И. Е. Суриков
Диоген

Полная версия

Итак, наш герой происходил из понтийских греков. Нужно сказать, что Причерноморье в ареале распространения эллинской цивилизации считалось едва ли не самым глухим «медвежьим углом». Это абсолютная периферия, край, рубеж. Дальше на север и восток простирались уже земли непознанные, пугающие, населенные, как считалось, странными существами, и на людей-то не очень похожими. Если верить рассказам «отца истории» Геродота, там обитали и племя от роду лысых (аргиппеи), и племя одноглазых (аримаспы), а за ними всеми – гипербореи, таинственный народ, любимый богами и обладающий сверхъестественными способностями (Геродот. История. IV. 23–36). Вот в таком виде представляли эллины древнее население нашей страны⁷.

* * *

Отец будущего философа носил имя Гикесий. Диоген Лаэртский пишет, что он был трапезитом, то есть менялой (Диоген Лаэртский. VI. 20). Необходимо сказать несколько слов об этой профессии, тем более что, как выяснится в дальнейшем, к самому Диогену этот сюжет тоже имеет непосредственное отношение.

В IV в. до н. э., на который пришлась почти вся жизнь Диогена, весьма значительное распространение в греческих полисах получило банковское дело⁸. У нынешнего читателя сказанное нами может, пожалуй, даже вызвать некоторое удивление: как же так, вроде бы банк – категория сугубо современная? Нет, у этих заведений весьма почтенная история. И выросли они в Элладе именно из меняльных контор. Последние были совершенно необходимы в связи с тем, что каждый полис, являясь независимым государством, чеканил, соответственно, свою собственную монету (они назывались в большинстве полисов драхмами)⁹. Изображения на ней (так называемые типы) представляли собой эмблемы данного полиса. Например, монеты Афин, самые знаменитые и в античности, и теперь, несли на лицевой стороне изображение головы богини Афины, а на оборотной – изображение ее священной птицы – совы.

Что касается синопских монет, которые нам сейчас более интересны, у них на лицевой стороне была голова нимфы Синопы, божественной покровительницы города. На оборотной же – орел, стоящий на спине дельфина, и под ним сокращенное обозначение полиса: ΣΙΝΩ – «Сино…». На многих из этих монет имеются еще надписи, представляющие собой мужские имена, полностью или тоже в сокращении (первые несколько букв). Не приходится сомневаться в том, что они принадлежат должностным лицам, ответственным за выпуск монет, – как сейчас сказали бы, заведующим монетным двором, а античная нумизматика пользуется выражением «монетные магистраты». Ставя свое имя на монете, такой магистрат тем самым заверял ее доброкачественность. Здесь нужно оговорить, что в отличные от современных денег, которые реальной ценности практически не имеют, делаются из бумаги или из дешевых сплавов (разменная мелочь), древнегреческие деньги были именно полноценными. Материалом для них служило чаще всего серебро, в некоторых полисах – электр (сплав серебра с золотом).

Производились монеты ручным способом, с помощью молота и наковальни. В углубление наковальни вставляется штемпель с типами, которые должны появиться на одной стороне монеты. В углубление молота – штемпель с типами другой. На штемпель наковальни кладется серебряный кружок, болванка. Удар молотом – и монета отчеканена.

Итак, монеты древнегреческих государств легко было отличить друг от друга по изображениям, это не проблема. Проблема в другом: ясно, что монета, выпущенная данным конкретным полисом, и хождение будет иметь только на территории этого полиса. Отсюда и необходимость обменных пунктов. Скажем, прибывает в Афины купец из той же Синопы. Ему нужно закупить тот или иной товар, но на имеющиеся у него синопские деньги ему тут никто ничего не продаст, нужны афинские.

Вот тут и приходилось обращаться к менялам. Они сидели на рынке (в большинстве городов расположенном на главной площади – агорé), расставив свои столы. По-древнегречески стол – trápeza, потому-то этих людей и называли «трапезитами». Со временем их конторы выросли в настоящие банки, выполнявшие практически все финансовые операции, хорошо знакомые и нам: и дававшие займы под проценты, и принимавшие вклады на хранение.

