Хьюберт Селби-младший
Демон

Гарри вдруг вспомнил эту как ее там, кто сидит на скамеечке в парке и ждет его – да, точно, Мэри, – и захихикал, спрятав лицо между Ирминых сисек. Ирма легонько дернула Гарри за волосы. Большое спасибо. Знаешь, мне нужно как следует посмеяться. Он посмотрел на нее и рассмеялся по-настоящему, и у него на лице было столько радости, что Ирма тоже расхохоталась, в жизни не слышала ничего смешнее, она сотрясалась от смеха, катаясь головой по подушке, по-прежнему не выпуская из цепкой руки длинные волосы Гарри, а он запустил руку в ее короткие волосы. Да, наверное, я тоже, он покачал головой, из глаз брызнули слезы, и они с Ирмой еще долго смеялись, вцепившись друг другу в волосы, а затем Гарри перестал трясти головой, сделал глубокий вдох и приник ртом к голой сиське. Это остановило не только его собственный смех, но и Ирмин смех тоже, причем весьма эффективно.

Гарри периодически думал о Мэри, и эти мысли – о ее отношениях с мужем, о явной холодности, существующей между ними, и о том, что она ждет его на скамеечке в парке, и он это знает – почему-то ужасно его возбуждали и помогли сохранить возбуждение надолго. Когда он наконец собрался уходить, ближе к трем часам ночи, Ирма была совершенно без сил. Она лежала на развороченной постели, наблюдала, как одевается Гарри, и бормотала, Боже, ты знаешь, что делать с женщиной. Тебе надо бы пообщаться с моим благоверным, дать ему пару подсказок.

Да я с удовольствием, он рассмеялся, оправляя одежду. Может быть, загляну к вам на неделе. Можем сыграть в «Монополию». Ирма слабо рассмеялась и легонько погладила себя по животу. Гарри помахал ей на прощание, и в ответ она чуть шевельнула рукой.

Выйдя из подъезда, Гарри пару секунд постоял на тротуаре, вдыхая свежий прохладный воздух. После двух дней, проведенных в рыбацкой лодке, запах в спальне покажется мужу вполне естественным. Рассмеявшись в голос, Гарри пошел прочь. Его шаги были бодры и легки. В ночном воздухе веяла свежесть, в небе мерцали редкие звезды. Ночь прекрасна, и мир прекрасен. Может быть, это были лучшие выходные во всей его жизни… в жизни кого бы то ни было. Он пребывал в полной гармонии с собой, сам себе друг, товарищ и Господь Бог.

В понедельник утренняя толкотня в метро помогла Гарри разлепить глаза, потихонечку, по чуть-чуть, пока он практически висел на поручне и сонно разглядывал таблички на стенах, рекламные объявления, лица, затылки, газеты, журналы и свое смутное отражение в оконном стекле. Выкарабкавшись на свежий воздух из душной мешанины потных тел и грохочущих механизмов, он постарался как можно быстрее добраться до кафетерия в том же здании, где был его офис, и взял большой стакан кофе с двойной порцией сахара и слойку с сыром.

На самом деле день прошел вовсе неплохо. Гарри занялся работой, которой было достаточно, чтобы не отвлекаться на посторонние мысли, но не так много, чтобы зарыться по самые уши; сам он был молод, здоров и легко приходил в норму после бурной бессонной ночи. В обеденный перерыв он вспомнил об этой как ее там и даже почти собрался сходить проверить, ждет ли она его в парке, на скамейке у озера, но у него не было настроения куда-то тащиться. Он даже не стал спускаться в буфет, заказал обед на вынос и поел в комнате отдыха, развалившись в кресле и давая отдых глазам, воспаленным и красным, как пожарная машина.

Вторая половина рабочего дня прошла быстро, Гарри приехал домой и провел тихий вечер с родителями, что их очень обрадовало, после ужина он чуть-чуть посмотрел телевизор и пошел спать пораньше. Сегодняшний день был не слишком богат на события, но завтра мы оторвемся по полной программе.

