Ида Мартин
Дети Шини
Глава 9
За городом оказалось гораздо холоднее, чем в городе. Небо окончательно затянуло бледно-серыми тучами, поднялся порывистый ветер, и, когда громыхающий поезд, мерно покачиваясь, умчался в мутную даль, оказалось, что на перроне, кроме нас, нет ни одного человека.
По другую сторону железнодорожных путей простиралось снежное поле: сумрачно-белая бесконечная простыня, сливающаяся с пасмурным тоскливым небом в невнятное единое ничто без верха и низа.
Местный магазинчик напоминал разбитую и выброшенную на пустынный берег лодку. Обрадованный нашим появлением продавец, то ли киргиз, то ли узбек, тут же начал предлагать изюм и орехи, но мы сами не знали, что нам нужно, поэтому опять начались разногласия и препирания. Спорили минут десять, пока все парни, кроме Якушина, не вышли на улицу.
В итоге взяли два килограмма странной мягкой картошки, три батона белого хлеба, колбасу, две замороженные курицы, три пачки пельменей, макароны, сыр, пакет гречки, рис, консервные банки с лососем и тушенкой, сосиски, чай, семь сникерсов, три двухлитровые колы, молоко, кофе, арахис, чипсы, сухарики и бутылку коньяка.
Причем из-за последнего у Сёминой с Якушиным разгорелась нешуточная ссора.
Настя сказала, что, если они будут пить алкоголь, она никуда не пойдет. На что Якушин сначала отшучивался, мол, на ее долю тоже хватит. Но она уперлась как баран и неожиданно раскричалась на весь магазин, угрожая продавцу полицией, если он продаст нам что-нибудь хоть на градус крепче колы.
То, что Сёмина умеет так верещать, оказалось сюрпризом. В итоге, несмотря на паспорт, коньяк Якушину не продали, и он, обозвав Сёмину малолеткой и дурой, потребовал, чтобы она ехала обратно в Москву.
А когда вышли на улицу, все парни, кроме Амелина, который просто молчал, тоже стали ругаться и довели ее до слез. Но из-за холода все довольно быстро успокоились и двинулись в деревню через густой и мрачный хвойный лес.
В лесу было безветренно и пронзительно тихо, лишь где-то в глубине страшно поскрипывали замерзшие деревья. И, если бы не жизнерадостная болтовня Петрова, умудрявшегося одной рукой нести пакеты с продуктами, а другой снимать все вокруг, было бы, пожалуй, жутковато.
Но он, воодушевленный дикой природой, бегал, как счастливый пес на прогулке, и то обгонял всех, увидев на ветке птицу, то заглядывал под елки и собирал шишки, то сходил с тропинки и лез по снегу, чтобы художественно запечатлеть уродливо искривленные стволы деревьев.
Сёмина, вся заплаканная, с черными потеками под глазами, кое-как волоча свою сумку, обиженно плелась последней и выглядела убийственно несчастной.
Вскоре с неба посыпался мелкий колючий снег, и мы все стали не менее несчастными.
Особенно Амелин, который в своем легком коротком пальто и кедах дрожал как осенний лист. Однако, когда я бросала на него вопросительные взгляды, растягивал посиневшие губы в извиняющейся улыбке и кивал, дескать, «все хорошо». Но было ясно, что нехорошо. В один момент пришлось даже взять его за руку и потащить за собой.
Сначала он вроде обрадовался и сказал «спасибо», но потом принялся ерничать, что его никто никогда так не водил, и я решила больше никому не помогать.
Снег усиливался, и вскоре вместо мелких острых снежинок повалили крупные липкие хлопья, так что ребята, идущие всего в нескольких шагах впереди, маячили лишь темными бесформенными силуэтами. А когда я в очередной раз обернулась посмотреть на Сёмину, то неожиданно оказалось, что ее сзади нет. Пришлось вернуться.
Настя сидела, неудобно скрючившись на своей сумке. Ее плечи, изгибы рук, колени уже прилично замело.
– Обалдела? – закричала я на нее, и мой голос тут же был поглощен снежной звуконепроницаемой стеной.
– Я устала. У меня никаких сил уже нет, – захныкала Настя, выглядывая из-под ушастой шапки. Косметика на глазах размазалась. – Все было плохо, а стало еще хуже. Лучше пусть я здесь замерзну и умру, пусть меня напрочь занесет снегом.
