Максим Кабир
Самая страшная книга 2023

– Слушай, а если он возомнил себя сатанистом и пытается собрать черную аркаду?

– Да что же вы говорите такое. – Дверь на мгновение открылась, и в комнату вошел Петр, Саша заорала, но полоска света тут же исчезла и крик беспомощно утонул среди картонных клеток для яиц. – Никакой я не сатанист. Черная аркада – нелепица, я ее придумал, чтобы заманивать геймеров. Двадцать лет назад я их в компьютерных клубах отслеживал, а потом вот сочинил байку, и она уже дальше сама, так сказать, жить пошла… Я очень тоскую по сыну, простите меня, пожалуйста. Я объясню.

Петр сел за стол, начал что-то быстро набирать на клавиатуре. По монитору побежали буквы. Потом он обернулся к Саше и расстроенно сказал:

– Вы такая высокая… Плохо-то как, не уместитесь. Максимум сто семьдесят семь заходит. Я думал, это из-за каблуков, а вы и сама вон какая каланча. Простите. Зато с вами полный порядок, – Петр посмотрел на Климова.

– Да что же это такое! – простонала Саша.

– Имеете право знать, имеете, – закивал Петр, экран монитора отразился в его нелепых очках. – Не знаю, слышали ли вы, но «Нинтендо» еще в восьмидесятых пыталась создать сеть на основе приставок. Якобы для лотерей и медицинских тестов…

– Да елки-палки! – почти восхищенно выкрикнул Климов. – Я же прямо про это недавно и говорил, там вот явно что-то не так было!..

– На самом деле там использовались такие, как бы это, не очень этичные наработки из сферы биологической обратной связи… Многие из, так сказать, плодов раскупили медицинские компании. Слыхали, может, про слуховой стволомозговой имплантат? Все это появилось, когда пытались сделать контроллер на основе волн мозговой активности. А впрочем, простите, это опять во мне занудный лектор пробудился.

«Попробовать выскользнуть из ремней? У меня тонкие запястья…» – размышляла Саша. Попыталась – не вышло.

Климов, казалось, заслушался рассказом Петра.

– Вы же помните мою лекцию? Мы проверяли энцефалограммами, делали МРТ – все реально. Как когда-то мозг изменился, чтобы понимать клинопись, так и сейчас перестроился мозг геймера. Образовались дополнительные связи со зрительными областями. Вот тут, тут и тут, – Петр потыкал пальцем себе в голову. – «Нинтендо» исследования свернули и распродали патенты… А я из командировок целый мешок чипов привез.

«Кресло очень старое, что, если начать извиваться? Может, не выдержит? Надо сказать Климову. Только бы псих отошел…»

– …И вот этому я уже не могу найти никакого объяснения. Как человек науки и техники, я просто решил закрыть глаза. Как закрывают на все чудные, так сказать, до поры до времени феномены. Этот интерфейс позволяет мне видеть сына.

– Да вы совершенно, абсолютно, бесконечно сумасшедший. Это такой же бред, как и черная аркада или черный, блин, картридж.

– Да какой же сумасшедший, вот, смотрите… – Петр подтащил кресло с Климовым к монитору и торжественно нажал на пару клавиш. Экран заполнил белый шум, сквозь который обрисовался контур чего-то похожего на искаженную голову. Изображение дрожало.

– С каждым разом все лучше, – пояснил Петр.

– Это паразитный шум, трансляция с чьей-то камеры, блин, какой бред! – Климов уже просто орал. – Еще не поздно…

– Так я докажу! – обрадовался Петр. – Смотрите. – С этими словами он достал микрофон, одновременно похожий на огромный венчик и на прическу Саши, и прошептал в него: – Коля? Коленька? Ты там?

Нечеткий контур на экране дернулся, голова словно бы кивнула, и изображение тут же пропало.

– Вы видели? Видели? Еще несколько лет, и мы сможем общаться, а там дальше, глядишь, и… Это же такое будет открытие! Я так много ему должен сказать. – Петр вдруг обессиленно опустился на стул и зарыдал. – Боже, мне так стыдно… Но как иначе? Мне так больно быть одному.

– Вы псих, сумасшедший идиот, – бормотал Климов. – Это случайный контур среди белого шума, это же просто…

– Я хочу воды, – громко сказала Саша.

