила травникам для определения. Они, говоря, что за всю свою жизнь не видывали подобных цветов, спрашивали, откуда такие и как называются? И к тому же, все травознаи поражались аромату, краскам и нежности их зелени и соцветий и тому, как это было возможно получить такое цветенье в разгар зимы».

Среди тех травников был один именитый ученый-ботанист, который езживал в Индию по торговым делам и доставлял обычно из той страны редкостные вещицы и диковинки. Он сказал, что эти цветы из Индии и что они не произрастают нигде, кроме как в этой стране, к южной ее оконечности, неподалеку от Сарандиба (Цейлон)⁷, и удивлялся, как это они добрались до Рума во всей свежести и красе? И он имел огромное желание знать, как они оказались в стране в такую пору. На это Кира Хатун не могла надивиться. Вдруг на месте действия появился Мевляна и сказал: «Береги эти цветы с неусыпной заботой и никому не открывай их тайны, ибо те Духовные Предводители, которые правят райскими пределами вокруг Индии, принесли тебе в дар эти цветочи для того, чтобы причастить тебя сокровенной жизни и добавить славы твоей целомудренности и богочестию. Бог да будет благословен, зорко береги эти цветы, чтобы никакого вреда не было тому, что подобно зенице твоего ока».

Как утверждают, Кира Хатун сберегала зелень и лепестки с большой заботой, за исключением тех, что, с разрешения Мевляны, уделила Кархи Хатун, жене султана. Сила их была в том, что у кого бы ни болел глаз, стоило потереть ле-пестками, тот мгновенно излечивался. Краски и аромат тех цветочей так и не поблекли и не выдохлись в силу духовных достижений сиятельных друзей, принесших их.

Духи и светильник

Рассказывают также, что в доме у них был поставлен высокий постамент, чтобы водружать на него светильник; и Мевляна всегда стоя читал возле него, с первых сумерек и до рассвета, мистические писания святого Бахауддина. Между тем однажды ночью компания джиньян (джиннов – гениев, духов), обитавших в доме, пожаловалась Кире Хатун, что им стало невмоготу ночь напролет выносить свет и они боятся, как бы всем домочадцам не пришлось от них худо. Как оно и положено, это было передано женой Мевляне, который тогда ничего не сказал. На третий день он оповестил Киру Хатун, что теперь ей бояться нечего, поскольку все роптавшие сделались его учениками, и никому из его сородичей и друзей худа не будет.

Тайный поход на битву

Рассказывают также, что жил один мастер-мясник, известный как достославный Джалаледдин, который был из самых первых учеников Мевляны. Он был также человек, многоодаренный живым нравом и горячностью. Для одной из своих забав покупал он молодых жеребчиков и, выездив, продавал именитым людям. В конюшнях у него всегда стояло множество превосходных лошадей. Повествуют, что однажды у Мевляны в мозгу сверкнула весть из Неведомых Пространств, что на мир грядет великая катастрофа. «Чуть не сорок с лишним дней, – говорил Джалаледдин, – Мевляна, обвязавшись по поясу своим большим тюрбаном, бродил туда и сюда, не находя себе душевного покоя. Наконец, – продолжал мастер-мясник, -однажды я вижу, как в мой дом входит Мевляна с изрядно озабоченным Видом, и я поклонился ему, говоря «слушаю и повинуюсь», на что он велел мне оседлать для него скакуна из числа самых быстроногих коней. Втроем с большим трудом оседлав норовистую лошадь, мы подвели ее Мевляне. Вскочив в седло, он быстро помчался в сторону Киблы (на юг). Я спрашивал, могу ли я тоже ему сопутствовать, на что он ответил, что помочь ему надлежит лишь моральной моей поддержкой.

Глубоко под вечер я увидел, что он вернулся, вся его одежда была в пыли, а лошадь – могучих статей, как слон – так уезжена, что обессилела в невероятной степени. На другой день, -продолжал лошадник, – Мевляна спросил другого коня, лучше прежнего, и, как и накануне, второпях уска-кал и вернулся затемно. Конь был загнан до полусмерти, и я не посмел спросить о причине. Равно и на третий день, Мевляна пришел, спросил коня и, как и прежде, с неистовой быстротой умчался прочь. Однако, вернувшись ко времени вечерней молитвы, он уселся весьма довольный и в мире с собой и запел: "Желаю вам здравствовать, о вы, о мои друзья, кто поет, ибо псица ада снова ввергнута в ад", и я, изрядно убоявшись Мевляны, не смел спросить о причине всего этого.

