И. П. Сенченко
Советская Россия, Аравия и Персидский залив. Документированные страницы истории
Направление нашей делегации в Мекку, констатировал С. Пастухов, и отрицательная реакция «нашего мусульманства» на созыв Каирского конгресса (13–19 мая 1926 г.) есть свидетельство «дружественного отношения СССР к Ибн Сауду».
«В ближайшие дни, – извещал он К. Хакимова, – мы сообщим туркам о нашем решении послать делегацию в Мекку, и попытаемся склонить турок к тому, чтобы они, со своей стороны, направили подходящую делегацию на конгресс, созываемый Ибн Саудом в Мекке… Мы рассчитываем договориться с турками и выступить с ними в Мекке единым фронтом. Почти полное сходство позиций в отношении халифата дает нам возможность координировать наши действия с турками и тем самым придать нашему выступлению в Мекке еще более серьезный характер».
Турецкий посол в Москве, сообщал С. Пастухов, «обратился к нам с предложением договорится о конкретном плане нашего политического сотрудничества с турками в Аравии». Мы заняты разработкой такого плана и «просим Вас представить по этому вопросу Ваши соображения. Но уже теперь мы используем нашу принципиальную договоренность с турками о необходимости контакта в Аравии». Поскольку у нас нет сведений «через каких именно своих представителей турки ведут работу в Аравии, просим Вас детально информировать нас по этому вопросу».
Признание нами Ибн Са’уда, резюмировал С. Пастухов, «ставит в повестку дня вопрос о заключении с ним договора» (112).
Конгресс открылся 7 июня 1926 г. в 8 часов утра. Обращение к делегатам от имени короля Ибн Са’уда зачитал его первый советник Хафиз Вахба. В нем Ибн Са’уд просил участников конгресса разрешить принять на себя заботы по охране священных для мусульман всего мира мест и по урегулированию вопросов, связанных с паломничеством. Рассказал делегатам и о предпринятых им усилях по созданию самостоятельного государства. Акцентировал внимание на двух моментах: 1) на личности бывшего правителя бывшего Хашимитского Королевства Хусейна ибн ‘Али, «превратившегося в агента некоторых иностранных держав», и 2) на «раздробленности мусульман на секты и мазхабы [богословские школы]», что препятствует сплочению мусульман и подрывает их единство (113).
Среди постановлений конгресса следует отметить следующие:
– о принятии мер по улучшению санитарного состояния Мекки и Медины;
– об обращении к мусульманам с призывом о пожертвованиях на постройку железной дороги между Джиддой и Меккой;
– об обращении от имени всех мусульман к правительствам Англии и Франции, правящим в ряде земель на Арабском Востоке «на основании мандата Лиги Наций», с требованием о передаче Хиджазской железной дороги, «построенной в свое время на пожертвования мусульман всего мира», в распоряжение правительства Хиджаза и Исполкома Конгресса;
– о выступлении с требованием о возвращении Королевству Хиджаз местностей Акаба и Маан, «всегда входивших в его состав» и «насильственно присоединенных англичанами к Трансиордании»;
5) об установлении полной равноправности мусульман всех толков в том, что касается отправления религиозных обрядов в Священных местах ислама;
6) об информировании мусульман во всем мире, что в Хиджазе царят спокойствие и порядок (114).
Проведением в Мекке конгресса мусульман Ибн Са’уду удалось не только помешать планам англичан по избранию халифом египетского короля Фуада, но и укрепить собственный авторитет в арабо-исламском мире, громко заявить о себе на международном уровне. Он был признан Мекканским конгрессом Хранителем Святых мест (под гарантию обеспечения их сохранности и свободного доступа к ним паломников) и провозглашен Хранителем двух мусульманских святынь – двух Священных мечетей в Мекке и Мадине (Медине). Тем самым Ибн Са’уд наглядно продемонстрировал всему мировому сообществу, кто является правителем Хиджаза и с кем впредь надлежит иметь дело, связывать свои политические и торгово-коммерческие планы. Мекканский конгресс стал важным шагом на пути к международной лигимитизации созданного им нового государства. Всего в конгрессе приняли участие 60 представителей, в том числе 34 – из арабских стран.