– Ох, да, конечно, извините, – засуетился Петр. – Вы же после препарата, представляю, какая жажда… Я сейчас, сейчас. – С этими словами он нажал на несколько клавиш – контур исчез, открылся экран с кодом – и выбежал из комнаты, на ходу вытирая слезы.

– Саша, он точно психопат. Знаешь, на чем все это написано? – Климов смотрел на монитор. – Это, блин, «Бейсик»! Не «Вижл», обычный «Ку-бейсик» – тут миллионы строк кода. Это не может работать даже в теории. Чтобы обращаться ко всей этой груде устройств и интерфейсов, нужен, не знаю, язык ассемблера…

– Климов, слушай внимательно, я сейчас попробую сломать кресло, а ты… – Саша не успела договорить, в комнату вернулся Петр со стаканом и каким-то сложным медицинским прибором в руках, напоминающим одновременно стетоскоп и ножницы.

– Это для невролиза, – пояснил Петр, поднося Саше ко рту стакан. – Я подключу вашего друга к системе…

– Что? – не поняла Саша. – Подключите к системе?

– Да-да, как остальных. Сейчас покажу, сразу поймете, – закивал Петр, метнулся к стене и открыл один из стоящих там ящиков.

Внутри лежал ссохшийся человечек – возможно, подросток. В тусклом свете сложно было что-то разглядеть, но казалось, что к его телу и голове через дырки в ящике идут провода и трубки.

– Он не страдает, не волнуйтесь. Он мертвый, по сути, – успокоил Сашу Петр. – Работают только несколько участков. Это знаете, как соленоиды, катушки индуктивности в белом веществе. Нервные волокна вроде сердечников, а миелиновая оболочка, так сказать, обмотка. А остальное я все выключил. Капельницами поддерживаю функ…

– Это что такое? – Саша чуть не задохнулась.

– Саша, – простонал Климов. – Этот шизоид делает интерфейс из плоти. Он подключает железо к головам этих…

– Верно! – подхватил обрадованный Петр. – Как раз к зрительным и затылочным долям. Там у геймеров и образовались нужные связи. И вот с их помощью…

Саша не могла проверить в реальность происходящего: обоссанный кошками подъезд, щебечут птицы, в соседней квартире сидит у телевизора старушка, диван затянут в целлофан – чтобы бедовые внучата не попортили, на полках коллекция куколок из соломы, а за покрытой яичными лотками стеной безумец мастерит интерфейс из плоти.

– Не понимаю… как это, что… – У Саши плыло перед глазами.

– Саша, он же проверял нас на «Бомбермене»! – Крик Климова вернул Сашу в реальность. – Вот почему он не любит позеров и тех, кто шпилит в мыльное кинцо! У них не сформировались связи – в новых играх мало условностей, все объекты как настоящие. Он таких не может подключать! А мы с тобой… Он же специально идею подкинул. И адрес этот стопудово он сам прислал. Он же, блин, как на рыбалку на фестивали ходит.

– Точно! Я и прислал, да. – Петр радовался как ребенок. – Вы понимаете. Тут только настоящие геймеры старой закалки. – Он с гордостью обвел рукой ящики. – Некоторые уже почти двадцать лет работают.

Потом он повернулся и шагнул к креслу.

– Будет больно, – извиняющимся голосом сказал он и принялся расстегивать Климову пуговицы на рубашке.

– Отвали от него! – завизжала Саша и начала неистово дергаться, пытаясь расшатать ветхое кресло.

– Простите, простите, – твердил Петр, залезая под стол и с трудом вытаскивая оттуда похожий на гроб короб. – Хорошо, что вы, так сказать, низенький. Я когда их заказывал, еще и не думал, что взрослые так много играть станут и тоже сгодятся. Черт его знает, что мне с вашей подругой делать. Ноги разве что ампутировать, у меня тут есть для этого…

– Саша, – Климов всхлипнул. – Сашенька.

– Климов, я сейчас, сейчас! – закричала Саша и увеличила амплитуду движения.

Петр тем временем обрил машинкой висок Климова, вогнал туда толстую иглу, включил что-то жужжащее.

– Саша, – голос Климова стал тише. – Зуб мой, тусовочный зуб…

Саша дергалась и кричала с такой яростью, что у нее опять закружилась голова.