Те из подобных заведений, которые были покрупнее и имели отделения (или партнеров) в разных полисах, даже могли осуществлять безналичные расчеты. Допустим, нужно человеку ехать из Афин в Коринф, а деньги он с собой брать не хочет, опасаясь, что ограбят в пути. Он идет к трапезиту, вручает ему необходимую сумму денег, а от него взамен получает письмо к коринфскому банкиру о выдаче предъявителю такой же суммы.

Многие трапезиты стали людьми весьма состоятельными. Один из них, Пасион, как раз во времена Диогена являлся едва ли не первым афинским богачом. А между тем вышел из самых низких слоев населения: был рабом, в награду за деловую сметку получил от хозяина вольную. Затем хозяин, сам трапезит, даже завещал Пасиону свою контору, а тот расширил и приумножил дело. Он неоднократно делал из своих личных средств щедрые пожертвования в государственную казну, за что в конце жизни даже удостоился афинского гражданства.

Таким образом, трапезиты не бедствовали. Мы ссылаемся в основном на афинские реалии и персоналии, потому что о них известно много, а о синопских – почти ничего. Однако вернемся в Синопу, к нашему герою. Именно в связи с занятием его отца сообщается об одном из самых знаменитых и самых проблематичных эпизодов биографии Диогена – его махинациях с деньгами, за которые он был изгнан со своей родины. Выпишем всё, что на сей счет сказано у Диогена Лаэртского (со ссылками на различных авторов более раннего времени, сочинениями которых он пользовался).

«По словам Диокла, его отец, заведовавший казенным монетным столом, портил монету и за это подвергся изгнанию. А Евбулид в книге „О Диогене“ говорит, что и сам Диоген занимался этим и потом скитался вместе с отцом. И сам Диоген в сочинении „Барс“ признает, что он обрезывал монеты. Некоторые рассказывают, что его склонили на это работники, когда он был назначен заведовать чеканкой, и что он, отправившись в Дельфы или в делосский^[9] храм на родине Аполлона, спросил, сделать ли ему то, что ему предлагают. Оракул посоветовал ему: „сделать переоценку ценностей“, а он не понял истинного смысла, стал подделывать монету, был уличен и, по мнению одних, приговорен к изгнанию, по мнению других, бежал сам в страхе перед наказанием. Некоторые сообщают, что он получал деньги от отца и портил их и что отец его умер в тюрьме, а сам он бежал, явился в Дельфы и спросил оракула не о том, заниматься ли ему порчей монеты, а о том, что ему сделать, чтобы прославиться: тут-то он и получил ответ, о котором было сказано» (Диоген Лаэртский. VI. 20–21).

«Кто-то корил Диогена за его изгнание. „Несчастный! – ответил он. – Ведь благодаря изгнанию я стал философом“. Кто-то напомнил: „Жители Синопы осудили тебя скитаться“. – „А я их – оставаться дома“, – ответил Диоген» (Диоген Лаэртский. VI. 49).

«Кто-то попрекал его порчей монеты. „То было время, – сказал Диоген, когда я был таким, каков ты сейчас; зато таким, каков я сейчас, тебе никогда не стать“. Кто-то другой попрекал его тем же самым. Диоген ответил: „Когда-то я и в постель мочился, а теперь вот не мочусь“» (Диоген Лаэртский. VI. 56).

«Само презрение к наслаждению благодаря привычке становится высшим наслаждением; и как люди, привыкшие к жизни, полной наслаждений, страдают в иной доле, так и люди, приучившие себя к иной доле, с наслаждением презирают самое наслаждение. Этому он (Диоген. – И. С.) и учил, это он и показывал собственным примером; поистине, это было „переоценкой ценностей“, ибо природа была для него ценнее, чем обычай» (Диоген Лаэртский. VI. 71).

