И. Е. Забелин
Домашняя жизнь русских царей
Об авторе этой книги
Иван Егорович Забелин (1820—1908), выдающийся русский историк и археолог, член-корреспондент (1884), почетный член (1907) Петербургской Академии наук, родился в Твери, в семье бедного чиновника. Его отец, Егор Степанович, служил в должности писца в городской Казенной палате и имел чин коллежского регистратора – самый младший гражданский чин 14-го класса.
Вскоре отец И. Е. Забелина получил должность в Московском губернском правлении, и семья Забелиных перебралась в Москву. Казалось, все складывалось как нельзя лучше, однако отец будущего ученого неожиданно умер, когда Ивану едва исполнилось семь лет; с этих пор в их доме надолго поселилась нужда. Поэтому и образование он смог получить только в Преображенском сиротском училище (1832– 1837), где царили «старозаветные, спартанские, суровые и жестокие» методы воспитания. Впрочем, он был любознательным юношей и даже казенная атмосфера сиротского училища не помешала ему увлечься чтением и познакомиться со многими книгами, сыгравшими немаловажную роль в его дальнейшей судьбе.
После окончания училища в 1837 г. Забелин, не имея возможности, из-за своего материального положения, продолжить образование, поступил на службу в Оружейную палату Московского Кремля канцелярским служителем второго разряда. В то время Оружейная палата была не только музеем – в ней находился также богатый архив исторических документов. Иван Забелин не был историком по образованию, однако изучение документов о старинном быте Московской Руси увлекло его, и он всерьез занялся историческими исследованиями.
В 1840 г. он написал свою первую статью – о путешествиях царской семьи в XVII в. на богомолье в Троице-Сергиев монастырь,– которая была напечатана в приложениях к «Московским ведомостям» только в 1842 г. За ней последовали другие труды – к концу 40-х гг. Забелин имел уже около 40 научных работ и был принят как равный в кругу московских историков-профессионалов. Однако читать лекции, например в Московский университет, его так и не пригласили, поскольку у ученого-практика отсутствовало университетское образование. Впоследствии Киевский университет присвоил Забелину профессорское звание по совокупности его научных трудов; только в 80-е годы он стал почетным доктором Московского и Петербургского университетов.
Работая в Оружейной палате, Забелин собирал и обрабатывал материалы по истории царского быта, а затем публиковал их в журнале «Отечественные записки» (1851—1857). В 1862 г. эти статьи вышли отдельным изданием под заглавием «Домашний быт русских царей в XVI и XVII вв.»; в 1869 г. увидел свет 2-й том – «Домашний быт русских цариц в XVI и XVII вв.».
Жизнь Московского дворца была прослежена в этих книгах во всей ее повседневной конкретности, с детальным описанием церемониалов и обрядности. Обстоятельное исследование обряда жизни царя и царицы переплетается с важными для отечественной исторической науки обобщениями о значении Москвы как вотчинного города, о роли государева дворца, о положении женщины в древней России (глава об этом вопросе издана отдельно в «Дешевой библиотеке» Суворина), о влиянии византийской культуры, о родовой общине.
Продолжением главы I «Домашнего быта русских царей» стала интереснейшая работа «Большой боярин в своем вотчинном хозяйстве», опубликованная в журнале «Вестник Европы» в начале 1871 г.
В 1848 г. Забелин получил место помощника архивариуса в дворцовой конторе, а еще через восемь лет стал архивариусом. В 1859 г. он перешел в Императорскую археологическую комиссию, где ему были поручены раскопки скифских курганов в Екатеринославской губернии и на Таманском полуострове, близ Керчи, в ходе которых было сделано множество ценных находок. Результаты этих раскопок Забелин описал в работе «Древности Геродотовой Скифии» (1872) ив отчетах Археологической комиссии.
В 1879 г. Забелин был избран председателем Общества истории и древности и затем товарищем (заместителем) председателя Исторического музея. С 1872 г. он входил в комиссию по постройке здания Исторического музея в Москве, а с 1883 г. и до конца жизни он был бессменным товарищем председателя музея. Поскольку председателем был московский губернатор, великий князь Сергей Александрович, Забелин стал фактическим руководителем музея, заботливо следившим за пополнением его фондов.