– Я не на тусовке его… Это я дома случайно кружкой себе заехал. Я вообще и не хожу на вечеринки, мне не с кем… – Климов застонал и умолк. Петр возился в его голове, как механик во внутренностях автомобиля. – А ты сказала, что я со сколом милый, ну я и решил… пусть остается… Лишь бы ты… Я бы их все себе… переломал, чтобы… – Щелкнули хирургические ножницы, и Климов замолчал теперь уже навсегда.

Саша обернулась: в голубоватом свете монитора рана на виске Климова выглядела как жерло вулкана с подтекающей пиксельной лавой – словно на горном уровне старой приставочной игры.

– Вот и все, теперь подключаем, уже ему не больно, так сказать, уже ему и никак, – суетился над телом Петр.

Саша перестала извиваться. Все вдруг стало ей кристально понятно – и отчего едкий Климов всегда был с ней так мил, и почему соглашался помогать ей в авантюрах, и то, как он смотрел на нее, и даже то… У Саши перехватило дыхание – она опять потеряла человека, который был с ней – с «одуваном», «микрофоном» и «доской» – на одной волне.

Петр уже упаковывал Климова в коробку и скреплял стяжкой пучки трубок и проводов. Саша бросила взгляд на усталое лицо безумного инженера, на его слезящиеся глаза под нелепыми очками, на заштопанную жилетку и рваные шерстяные носки крупной вязки, и такая ярость наполнила вдруг ее тело, что от следующего нечеловеческого рывка старое кресло развалилось.

– Это вы чего… – начал Петр, но не успел договорить. Саша схватила со стола первый попавшийся острый инструмент и с размаху всадила его Петру в глаз. Что-то брызнуло ей на онемевшие от ремней руки, Петр нелепо охнул и осел.

– Гад! – орала Саша. – Доставай его! Быстро!

– Уже нельзя, нельзя, – скулил Петр, пытаясь удержать в глазнице вытекающую кашицу. – Я подключил, он теперь только так… Он же мертвый по факту. Да и как я тогда с сыном-то буду? Простите меня, простите…

Саша со всей силы ударила коленом в голову Петру, тот жалобно крякнул и распластался на полу. Потом она безвольно опустилась в кресло и закрыла глаза.

Саше чудилось, что сегодняшнее утро – когда она почти голая, ничего не соображающая, открыла Климову дверь – случилось целую вечность тому назад. Зато день, когда мама беззвучно осела в покрытую ледяной коркой лужу, казалось, был еще вчера.

«И вот я опять совсем одна», – подумала Саша.

Она открыла глаза, достала из кармана мобильник, чуть поколебалась и набрала полицию. А потом представила, как удаляет мамин номер из контактов, как становится офлайн в болталке Климов, как мир делается бесформенным пятном на бесконечном бежевом пальто. Саша зажмурилась, услышала в трубке голос и… сбросила звонок.

* * *

Успокаивающе гудели вентиляторы. На экране дрожали два отделенных друг от друга изображения – сегодня это удалось впервые. Пристегнутый к креслу Петр набирал что-то на клавиатуре – все пальцы на его руках, кроме мизинцев, были неаккуратно ампутированы. Рана на месте правого глаза уже давно зажила, но Саша заметила, как из-под повязки что-то сочится. «Ох, не осложнение бы», – подумала она.

Саша поставила сумку на пол, положила на стол пачку йогурта и батон – ей предстояло накормить Петра и сводить в уборную, но к этим процедурам она давно уже привыкла. Тем более, Петр старался развлекать ее байками из своей инженерской жизни. Саша стыдилась, что покромсала для перестраховки Петру руки – он явно ничего дурного бы не предпринял, не сбежал и не напал, а с целыми пальцами печатал бы куда быстрее. Казалось, что месяцы, проведенные в таком состоянии, Петра совершенно не расстроили – он старательно работал над кодом, а когда Саша уходила, мог в награду потратить немножко времени и на сына.

Саша взяла микрофон, вгляделась в нечеткие контуры, потом сказала:

– Привет, мама, я тебя люблю. Я не уверена, слышишь меня или нет, и вообще ты ли это, но с некоторых пор я стала неисправимой оптимисткой. Мама, я очень по тебе скучаю, вот правда, каждую минуточку… Я не говорила это, когда должна была, так что постараюсь исправить хотя бы сейчас.

Она чуть-чуть помолчала, потом перевела взгляд на другую фигуру.