Есть все основания утверждать, что значимый вклад в успешное проведение Мекканского конгресса, с точки зрения упрочения авторитета Ибн Са’уда на Арабском Востоке и в мусульманском мире в целом, внесла делегация Центрального Духовного Управления мусульман СССР во главе с Ризааддином Фахретдиновым (был избран одним из двух заместителей председателя конгресса; члены нашей делегации состояли во всех трех, сформированных на конгрессе, комиссиях). «Закончившийся Мекканский конгресс, – писал Георгий Васильевич Чичерин в письме от 16.10.1926 г. советскому полпреду в Турции Якову Захаровичу Сурицу (1882–1952), – в котором участвовала и играла довольно крупную роль делегация ЦДУМ, дал определенно положительные результаты. – привел к дальнейшему упрочению наших отношений с Ибн Саудом» (115).
По возвращении в Советский Союз, как явствует из телеграммы Отдела печати НКИД, отправленной К. Хакимову, председатель ЦДУМ Р. Фахретдинов заявил на созванной им пресс-конференции, что в Хиджазе царят мир и тишина. «Паломникам оказывается всяческое содействие», и что Ибн Са’уду «ложно приписывают» якобы инициированные им «разрушения надгробных памятников». Напротив, именно Ибн Са’уд навел в Хиджазе порядок. А сам он «.производит впечатление человека, проникнутого высокими гуманными идеалами». Делегация мусульман из Советского союза «благодарит правительство Хиджаза за оказанный ей теплый прием» (116).
Рассказал муфтий Р. Фахретдинов и о том, с какими трудностями столкнулась делегация мусульман из Советского Союза в
Египте, во время ее пути в Мекку. Несмотря на то, отмечал он, что английское консульство в Москве выдало членам нашей делегации транзитную визу для проезда в Хиджаз через Египет, проезд этот «был обставлен многоми трудностями». Так, при заходе парохода в Порт-Саид, советскую делегацию, прибывшую на нем из Константинополя, «доставили в полицейское управление». И в ожидании тамошнего начальника, англичанина, продержали до вечера. Когда же он появился, то «часть делегатов» распорядился арестовать. На следующий день советская делегация «под охраной солдат» во главе с тем же английским офицером проследовала в Суэц, где ей также пришлось провести «сутки под арестом».
При возвращении из Мекки происходило то же самое. «Путь из Суэца в Александрию делегация проделала под усиленной охраной». В Александрии ее передали в руки жандармов «с автомобилем, покрытом железной решеткой» и «доставили в полицейское управление». Там она пробыла «под арестом пять дней», в полной изоляции от внешнего мира. «Даже солдатам, караулившим ее, запрещено было вступать с ней в разговоры». Вот как, резюмировал Р. Фахретдинов, обошлись с делегацией мусульман из Советского Союза в Египте, в стране, «находящейся под английской властью», и в тамошних полицейских участках, «во главе которых стоят англичане». Сами же египтяне, и вельможи, и простые люди, с которыми довелось повстречаться и побеседовать во время пути, «выказывали нам всяческое уважение» и говорили, что поведение англичан в отношении нашей делегации «считают постыдным» (117).
Идея участия в Мекканском конгрессе мусульман из СССР исходила, кстати, от советского внешнеполитического ведомства, и жестко отстаивалась, как свидетельствуют документы, перед ОГПУ и Политбюро ВКП (б) лично Г. Чичериным. В записке в Политбюро ВКП(б) от 13 февраля 1926 г. нарком писал: «В прошлом году вследствие военных действий в Аравии паломничество к мусульманским Святым местам не состоялось. В этом году во всех мусульманских странах проявляется с тем большей силой тяга к паломничеству. Хадж 1926 г. сыграет крупную политическую роль, и его уже готовятся использовать, с одной стороны, англичане, а с другой стороны, антианглийские мусульманские движения.» Прогноз наркома полностью подтвердился. Конгресс, созванный Ибн Са’удом во время хаджжа, решительно поддержал Ибн Са’уда как нового главу Хиджаза.