Забелин и сам всю жизнь занимался коллекционированием. В его обширное собрание входили рукописи, карты, иконы, эстампы, нумизматика. После смерти ученого вся его коллекция, в соответствии с завещанием, была передана в Исторический музей.
Исследования Забелина были посвящены в основном эпохе Киевской Руси и Московскому периоду русской истории. Глубокое знакомство со стариной и любовь к ней нашли отражение в языке сочинений Забелина, выразительном, оригинальном, необыкновенно красочном и богатом. Во всех его работах также отчетливо заметна характерная для этого незаурядного ученого-самоучки вера в самобытные творческие силы русского народа и любовь к нему, «крепкому и здоровому нравственно народу-сироте, народу-кормильцу». Или, если вспомнить его собственные слова: «Нельзя делить Русь на столетия механически, Русь есть живое, образное пространство».
Вадим Татаринов
Том I
Глава I
Государев двор, или дворец. Общий обзор
Вступление.– Общее понятие о княжеском дворе в Древней Руси.– Двор первых московских князей.– Общий обзор древних хоромных построек в Великой Руси.– Способы построек, или плотницкое дело.– Состав деревянного государева дворца.– Каменный дворец, воздвигнутый в конце XV века.– Его расположение в начале XVI века.– История дворца при Иване Васильевиче Грозном и его преемниках.– Дворцовые здания в Смутное время.– Обновление дворца и новые постройки при Михаиле Федоровиче.– Новые украшения дворца при Алексее Михайловиче.– Расширение и украшение дворца при Федоре Алексеевиче и в правление царевны Софьи.– Расположение дворца и его состав в конце XVII ст.– Запустение и постепенное разрушение дворцовых зданий в XVIII ст.
Старый русский домашний быт и особенно быт русского великого государя со всеми своими уставами, положениями, формами, распорядком наиболее полно сложился к концу XVII ст. Это была эпоха последних дней нашей домашней и общественной старины, когда все, чем была сильна и богата эта старина, высказалось и оформилось в таких образах и формах, с которыми по тому же пути дальше было идти невозможно. Москва, самая жизнеспособная в Старой Руси, в эту замечательную и любопытную эпоху отживала свой век при полном господстве исторического начала, которое ею было выработано и водворение которого в жизнь стоило стольких жертв и такой долгой и упорной борьбы. Политическое единство Русской земли, к которому неизбежно вели московские стремления и предания, являлось уже неоспоримым и несомненным делом и в умах самого народа, и для всех соседей, когда-либо протягивавших руку к нашим землям. Представитель этого единства, московский великий государь, самодержец всея Руси, стал в отношении к земству1 на недосягаемую высоту, о которой едва ли помышляли наши далекие предки.
Похороны древнеславянского князя. С фрески Г. Семирадского
Ничего соответствующего этому «пресветлому царскому величеству» в древней нашей жизни мы не видим. Правда, идея царя была хорошо знакома нам еще с первых веков нашей истории, особенно когда деятельны были наши связи с Византией. Царь греческий представлялся для нас типом самодержавной, ничем не ограниченной власти, типом высокого и великого сана, к которому доступ сопровождался изумительной для простых глаз торжественностью и обстановкой несказанного блеска и великолепия. Обо всем этом мы получили достаточное понятие еще со времени варяжских походов на Царьград2. Понятие это не угасало и в последующие века, особенно распространяемое духовенством, греческим и русским, в связи с их частыми отношениями с Царьградом Книжные люди тех веков, обыкновенно тоже церковники, изредка приписывали этот титул и русским князьям из желания наиболее возвысить их сан и значение, по крайней мере в собственных глазах, из желания сказать нечто верноподданническое в похвалу доброму князю.