– Перестань. Всем тяжело. Я же вот иду.
– Ты, Тоня, – сильная. А я нет. Ты можешь себя заставить, а мне все очень-очень тяжело дается.
– Быстро вставай, а то у меня тоже скоро не останется никаких сил с тобой возиться, – я попыталась ее приподнять, но она даже усилия не сделала, чтобы мне в этом помочь.
– Не нужно возиться. Говорю же, оставьте меня здесь.
И тут, словно из ниоткуда, материализовался Марков. На непокрытой голове – сугроб, очки плотно залеплены снегом.
– Короче, – он довольно грубо схватил Настю за руку: – Немедленно встала и пошла.
Но Сёмина резко вырвала руку и с места все равно не сдвинулась. Нагруженные сумками и пакетами с продуктами, вернулись все остальные. Якушин молча обошел нас и двинулся в обратном направлении:
– Какая ты молодец, – протискиваясь между нами, сказал Сёминой Петров. – Мы пропустили поворот. Если бы не ты, мы бы, может, еще сто лет щли.
Они с Герасимовым взяли ее под руки и подняли на ноги. Петров принялся толкать в спину, а Герасимов подцепил дурацкую сумку. Кое-как мы двинулись назад и вскоре вышли к другому бесконечному полю.
Летом, по словам Якушина, через него до деревни вела тропинка, а сейчас все было покрыто толщей снега. Другой вариант – идти в обход, вдоль леса, по дороге, накатанной машинами, но этот путь мог занять не меньше часа.
И тут снова началось:
– Я через поле не попрусь, – категорично заявил Герасимов. – Мы там все поляжем.
– Ничего не поляжем, – заартачился Марков. – Просто сделать последний рывок.
Герасимов развернулся и медленно двинулся по дороге.
– Может, правда по полю? – Я оглядела тяжелые сумки с продуктами.
– Я не смогу по полю, – сказала Настя. – У меня сумка такая.
– Эй, Осеева, идем со мной, – вдруг предложил Марков, протирая очки мокрым от снега носовым платком. – Мы их в два счета сделаем.
Его черные кудряшки колечками налипли на лоб, нежные щеки разрумянились, а без очков лицо выглядело неожиданно миловидным и юным. В этот момент от Маркова воодушевляюще веяло ребяческим оживлением и горячей решимостью.
– А давайте на спор, – обрадованно подключился Петров. – Марков с Осеевой пойдут через поле, а мы здесь. Кто раньше придет, тому приз.
– Что за приз? – поинтересовалась Настя.
– Твой поцелуй, – тут же нашелся Петров.
– Еще чего, – фыркнула Сёмина, но смутилась.
– Дурак, – пожурил его Марков. – Она с тобой в одной команде.
– Это неважно, – ответил Петров. – Если вы выиграете, Сёмина как представитель нашей команды вас целует, а если мы – ваш представитель. Понятное дело, что не ты, Марков.
– У меня другое предложение, Петров, – сказала я. – Те, кто выиграет, надают хороших пинков тем, кто проиграет.
– Я в ваши тупые игры не играю, – зло крикнул уже отошедший на некоторое расстояние, но все слышавший Герасимов.
И мы действительно разделились. Якушин, Герасимов, Петров и Сёмина пошли по дороге, а мы с Марковым поперлись прямиком через поле, как дебилы, которые не ищут легких путей. Потому что Амелин пошел с нами просто за компанию.
Ветер в поле оказался дичайший. С меня сдувало и капюшон, и шапку, глаза слезились, руки мгновенно заледенели.
Пакеты приходилось волочить по снегу, но это оказалось не так легко, как мне представлялось. Сугробы были выше пояса, а снег забился не только в обувь, но и в рукава, и в карманы, и даже за шиворот.
Минут через пятнадцать тяжелых физических мучений я отчетливо поняла, что мы с Марковым – тупые и упрямые бараны, которые ради самоутверждения готовы биться лбом о стену.
А потом просто легла. Потому что у меня болело все и сил – ни моральных, ни физических – не осталось. Голова гудела и полыхала жаром, в висках стучало сердце.
Здесь было еще тише, чем в лесу, и казалось, эта тишина вот-вот выдавит барабанные перепонки. Было даже слышно, как где-то звенят высоковольтные провода, как прошла очередная электричка, как тяжело дышит ушедший довольно далеко вперед Марков.