Небезынтересным представляется упомянуть и о произошедшем во время Мекканского конгресса инциденте, связанном с прибытием в Мекку из Египта Священного паланкина (махмаля) с покрывалом (кисвой) для Ка’абы. Караван, перевозивший этот паланкин, столкнулся неподалеку от Мекки с группой паломников-ихванов, направлявшихся в паломнических одеждах (ихрамах) в Мекку для совершения обрядов хаджжа. Услыхав музыку в исполнении египетских музыкантов, сопровождавших караван с махмалем, ихваны сочли это проявлением язычества, и попытались, было, остановить караван и не пропустить его в Мекку. Произошла стычка. Командир отряда охраны каравана приказал открыть огонь по нападавшим. Погибло 25 ихванов. И только вмешательство находившегося неподалеку Ибн Са’уда, как рассказывает об этом инциденте русский историк А. М. Васильев, пославшего своих сыновей, Файсала и Са’уда, чтобы «сдержать разъяренных ихванов», не допустило дальнейшего кровопролития. Египетского офицера арестовали, а махмаль, испачканный к тому же кровью ихванов, ревнителей «чистого ислама», в Мекку не пропустили. Принять более суровые меры в отношении офицера-египтянина Ибн Са’уд тогда воздержался. Впоследствии выступившие против Ибн Са’уда шейхи-предводители ихванов, Файсал ал-Давиш и Султан ибн Биджад, не раз заявляли, что «начало их конфликту с королем положил именно этот инцидент, когда Ибн Са’уд не только не позволил им уничтожить махмаль, но и защитил языческое, в их понимании, сооружение» (118).
Оценивая роль и место Ибн Са’уда в исламском мире (в свете итогов Мекканского конгресса) и прочерчивая на основании этих оценок тактику советской дипломатии в Аравии, Г. Чичерин в качестве главного вектора советской внешней политики на Аравийском полуострове определял дружбу с Ибн Са’удом.
Нельзя преувеличивать зависимость ‘Абд ал-‘Азиза от англичан, отмечал Г. В. Чичерин в письме полпреду в Турции Я. З. Сурицу (16 октября 1926 г.), и недооценивать тот факт, что ‘Абд ал-‘Азиз «стремится освободиться от английской опеки», равно как и то, что «дальнейшее его усиление противоречит английским интересам» (119). «Учитывая всю гамму фактов довольно непростой ситуации в Аравии, а также задачи собственной политики в восточных делах, – подчеркивал наркоминдел, – главными составляющими нашей позиции в хиджазском вопросе выступают на сегодняшний день следующие: 1) Основой нашей политики является поддержка национально-освободительного движения. Ибн Сауд создал национальное государство, которое стремится освободиться в максимальной степени от английского влияния. Эти стремления Ибн Сауда мы должны поддерживать. 2) Ибн Сауд господствует над территорией, где находятся Священные места мусульман, и пытается использовать это обстоятельство для получения помощи от мусульманского мира. Поскольку эта помощь может усилить эмансипацию Сауда от влияния империалистических держав, мы не должны возражать против подобной политики Сауда» (120).
К. Хакимов в своих донесениях после Мекканского конгресса обращал внимание НКИД на очень осторожную и осмотрительную реакцию Ибн Са’уда на обращения к нему за помощью лидеров национально-освободительных движений в странах вне Аравийского полуострова. Так, в депеше С. Пастухову от 06.08.1926 г. К. Хакимов писал: «…Участие Ибн Сауда в освободительном движении. в Сирии или Палестине едва ли возможно. Сирийские повстанцы с самого начала своего движения предприняли шаги к тому, чтобы связаться с Ибн Саудом в целях получения той или иной поддержки, послав двух своих представителей в Мекку. В начале этого года (1926) к нему приезжал видный деятель повстанцев, некто Шукри-бей, с задачей добиться согласия Ибн Сауда на использование северных племен Неджда. Ибн Сауд на это не пошел» (121).