Предание, согласно которому крупнейший киник в молодости подделывал вместе с отцом деньги, долгое время признавалось принадлежащим к числу совершенно недостоверных, анекдотических – таких, каких мы уже немало встретили выше. Казалось невероятным, чтобы Диоген, впоследствии проявивший себя полным бессребреником, не стремящимся даже к самым минимальным житейским благам, пошел на финансовое преступление ради наживы. Конечно, бывает, что люди со временем меняются – но не до такой же степени!

Поэтому обычно предлагалось считать, что данная легенда возникла благодаря неправильному буквалистскому толкованию известных слов Диогена о «переоценке ценностей», которые на самом деле нужно понимать, конечно, в метафорическом смысле (как раз об этом идет речь в цитате, приведенной последней) – как отрицание всех существующих общественных устоев, чем философ действительно занимался, будь то словом или делом.

Слова эти он услышал будто бы в оракуле Аполлона. Тут, наверное, нужно пояснить, что такое оракулы в древнегреческом понимании. Так назывались специальные священные места, где, как считалось, боги различными способами дают предсказания и, соответственно, можно узнать будущее¹⁰. Самый знаменитый в Элладе оракул был как раз при дельфийском храме, посвященном Аполлону. Там жрица-пифия, вдыхая дурманящие пары, выходившие из расщелины в земле, произносила невнятные речения; другие жрецы «расшифровывали» их и приводили в стихотворную форму. Считалось, что устами пифии вещает само божество¹¹.

В Греции многие молодые люди отправлялись в Дельфы – вопросить об ожидающей их судьбе, обратиться за советом на будущее… Поступил ли так же и Диоген – сказать трудно. В зрелом возрасте он, мягко говоря, не отличался особенной религиозностью, скорее наоборот. Да и путь от Синопы до дельфийского святилища очень неблизок. Возможно, что афоризм о «переоценке ценностей» он на самом деле придумал сам и лишь для вящей авторитетности посвятил его одной из «вышних сил».

Впрочем, важнее другое. Относительно недавно (по историческим меркам) появились нумизматические данные, которые свидетельствуют о том, что предание о Диогене, «портящем монету», возможно, содержит в себе некое исторические зерно¹². К ним мы сейчас перейдем, но вначале попытаемся разобраться в том, какое, собственно, противозаконное деяние вменяет традиция нашему герою.

Прежде всего не следует смешивать между собой понятия «фальшивомонетничество» и «порча монеты», это не вполне одно и то же. Первое представляет собой изготовление денег лицом, не имеющим на это права (монополия на их выпуск принадлежит государству), с целью их сбыта и получения прибыли. Это явление хорошо знакомо и нам, оно существует и существовало в обществах самых разных эпох, – наверное, во всех, где имеется денежные системы. А вот порча монеты возможна только там, где в ходу не дензнаки, а полноценные деньги из дорогостоящих металлов (в античной Греции, как мы уже упоминали, дело обстояло именно так). Она заключается в снижении реальной ценности монеты по сравнению с ее номинальной стоимостью; на разнице получался доход.

К порче монеты прибегали как преступники-фальшивомонетчики, так и, случалось, официальные государственные власти, – например, в периоды финансовых кризисов, когда в казне было пустовато, посредством подобной меры экономили серебро. Технически ее можно было осуществлять по-разному. Один из способов: аккуратно слегка обрезать монету по всей окружности. Внешний вид ее от этого практически не изменится (рифленого гурта античные монеты не имели); если ее не взвесить специально (а кто же будет этим заниматься?), то и не понять, что она чуть убыла в весе. А у того, кто это сделал, появилось немного серебра. Обрежешь так несколько десятков драхм – и имеешь материал для изготовления одной новой, которая, выходит, обошлась тебе задаром.