– Климов… Ох, Климов… Прости, что я тебя во все это втянула. – Голос ее задрожал. – Ты вообще офигенный, хотя и невероятный зануда, конечно. Не нужно было придумывать про какие-то тусовки, потому что я и без того…

Изображение поплыло, силуэты стали похожи на искаженные вороньи головы, а потом пропали.

– Связи все равно не хватает, кодом не получается выправить. Мы ведь трех человек теперь, так сказать, транслируем, – расстроился Петр. – Нужно мощности…

– Да-да, – кивнула Саша. – Как раз этим занимаюсь.

Донесся приглушенный звукоизоляцией звонок. Саша махнула Петру и вышла из комнаты.

На пороге стоял упитанный подросток в очках, его круглое лицо было взрыхлено прыщами разной спелости.

– Никому не говорил? – спросила Саша строго. – Переписку удалил? Друзьям не разболтал?

– Божечки, нет! Удалил! – заверил он. – Родителям ни слова, а друзей у меня и нету… Неужели тут правда хранится черная аркада? Ух, какая ты высокая… То есть прости, я не это…

Саша понимающе кивнула.

– Аркада в той комнате. Но покажу ее, только если побьешь меня в «Бомбермена». Ты взаправду хорош в старых играх?

– Да я вот с таких пор!.. – возмутился парень, показывая ладошкой на высоте колена. – Я, если хочешь знать, твои тексты уже много лет читаю! С них все и началось. А статья про черную аркаду – это чистый космос. Мы с мамой и папой на вылазку ездили, в палатке от дождя прятались, вслух читали – ух, жуть! А вообще, – парня прорвало, словно он наконец-то встретил того, кто готов был его выслушать, – меня в школе травят, типа, не рублю в рэпе, шмотки из колхоза, жиртрест, задрот прыщавый…

– Я поняла, – Саша успокаивающе похлопала его по плечу. – Иди в комнату, включай приставку, а я пока… – Она заколебалась, сердце как будто прижало тисками, слова застряли в горле, вспомнились удушливые школьные дни, «одуваны», «доски», «микрофоны»; почудилось правильным сейчас же прогнать парнишку, закончить все, вернуться в пустой мир к пятну на бежевом пальто и…

– Чего? – нетерпеливо уточнил пацан.

– …а я пока заварю нам чай.

Артем Гаямов. Десятый вал

1

Лед расползался по стене. Искрился инеем и выпускал все новые морозные щупальца, жадно вгрызающиеся в крашеный бетон. Зловеще потрескивал, подбираясь сразу и к загаженной плите, и к заваленной грязными тарелками мойке, и даже к едва успевшему вскипеть чайнику. А мобильный в этот самый момент, будто поддразнивая, запел голосом Цоя: «Белый снег, серый лед».

– Алло.

– Жилин, у меня проблемы.

– Поэтому ты сменила номер? Опять.

– Сменила, не сменила – они все равно находят.

– Кто они?

– Коллекторы. Кто же еще?! Названивают, гадости говорят. К матери заезжала, так там весь подъезд исписан – должница, сука, мразь и так далее. Сколько у тебя денег?

– У меня? Нисколько. Сегодня пенсию сниму.

– Жилин, ну что ты как дед?! Пенсию – слушать противно. Тебе всего сорок.

– Так что теперь? Пенсию не получать?

– Да получай, получай свою пенсию. Только я тебя про деньги спрашиваю. Тыщ двести хотя бы.

– Откуда их взять-то? Работы нет. Каждые пять минут всех на удаленку отправляют. Здоровому не устроиться, не то что с инвалидностью.

– Жилин, что ты сопли развел?! Сам два метра в длину, метр в ширину, чисто шкаф, а туда же – пенсия, инвалидность. Не поможешь – так и скажи. Хочешь, чтоб твою жену, мать твоих детей изнасиловали и убили вонючие коллекторы – так и скажи!

– Бывшую жену. А детей у нас нет. Да и как я помогу? Ну, хочешь – приеду, морды набью?

– Нет, Жилин, это мы уже проходили. Мне нормальная помощь нужна. Нормальная, понимаешь? Законопослушная помощь. Продай чего-нибудь или кредит возьми.

– Это мы уже тоже проходили.

– Ну не знаю тогда. Старуху какую-нибудь охмури.

– В смысле?