«Политика Сауда, – говорится в инструкции НКИД от 31 октября 1926 г. К. Хакимову, – проходит в настоящее время под знаком интенсивного закрепления и расширения его международных связей» (122). «После удачной попытки – путем созыва Мекканского конгресса – наладить отношения с мусульманскими странами и обеспечить поддержку с помощью последних своим усилиям в деле закрепления независимости Хиджаза», Ибн Са’уд «делает акцент на двух моментах». С одной стороны, «продолжает интенсивную восточную политику», а с другой – начинает активно выходить на международную арену. «Главное внимание, обращает при этом на урегулирование отношений с западными державами». Под таким углом зрения и следует, по-видимому, подходить к оценке мотивов поездки его сына Файсала по странам Европы, рассматривать ее в качестве яркой демонстрации главного содержания «нового этапа в политике» Ибн Са’уда. «Наметив для посещения Фейсалом столицы государств, его признавших и в то же время находящихся между собой в антагонистических отношениях (Англия, Франция, СССР), Ибн Сауд тем самым вступил на путь правильной для каждого слабого восточного государства политики использования международных противоречий в собственных интересах». В данном конкретном случае, – чтобы «поднять свое международное значение и создать для себя максимально выгодные условия при переговорах об урегулировании спорных или просто назревших вопросов между Хиджазом и отдельными странами Европы».
Направляя Файсала во Францию и в СССР, Ибн Сау’д «стремится, по-видимому, также к тому, чтобы подчеркнуть в глазах всех стран и мусульман всего мира независимость своей политики в отношении Англии» (123). С учетом сказанного, подчеркивается в инструкции НКИД Кариму Хакимову, «наряду с линией на выдерживание нами в Аравии джентельменских, насколько это можно, отношений с Англией, надлежит искать возможности для сближения и даже координации действий с Францией, а также с Италией и США».
«Мы очень мало знаем о политике Франции по отношению к аравийским делам, – говорится в инструкции НКИД К. Хакимову; – между тем это имеет для нас весьма серьезное значение. Повсеместно наблюдаются глубокие антагонизмы между Францией и Англией, хотя антагонизмы эти нередко прикрываются. видимостью якобы тесной дружбы. Оба соперника предпочитают идти вместе ценой взаимных уступок, чем идти на колоссальные опасности и жертвы разрыва. Как отражается эта общая их схема в аравийских делах, нам было бы весьма желательно знать., чтобы выяснить., нет ли возможности для нас до некоторой степени координировать здесь действия с Францией» (124). Хотя в настоящее время «Франция, судя по всему, и не может быть для Сауда серьезной опорой в его противостоянии английскому давлению, положение может измениться и подтолкнуть Париж к более решительному, чем в данное время, отстаиванию французских интересов на Востоке в противовес английским. У нас нет намерений ставить палки в колеса между Саудом и Францией. Напротив, в таком сближении мы, скорее, заинтересованы» (125).
Советская дипломатия, как свидетельствуют приведенные выше архивные документы, содействовала, в меру имевшихся тогда у Москвы возможностей, прорыву в отношениях ‘Абд ал-‘Азиза ибн Са’уда с США и Францией.
Следует сказать, что, несмотря на согласованные между Москвой и правительством Ибн Са’уда сроки визита принца Файсала в СССР (в рамках его поездки по странам Европы, признавшим Ибн Са’уда), он тогда Советский Союз так и не посетил. Находясь в Париже, заболел и прервал дипломатическое турне (октябрь-ноябрь 1926 г.). «Из Парижа получено сообщение, – информировал К. Хакимова наркоминдел Г. Чичерин (31 октября 1926 г.), – что Фейсал по состоянию здоровья откладывает посещение СССР и Турции до лета. Мы надеемся, что это не является показателем изменения Саудом своей политики в результате обработки Фейсала в Лондоне» (126). Официальный визит принца Файсала в СССР, о чем мы еще обстоятельно расскажем в этой книге, состоялся в мае 1932 г.