– Ты чего? – Амелин, едва держась на ногах, принялся меня тормошить.
– Нужно отдохнуть.
– Отдохнешь потом.
– Отстань, пожалуйста.
– Нет уж, давай вставай. Женщинам нельзя на снегу валяться.
Он кое-как выпрямился, собираясь меня поднять, но я предупредительно согнула ногу в колене, намекая, что, если вздумает это сделать, я буду лягаться.
– Много ты знаешь. Сказала, отстань.
– Знаю, что ты можешь замерзнуть и заболеть.
– Заболеть? Вы с Сёминой такие нежные создания: ах, можно заболеть, ах, можно умереть. Ладно, она хоть девчонка, а ты?
– А я не ввязываюсь в то, с чем не в силах справиться.
Эти слова прозвучали с таким неожиданным ехидством, что я, стиснув зубы, вскочила, отряхнулась и, пихнув его со злости в сугроб, поплелась догонять Маркова.
К деревне мы выбрались с малиновыми лицами, в куртках нараспашку и насквозь мокрые. Вышли и дружно повалились в снег у дороги.
К тому времени окончательно стемнело, и лишь где-то в глубине деревни, точно белая луна, горел одинокий фонарь.
После того как внутренний жар спал, стало жутко холодно. Промокшая изнутри и снаружи одежда очень быстро промораживалась и дубела.
Марков попытался заставить нас делать какие-то упражнения, чтобы согреться, но в итоге и сам оказался на это не способен.
Победа была за нами, но оказалось, что толку в ней никакого, потому что, куда идти дальше, никто не знал. И, если бы ребята не появились, через полчаса мы наверняка превратились бы в настоящие сосульки.
В первый момент Марков хотел высказаться, но, когда стало ясно, что Герасимов и Петров еле идут, согнувшись под грудой сумок, а Якушин несет Сёмину на руках, желание возмущаться пропало.
Казалось, что главное – дойти до дома, а там все станет хорошо. Но выяснилось, что внутри было ненамного теплее, чем на улице. И пока Якушин минут двадцать возился, растапливая печку сырыми дровами, мы дружно тряслись от холода.
В большой комнате с печью стояли два потертых дивана, возле окна – круглый стол с чересчур белой для местной обстановки скатертью, в углу, на тумбочке с кривыми ножками, – малюсенький телевизор.
В дальнем углу – широкая железная кровать, заваленная горой одеял и подушек. Сёмину кое-как водрузили на один из диванов и накрыли одеялом.
– Нам всем срочно нужен чай или кофе, – сказала я Якушину, который, сидя на корточках, подбрасывал полешки в уже ревущую оранжево-красную топку. – Где взять воду?
Тут он странно уставился на меня своими красивыми серо-зелеными глазами. Молча и пристально, будто хочет сказать нечто важное. Затем негромко, но ясно произнес:
– Блин.
– Что?
– Мы не взяли воду.
– На фига я с вами связался? – Марков с раздражением перерывал свои вываленные на диван вещи. – Можно было догадаться, что все будет совершенно неорганизованно.
– На фига вы ко мне прицепились? – вспыхнул в ответ Якушин, поднимаясь. – Не нравится – выметайся. И вообще, если кому-то холодно, жарко, душно, неудобно или если у кого-то есть несовместимые с моей жизнью требования, может катиться на все четыре стороны.
– Слушай, Марков. – Герасимов, переодетый в джинсы и черную толстовку с красным логотипом «Рамштайна» на груди, намертво прилип спиной к печке и грелся. – Ты все не так понял. Ты – сам по себе, Саша – сам по себе, я – сам по себе, и все мы – сами по себе.
– Ничего подобного, – запротестовал Марков. – Пока мы Дети Шини, мы не сами по себе. Правильно я говорю, Осеева? Кстати, глянь, не очень свитер мятый?
Он подошел ко мне и стал совать под нос свой пуловер. Марков явно выбрал меня в свои союзники. Это было и хорошо, и плохо одновременно. Хорошо, потому что избавляло от препираний с ним, а плохо, потому что он считал, что я буду отдуваться за него.
– С Детьми Шини – это не ко мне, – тут же пресекла я. – Это к Петрову. Ему нравится такая игра. А свитер мятый, но наденешь – будет не заметно.