– В смысле, бабке одинокой мозги запудри. Они щас все зашуганные с этой самоизоляцией. Прикинься волонтером. Помоги там с продуктами, с лекарствами неделю-другую, а она на тебя квартирку перепишет. Только обязательно говори, что ты привитый.

– Я и так привитый.

– Ой, Жилин, какой ты правильный! Аж зубы сводит! Ладно, пока.

Жилин косо глянул на стену – ледяные щупальца слабели и таяли, поблескивая каплями воды, холод стремительно отступал, капитулировал.

– Ир, поговори со мной еще чуть-чуть.

– Вот еще! Поможешь, тогда поговорим. Чао!

2

На лестничной клетке под открытым настежь окном яростно металась швабра. Пахло морозом и гнилью в равных пропорциях. Жилин хмуро поежился и, указывая на распахнутую створку, многозначительно заметил:

– Не май месяц.

– Ште?

Швабра замерла, узкие глаза зло уставились снизу вверх. Под этим колючим взглядом Жилин машинально оправился и как можно солидней повторил:

– Я говорю – не май месяц.

– Ни май. Дикабр.

– Вот именно, а вы – окна нараспашку. У меня на кухне стена, смежная с лестницей, – вся ледяная.

– Прям ледом пакрылас? – Уборщица коротко оскалила серые зубы, а потом картинно поморщилась и пояснила: – Ваняет. Вес падъест праванял. Нада праветриват.

Тряпка смачно плюхнулась в ведро, грязная вода выплеснулась Жилину на ботинки, и швабра снова заелозила по полу. В груди что-то возмутилось, разгорелось, забурлило. Захотелось выматериться, разораться, проклятое окно заколотить гвоздями, а уборщицу с серыми зубами хорошенько макнуть в ее же серое ведро. Но уже через секунду запал пропал сам собой. Жилин шагнул в распахнувшуюся пасть лифта и нажал шершавую, исцарапанную единицу.

Кабина бодро рванулась вниз, но вдруг замедлила ход, задумалась, а потом и вовсе застыла, повиснув между этажей. Лифт ломался так часто, что давно было пора ходить по лестнице, но Жилину, в общем-то, нравилось застревать. Нравилось представлять, что железная паскуда заглотила его живьем и теперь неторопливо переваривает. Вот-вот с потолка польется разящий машинным маслом желудочный сок, пол покроется блестящей слизью, а металлические стены задрожат и примутся жадно сосать из Жилина все, что только можно, – витамины, микроэлементы, силы, мысли, чувства и воспоминания. До тех пор, пока не останется одна лишь куча дерьма. И тогда двери откроются.

– Ой!

Продрав глаза, Жилин обнаружил, что стоит, привалившись к стене. Из открытых дверей растерянно таращилось морщинистое лицо с честными голубыми глазами. Увидев, что человек очухался, старушка поспешно натянула маску.

– Ничего, я привитый.

Жилин сам не понял, зачем это сказал, и, выходя из лифта, рассеянно почесал макушку.

– А я тоже, я тоже, – с готовностью подхватила старушка. – Вакцинировалась и хожу себе спокойно – и в магазин, и в аптеку, и за пенсией. А вот деда моего не заставишь – сидит сиднем и слушать не желает. Ни про ковид, ни про прививки, ни про что.

Она старательно вглядывалась в Жилина, будто пыталась вспомнить, как его зовут, хотя знакомы они не были. Сталкивались иногда в лифте или у почтовых ящиков, но никогда раньше не разговаривали.

– У вас на этаже не воняет?

– Ой, не знаю. – Старушка на миг задумалась и дернула плечом. – Может, воняет, может, нет. А должно, да? Может, я принюхалась?

– Мусорник забит, – твердо заявил Жилин. – Службы прочищать должны. А эта, – он махнул рукой вверх, – только и знает, что проветривать.

– Ну проветривать тоже надо, – добродушно закивала старуха, входя в лифт. – Я своему деду вечно твержу – открой, мол, окошко, подыши воздухом. А он хоть бы что – в телевизор уткнется, и как с гуся вода.

Она все талдычила про своего деда, даже когда кабина уже закрылась и, гудя, понеслась наверх. А Жилин сбежал по ступенькам и столкнулся в дверях подъезда с уборщицей.

– Как? – Он удивленно остановился. – Вы ж только что наверху мыли.

– Ште? – Узкие глаза зло уставились снизу вверх.

3

– Мужчина, вы кого ждете?