Позднее тем же титулом мы стали величать царя Ордынского, потому что как же иначе, т. е. понятнее для всех, могли мы обозначить характер ханской власти и характер его господства над нашей землей. Новое явление мы назвали соответственным ему именем, которое как представление давно уже существовало в умах, с давнего времени соединяясь с довольно определенным и знакомым всем понятием. У себя дома, среди своих князей, мы не находили ничего соответствующего этому имени. И если иногда называли их так, то, как мы упомянули, единственно из особой угодливости и подобострастия, которыми большей частью руководилась в своих похвальных словах наша старинная книжность. Тип великого князя Древней Руси не был очерчен резко и определенно. Он терялся среди собственно княжеского рода, дружинников и вечевых городов, пользовавшихся почти равной самостоятельностью голоса, власти и действий. Черты этого типа пропадают в общем строе земли. Он не вдруг приобретает даже имя великого и просто именуется «князем» с прибавлением изредка титула «господин», что показывало только вообще властное его значение. Книжники, вспоминая апостольское писание, присваивают ему иногда значение «божьего слуги», который «не напрасно меч носит, но в месть злодеям, в похвалу же добродеям». Именуют его «главою земли»; но это были представления отвлеченные, собственно книжные; в действительной жизни им мало внимали.
С именем князя повседневные понятия времени соединяли только значение главного судьи и воеводы, хранителя правды и первого воина земли. Когда правда нарушалась поступками князя, он терял доверие, лишался княжества, а иногда и самой жизни. Вообще он был «стражем Русской земли» от врагов внутренних, домашних, и от врагов иноплеменных. За то земля его кормила, и он сам не простирал своих видов дальше права на это кормление. Кормление вместе с тем условливало общее владение землею в княжеском роду и, следовательно, личную зависимость князя, хотя бы и великого, не только от родичей, но даже и от дружинников, потому что и те были участниками кормления и общинного владения землею, участниками в оберегании правды и в защите земли от врагов. Понятно, почему великий князь и для земства становился не более чем наместником, не главой земли, а главой таких же наместников, вождем дружины; понятно, почему и отношения его к земству были так непосредственны и просты. В те простодушные века очень часто слышались на вечевых сходах оживленные речи и споры, в которых люди веча и князь высказывают какие-то братские, совершенно равные отношения. Не станем говорить о том, насколько в этих оживленных беседах обнаруживается сознательно выработанные определения жизни. Может быть, здесь в большей мере высказывается лишь простодушное и прямодушное наивное детство общественного развития, каким отличается вообще первое время в жизни всех исторических народов.
«А мы тебе кланяемся, княже, а по-твоему не хотим» – вот стереотипная фраза, которой выражалось несогласие с княжескими требованиями и притязаниями, выражалось вообще самостоятельное, независимое решение дела. «Тобе ся, княже, кланяем» значило то же, что «ты себе, а мы себе», что по-твоему не сделается. Князья, со своей стороны, людей веча не называют ребятами, а обращаются к ним с обыкновенным народным приветом: «Братье!». Так, «Братья моя милая!» – взывает к новгородцам древний Ярослав3, прося помощи на Святополка4; «Братья володимерцы!» – взывает князь Юрий5, прося защиты у владимирцев; «Братья мужи псковичи! Кто стар, то отец, кто млад, той брат!» – восклицает Довмонт Псковский6, призывая псковичей на защиту отечества. Все эти речи характеризуют древнейшие княжеские отношения к земству, выясняющие тип древнего князя, каким он являлся в действительности, в народных понятиях и представлениях.
Какое неизмеримое отличие этого типа от другого, который именовался впоследствии великим государем и к концу XVII ст. принужден был обязать народ под страхом великой опалы писать ему в челобитных: «Умилосердися, яко Бог» или: «Работаю я, холоп ваш, вам, великим государем, яко Богу». Много нужно было времени, а еще более гнетущих обстоятельств, чтобы жизнь привела народные понятия к такому унижению. Новый тип созидался постепенно, шаг за шагом, под гнетом событий, под влиянием новых жизненных начал и книжных учений, распространявших и утверждавших его.