Через несколько дней, когда пришел караван из Сирии, мы узнали, что орда монголов причинила великие бедствия городу Дамаску; и, как говорили, это был Халаку (Хулагу) Хан, тот, кто в 1257 году силой меча взял Багдад и убил халифа, затем захватил Алеппо, а теперь стягивал рать к Дамаску; и что Мунко-Ка подошел под Дамаск, и когда их войска окружили город, жители Дамаска увидели, что Мевляна явился на помощь воинам ислама, вследствие чего они полностью победили монголов. Принесший нам эти новости вселил в нас веселье, и с радостью в наших сердцах мы пришли к Мевляне с тем, чтобы он сам разъяснил, что же случилось во время осады Дамаска, и Мевляна сказал: "Так, Джалаледдин, воистину это было"».

Богатый купец и дервиш с Запада

Повествуют также, что именитые спутники поведали, как однажды богатый купец из Тебриза приехал в Конию и, устроившись в доме одного торговца сахаром, спросил, кто из достославных богоугодных праведников проживал в том городе, дабы он мог пойти на поклон к ним и, прикладываясь к их рукам, стяжать добродетель через их благодать; ибо сказано, если кто отравляется в путешествие, то в месте своего назначения ему следует искать общества человека божьего. Ему ответили, то в их городе есть множество мужей набожных и благочестивых, но праведником из праведников был предводитель мудрых по имени шейх Садруддин, с которым мало кто сравнится в делах веры и мистическом знании. Несколько ученых мужей повели гостя к дому шейха Садруддина, и купец хватил с собой подарков для шейха на двадцать динаров.

Когда тебризский купец подошел к подворью шейха, он увидел толпу чиновников и челяди, предугождавших шейху во всех желаниях. При виде этого набожный купец изрядно опечалился и сказал себе, что пришел увидеть дервиша (кому не бывает дела до такой свиты и выставления напоказ), а не вельможу. Его провожатые утверждали, что вся эта показная сторона не оказывает на шейха воздействия, ибо он обрел цель мистического достижения; обилие сладкого не вредит врачующему недуг, но вредно страдающему недугом.

Купец, тем не менее, со значительной неприязнью вошел к великому шейху и сказал, что, вопреки большим денежным даяниям на неимущих и щедрой милостыне нуждающимся, он всегда испытывал денежные затруднения; и вопросил о причине этого, и спросил средства против. Но шейх не преклонил слуха к его вопросам и прошению, в результате чего купец удалился от него с опечаленным сердцем.

На второй день он осведомился, нет ли в городе «какого другого великого праведника, от общения с которым я бы мог стяжать моральную и духовную пользу?», и ему было сказано, что есть еще один благочестивый и добродетельный муж – это Мевляна Джалаледдин Руми, предки которого были людьми учеными и благочестивыми на протяжении пятнадцати поколений, и «он денно и нощно предается молитве и созерцанию, и великому множеству мистических материй». Когда купец изъявил пылкое желание обратиться к такому человеку, друзья повели его к семинарии и дому Мевляны. В конец тюрбана купца провожатые увязали пятьдесят динаров и, подойдя к дому Мевляны, застали его глубоко ушедшим в ученые занятия. «Влияние», расходившееся вокруг Мевляны, погрузило новоприбывших в «изумление и остолбенение», а тебризский купец, стоило ему взглянуть на Мевляну, испытал на себе «влияние» такой силы, что разразился рыданиями.

Мевляна сказал: «Твои пятьдесят динаров приняты, но те двадцать (подношение шейху накануне) потрачены зря. Гнев Божий готов был обрушиться на тебя, но, по своему милосердию, Он привел тебя в эту семинарию, и отныне и впредь радуйся: невезенье не будет сопутствовать твоим торговым сделкам». Купец весьма впечатлился от этих слов, поскольку своего сокровенного желания еще не высказывал.