Петров долго и тщательно вытирал пестрым кухонным полотенцем сумочку от камеры, но, когда услышал свою фамилию, отвлекся, и его веселые глаза вопросительно замерли:
– А что такого? Нормальная игра. Ничем не хуже других. Я даже кино собираюсь снять «Одинокие странствия Детей Шини», или «Дети Шини: побег», или «Дети Шини на краю Вселенной». Там будет про всякие наши приключения.
– Какие еще приключения? – глядя исподлобья, переспросил Герасимов.
– Которые будут, – ответил Петров, точно это было само собой разумеющимся.
– Не нужны нам никакие приключения, – сказал Марков.
– Вы не понимаете! – пожалуй, чересчур пылко отреагировал Петров, обеими пятернями приводя примятые волосы в состояние привычного художественного беспорядка. – Никому будет не интересно смотреть кино про то, как вы на печке носки сушите, в носу ковыряете или болтаете всякую дребедень. В кино обязательно должно происходить что-нибудь интересное. Это вам не книжки читать, где можно какой-нибудь дуб на трех страницах описывать и еще на четырех отношение героя к этому дубу и где, самое удивительное, это прокатывает. В кино все иначе.
Якушин громко и осуждающе вздохнул, потер стриженые виски, будто у него внезапно началась головная боль, и полез вытаскивать разную утварь из деревянного шкафчика рядом с раковиной. Вскоре он отыскал чайник, затем пошел на улицу и, доверху набив его снегом, вскипятил воду.
Мы еще какое-то время были вынуждены слушать о творческих планах Петрова, который так возбудился разговором, что стало ясно: раньше он ни с кем так долго на эту тему не говорил.
Все, кроме Амелина, переоделись в сухие вещи, а мокрые развесили сушиться по комнате. Он же, не раздеваясь, сидел в наушниках, прислонившись к стене. И когда никто не смотрел, взгляд его больших темных глаз становился отрешенным и пустым, как бездонный колодец. Но стоило кому-то повернуться, как он тут же натягивал отрепетированную детскую улыбку.
Пришлось заставить его снять хотя бы кеды, потому что они были насквозь заледеневшие. Взамен Якушин выдал ему старые, разбитые и очень смешные круглоносые ботинки, наверное еще дедушкины.
Потом мы с Петровым кое-как настругали бутерброды с колбасой и сыром и даже попробовали пожарить в печке сосиски, насадив их на вилки. Но они тут же благополучно сгорели и сухими угольками попадали в топку. Зато, благодаря этому, воздух наполнился ароматом жареного мяса, и на душе стало значительно теплее.
– Сколько времени? – спросил Якушин, когда закончили пить чай и обсуждать, кому тяжелее было идти.
Марков взглянул на телефон:
– Восемнадцать тридцать.
– Наверное, уже ищут? – осторожно предположил Петров, но его никто не поддержал, потому что об этом было неприятно и волнительно думать.
И все сразу как-то резко замолчали, как будто темы для разговоров закончились.
Обычно в таких случаях можно было залезть в Сеть и изолироваться, но теперь мы оказались в совершенно новых условиях.
Амелин же, так и не раздеваясь, сидел в наушниках, прислонившись к стене. И, когда никто не смотрел, взгляд его больших темных, как ночь, глаз становился отрешенным и пустым, как бездонный колодец, но стоило кому-то повернуться, как он, тут же смутившись, натягивал отрепетированную детскую улыбку.
Петров включил телевизор. Целый час мы ждали, что скажут что-нибудь про нас, но ничего не сказали. И он заметно расстроился, потому что очень хотел увидеть себя по телику.
Тогда я подумала, что мои родители, возможно, еще даже не знают, что я ушла, потому что возвращаются домой иногда даже позже девяти, а дозвониться до них – это еще нужно постараться. И тут я поняла, как дико устала за этот день: еще немного – и могла свалиться со стула.
В жизни не думала, что доведется спать на настоящей печке, белой и большой, как в сказках. За пестрой шторкой обнаружился замечательный теплый угол с большой перьевой подушкой и двумя ватными одеялами.