О да, хороший день завтра, сегодня, во вторник. Весьма познавательная поездка в метро на работу, за беглым чтением «Дейли ньюс» – спортивные новости и четвертая страница, – а тут еще и «Еврейская ежедневная газета», «Энквайрер», «Ла Пренса», «Таймс», «Ньюсуик», «Нью-Йоркер», «Мэд магазин», Гарольд Роббинс, Альбер Камю (Камю в восемь утра, в переполненном вагоне метро?!), «Леди Клейрол» (леди она или нет, знает только ее гинеколог), ударопрочный кейс (гм, это уже интересно), огромная темно-коричневая родинка, из которой торчат и шевелятся наподобие усиков не меньше пяти жестких черных волосков, а также чихание и кашель в ассортименте. Гарри выбрался из ямы в земле истинным космополитом, уцелевшим в тоннелях тьмы. Он пару секунд постоял на углу, среди гула автомобильных гудков, в толпе спешащих прохожих, дыша ровно и глубоко, и зашагал на работу – сражаться с гигантами индустрии.

Вполне энергичное утро, решение нескольких не особенно заковыристых проблем, затем – звонок на обед, сиречь урчание пустого желудка. Обед. Кстати, а что с этой как ее там?

Привет, как дела? Он улыбнулся с легким поклоном.

Привет, незнакомец, она слегка приподняла брови, какой сюрприз.

Можно присесть?

У нас свободная страна, и это общественная скамейка.

Гарри сел рядом с ней, пристроив на коленях пакет с сэндвичем и мысленно посмеиваясь над ее очевидными проявлениями враждебности и над причинами этой враждебности. Как хорошо наконец-то вернуться домой. Мэри покосилась на него с подозрением. После такой напряженной работы.

Тебя не было в городе? В ее голосе явно звучала надежда.

А почему, как ты думаешь, я пропустил наши обеденные свидания? Сказал он, улыбаясь ей в лицо. Ты же не думала, что я забыл? Она чуть ли не виновато пожала плечами. Мне неожиданно позвонили в тот день, и пришлось срочно лететь в Чикаго.

Правда? Она улыбнулась, смягчившись. И ты только сегодня вернулся?

Вчера поздно вечером. Я позвонил бы тебе на работу, но я не знаю, как называется твоя контора.

Это не важно. Я все равно тут сижу чуть ли не каждый день, она опять улыбнулась, и ее напряженные плечи заметно расслабились.

Хорошо, он нежно погладил ее по коленке, улыбнулся и откусил сэндвич.

Ветерок был приятным и теплым, отражения в озере – безмятежными, птицы вполне дружелюбно летали над головой, мимо промчалась белка, на секунду застыла на месте и сморщила нос. Прелестный денек и прелестное время для милой болтовни, смеха и радости, совершенно очаровательные полтора часа. Гарри выкинул в урну их бумажные пакеты, и они вместе с этой как ее там пошли по дорожке, и рука Гарри легонько касалась ее плеча. Он постоял на углу, пока она не вошла в здание, и помчался по Пятой авеню к себе в офис.

Сорок минут опоздания. Кажется, кое-кто из сослуживцев неодобрительно поднял бровь. Кажется, Гарри привлек к себе чуть больше внимания, чем обычно, когда спешил к своему столу. Не хмурится ли начальство за закрытой дверью? Если да, не беда. Долго хмуриться оно не будет. Никто его не убьет за опоздание на пару минут. Он без проблем выполнит свою работу, и такого больше не повторится. Так что расслабься и не хмурь брови. Все хорошо. У меня все под контролем. И вообще, жизнь прекрасна. Жизнь это миска, полная ягод.

На следующий день обед в парке получился еще прекрасней. На этот раз ему не пришлось преодолевать ее враждебный настрой, они оба были расслаблены и довольны. Гарри собирался вернуться в контору еще до конца перерыва и демонстративно посматривал на часы, и говорил Мэри, что ему обязательно нужно быть в офисе не позже двух, а лучше раньше, потому что он ждет очень важный звонок из Чикаго, насчет той срочной работы, когда мне пришлось лететь к ним.