Кроме того, Мевляна сказал: «Причиной твоих злосчастий было то, что однажды, идя по улице в краях западных франков, ты увидел великого франкского⁸ дервиша, спавшего у перекрестка. Чураясь его нищего облика и места, где он спал, ты переступил через него, как если бы из отвращения к его скудости. Сердце того святого человека было тем уязвлено. Итак, причина твоего нескончаемого злосчастия крылась в твоей заносчивости и неуместной гордыне. Иди испроси у него прощения, и возвесели его, и передай ему приветствие от меня».

На купца изрядно подействовала такая прозорливость. Мевляна спросил у купца, хочет ли он увидеть франкского дервиша сей самый час? И, говоря так, дотронулся до стены своей монастырской кельи, отчего в стене обнаружилась некая дверь. Тут Мевляна пригласил купца посмотреть в эту дверь, и увидел купец тот самый перекресток, как его описал Мевляна, и увидел того спящего дервиша, как тогда.

Пораженный необычностью, купец, как безумный, разорвал на себе одежды и отправился в путь к месту, указанному Мевляной. Когда он добрался до того города в западных пределах Франкистана (страны франков), он отыскал то место у перекрестка и увидел франкского дервиша, спящего там, как тогда. Купец спешился с коня на приличествующем расстоянии, хлопоча и стараясь об уважении, и отбил поклон франкскому дервишу. Увидев купца, дервиш молвил: «Не в моей это власти, а не то я бы открылся тебе, еще и как сила Господня, разреши мне Мевляна открыть себя так, но подойди поближе!» Говоря это, дервиш с любовью обнял купца и облобызал его бороду, и притом добавил: «Узри теперь моего Наставника (Мевляну)». И купец увидел самого Мевляну, предающегося сокровенному слышанью, и возглашающего мистические тайны, и поющего стихи: «Право владенья за Ним; радуйся тому, что есть у тебя – будь сердоликом, или стань рубином, или оставайся только пригоршней праха: ищешь ты Верности или Неверности чрез желание (как бы там ни было). Скажи ты ему: "привергайся Истине", открой лик сердца, будь ты франк⁹». Позже купец, представ перед Мевляной, передал ему благопожелания того франкского дервиша и одарил многими подарками учеников Мевляны. Водворившись впоследствии в Конии, он стал одним из преданных учеников нашего Мастера.

Горящие глаза

Рассказывают, что однажды вечером в доме Мойнуддина справлялось тайнодейство мистического слышанья, и собралось большое собрание ученых мужей и святых праведников, и Мевляна восторгнулся духом и стал восклицать в мистическом экстазе. Через какое-то время он ушел в угол зала и встал там, и минуту погодя сказал, чтобы чтецы остановились. Все присутствовавшие там мудрецы подивились на такую просьбу; Мевляна, меж тем, погрузился в глубокое созерцание и, подняв потом голову, – глазные его яблоки, возбужденно пылавшие, рдели, как два шара, налитые кровью, – молвил: «Подойдите, друзья, и прозрите в моих глазах величье Божественного Света!» Почти никто не осмелился взглянуть в них; и кто отваживался на это у того в глазах меркло и он сразу терял дар зрения. Крик мистического блаженства исторгся у учеников. Затем Мевляна взглянул на Чалаби Хисамуддина и сказал ему: «Подойди, опора моя и мое упование; подойди, мой наивозлюбленнейший, мой царь – сущий мой царь, подойди ко мне!» Чалаби возопил возбужденный (от похвалы), и слезы покатились по его щекам. Кто-то, пересказывая это дело эмиру Таджуддину, наверное, стал оспаривать, были ли эти слова действительно о великих и прекрасных достоинствах Хисамуддина, или Мевляна попросту проявлял учтивость.

Между тем, когда это обсуждалось, появился Хисамуддин Чалабии, перехватив рассказчика, самобратился к Мойнуддину, говоря: «Хотя прежде слова в том смысле, который употребил Мевляна, действительно были не применимы ко мне, но только он (Мевляна) выговорил эти слова, как смысл их тут же мне сообщился, как гласит Святой Коран (сура Ясин):

 
Когда Он рождает какое-либо намерение,
Ему достаточно
повелеть, сказав: «Будь», – и оно уже есть.
 

Действие слов Мевляны (хотя их нельзя приравнять словам Господа, однако, образно говоря) – непосредственно и не зависит ни от каких объяснений, в них и не нуждаясь. Как гласит стих:

 
Считают, что медь всегда претворяется
в золото философским камнем – но сей
философский камень обратил медь в сам
философский камень.
 