Серьезное внимание во внешней политике в тот период времени Ибн Са’уд уделял выстраиванию отношений с крупными странами Арабского Востока, находившимися в зависимости от Англии, и в первую очередь с Египтом и Ираком, а также с Трансиорданией. Тогда же, в 1926 г., активизировалась и деятельность Ибн Са’уда на «южноаравийском направлении». Линия «сдержанного поведения», которой он придерживался до этого в отношениях с южноаравийцами, определялась характером его взаимоотношений с Англией и, в конечном счете, его в ней заинтересованностью, равно как и необходимостью решения задач по расширению и укреплению основ своей власти в Северной и Центральной Аравии, и прежде всего в Хиджазе. Стремясь заручиться поддержкой в своем «прорыве на юг» со стороны влиятельного в тех землях союза племен гафиритов, ‘Абд ал-‘Азиз направил в шейхства Аш-Шамал (Договорного Омана), конкретно в Шарджу, ‘Аджман, Умм-эль-Кайвайн и Ра’с-эль-Хайму, группу преподавателей и авторитетных мусульманских судей (кадий) – для работы в тамошних школах и органах власти. С их помощью он проводил политику укрепления среди южноаравийских племен симпатий по отношению к нему, новому повелителю Северной и Центральной Аравии. Активно задействовал в этих целях и издававшиеся в Каире популярные среди образованной и состоятельной части населения Прибрежной Аравии исламские журналы – «Эль-Манар» и «Эль-Фас».
Основная задача советской дипломатии в Хиджазе после Мекканского конгресса заключалась в том, как отмечал в Г. Чичерин в письме К. Хакимову (октябрь 1926 г.), чтобы ««всемерно содействовать упрочению позиций Сауда». «Что касается сформулированных Вами… пунктов практических задач по укреплению Сауда (способствовать дружбе между Саудом и Яхьей…, толкать его на мирную политику в отношении всех соседних стран., поддерживать Сауда через наше мусульманство), то не следует ли несколько дополнить их. Мы должны: 1) удерживать Сауда от вступления в Лигу и 2) в очень осторожной форме и исключительно под политическим углом советовать ему занять менее непримиримую и менее догматическую политику в вопросе о религиозных разногласиях между ваххабитами и мусульманством других толков. Такие мероприятия Сауда, как принуждение шиитов Эль-Хасы молиться под руководством ваххабитских имамов (если верить сообщению «Мончестер Гардиен») могут значительно затруднить примирение шиитских стран с Саудом» (127).
Позиция Советской России в отношении Ибн Са’уда, как видно из приведенных выше архивных материалов, была в целом корректной. Более того, – сориентированной на укрепление его авторитета и престижа в мусульманском мире. Акцент Г. Чичерина в рекомендациях К. Хакимову на оказание поддержки ‘Абд ал-‘Азизу «через наше мусульманство» далеко не случаен. «Теологическая резкость ваххабитов», писал Г. Чичерин, их предельно негативное отношение к другим школам и течениям в исламе, трансформировавшееся на практике в грубое притеснение последних, – все это вызывало резко негативную реакцию в исламском мире. И, как следствие, сужало возможности Ибн Са’уда для политического маневрирования в отношениях с Англией и состоявшими под ее протекторатом арабскими странами.