Несмотря, однако ж, на расстояние, которое отделило каждого земца от «пресветлого царского величества», несмотря на порядки быта, по-видимому, настолько отличающиеся и чуждые преданиям древности, великий государь, при всей высоте политического значения, ни на волос не удалился от народных корней. В своей жизни, в своем домашнем быту он останется вполне народным типом хозяина, главы дома, типическим явлением того строя жизни, который служит основой экономического, хозяйского быта во всем народе. Одни и те же понятия и даже уровень образования, одни привычки, вкусы, обычаи, домашние порядки, предания и верования, одни нравы – вот что равняло быт государя не только с боярским, но и с крестьянским бытом. Отличие обнаруживалось только в большем просторе, в большей расслабленности, с которой проходила жизнь во дворце, а главное – в богатстве, в количестве золота и всяких драгоценностей, всяких цат?, в которых, по мнению века, несравненно достойнее представлялся всякий сан, а тем более сан государя. Но это был только наряд жизни, нисколько не изменявший ее существенных сторон, уставов и положений, и не только в нравственной, но и в материальной среде. Крестьянская изба, срубленная во дворце, для государева житья, убранная богатыми тканями, раззолоченная, расписанная, все-таки оставалась избой в своем устройстве, с теми же лавками, коником8, передним углом, с той же мерой в полтрети сажени, сохраняя даже общенародное имя избы. Стало быть, жизнь во дворце, по существу потребностей, нисколько не была шире жизни в крестьянской избе; стало быть, тамошние начала жизни находили себе вполне соответствующий, наиболее подходящий источник в той же избе.
Сам титул царя: великий государь – может отчасти раскрыть, что новый тип политической власти вырос «на старом кореню». Первоначальное значение слова «государь» было затемнено, особенно в позднейшую эпоху, неимоверным распространением этого значения в политическом смысле, а вместе с тем – заученными понятиями и представлениями о государстве и государе как отвлеченных теоретических идеях, о которых наша древняя действительность, почти до самой реформы, очень мало или и вовсе не мыслила Только во второй половине XVII ст. мелькает мысль о вотчем народе, как говаривал царь Алексей, все еще считавший Московское государство своей вотчиной9.
Прежде всего нужно заметить, что в древнее время титулов в собственном смысле не существовало. Все теперешние титулы есть, собственно, исторические памятники давней действительности, смысл которой трудно воскресить. Между тем в древности каждое имя заключало в себе живой, действующий смысл. Так, слово «князь», которым земля именовала каждое лицо, принадлежавшее роду Рюрика, было словом, вполне и точно определявшим истинный, живой смысл, какой возникал из характера княжеских отношений к земле. Права, достоинство князя как известного общественного типа были достоянием только лиц княжеского же рода и никому другому не могли принадлежать. Когда род увеличился и простое обычное достоинство князя потребовалось возвысить для лиц, стоявших почему-либо впереди и, следовательно, выше других, тотчас же к имени «князь» стали прибавлять прилагательное «великий», что значило «старший». Этим титулом жизнь обозначила, что достоинство князя, от раздробления на мелкие части, утратило прежнее значение, измельчало, износилось и что, следовательно, наступила новая фаза в развитии княжеских отношений. Тот же путь прошел и титул великого князя. Сначала он обозначал только старшего во всем роду, позже – старшего в своей волости, а к концу фазы почти все князья, имеющие самостоятельные владения, стали именоваться великими. Таким образом, снова обнаружилось измельчание великокняжеского достоинства.
В. Васнецов. Призвание варягов
К XV веку не только тверской или рязанский, но даже и пронский князь уже именует себя великим князем, и именно в то время, когда поступает в подручники, в службу господину осподарю (Витовту). Это новое имя явилось на смену прежнего, отжившего имени и начало новую фазу развития земских понятий о достоинстве князя. Понятие «осподарь, государь» развилось уже на иностранной почве, из элементов, которые были выработаны самой жизнью. Оно, по свойству своих жизненных сил, уже в самом начале показывало, что стремится совсем упразднить первоначальное общее, и притом пришлое достоинство князя, упразднить само понятие об этом достоинстве, что в точности и случилось, когда эта фаза достигла полного развития. В XVII ст. многие князья рода Рюрика смешались с земством и навеки забыли о своем княжеском происхождении. Таким образом, тип древнего князя, переходя в своем развитии из фазы в фазу, к концу пути вовсе разложился, угас, оставив от себя одно имя как исторический памятник.