А что там такого важного и срочного? Ты никогда не рассказывал, чем занимаешься.

Ну, мы сейчас разрабатываем систему для координации действующих национальных и международных коммуникационных систем, чтобы объединить их в единую сеть для распределения телеметрических данных и сопредельных фиксированных реестров…

Ладно, ладно, она рассмеялась и замахала руками, не надо. Он тоже рассмеялся и больше уже не пытался рассказывать о работе, но продолжал поглядывать на часы.

Это был не спектакль, а суровая необходимость. Гарри так нравилась эта игра, что он мог заиграться и совершенно забыть о времени, как это случилось вчера, а ему не хотелось снова опаздывать на работу. Игры с Мэри вновь разожгли тот росток возбуждения в самых глубинах его нутра, тот восторг, что питается предвкушением и ожиданием, но ему не хотелось рисковать работой ради игры, какой бы захватывающей и приятной она ни была.

Гарри Уайт вернулся в контору почти за пять минут до конца обеденного перерыва и самодовольно уселся за стол, мысленно рисуя одобрительные улыбки на вчерашних хмурых лицах.

Игра с этой как ее там, разумеется, предполагала, что ее надо немножко помариновать. И чем дольше она маринуется, тем сильнее его возбуждение, тем плотнее свивается в кольца этот росток, пробивающийся изнутри, и заполняет его всего, и тянется к самым кончикам пальцев.

И, конечно, чем дольше она будет мариноваться, тем сильнее распалится. Ему хотелось, чтобы она нервничала и мямлила в нерешительности – что уже началось, – неуклюже пытаясь придумать, как ему сказать, что она хочет снова увидеться с ним, и не только в обеденный перерыв; пытаясь выведать, где он живет (она спросила сегодня, долго ли ему ехать в метро до работы, и он ответил, что ездит в автобусе, минут двадцать) и что делает в свободное время, куда ходит и с кем…

Гарри с легкостью отбивал

все удары-вопросы, хотя и признался, что он не женат, чему она явно обрадовалась, и он знал, что именно так и будет. Каждым своим ответом Гарри только подстегивал ее любопытство, так что их обеды на свежем воздухе у озера или короткие прогулки по берегу были для него настоящей забавой. Приятной игрой, волнующим отдыхом. И было вполне очевидно, что Мэри тоже радуется этим встречам. Возможно, даже сильнее, чем Гарри, но, разумеется, по-другому и по иным причинам.

Одна из причин – и достаточно важная, – по которой Гарри нарочно затягивал эту игру, чего, кстати, ни разу не делал раньше, заключалась в том, что ему нравилось ее общество, по крайне мере, в те короткие отрезки времени, которые они проводили вместе. Не больше нескольких часов в неделю, потому что Гарри установил себе правила: встречаться с ней не больше чем два дня подряд и не чаще трех дней в неделю. Через пару недель игра вышла на новый уровень, поскольку теперь, в дополнении к прочим целям, Гарри хотел посмотреть, как долго он сможет продолжать игру… или, наверное, правильней будет сказать, как долго ему будет хотеться ее продолжать. Ладно, время покажет. Время, счастливое время, покажет, когда Гарри позволит этой как ее там его соблазнить. О да, скажу вам, так приятственно наблюдать, как весна мчится навстречу лету в Центральном парке, как листва на кустах и деревьях с каждым днем становится все гуще, как глаза Мэри все ярче горят нетерпением. О да, Гарри знал, так и есть: весь Нью-Йорк превратился в большой праздник лета.