Так, Всеиндийская мусульманская конференция, открывшаяся 25 сентябре 1926 г. в Лакхнау и собравшая представителей почти всех мусульманских организаций Индии, в своих резолюциях по Хиджазу решительно осудила «проявление ваххабитами нетерпимости к остальным толкам». Более того, – заявила, что «индийские мусульмане не признают Сауда королем Хиджаза и требуют восстановления независимого правительства Хиджаза». В одной из резолюций конференции содержался даже призыв к мусульманам Индии воздержаться от совершения хаджжа до тех пор, «пока в Хиджазе не будет обеспечена свобода исполнения религиозных обрядов для всех мусульман». Решено было также «послать делегацию в другие мусульманские страны – для пропаганды против Са’уда и выяснения мер, которые можно было бы предпринять, чтобы на него воздействовать» (128).
В аналитических документах НКИД того времени делался вывод о том, что «содействие достижению компромисса между Саудом и мусульманами Индии больше отвечает интересам СССР, чем перспектива концентрации антисаудовских тенденций в исламском мире вокруг Каира». Иными словами, отчетливо прослеживалась линия советской дипломатии на оказание всемерной помощи Ибн Са’уду в «преодолении вставших перед ним серьезных трудностей религиозного характера». Ярким подтверждением тому – практические действия советской дипломатии по сужению рамок антивах-хабитской кампании в Персии (1926 г.). «К настоящему времени, – отмечал Г. Чичерин в одном из писем К. Хакимову, – нам удалось добиться в Персии некоторого перелома в антиваххабитской кампании, притупить антиваххабитские настроения среди шиитского населения Персии». Способствовала этому, как свидетельствуют документы АВП РФ, и в немалой степени, «заинтересованность Реза-шаха в ослаблении клерикалов, пытавшихся нажить себе на акциях ваххабитов политический капитал» и усилить, таким образом, свои позиции во внутренней политике Персии (129).
Отношения Москвы с Ибн Са’удом, в землях которого, по выражению Г. Чичерина, размещалась тогда «главная наша база» в арабском мире, находились в фокусе внимания НКИД. При принятиии шагов по налаживанию связей с другими странами в Аравии советское внешнеполитическое ведомство непременно интересовалось у К. Хакимова тем, какова могла бы быть реакция на такие шаги со стороны Ибн Са’уда. «Не отразится ли на наших отношениях с Саудом посылка в Йемен делегата из Вашей миссии для установления связи с Яхьей [имамом Йахйей], – интересовался Г. Чичерин в письме К. Хакимову от 31 октября 1926 года. – Нужно ли будет этот вопрос предварительно согласовывать с Саудом?!» (130).
Г. Чичерин, как явствует из его переписки с К. Хакимовым, проявлял повышенную заинтересованность в регулярном и, насколько можно, полном освещении советской дипломатической миссией в Джидде «динамики связей» Ибн Са’уда с имамом Йахйей, правителем Йемена, решительно выступавшим за объединение земель Йемена и высвобождение их южной части из-под протектората Англии. «Ваши доклады, – писал нарком К. Хакимову, – не уделяют достаточного внимания взаимоотношениям между Саудом и имамом Яхьей [Йахйей]». Вместе с тем, подчеркивал Г. Чичерин, разработка этого вопроса могла бы дать нам «более ясное представление о действительном соотношении сил на Аравийском полуострове». С точки зрения «нашей основной линии в арабских делах, мы, несомненно, заинтересованы в сближении двух сильнейших государств Аравии» – уделов Ибн Са’уда и имама Йахйи (Москва признала независимость Йемена в 1926 г.). Учитывая натянутость в отношениях короля ‘Абд ал-‘Азиза с имамом Йахйей и в то же время необходимость налаживания Москвой связей с Йеменом, наркоминдел инструктировал К. Хакимова «действовать предельно осмотрительно».
Обрашает на себя внимание и такой штрих «аравийских инструкций» Г. Чичерина, как настраивание К. Хакимова исключительно на мирный или, как он выражается, «дипломатический лад» не только в отношениях с англичанами, но и с дипломатическим корпусом в целом, особенно в свете имевших тогда место споров о дуайене дипкорпуса. «В вопросе о Вашем праве быть старшиной дипкорпуса, – уведомлял нарком К. Хакимова, – мы полагаем, что поскольку не имеется никаких оснований заранее от этого права отказываться, Вам следует настаивать на признании Вас старшиной. Однако в том случае, если будет видно, что это может обернуться дипломатическими передрягами внутри дипкорпуса, привести к возможности острого конфликта с англичанами, – известите нас телеграфно, и мы дадим соответствующие инструкции. Отстаивая свои права в данном вопросе, Вам следует, вместе с тем, помнить о нежелательности какого-либо столкновения с другими консулами на этой почве» (131).