В древнейших жизненных отношениях рядом с именем «князь» существовало другое, такое же типичное имя «государь». Вначале оно служило названием частной, домашней жизни, наименованием хозяина-собственника и, само собой разумеется, отца семейства, главы дома. Еще в «Русской Правде» словом «государь, осподарь» обозначается, вместе со словом «господин», хозяин собственности, домовладелец, вотчинник, вообще «сам», как часто теперь выражаются о хозяине и как в древности выражались о князьях, державших свою независимую волость, именуя их самодержцами. «Основой» называлась семья в смысле независимого самостоятельного хозяйства, которое и до сих пор на юге носит название осподы, господарьства. «Господою» называется Новгород в смысле правительственной, судной власти; «осподою» назывались собирательно судьи, начальство и вообще господская власть. «Господарь», следовательно, было лицо, совмещавшее в своем значении понятия о главе дома, о непосредственном правителе, судье, владельце и распорядителе своего хозяйства.
В. Васнецов. Двор удельного князя
Домострой XVI века для наименования хозяина и хозяйки не знает другого слова, как «государь», «государыня» (изредка также «господарь, господарыня»). Свадебные песни величают «государем» батюшку, «государыней» – матушку. В том же смысле московские удельные именуют своего отца и мать «князь», не придавая еще этого титула великому князю и чествуя его только именем «господин».
Приводя эти указания, мы желаем только напомнить, что именем «государь» обозначался известный тип жизненных отношений, именно властный, оборотная сторона которого выставляла противоположный тип раба, холопа или вообще слуги. «Осподарь» был не мыслим без холопа, так как и холоп не был бы понятен без осподаря. Как тип частного, собственно домашнего строя жизни, он существовал везде, во всех народностях и во все времена, существует повсюду и в наши дни, более или менее смягченный распространением гуманного, то есть христианского просвещения. Почти везде этот тип пересилил другие общественные формы быта и стал во главе политического устройства земли как исключительное, единственное жизненное начало. Естественная его сила всегда сохранялась в народных корнях, в господстве того же типа в частной, домашней жизни, в понятиях и представлениях народной массы. Изменялось свойство этих корней, изменялся в своем виде и характере и этот тип.
Когда в древнекняжеских отношениях общее владение землею и частый передел этого общего владения отжили свое время, а земство еще не успело выработать себе прочной политической формы, которая могла бы как твердыня защищать его от княжеских захватов и отчинных притязаний, князья мало-помалу, по праву наследства, стали делаться полными собственниками своих наследственных волостей, а вместе с тем, по естественной причине, стали приобретать и новый титул, обозначавший очень верно существо самого дела, т. е. их новое отношение к народу.
Угощение митрополита и его причта князем (Из «Сказания о Борисе и Глебе»)
Народ, вместо изветшавшего, уже только почетного титула «господин», начал называть их «государями» т. е. не временными, а полными и независимыми хозяевами собственности. Прежний титул «господин», сделавшийся выражением обыкновенной вежливости и почтения, имел и в самом начале довольно общее значение, по крайней мере, более общее, чем слово «государь», которое в отношении к слову «господин» точно так же обнаруживало новую фазу в развитии «господина», т. е. вообще лица властвующего, и в первое время не было даже и титулом.
Перенесение мощей (Из «Сказания о Борисе и Глебе»)
Оно очень определенно и точно обозначало известный всем предмет, известный склад жизни, известный разряд людей, пользовавшихся самостоятельным исключительным значением, и потому с такой разборчивостью отличалось от титула «господин», особенно в то время, когда в политических земских отношениях это различие сделалось слишком очевидным, а именно в период борьбы Новгорода с Москвой. Если «господином»– наша древность называла князя и вообще всякое почетное и почему-либо высшее лицо, то «государем» она обозначала по преимуществу только лицо владеющее, самодержавное в отношении его хозяйства, его семьи и собственности. Вот почему к имени «осподарь» стали прибавлять и титул господина:
«господин государь Новгород Великий», «господин государь князь великий Московский».