У озера в Центральном парке тоже был маленький праздник. Мэри все больше и больше рассказывала о муже и о своем недовольстве семейной жизнью, ставшей для нее полным разочарованием. Гарри благоразумно воздерживался от нападок на ее мужа, потому что иначе она бы стала его защищать и вспоминать, что в нем есть хорошего, но он перестал защищать его сам и находить оправдания и/или объяснения его поступкам и равнодушному отношению к жене, которой так не хватает внимания и заботы. Он просто слушал, с заинтересованным лицом, как Мэри ругает мужа, называя его скотиной, хвастливым ничтожеством и сукиным сыном. Он меня вовсе не слушает, никогда… как слушаешь ты – Гарри изобразил на лице понимание и сочувствие, – он просто включает телевизор или вовсе выходит из комнаты, и если я иду следом и пытаюсь добиться, чтобы он меня все-таки выслушал, чтобы он понял, что я тоже живой человек со своими чувствами и потребностями, он называет меня тупой бабой и идет в бар с друзьями. Ох, она раздраженно тряхнула головой, временами мне кажется, что будь у меня пистолет, я бы его пристрелила на месте.

Лучше не надо, Гарри ласково прикоснулся к ее руке, тебя отправят в тюрьму, и я лишусь твоего общества. И я, и весь мир вместе со мной. Мэри улыбнулась ему, но сразу нахмурилась, когда он сказал, что ему жаль ее мужа.

Тебе его жаль?! Это он вечно где-то шатается со своими друзьями, приходит, когда ему вздумается, и уходит, когда ему вздумается, не глядя, сжирает ужин, который я так старалась ему приготовить, потом рыгает мне прямо в лицо и уходит. Да, именно так. Ни «пожалуйста», ни «спасибо», вообще ничего. Он идет веселиться, а я, значит, должна мыть посуду и целый вечер сидеть одна. Все, мне надоело корячиться у плиты. Пусть жрет готовые блюда из кулинарии.

Ты не поняла, он улыбнулся, погладив ее по руке, я имею в виду, что мне жаль, что он лишает себя удовольствия слушать тебя и наблюдать, как свет пляшет в твоих глазах, когда тебе радостно. Жаль, что он не понимает, как с тобой интересно.

Правда? Со мной интересно?

Конечно, он тихонько рассмеялся, глядя ей прямо в глаза, зачем бы я стал говорить неправду?

Игра продолжалась, Гарри видел, как нарастает ее возбуждение, и его возбуждение тоже росло. Временами Гарри казалось, что его ноздри раздуваются, почуяв запах течной суки, и все это вместе: игра, в которую он играл, сложная борьба Мэри с собой, ее возмущение на пренебрежительное отношение к ней мужа, – явно указывало на то, что игра скоро закончится. По крайней мере, ее текущий этап.

А потом, в радостном месяце мае, хотя уже был не май, а июнь, Гарри наконец поддался на уловки Мэри. Они сидели на скамейке, о чем-то болтали, Гарри как раз доел сэндвич и смял бумажный пакет, и Мэри вдруг протянула руку и принялась стряхивать крошки с его колен, уделяя самое пристальное внимание особо упрямой крошке на верхней, внутренней стороне его бедра. Гарри мысленно возликовал и чуть приподнял ногу навстречу ее ладони, затем накрыл ее руку своей и пристально посмотрел ей в глаза, слегка прищурившись и раздув ноздри. Он почувствовал, как дернулась ее рука, когда он, как бы забывшись, облизнул губы самым кончиком языка.

Дальше так продолжаться не может, Мэри, он медленно высвободил руку, но тут же поднял другую руку и принялся гладить ее по затылку. Она на секунду закрыла глаза, отдаваясь его недвусмысленным ласкам, потом приоткрыла их и посмотрела на Гарри (Госссподи, да ей прямо не терпится в койку).

Что же нам делать?

Гарри просто смотрел ей в глаза, наслаждаясь игрой и надеясь, что ему удастся удержаться от смеха.

Когда? Она гладила его по руке, а Гарри посмеивался про себя, радуясь этой маленькой победе. Он все же заставил ее спросить первой. Он чуть сильнее надавил ей на затылок, и она закатила глаза, вздрогнув от удовольствия.

Завтра вечером, после работы.

Она кивнула, продолжая легонько раскачиваться под его прикосновениями. Я скажу мужу, что пойду в кафе с девочками с работы.

Гарри кивнул, мысленно отплясывая чечетку, с улыбкой вместо зонта, и попытался представить, как она отреагирует, когда завтра он ей сообщит, что планы резко переменились.