И так же для милости Мевляны к друзьям и ученикам вполне под силу было разбудить подобные достоинства в природном складе его учеников. Те, кто усомнились в его мудрости, после этого объяснения понурились от стыда и, удостоверясь в истине, воздали Мевляне благодарностью. Еще одним наводящим оторопь свойством Мевляны было то, что никто не мог с ним встречаться глаза в глаза, ибо глаза его горели столь ярко, что, кто бы ни повстречался с ним взглядом, невольно потуплял взор.

Рассказывают также, что главный над учителями семинарии, некто по имени Мевляна Шамсуддин Малти (да благословит Аллах его душу!), один из именитых учеников нашего Мевляны, поведал, что однажды он пребывал в саду мудреца Хисамуддина вместе с другими, находившимися с Мевляной, и Мевляна, погрузив ноги в бежавший ручеек, обращал исполненную тайного смысла речь к собравшимся; в особенности он восхвалял великие мистические способности Мевляны Шамса Тебриза.

Один из учителей семинарии, известный как Бадруддин Валид, под впечатлением от слов, сказанных Мевляной о Мевляне Шамсе из Тебриза, испустил вздох и сказал: «Горе мне, горе!» Мевляна, услышав это, спросил: «К чему эти вздохи и признаки грусти, и что у тебя за повод выражать подобные чувства?» Человек посетовал, что опечален тем фактом, что ему не посчастливилось встретить Мевляну из Тебриза. И стяжать еще большего для себя света от этого сиятельного Светоча мистицизма»! Мевляна помолчал, выслушав объяснение, а затем сказал: «Хотя ты и не подступался к Мевляне Тебризу, ты добрался до порога того, на каждом волоске которого – сто тысяч Тебризов, и все еще дивишься на идущие от Тебриза могучие волны оккультных влияний!» Он продекламировал: «Шамсуддин, покоривший царство нашего сердца; в него наша жизнь погружена». Все бывшие там вновь радостно встретили это упоминание о великом мудреце, который не присутствовал среди них (и, однако, занимал столь большое место в их мыслях), и затем Мевляна прочитал несколько строк из своего стихотворения:

 
Сорвалось вдруг с уст моих имя
Розы и сада Роз,
Тут он пришел -
И наложил свою руку
Мне на уста, и сказал:
«Я-царь:
Сердце Сада Я.
О сиятельный,
Если тянешься приравняться мне,
То и помни всегда обо мне».
 

Рассказывают, что из-за этой встречи Бадруддин занемог на целых сорок дней, и, испросив прощения, избыл немощь, и крепко привязался Мевляне.

Книги и скрытый в книгах глубокий смысл

Так, шейх Махмуд рассказывал, что однажды кади Мевляна Изуддин, бывший министром султана Кай-Хустро, построил мечеть в Конии и придал ей имя Мевляны; и он, муж даровитый и праведный, спросил однажды нашего Мевляну: «Какое бы знание ты ни приобрел, мы тоже штудировали по тем же самым книгам; но то, что ты "получил" из них, и то, о чем ты ведешь речь, настолько превыше нас… и что это могло бы значить?» Мевляна ответил: «Да, это правда. Но с одной-двух страниц Книги мудрости Аллаха, которые пока что дошли до вас, мы-то кое-что впитали: "Дело сие совершается по милости Божьей, Он удостаивает того, кого пожелает". Стих гласит:

 
Мудрость, даруемая звездой Зохал [Сатурн],
Не под стать нашему проницанию,
И Утарид [Меркурий], и Зохал, вместе взятые,
Также могут приобщать человека знанию.
Но Бог нас благословил
Наличием духа,
И существо наше прожилено
Знанием Упования,
Итак, познание мудрости Бога -
Наша единственная стезя и Упование».
 

Вслед за чем достославный кади, ошеломленный, разразился рыданиями.

Мистический танец

Рассказывают также, что кади Изуддин был против танцев и музыки, которые наводят на людей мистические состояния. Однажды Мевляна, сильно вознесшийся в духовном восторге, вышел из Семинарили в момент наивысшего подъема сокровенной музыки. Он пошел к кади и громко звал его, приглашая в собрание, где восхваляли Бога, и, подталкивая вперед, привел его в собрание тех, кто любит Господа, как и следовало поступать с человеком, если он непричастен мистическому опыту. Тотчас же он (кади) в порыве экстаза разорвал на себе одежды, и, подобно другим, зашелся мистическим пением, и заплясал, закружился кругом, и закричал в возбуждении; и кончилось тем, что он стал одним из лучших учеников Мевляны.