Но это, понятно, метод мошенников, орудующих частным образом, причем «по мелочи». Если же действовала организация (либо преступная, либо вполне легальная – полисный монетный двор), то поступали иначе: расплавив серебро, предназначенное для чеканки, добавляли в него, тоже в расплавленном виде, более дешевый металл, обычно медь. Получали, таким образом, сплав. Тут главное было – не переборщить, чтобы добавка не сказалась на цвете монет.

Так вот, специалисты-нумизматы, изучавшие монетное дело Синопы, сделали несколько интересных наблюдений. Во-первых, среди монет, выпущенных этим городом в IV в. до н. э., оказалось необычно много «порченых», то есть неполноценных, с примесью меди. Во-вторых, что более странно, были выявлены – и тоже в немалом количестве – синопские монеты, испорченные уже в самом прямом смысле слова: кто-то наносил по ним удар мощным резцом, оставляя глубокую, бросающуюся в глаза вмятину.

С какой целью? В принципе это могли делать официальные инстанции, контролирующие чистоту состава монетного металла: обнаружив поддельную монету из сплава серебра с медью (у нее вес будет меньше, чем у полноценной, поскольку медь – более легкий металл), специально уродовать ее и тем самым выводить из обращения: такую уже вряд ли кто-то возьмет. Проблема в том, что вмятины находят не только на «порченых», но и на вполне нормальных монетах. Пока перед нами загадка.

Но самым интересным оказалось «в-третьих». Были открыты монеты, на которых, помимо положенных изображений и указания на принадлежность Синопе, стояло имя «Гикесий». А именно так, напомним, звали отца Диогена! Естественно, у ученых сразу возник соблазн считать, что это он и есть.

Получается, Гикесий был не простым менялой, как пишет Диоген Лаэртский, а монетным магистратом? Это уже куда более высокий ранг, статус важного должностного лица государства. Впрочем, одно другому не противоречит: ведать чеканкой вполне могли поставить профессионального трапезита, который по роду своих занятий должен был прекрасно разбираться во всем, что связано с деньгами.

Правда, смущала датировка монет с именем Гикесия, как ее давали нумизматы, – после 362 г. до н. э. В это время, получается, он (а, стало быть, и его сын) еще не был изгнан из Синопы. Диоген после изгнания (возможно, постранствовав некоторое время) явился в Афины и там стал учеником философа Антисфена. Последний скончался не позднее 360 г. до н. э. (скорее всего, даже раньше). Как-то маловато времени остается на весь этот ряд событий. Кроме того, если вспомнить, что Диоген, как обычно считается, родился около 412 г. до н. э., то получится, что он начал приобщаться в Афинах к философской мысли, когда ему было уже за пятьдесят. Вряд ли возможно это допустить. Его прибытие в «город Паллады» обычно относят к периоду 390–385 гг. до н. э.¹³ (впрочем, насколько это верно, нам еще предстоит разбираться).

Нужно оговорить еще и то, что даты монетных выпусков второстепенных греческих полисов в большинстве случаев не могут быть определены с точностью и уверенностью. Лишь для нескольких значительнейших государств Эллады (таких, например, как Афины и Коринф) выстроена разработанная хронология чеканок, позволяющая определить время изготовления той или иной конкретной монеты с точностью, скажем, до десятилетия (никогда – с точностью до года, тем более что на античных деньгах, в отличие от современных, год выпуска не проставлялся).

Далее стали известны синопские монеты с именем Гикесия, но датируемые не второй половиной IV в. до н. э., а первой половиной того же столетия и даже концом предыдущего. Теперь было ясно, что перед нами не один человек, а несколько, тезки. На сегодняшний день в истории Синопы насчитывается 5–6 монетных магистратов, носивших имя Гикесий¹⁴. Тут еще нужно отметить, что имя это, в отличие от популярнейшего имени «Диоген», было весьма редким в Греции. И то, что на одной и той же должности мы встречаем столько тезок, надо полагать, не является случайным совпадением. Похоже, все эти Гикесии были родственниками, выходцами из одной и той же семьи. В эллинских семьях вообще было принято пользоваться достаточно узким набором имен, которые давались их членам из поколения в поколение.