Ах, завтра… новый день, новая блядень… ха-ха-ха, почему нет? Я расскажу вам о завтрашнем дне. Что о нем говорят, все неправда. Завтра всегда наступает. Всегда. День кончается, и настает новый, и я тоже кончаю. Ха-ха. А Мэри? Ей что-то обломится? Собственно, почему нет? Она тоже кончит… на чьем-то конце… ха-ха-ха. Еще разок, милая? Приходи ко мне, Луиза, будем кушать пудинг с рисом. Угощайся. Ни в чем себе не отказывай. Да, завтра будет новый день… сунул, вынул, убежал. По дорожке, по тропинке, где симпатичные девушки встали в ряд. Нет, малышка не будет капризничать. Ха-ха-ха. Завтра буу-уууу-дет но-ооо-вый день…

Что я ей принесу? Дары радости или боли? Да, радости или боли? Как я отвечу? Взмахом руки? Пожатием плеч? Кивком головы? Или этим чудовищем из чудовищ, встречным вопросом? Ладно, как вам угодно. Вот мой вопрос. Как колотится ее сердце? Как сбивается ее дыхание? Разве вы сами не слышите, как гремит пульс в ее венах? Как трепещет сочный венерин холмик меж мягких бедер? Наверняка и колотится, и гремит, и трепещет, и вся ее нежная плоть зудит предвкушением. Я расскажу вам, что принесу истомившейся в ожидании девице – радость боли и боль радости…

Да, все верно, чертовски

верно. По самое не могу, это голодное, влажное не могу.

На следующий день Гарри вышел пораньше и встретил Мэри на углу. Том, что ты тут делаешь? Я…

Мэри, нам надо поговорить, он схватил ее за руку и потащил за собой по улице.

Ее взгляд был растерянным и удивленным. Что-то случилось? Ты какой-то серьезный… и расстроенный. (О, замечательно, доктор Уайт. Удержи на лице это самое выражение еще пару минут, и мы опять на коне.)

Час назад мне позвонили из Чикаго. Придется срочно лететь туда. Сегодня же вечером.

О нет! Только не сегодня, Том, ее глаза потемнели, погасли.

И даже не знаю, сколько я там пробуду, теперь к его грусти присовокупилось неистовое отчаяние – и голодная страсть. Он заглянул в ее потускневшие глаза. Это был предпоследний этап игры. Уже через пару минут она жадно сорвет с него одежду и сама повалит его на постель.

Мэри удержала его взгляд, потом заметила вывеску на углу здания через дорогу: ОТЕЛЬ СПЛЕНДИД. Том, смотри, он обернулся, глянул на вывеску и вновь впился взглядом в ее сияющие глаза.

О, пойте песенку на шесть пенсов, и карманы набиты зерном, и все в таком духе. Эта цыпочка изголодалась изрядно. Она такая голодная, что Гарри аж испугался и на секунду не только пожалел о том, что затеял эту игру, а чуть было и вовсе не бросился наутек. Времени у них было мало (гораздо меньше, чем ей представлялось), и когда завершился первый раунд, у них не нашлось и минутки, чтобы выкурить сигарету и пошутить, ей так не терпелось скорей угоститься (о, неплохой каламбур), она буквально набросилась на него и взяла в рот, и Гарри пробрал озноб: он представил, что она людоедка и сейчас съест его целиком, по-настоящему, но после его возмущенного вскрика она извинилась и вспомнила о хороших застольных манерах, и Гарри вздохнул с облегчением и взмахом руки пожелал ей приятного аппетита.

Времени было в обрез, а желания в избытке, но они сделали все, что смогли, с тем, что есть. И если подумать, то сделали они немало. Они уж точно не были разочарованы этим «Полуденным отдыхом фавна» с элементами зажигательной ебли. Но время все-таки поджимало, и мысли о работе уже настойчиво лезли в голову, так что они проявили сознательность, встали с постели (Жаль, что обедать пришлось на бегу [О, отличная шутка]) и пошли в душ вдвоем.