Путь

Так же рассказывают, что кади Конии, некто Изуддин, кади Амазии и кади Сиваса (все – мужи, благочестия и знания) однажды спросили у Мевляны, что такое его Путь, и он ответил: «Это и есть мой Путь, и просветление получит тот, кто ему следует», подразумевая, что метод его мистической практики – и есть путь, по которому могут идти другие и под его водительством стяжать для себя просветление; этим, на самом деле, он подчеркивал, что Суфийский Толк не имеет «учебников», и что мюрид, или духовный проводник, и есть тот, кто ведет учеников к оккультной цели. Все эти трое спрашивавших стали его учениками.

Попугай и лысый

Далее рассказывают, что, когда кади Аданы построил мечеть и придал ей имя Мевляны, то другой кади попросил нашего Мевляну сказать слово после начальной молитвы в новой мечети, на церемонии открытия которой он роздал множество денег в знак своей щедрости. Мевляна произнес проповедь, где речь шла о некоей птице, что была лысой (и из этого образного иносказания вывел наглядный пример для слушавших). В завершении собрания великий святой Камалуддин превознес Мевляну за умелое повествование, поданное с такой тонкостью и тактом, что острота его не уязвила тех собравшихся, кто был лыс; ибо лысыми были оба кадия, и они руководили собранием, но ни один из них не почувствовал себя и в малой степени уязвленным.

Ссора

Подобным образом рассказывают, что однажды Мевляна, идя по улице, услышал, как двое, занятые неистовой перебранкой, забрасывают друг друга скверными ругательствами. Мевляна слышал, как один из них говорил другому: «Скажи мне одно худое слово, я верну тебе тысячу таких же в ответ». Мевляна подошел к ним и сказал: «Давай, друг, обрушь свой гнев на меня, ибо, если ты бросишь мне тысячу ругательных слов, от меня не услышишь ни одного!» Итак, эти двое оказались пристыжены и помирились через это мудрое слово.

Ученый педант и колодец

Повествуют затем, что Мевляна Шамсуддин Малти (да благословит Аллах его душу!) рассказывал, что однажды некий ученый муж пришел Мевляне со своими учениками под предлогом того, чтобы принести благие пожелания великому святому, но про себя также надеясь испытать знание Мевляны и задать ему которые вопросы. Школяры, конечно, изначально полагали, что все, чему можно научиться, они обретут «в лоне» собственного учителя, и хотели только попытать глубину достижений нашего Мевляны.

Мевляна, угадав их мотивы, приветливо встретил гостей и обратил к ним речи о различных предметах; и потом, имея привычку указывать то, на что хотел указать, он привел им образное иносказание о двух молодых богословах.

Один был ученым грамматиком, другой – лишь «путником» мистического пути, хотя и сведущим в обычном религиозном знании. Вместе они пошли прогуляться, и в разговоре тот, что не придавал слишком большого значения просто словам проговорил какое-то слово со слегка непривычной флексией. Грамматик принялся спорить, говоря, что, поскольку он больший знаток (а был он весьма надменен от своих познаний, приобретенных только из книг), то не допустит подобного словоупотребления. Долгое время они препирались, и ни тот ни другой не заметили сухого колодца, и грамматик провалился туда. Он стал упрашивать товарища его вызволить. Тот сказал, что вытащит, если только он бросит спорить, но грамматик и не думал сдаваться, и с упорством настаивал на превосходстве своих познаний. Другой попросту оставил грамматика там, где он был, и пошел дальше своей дорогой.

Излагая эту притчу, Мевляна сделал выразительное ударение на теме гордыни и бахвальства, и сказал: «Пока не уйдешь от этого "упорства" в самовозвышении, так и будешь оставаться в колодце темноты (темноты, зримой для других, но не для самого себя) – самоуправное эго сравнимо с тьмой колодца, куда провалился грамматик, и из этого состояния рождается излишнее чувство собственной значимости». Выслушав и оценив мистический смысл этого рассказа, гости изрядно впечатлились и стали учениками Мевляны.