– Я в сто двадцатый, к Иван Игнатичу.

– В сто двадцатом санобработка, а Иван Игнатич принимает на втором этаже. Кабинет двести семь. С табличкой «офтальмолог».

Медсестра сказала это с интонацией «какие же все тупые», и Жилин почувствовал себя неловко, а по дороге в искомый кабинет даже покраснел. Действительно, почему было самому не догадаться, что его лечащий психиатр перебрался на этаж выше и заделался офтальмологом?!

– Заходите, милости просим. Что ж вы, мой хороший, опаздываете? А часики тикают, доктор ждет. Присаживайтесь.

Иван Игнатич, лысый круглолицый коротышка, всегда держался крайне радушно, вечно улыбался и коверкал слова уменьшительно-ласкательными суффиксами. Жилину он казался этаким тюзовским Дедом Морозом, под маской которого прячется усталый, пьющий актер, ненавидящий и свой театр юного зрителя, и всех юных зрителей в придачу.

– Ну, как поживаете? Как здоровьице? А то таблеточки сильные принимаете – побочечки могут выскакивать. Галлюцинациями не страдаете?

– Нет.

– Настроеньице не скачет?

– Нет.

– Мысли странненькие не посещают?

– Нет.

– Сонливость внезапная?

– Нет.

Жилин машинально твердил это «нет», уже даже не слыша вопросов, и опомнился, только когда Иван Игнатич ласково пожурил:

– Милый мой, кончайте отнекиваться, выключайте автопилотик. Раз у вас все так хорошо и радужненько, давайте просто поговорим. О вещах отвлеченных, нейтральных. К примеру, что вам снится?

– Снится? Мне? Ну так, – Жилин пожал плечами и принялся яростно скрести ногтем сиденье своего стула, а когда проковырял обивку насквозь, смущенно прикрыл дырку рукой. – Ирка снится, Чечня снится. Снится, что иду без маски, а вокруг все заразные – кашляют, чихают, сморкаются, да еще орут – слюной брызжут.

– Ну такое щас многим снится. – Психиатр беспечно отмахнулся. – А вот как насчет чего-нибудь странненького? – Скрипнув креслом, он подался вперед. – Такое, что вроде и ваше, а вроде и чужое какое-то. Необычное, понимаете меня?

– Необычное? – Жилин почесал затылок, а потом, словно забыв, где находится, встал и прошел к окну. Сказал не оборачиваясь: – Волна снится. Огромная, размером с дом. Набегает издалека и так ме-е-едленно, будто в рапиде. А люди сидят и смотрят. Как в театре, только вместо сцены – волна. Она уже прям над ними нависла, а они все сидят и смотрят.

– Кошмар, значит?

– Кошмар? – задумчиво повторил Жилин и покачал головой. – Да нет, наоборот. Во сне волна кажется чем-то хорошим. Будто бы накроет, проглотит, и тогда станет как-то… Полегче, что ли?

Он отошел от окна и сел обратно за стол, стараясь не встречаться глазами с психиатром и уже сожалея о своей внезапной откровенности. Иван Игнатич с полминуты молчал, задумчиво напевая под нос нечто среднее между Jingle Bells и «В лесу родилась елочка», а потом заключил:

– М-да, тревожненько. Амитриптилинчик придется удвоить. Щас выпишу рецептик, внизу шлепнете печать.

– А я вот читал, – прозвучало робко, сипло, и Жилин кашлянул, прочищая горло. – Читал в Интернете, что в Израиле контузию насовсем вылечивают. И не таблетками, а физиотерапией там, массажами.

Маска вдруг соскользнула с лица психиатра и растворилась в воздухе. Улыбка Ивана Игнатича стала неприятной, взгляд – ледяным, а губы, едва шевелясь, как у чревовещателя, произнесли:

– Может, вам в Интернете и лечиться? Или в Израиле.

На пару секунд повисла тяжелая пауза, а потом психиатр будто опомнился, нацепил снова привычную, разношенную маску и затараторил:

– И не хмурьтесь, не унывайте. Как говорят – здоров, не хвор, а хвор – не приговор. Всего доброго вам! Ко мне придете уже после праздничков. Да, почти через месяц. А до тех пор буду занят. Нагрузочку мне лишнюю навесили. Сами понимаете – ковид.

– Ковидик, – машинально поправил Жилин, выходя из кабинета.