Большая плоская головка душа выдавалась из стены над широченной ванной, что создавало ощущение открытого пространства. Они намылили друг друга, растерли повсюду, и время от времени Гарри запускал мыльные пальцы во всякие интересные места, и вскоре стало понятно, что работа и время могут еще немножечко подождать, Гарри уложил Мэри на спину, взгромоздился на нее сверху и вновь оприходовал прелестную деву под плеск воды, что лилась ему на спину и стекала в ванну, пока все его существо пело радостную песнь плотской любви, а большой палец ноги затыкал слив для воды. Когда песня закончилась (но мелодия все еще звенела в воздухе), он тоже лег на спину, вытянувшись рядом с ней, и они просто лежали под струями падающей воды, смеясь и скользя мокрой кожей по белой эмали.

Но, увы и ах, ход времени неумолим, и очищающий летний дождь был решительно выключен, а разомлевшие тела – быстро вытерты насухо крошечными полотенцами. Когда они закончили вытираться, Гарри отобрал у нее полотенце, медленно погладил ее по плечам, глядя ей прямо в глаза, потом резко притянул к себе и уткнулся лицом ей в шею. Ты потрясающая женщина, Мэри, он поцеловал ее в плечо, в шею, в губы.

О, Том, она закрыла глаза, покачнувшись в экстазе, мой драгоценный, прекрасный Том, я люблю тебя.

Он ничего не ответил, и она не сказала больше ни слова, но еще пару секунд Гарри продолжал ее целовать, затем они оба оделись и поспешили исполнить свои обязательства перед временем и работой.

Прощаясь с Гарри на углу, Мэри смотрела на него мечтательно сияющими глазами. Ты же придешь в парк, когда вернешься из командировки?

Конечно, приду, он ласково улыбнулся и сжал ее руку. До свидания, Мэри.

До встречи, Том.

На обратном пути к себе в офис Гарри знал, что ему больше не нужно ходить проверять, ждет ли она на скамейке у озера. Она будет ждать еще долго. И кто знает, возможно, когда-нибудь он вернется. Да… когда ему в следующий раз захочется пообедать сухим пайком, ха-ха-ха. Впрочем, она очень даже хороша в постели, эта цыпочка. По крайней мере, когда проголодается. Какое, к черту, проголодается?! Она умирает от голода. Но у нее ненасытные аппетиты. Не в смысле потешить свою распаленную гениталию. Любовь, вот что ей нужно. Она хочет любви. Нежной заботы. Понимания и тепла. Наверняка она будет хорошей женой – но не для меня. Очень жаль, мы могли бы неплохо проводить дневные часы (полтора или два), чтобы скрасить обеденный перерыв. Впрочем, возможно, все еще переменится, когда он утолит голод после парочки сытных обедов.

В любом случае, игра закончилась. В процессе все было забавно, очень даже забавно. Хорошо, что дамочка не слишком расчувствовалась. Такая приличная женщина. Можно не сомневаться, что сегодня она в первый раз в жизни наставила рога своему муженьку. Интересно, что он подумает, когда она вечером придет домой со светящейся кожей и сияющими глазами? Впрочем, скорее всего, он вообще ничего не заметит. Может быть, он и вправду козел, как она говорила. Но бьюсь об заклад, ставлю на кон твою сладкую задницу, что пройдет две недели, и все сияние потухнет. Бедная сучка. Даже как-то ее жалко. Представляю, какими словами она меня вспомнит… Но когда-нибудь она скажет мне «спасибо». По крайней мере, теперь она знает, что ей не надо сидеть и томиться в ожидании муженька. Теперь она знает, что ей тоже можно провести вечер с друзьями, ха-ха-ха… Да, может быть, я сэкономил ей кучу времени и избавил от многих проблем. Интересно, скоро ли она поймет, что ей тоже позволено веселиться в свое удовольствие?

Гарри вышел из лифта, помахал рукой секретарше в приемной и устремился к своему столу. Но прежде чем он успел сесть, к нему подошла секретарь мистера Уэнтворта. Где ты был?

Я обедал. А что, ты скучала по мне, Луиза?