Сняла узкие джинсы и с невероятным блаженством устроилась на лежанке. За окнами протяжно завывала метель, и от ее внезапных порывов стекла слегка подрагивали. Но в комнате было спокойно, светло и уютно, вкусно пахло дымом и нашими горелыми сосисками. Те, кто еще не спал, говорили тихо, вполголоса. Их разговор не мешал, а наоборот убаюкивал. Это были совершенно новые, непередаваемые и очень приятные ощущения.
Глава 10
Я проснулась от того, что кто-то настойчиво тряс меня за ногу, и сначала вообще не поняла, где нахожусь. Словно в гробу проснулась. Темно и тесно.
Подняла голову и посмотрела в просвет отдернутой шторки. Было ясно, что там кто-то стоит, но, кто именно, не разобрать.
– Что? – шепотом спросила я.
– Иди сюда, – сказал кто-то.
Кое-как развернувшись, я высунула голову наружу и тут же нос к носу столкнулась с Амелиным. Круглые черные глаза в отблесках затухающего в печке огня казались безумными.
– Что случилось?
– Спускайся, – велел он.
– Зачем? – Я насторожилась.
Похоже, все спали.
– Там кто-то есть, – он показал пальцем наверх.
– Да ну. Это ветер.
– Нет, не ветер, – сказал он тихо, но убедительно. – Пойдем посмотрим.
Он был по-прежнему в пальто и шарфе.
– Я что, самая смелая?
– Да, – он протянул мне руку.
Пришлось вылезти, а когда спрыгнула с печи, поняла, что стою в одних колготках и длинной, белой с черными плечами футболке.
– Осторожно, – предупредил он. – На человека не наступи.
Прямо под моими ногами, на матрасе возле печки, накрывшись ватным одеялом, спал Якушин.
– Слушай, я неодета и не могу никуда идти.
Но Амелин тут же протянул мою куртку.
В сенях было нереально холодно и темно. Мы подошли к лестнице и прислушались.
Я очень злилась, что он разбудил меня и заставил встать, что не позвал никого другого и в довершение всего напугал. Потому что стоило выйти в непроглядный мрак, как мой привычный безотчетный детский страх мгновенно ожил.
Леденящее чувство чьего-то незримого присутствия, которое не спутать ни с чем другим. И, чем дольше я прислушивалась, обхватив деревянные перила, ведущие на второй этаж, тем больше мне казалось, что наверху действительно кто-то есть. Будто даже глухой стук шагов и едва различимый скрип досок.
– Давай разбудим остальных, – предложила я, но Амелин только приложил палец к губам и, осторожно взяв меня за кончики пальцев, стал медленно подниматься по лестнице.
Ступени ритмично похрустывали, моя куртка тихо шелестела.
Амелин остановился на втором этаже возле первой двери. Мы оба замерли, прижавшись к стене.
– Это здесь, – взволнованно проговорил он. – Слышишь?
Я снова прислушалась. В тот момент было сложно сказать, слышу ли я что-нибудь, потому что сердце бешено стучало, заглушая все другие звуки.
– Возможно.
И тут внезапно, без предупреждения он распахнул дверь. Та глухо стукнулась, и в глубине комнаты, в углу, я совершенно точно уловила движение.
Что-то бегло скользнуло, на миг пропало, а потом вновь появилось. Я непроизвольно дернулась, сделала шаг назад и наступила Амелину на ногу:
– Там что-то есть.
– Прогони его, пожалуйста, – приглушенно попросил он, не двигаясь с места.
– С ума сошел? – Я снова сделала попытку отступить, но он настойчиво подтолкнул меня вперед.
Я неловко отпрянула, наткнулась бедром на стул, и он с жутким грохотом упал. Дверь за нами закрылась. Движение в углу прекратилось, и наступила мертвая тишина.
Амелин, сволочь, стоял прямо за мной, будто бы прячась.
По спине ползли мурашки, ладони похолодели. Больше всего я хотела поскорее выбраться из этой жуткой комнаты, но он загораживал проход и не пускал.
– Я уже все сделал, – зашептал хрипло прямо в ухо.
Я не видела лица, но знала, что темнота его глаз в этот момент была еще глубже и страшнее той, что нас окружала.
– Пожалуйста, – проговорил он, горячо дыша в затылок. – Защити меня.
В эту минуту я не знала, чего боялась больше: того, что двигалось в углу, или его самого.