В частной сфере каждый хозяин дома был таким «осподарем» – самовластителем, и против этого не только никто не спорил, но всякий старался, с помощью предания и книжного учения, поддерживать и распространять такое значение владыки дома. Когда же это господарское начало явилось действующим и в сфере общих земских отношений, его не поняли или, вернее, не желали понимать. Отсюда-то и выходила борьба отдельных вотчинников – князей отдельных самостоятельных волостей, или земель, борьба, более или менее продолжительная и суровая, в зависимости от того, где она возникала, т. е. где памятнее и крепче была вечевая или господарская старина.
В замене прежнего выражения «княжить», которым обозначали свойство, характер княжеских отношений к народу, явилось новое слово «государить», выражавшее совсем иной смысл, иной характер этих отношений. Точно так же и слово «княжество», определявшее деятельность, строй и порядок тех же отношений, а вместе с тем и саму землю, на которую распространялась эта деятельность, заменено было новым – «государство», имевшим новый смысл, весьма отличающийся от прежнего. Дальнейшее политическое развитие присвоило этому последнему слову гораздо более общее значение, упразднив в его значении все личное, частное, так сказать, местное, именно то понятие, с каким великий князь Иван Васильевич вопрошал новгородцев, «какого они хотят государства?».
Как только идея господарства распространилась по всей земле и все самостоятельные князья-вотчинники стали именоваться государями, когда даже и самому Новгороду уже присваивался титул господина-государя, тотчас же потребовалось отличить первенствующего государя от остальных, на которых этот первенствующий имел вотчинные права и смотрел как на подчиненных. Подобно тому как в прежнее время старший из князей приобретал, в отличие от младших, титул великого, так старший, главный государь, государь над государями, стал именоваться великим государем, также великим государем земским, когда его хотели отличить от других государей, имевших частное значение, каковы, например, были митрополиты и архиепископы, которым народ также присваивал титул государей и осподарей; наконец, великим государем Русским, всея Руси
Значение такого государя над государями приобрел, как известно, государь Московский. Но, как ни высоко было это, уже политическое, значение титула, существенный его смысл нисколько не изменился и оставался долго тем же, чем был вначале, т. е. чем был в частном домашнем быту народа. Великий государь Московский с распространением своего политического могущества, присоединив к прежним новые, более соответственные своему значению, титулы царя и самодержца, на деле, в действительности, оставался все тем же государем, осподарем.
Владимирские древности (Владимир-на-Клязьме):
1. Дмитровский собор XII в., построенный великим князем Всеволодом Георгиевичем в 1194 г. и реставрированный в царствование императора Александра II. 2, 3, 4. Архитектурные украшения владимирских и суздальских храмов
Мы хотим сказать, что в простом и удобопонятном, а главное, наиболее точном и верном смысле, это был помещик с широкими царственными размерами жизни, которые явились почти незаметно, сами собой, как необходимое, совершенно неизбежное условие новых политических отношений и потребностей. При этом нельзя забывать, что новые потребности и отношения развились по преимуществу на почве иностранных отношений, на почве жизни с соседями. Дома, в отношении к народу, они никогда не могли бы вырасти с такой силой и с таким размахом. Здесь, как всегда и во всем, большом и малом, выразилось простое повседневное стремление казаться перед другими более достойным. Лишь для чужих нужно было представлять это необыкновенное величие сана, обставлять азиатскими декорациями, торжественностью, блеском каждый шаг, особенно в приемах и проводах иноземных послов и гостей. Только перед чужими нужно было возноситься, проявлять свое могущество, неисчислимое богатство,– одним словом, показывать себя с достоинством, которое возвышало бы значение, силу и славу народа.
Действительно, царственная обстановка московского государя, царственные формы и порядки его быта, как и высота его сана, вырастают постепенно, по мере того, как усложняются, развиваются наши заграничные отношения, по мере встреч, знакомств и столкновений в общей политике иностранных государств, а особенно наших соседей, перед которыми Москва никогда не думала выглядеть отстающей. Ее задачей было во что бы то ни стало перегнать этих соседей, для начала хотя бы внешним величием, внешним могуществом, ибо о могуществе внутреннего развития тогда и соседи мало еще помышляли.