Я-то нет, а вот мистер Уэнтворт, похоже, скучал – Гарри быстро взглянул на часы – и жутко злился, когда уходил.

Госссподи, уже так много времени?

Честно сказать, я удивилась, что ты вообще потрудился вернуться на рабочее место. Или ты просто пришел пораньше на завтра? Она тихонько рассмеялась.

Спасибо, что заражаешь меня весельем, нахмурился Гарри. А что он хотел?

Выкладки и расчеты по проекту Комптона и Брисбена. Мы нашли кое-что у тебя на столе, но там были не все нужные документы.

О Госссподи, настроение сразу упало на ноль, да вот же они, он открыл ящик стола и достал несколько папок с бумагами и стопку блокнотов. А почему они вдруг понадобились сегодня? Мистер Уэнтворт говорил, что они будут нужны ему завтра.

Видимо, все поменялось в последний момент, она пожала плечами, и встречу с клиентом в срочном порядке перенесли на сегодня. У тебя все подготовлено? Мистер Уэнтворт сказал, что позвонит, если потребуются точные данные. Он сказал… О, кто-то звонит.

Луиза пошла отвечать на звонок, а Гарри продолжил раскладывать документы, надеясь – почти молясь про себя, – что мистер Уэнтворт не позвонит. Ему вдруг стало дурно при мысли, что, может быть, это он сейчас и звонит. Борясь с тошнотой, Гарри взглянул на Луизу, которая что-то писала в блокнот и кивала, держа трубку у уха. Он попытался привлечь ее внимание интенсивно пристальным взглядом, но она продолжала сосредоточенно слушать и делать записи. Внезапно его пробрала дрожь, кости и плоть словно свело судорогой тревоги. Госссподи, Луиза, посмотри на меня, бога ради. Гарри почувствовал, как задергались пальцы у него на ногах. Глаза заслезились от напряженного взгляда. Черт возьми, его челюсти плотно сжались, кто звонит? Он или не он???

Луиза повесила трубку, уткнулась носом в блокнот и только потом заметила, что Гарри на нее смотрит. Она уставилась на него, не понимая, что с ним такое и почему он так пристально смотрит, а затем поняла, улыбнулась и покачала головой. Нет. Гарри мысленно вздохнул с облегчением, словно ему дали отсрочку в исполнении смертного приговора, но тут же сообразил, что отсрочка будет недолгой. Даже если он избежал газовой камеры, его все равно очень скоро отправят на виселицу. Он тряхнул головой. Госссподи, что происходит? Это просто безумие. Он посмотрел на бумаги, в беспорядке разбросанные на столе, закрыл глаза, сделал глубокий вдох и сказал себе: успокойся, расслабься и подготовь документы. Он еще раз обвел взглядом бумаги и принялся аккуратно раскладывать их по порядку.

Луиза уже собралась уходить, но на минуточку задержалась у стола Гарри. Ты что, собираешься здесь ночевать?

Ну, я подумал, что, может быть, задержусь ненадолго, сказал он немного застенчиво и смущенно. А то вдруг мистер Уэнтворт будет звонить.

Вряд ли он позвонит, если не позвонил до сих пор.

Да, наверное, ты права. Пожалуй, я тоже начну собираться домой.

До свидания, Гарри. До завтра.

Да. До свидания. Гарри выпрямился на стуле и собрался уходить, но решил задержаться до половины шестого. У него было чувство, что, если он посидит на работе лишние полчаса, то все сразу исправится, и сегодняшнее происшествие как бы отменится, словно ничего и не было вовсе.

Происшествие???? А что, черт возьми, произошло? Чего все так взъелись? Я выполняю свою работу. Что им от меня надо? Госссподи, можно подумать, я кого-то убил или что. Какой сегодня длинный день. Господи. Кажется, прошли годы с тех пор, как я стоял на углу и ждал эту как ее там… Как-то все странно. Не понимаю. Такой длинный день… Я хорошо делаю свою работу. Что они до меня докопались? Черт, черт, черт. Я не знаю, в чем дело, но что-то явно не так.