Но тут снова послышались шаги, на этот раз громкие и отчетливые. Затем шумно раскрылась дверь, и вспыхнул резкий, ослепляющий свет. Амелин вздрогнул, я закрылась локтем. В дверях стоял помятый, взлохмаченный и очень недовольный Якушин:
– Что вы тут делаете?
– Саша, – пролепетала я, – тут что-то было, в углу.
– Где? – Якушин развернулся в ту сторону, куда я показывала.
В комнате было довольно уютно, почти как в квартире. Большая двуспальная кровать, тяжелые шторы, за дверью стояли коробки, о которые с шумом билась дверь, неподалеку валялся опрокинутый стул.
– Вон там, – я сделала пару шагов и в том месте, где двигалось это самое страшное нечто, увидела торчащий из-за штор кусок большого настенного зеркала.
В зеркале отражалось каждое мое движение.
– Зеркало? – удивился Якушин. – Ты испугалась зеркала?
Он как-то невесело усмехнулся и оглядел меня с ног до головы. Босиком, в колготках и куртке, я, должно быть, выглядела очень нелепо.
– Чего вы вообще сюда поперлись? – Якушин поправил штору, чтобы она полностью прикрыла злосчастное зеркало.
– Просто Амелин услышал что-то. Мы оба слышали. Да?
Я посмотрела на него, ища поддержки, но он стоял, наклонив голову так, что светлые волосы закрывали половину лица, и будто специально валял дурака. Было очень подло с его стороны так прикалываться. Не сдержавшись, я ударила его кулаком в плечо:
– Ты чего меня тут пугал? Это смешно?
От моего толчка он покачнулся, но голову не поднял. Тогда Якушин подошел к нему поближе, убрал с лица волосы и прикоснулся двумя пальцами ко лбу:
– Все ясно. Пациент готов. За тридцать восемь точно. Температура. Бред и галлюцинации.
Затем он потрогал и мой лоб, а потом насмешливо улыбнулся:
– А вот у тебя с чего, непонятно.
Стащив наконец с Амелина дурацкое пальто, мы уложили его на большую железную кровать, где до этого спал Марков. Тот, правда, долго ворчал, что всего четыре утра и теперь он не уснет. Но кровать уступил.
Амелина то знобило, то бросало в жар. Его щеки пылали, и он либо нес новый бред и пытался встать, либо отключался и на время успокаивался, что одинаково пугало.
– Саша, сделай что-нибудь, – в конце концов попросила я, когда мы в течение получаса с волнением наблюдали за этими припадками. – Ты же врач.
– Спасибо за комплимент, – грустно улыбнулся он, – но без лекарств и дипломированный доктор ничего не может сделать. А таблеток у нас нет. Потому что мы идиоты.
– Вот если бы был коньяк, – подключился Петров, – можно было бы народными средствами полечить. У меня мать с теткой всегда так лечатся.
– Коньяк нужно было пить сразу, как только пришли, чтобы организм прогреть, – сказал Якушин. – А сейчас градус нельзя поднимать. Даже чаем.
– Но вас же там учат оказывать первую помощь и всякому такому?
– Ага, – Якушин повеселел, – а еще колдовству и магии. Ладно, сейчас приду.
Не одеваясь, он выскочил на улицу и почти сразу вернулся с алюминиевым ведром, доверху наполненным снегом, и скомандовал:
– Тоня, лезь к себе и накройся подушкой. Сейчас тут будет проходить операция. Не для слабонервных.
– Но я не слабонервная и могу помочь.
– Это не обсуждается. Петров, иди сюда, заткнешь уши Сёминой. Ты, – он ткнул в Маркова, – мне поможешь. Я буду держать его, а ты снегом натирать. Понял?
– Вроде, – озадаченно протянул Марков, нехотя поднимаясь с дивана, где все еще спал Герасимов. – Только ничего, что у него жар, а мы его снегом?
– Это единственное, что сейчас можно сделать, – Якушин закатал рукава рубашки, как заправский хирург.
– Неужели и в наше время люди умирают от высокой температуры? – недоверчиво спросил Петров, вылезая из-под одеяла.
– Белок в крови сворачивается при сорока двух градусах, и все. Привет. А температура – от того, что организм борется с раздражителями и в этой борьбе никогда не останавливается, – произнося это, Якушин выглядел очень серьезно, совсем по-взрослому. Я так и представила его в белом халате и со стетоскопом на шее.