Новгородские древности. Гравюра XIX в.
Отличительная черта ее политики именно в том и заключается, что она привыкла во всех трудных обстоятельствах больше надеяться на себя, на собственные силы и средства, не отыскивая опоры где-нибудь по сторонам. Этим-то путем и было достигнуто политическое могущество и первенство.
Но, как ни были широки и царственны размеры быта, усвоенные по этому пути московским государем, в общих чертах, в общих положениях быта и даже в мелких частностях, они нисколько не удалились от обычных исконных, типичных очертаний русской жизни. Московский государь оставался тем же князем-вотчинником, которым почти за четыреста лет до реформы он начал свой исторический подвиг.
Вотчинный тип отражался на всех мелочах и порядках его домашней жизни и домашнего хозяйства. Это был простой деревенский, следовательно, чисто русский быт, нисколько не отличавшийся, в основных чертах, от быта крестьянского, свято сохранявший все обычаи и предания, весь строй и все начала древней русской жизни в той ее форме, какая была выработана веками для отдельного, единичного частного хозяйства и домоводства, для отдельного, независимого существования русской семьи, более или менее зажиточной и домовитой. Сквозь по-азиатски великолепные, ослеплявшие блеском и богатством декорации царственного сана виднелась до крайности простая и наивная, свойственная всему народу действительность, равнявшая в этом смысле особу государя с последним сиротой его государства, т. е. со всяким хозяином-домовладельцем из посадских слобод и крестьянских деревень, не говоря уже о помещиках и вотчинниках из служилого сословия, где тип государя-хозяина являлся основным определением жизни и всех условий быта. Иначе, впрочем, и не могло быть, ибо начала, истоки жизни были по всей Русской земле одни и те же; и там, и здесь, на севере, как и на юге, ничем существенно не различались и потому складывались в один и тот же строй и порядок, в одну и ту же форму. Спешим оговориться и напомнить, что здесь мы говорим не об общественных политических началах жизни, а только о домашних, о началах жизни единичной, а не общей; только о доме, о дворе.
Сама так называемая государственная служба, в простом смысле, представляла только вид службы вотчиннику, службы лицу, а не отвлеченному понятию Отечества или государства. Быстрое развитие вотчинного типа на московской почве втянуло в себя и древнее дружинное начало, пользовавшееся до того времени равным правом самобытности и самостоятельности. Друзья-товарищи походов очень скоро обратились в слуг, и имя слуги сделалось самой высшей наградой за службу вообще. Древнее выражение «страдать за Русскую землю» заменилось новым: «служить Государю».
Таким образом, то, что в древнее время представляло только условие частной домашней жизни, условие, не имевшее никакого особенного значения для земства, а именно – служба лицу, с развитием вотчинности, или господарства, приобретает, вместе с лицом самого господаря, общеполитическое значение. Княжедворцы, княжие слуги, вытесняют дружинников, становятся впереди, потому что впереди всей земли становится и тип вотчинника-господаря, не признававший, по существу своих стремлений, никаких других прав и преимуществ, смотревший на все с точки зрения полного самовластительного владыки и хозяина. Дружинное начало, за которое так держались древние князья-дружинники, так чествовали и берегли его, видя в нем почти единственную опору для своих отношений к народу, князь-вотчинник признает чуждой, непонятной и враждебной формой жизни и прилагает отчаянные усилия, чтобы искоренить и саму память о нем. Он чествует и бережет только верных, прямых своих слуг и вносит в уже ветхую среду славной и сильной некогда дружины имя слуги как высшую почесть. Торжество господарских идей вполне выразилось в понятиях, поступках и убеждениях грозного царя Ивана Васильевича, характер которого будет еще понятнее, если мы представим его обыкновенным вотчинником-господарем, каких и в его время, и в гораздо более позднюю эпоху было немало в Русской земле. Он не слишком понятен для нас лишь по размеру, в котором обнаружились господарские стремления, требования и поступки. Его приснопамятная челобитная к великому князю всея Руси Симеону Бекбулатовичу, в которой он именует себя Иванцом Васильевым Московским, раскрывает до очевидности господарский взгляд и на служилое сословие народа.