С учетом всего сказанного выше есть основания утверждать, что когда «арабскими делами» занимался непосредственно Г. Чичерин, то вопросам деятельности советской дипломатии в Аравии НКИД уделял самое пристальное внимание. Наркоминдел считал, что Хиджаз и Неджд имели в то время для СССР чрезвычайно важное значение, и прежде всего как «базы» для расширения связей Москвы не только с другими землями Аравийского полуострова, но также с Сирией, Палестиной и Месопотамией. В конце 1926 г. вопросы отношений СССР с арабскими странами перешли в ведение заместителя наркоминдела Л. Н. Карахана. Дипломаты, работавшие с Г. В. Чичериным, не раз отмечали, что состоянием и ходом развития отношений СССР с Ибн Сау’дом он и тогда продолжал живо интересоваться; выступал активным сторонником скорейшего заключения с ним договора о дружбе.
Встав во главе нового государства, Ибн Са’уд деятельно занялся созданием единого хозяйственного организма (путем интеграции хозяйственной деятельности различных районов) и эффективного аппарата управления. По отзывам советских дипломатов, государство Ибн Са’уда на начальной его стадии представляло собой «государство-конгломерат», объединившее две разнородные, с различными центрами экономического тяготения и слабо скрепленные между собой области – Неджд и Хиджаз (132). И только опираясь на ваххабитскую идеологию, Ибн Са’уд смог преодолеть существовавшую разобщенность между Недждом и Хиджазом и реализовать задачу по строительству централизованного государства.
Большое внимание, как следует из обзоров прессы, регулярно поступавших в НКИД СССР из советской дипмисси в Джидде, Ибн Са’уд уделял вопросом наведения «тишины и порядка» в объединенных им землях в Северной Аравии. «Король, – говорится в статье, опубликованной в газете “Умм-эль-Кура” за 19.11.1926 г., – собрав вождей всех племен Хиджаза определил границы территорий племен с возложением на шейхов племен ответственности за обеспечение безопасности и спокойствия на их территориях.
Король обязал шейхов: 1) своевременно платить налоги; 2) отправляться на войну по первому приказу; 3) охранять всех путешественников и Хаджиев, проходящих через их территории. Уведомил он их и о том, что право откупа [от участия в войнах] отменяется» (133).
Из донесений советских дипломатов видно, что, поставив под свою власть Неджд и Хиджаз, Ибн Са’уд наладил между ними прерванное во время войны торговое сообщение и восстановил функционирование торговых путей между бассейнами Персидского залива и Красного моря. Существенно снизил таможенные пошлины. «Железной рукой» пресек разбои на дорогах. И концу 1926 г. добился заметного оживления торговли в крае.
В «Основных положениях Хиджазского королевства» (31.08.1926) указывалось, что управление им осуществляется королем ‘Абд ал-‘Азизом I ‘Абд ар-Рахманом ал-Файсалом Аль Са’удом (134).
Осенью 1926 г., как телеграфировал К. Хакимов (06.10.1926), Ибн Са’уд издал «Положение (декрет) о хиджазском подданстве». В нем говорилось: «Считается хиджазцем всякий житель Хиджаза, коренной или постоянно проживающий, состоявший в оттоманском подданстве до Мировой войны. Считается хиджазцем всякий проживающий в Хиджазе ко дню издания этого декрета, если он не имеет документов, официально удостоверяющих его принадлежность к другому подданству или гражданству» (135).