Петров задумался, я тоже, а Марков строго и по-деловому сказал:
– Тогда давай быстрее натирать, а то снег растает. Ща, только очки сниму.
Я послушно залезла на печь, легла и прикрыла глаза.
– Может, на пол его?
– Давай.
Послышалась возня. Видимо, Амелин сопротивлялся. Ребятам пришлось разбудить Герасимова, чей недовольный и ничего не понимающий голос вскоре присоединился к остальным.
– Держи его за ноги, – приказал Марков. – Как следует держи.
– Пусть Петров держит, – глухо отозвался Герасимов. – Мне одного фингала достаточно.
– Дурак, это не шутки, – закричал на него Якушин. – Держи и все! А то я эту кофту с него никак стащить не могу. Мокрая насквозь.
– Блин, – выругался Герасимов. – Мне неудобно.
– Да сними ты уже свой «Рамштайн» на фиг. Он тебе мал.
Они снова усердно запыхтели, и вдруг Марков как воскликнет:
– Фигасе!
– Мать моя женщина, – вторя ему, медленно проговорил Герасимов. – Больной придурок.
– Никогда такого не видел, – в голосе Якушина тоже слышалось удивление.
– Погодите, что там? О боже! – присоединился к ним Петров.
Я хотела высунуться, но в ту же секунду раздался душераздирающий вопль. Никогда не слышала, чтобы люди так кричали: жалобно и дико, словно изгоняли дьявола. В страхе я моментально забралась под подушку, но и через нее все было слышно.
Амелин то сыпал отборными ругательствами, то трогательно умолял «пожалуйста, не надо», то просто истошно орал.
Проснулась Сёмина, и Петров принялся заговаривать ей зубы, чтобы она не слушала и не смотрела.
Скорее всего экзекуция длилась не дольше пяти минут, но мне это время показалось бесконечно долгим. Амелина было очень жалко. Тем более я чувствовала свою вину, что потащила его через дурацкое поле.
Под конец он, видимо, совсем обессилел или привык и сдался, потому что стало почти тихо, только Сёмина горестно всхлипывала.
Потом я слышала, как его подняли и положили обратно на кровать. Как Герасимов обозвал его сильной скотиной и что с первого взгляда этого не скажешь, а Марков похвалил себя за то, что предусмотрительно снял очки, и Якушина – за то, что «вырубил его».
После последних слов я от возмущения так подскочила, что стукнулась головой о потолок. Натянула джинсы и спустилась вниз:
– Вы что тут устроили?
На полу посреди комнаты растекалась огромная талая лужа с кусочками льда.
– Все нормально, – Марков тоже был весь мокрый. Они все были по уши мокрые. – Чего вылезла?
Амелин лежал под простынкой на кровати, с закрытыми глазами, мертвенно-бледным лицом, мокрыми прядями, спадающими на лоб, и напоминал уснувшего ангела. Слева у него на шее я заметила большое буро-красное пятно от ожога. А на открытой части плеча с той же стороны – белый неровный рубец.
– Мне кажется, вы его насовсем вылечили, – Петров, по-прежнему сидел на постели Сёминой, а та, прижав руки ко рту, с ужасом в глазах смотрела на безжизненное тело.
– Ему насовсем не помешает, – отозвался Герасимов.
– Он так кричал, так кричал, – в глазах у Сёминой стояли слезы.
– Что произошло? – Я повернулась к Якушину.
– Ничего страшного, – твердо сказал он. – Отвечаю, полчаса – и на градус температура точно снизится. Меня в детстве отец всегда так закалял. Это не больно, просто неприятно.
– Ты что, его ударил?
– А чего он меня ударил? – подхватился Марков.
Мило ухмыльнувшись, Якушин развел руками:
– Легкий анестезирующий апперкот. Хочешь, покажу?
И парни тут же весело заржали. После происшедшего они все как-то агрессивно взбудоражились.
– Да вы просто садисты. У человека температура, а вы его пытаете и бьете.
Я подошла и потрогала лоб Амелина. Однако он действительно немного остыл, а дыхание стало более ровным.
– Ты как? – Я перевела взгляд на Сёмину.
Та немного подумала, прислушиваясь к себе, а потом на удивление спокойно сказала:
– Если не считать душевной травмы, замечательно. Выспалась прекрасно. Только очень есть хочется.