Наконец, было сообщено об экземпляре совсем уже уникальном¹⁵. Это синопская драхма, на которой имя монетного магистрата (сокращенное) значится как ΔΙΟ. «Дио…» – Диоген? Получается, не только отец нашего героя ведал чеканкой, но и сам он тоже? В принципе ничего удивительного в этом не было, коль скоро он происходил из семьи, потомственно связанной с монетным делом.

Эта драхма тоже имеет вмятину от удара резцом (о таких вмятинах говорилось выше). При ее взвешивании выяснилось, что она состоит на 90 процентов из серебра и на 10 процентов из меди. Таким образом, изготовлена из сплава, а не из чистого металла. Типичная «порченая» монета!

Итак, пазл сложился? Можно даже предложить парочку альтернативных реконструкций хода событий. Первый вариант: Диоген, руководя монетным двором Синопы, выпустил неполноценную драхму (точнее, разумеется, целую серию таких драхм – ради одной не стали бы возиться с плавкой), а кто-то это вычислил и резцом пометил монету как негодную. Дело получило огласку, виновник был уличен (сделать это не представляло никаких трудностей – имя-то на монете стояло), судим и приговорен к изгнанию.

Второй вариант: «испортили» драхмы работники монетного двора без ведома Диогена. А он сам, проверяя монеты, заметил изъян и пометил их резцом. Но это ему уже не помогло – будучи начальником, ответственность должен был нести он. И опять же суд и изгнание…

Красиво, но не отличается стопроцентной убедительностью. Во-первых, Диоген – далеко не единственное древнегреческое имя, начинающееся с «Дио»; не менее распространенными были имена Диодор, Дионисий, Диофант, Диокл и т. п. Во-вторых, даже если это действительно «Диоген», то не обязательно «наш» Диоген. Вполне возможно, тоже тезка, член той же семьи (в семьях, напомним, имена повторялись). В-третьих, нельзя исключать даже того, что монета, о которой мы сейчас говорим, является поддельной. Этот промысел, к сожалению, и поныне процветает; теперь их подделывают для того, чтобы сбывать малокомпетентным коллекционерам, а порой еще и для того, чтобы пускать в прессу такие вот сенсации.

Одним словом, как и почти во всем, что связано с Диогеном, приходится вновь и вновь повторять сакраментальную фразу: вопрос пока приходится оставить открытым. Обратим внимание на еще один нюанс. В античных полисах, как правило, государственные должности не могли занимать лица моложе тридцати лет. Таким образом, если будущий киник побывал-таки монетным магистратом, а потом был изгнан и отправился в Афины, это означает, что он обратился к философии уже в отнюдь не юношеском возрасте. Несомненно, ничего невозможного в таком обороте нет. Но вот для сравнения: Аристотель уже в 17 лет твердо решил стать философом и поступил учиться в Академию Платона.

Может вызвать некоторое недоумение и то, что самопознанию решил предаться человек, деятельность которого ранее была связана исключительно с деньгами. Финансист, как мы сказали бы теперь, а эта порода людей отличается сугубым прагматизмом. Впрочем, можно ведь привести пример, когда другой «финансист» претерпел еще более резкую метаморфозу: стал даже не философом, а ревностным проповедником новой религии. Это, конечно же, мытарь (сборщик налогов и податей) из Иудеи Матфей – апостол и евангелист.

Да и в философию в Греции люди приходили из самых разных сфер деятельности. Крупнейший софист^[10] Протагор, по словам Диогена Лаэртского, начинал как носильщик (хотя не все этому свидетельству доверяют). А возьмем главных представителей стоицизма^[11]: его основатель Зенон торговал, Клеанф занимался кулачным боем, Хрисипп – бегом (Диоген Лаэртский. VII. 2; 168; 179). Разумеется, до того, как превратиться в философов. Ярко характеризует этих мыслителей современный ученый: «Схолархи^[12] ранней Стои – люди грубые, не слишком даровитые: купец Зенон, мрачный, едкий, с напряженным лицом; кулачный боец Клеанф, трудолюбивый, недаровитый и крайне медлительный; Хрисипп, бесконечно трудолюбивый, неблагородно плодовитый, погруженный в свои сочинения и бесконечные выписки к ним»¹⁶.