Надо сказать, что вторая половина 1920-х годов в заложенном Ибн Са’удом государстве была отмечена не только успехами по «институализации властных структур», но и мятежами ихванов (136). Они являлись военно-политической опорой Ибн Са’уда в его схватке с Хашимитами, и сыграли важную роль в объединительном процессе Неджда и Хиджаза. Действия Ибн Са’уда по централизации власти, запрет, введенный на грабежи торговых караванов и набеги на приграничные соседние территории, равно как и привнесенные им новшества (телефон, радио, телеграф и авто – для быстрого передвижения по землям его государства и оперативного управления ими) вызвали раздражение среди ихванов. Выразителем их недовольства стал шейх Файсал ал-Давиш, верховный вождь племени бану мутайр, ближайший долгое время соратник Ибн Са’уда, человек, положивший к его ногам Медину. Обвинив Ибн Са’уда в проанглийских настроениях и даже в намерениях продать земли в «колыбели ислама» неверным и коварным инглизам, запросившим у него разрешение на постройку взлетно-посадочной полосы для своих самолетов, выполнявших рейсы в Индию, равно как и в чуждых ихванизму нововведениях, шейх Файсал затеял смуту (1926 г.). Подвиг на нее шейха Султана ибн Хумайда ибн Биджада, верховного вождя племени бану ‘утайба, и шейха Зайдана ибн Хислайна, верховного вождя племени ал-‘аджман. Шейхи этих влиятельных среди ихванов племен подвергли Ибн Са’уда жесткой критике за терпимость к «неверным» и попустительсто в том, что касалось соблюдения его подданными канонов ислама в их первоначальном, «чистом виде». Собравшись на встречу, они поклялись на Коране оказывать друг другу помощь, если на кого-нибудь из них Ибн Са’уд «пойдет войной» (137). Сложившаяся «мятежная тройка» направила Ибн Са’уду петицию со словами недопустимости покушения на идеалы ихванизма и с выражением недовольства «новыми таможенными установлениями» (138). В петиции подчеркивалось, что от запрета на газу (набеги) страдают многие неджские племена. Это, во-первых. Во-вторых, что инглизам в Неджде, по их разумению, «дозволено непозволительно многое».
Пламя мятежа, поднятого ихванами, опалило не только земли Неджда и Хиджаза, но и обожгло территории соседних с ними уделов.
Интересный факт: среди советников Ибн Са’уда, к мнению которых он прислушивался, хронисты называют принцессу Нуру, сестру основателя Королевства Саудовская Аравия. Рассказывают, что Ибн Са’уд высоко ценил ее ум. Так вот, матерью ее была шейхиня Вадха, член семейства верховного шейха столь досаждавшего Ибн Са’уду мятежного племени ал-‘аджман.
В ответе на поданную ему петицию Ибн Са’уд писал, что до ее получения он и слыхом не слыхивал ни об одном высказывании, ни одного из улемов, насчет непозволительности для мусульманина пользоваться телефоном, телеграфом и автомобилем. Однако ихваны, несмотря на это, уже не единожды покушались на собственность центральных властей: обрывали телефонную линию, обеспечивавшую оперативную связь с губернаторами ряда областей, и разбивали автомобили.
Ихваны, неудовлетворенные ответом Ибн Са’уда, возобновили набеги (газу) на территории Ирака и Трансиордании. Цель их состояла в том, чтобы продемонстрировать Ибн Са’уду несогласие с теми договорами, что он заключил с соседями при участии Англии. В Ираке набегам ихванов подвергались поселения и становища племен ал-заййад, ал-йаджиб и бану салама. Джон Бэготт Глабб (1897–1986), служивший в то время офицером на военно-сторожевом посту на иракской границе, вспоминал впоследствии, что земли вдоль границы от Басры до Неджда подвергались едва ли не еженедельным набегам ихванов. Жертвами их стали сотни мирных жителей. Население лишилось тысяч голов овец и другого домашнего скота, захваченного и уведенного в Неджд. Набеги эти, по его словам, были, поистине, опустошительными.