* * *

Одно, во всяком случае, несомненно: родную Синопу Диоген покинул. И прибыл (либо сразу, либо вначале постранствовав какое-то время) в Афины – город, который несколькими десятилетиями раньше его знаменитый уроженец Перикл назвал «школой всей Эллады» (Фукидид. История. II. 41. 1).

Да, уже в V в. до н. э. богатые Афины стали крупнейшим культурным центром греческого мира. Они властно, как магнит, притягивали к себе лучшие интеллектуальные силы из других полисов – а в Греции даже маленький городок был не обделен талантами. Туда происходила настоящая «утечка мозгов». Это касается и представителей философской мысли. Еще до Диогена в Афины приехали: из Клазомен в Ионии – натурфилософ Анаксагор, из Абдер на северном берегу Эгейского моря – уже упоминавшийся софист Протагор, из Кирены на территории нынешней Ливии – гедонист (любитель наслаждений) Аристипп, с которым нам еще предстоит познакомиться поближе. Вскоре после Диогена пожаловал из Стагира (тоже на северном берегу Эгейского моря) юный Аристотель. А в дальнейшем количество этих приезжих философов возрастало едва ли не с каждым поколением. Таковыми являлись, например, видные стоики, перечисленные чуть выше: Зенон – с Кипра, Клеанф – из области Троада на северо-западе Малой Азии, Хрисипп – из Киликии на юго-востоке того же полуострова…

Однако имелся в афинской истории период, в который трудно было бы ожидать появления в «городе Паллады» людей, стремящихся к философской премудрости. И это как раз тот период, когда, если следовать наиболее распространенной датировке, там оказался Диоген. В 390 г. до н. э. Афины могли слыть не государством, где процветает философия, а скорее государством, где философия преследуется и философом быть просто опасно. Не прошло и десятилетия с тех пор, как по приговору суда был казнен (в 399 г. до н. э.) великий Сократ¹⁷. Судебный процесс над ним стал «завершающим аккордом» в серии других, похожих, жертвами которых стали мыслители – Анаксагор, Протагор, а также Диагор, высказывавший атеистические воззрения. Они все, правда, спаслись от казни бегством, Сократ же пошел до конца.

«…А книги его (Протагора. – И. С.) сожгли на площади, через глашатая отобрав их у всех, кто имел» (Диоген Лаэртский. IX. 52). Да, вот такой парадоксальный факт: в просвещеннейших Афинах, в «школе Эллады», горели костры из книг (которые тогда имели форму папирусных свитков). Почему афиняне так ополчились на философов – об этом будет сказано в следующей главе. А пока хотим только подчеркнуть: в те времена, о которых сейчас идет речь, любители мудрости стремились не в Афины, а скорее прочь из Афин.

Так, Платон, любимый ученик Сократа, подававший наибольшие надежды, надолго покинул этот город, будучи глубоко удручен расправой над наставником. Он посетил различные страны и вернулся только в 387 г. до н. э., после чего основал философскую школу, названную Академией. Через несколько лет Академия прославилась по всей Элладе, и Афины вновь обрели репутацию видного философского центра.

Мы полагаем в связи со сказанным, что прибытие туда Диогена следует отнести все-таки ко времени после 380 г. до н. э. Особенно если на родине он побывал-таки в монетных магистратах (в пользу чего, как мы видели, имеются некоторые данные) и, таким образом, был человеком в возрасте за тридцать. Впрочем, не Академия и не Платон привлекли его на новом месте жительства – он выбрал своим учителем другое лицо.