Он вышел из здания, прошел пару кварталов по Пятой авеню, голову распирало от мыслей в словах и картинках, затем сел в автобус и доехал до Сорок второй улицы. Оттуда потопал на запад, к Таймс-сквер. Сегодня толпы народа на улицах как-то особенно угнетали, уши болели, словно что-то давило на них изнутри, словно сейчас их проткнут ножичком для колки льда, и ощущение было такое, будто ему на глаза нажимают двумя огромными невидимыми пальцами.

Он заглянул в «Грантс», взял два хот-дога и молочный сок, потом пошел дальше по Сорок второй и зарулил в первый попавшийся кинотеатр. Он не слишком вникал в происходящее на экране, не понимал, что за фильм там идет, но боль в голове унялась, что уже хорошо. Он столько раз проигрывал в мыслях события прошедшего дня, пытаясь найти в них хотя бы какое-то подобие смысла, что ему явно грозило умственное истощение, а мелькание образов на экране отвлекало его от бесплодных отчаянных размышлений и помогало снять стресс.

Он просидел в кинотеатре пару часов и поехал домой. Время от времени в грохоте метрошного поезда ему явственно слышалось Комптон и Брисбен, Комптон и Брисбен, и он тряс головой и сосредоточенно разглядывал пассажиров или рекламу на стенах вагона, пока шум в ушах не превращался в обычное грохотание колес.

На следующий день Гарри явился в контору пораньше, чтобы точно быть на месте, когда придет мистер Уэнтворт. Он дважды перепроверил всю документацию по Комптону и Брисбену, чтобы убедиться, что все подготовлено, и попытался заняться другой работой, но никак не мог сосредоточиться, потому что волнение не отпускало, и он то и дело невольно поглядывал на дверь, нервно притоптывая ногой под столом.

Сегодня Гарри решил обойтись без традиционного утреннего кофе и слойки – а то вдруг мистер Уэнтворт придет именно в тот момент, когда он отлучится в кафетерий, – но теперь пожалел, что ему было нечем перебить этот противный металлический привкус во рту и унять лютый голод внутри. Все его тело как будто зудело в тревожном ожидании, даже кончики волос. Он попытался изобразить на лице абсолютную сосредоточенность, но ощущение было такое, что кожа сейчас лопнет.

Слава Богу, Уэнтворт наконец появился. Гарри чувствовал, как кровь стучит у него в висках; на груди проступил жаркий пот, на груди и еще под глазами; сердце бешено колотилось где-то в районе горла, живот скрутило судорогой. Он проводил мистера Уэнтворта взглядом, готовый расплыться в улыбке, если тот к нему обернется, но мистер Уэнтворт прошел к себе в кабинет, не глядя по сторонам.

Затем Гарри ждал – ждал и ждал, – и каждая минута казалась вечностью. Даже не верилось, что время может тянуться так медленно и что человеку бывает так плохо просто от ожидания. Его и вправду мутило, и приходилось судорожно сглатывать подступающую тошноту, и эти невидимые пальцы, нажимавшие на глаза, давили все сильнее и сильнее. Он сидел за столом, ждал, когда его вызовет мистер Уэнтворт, нога бесконтрольно стучала по полу, и все его силы уходили на то, чтобы контролировать мышцы анального сфинктера. Кожа горела, словно ее облили расплавленным свинцом, и он знал, что в любую минуту может сорваться, вскочить на ноги и заорать дурным голосом, и уже из последних сил глушил в себе этот крик, подступающий к горлу вместе с тошнотой. Он чувствовал, как по спине течет пот, у него свело пальцы на правой ноге, и когда коммутатор у него на столе все-таки запищал, резанув по ушам, он чуть не выпрыгнул из своей

кожи.

Уайт, зайдите ко мне. Гарри сам не поверил, что такое бывает, но стоило встать, и голова у него пошла кругом. Что, черт возьми, происходит? Это какое-то безумие. Он попытался придать лицу деловито-сосредоточенное выражение, но его тело и разум буквально кипели от избытка эмоций, и он совершенно не представлял, как выглядит со стороны, но знал, как именно он себя чувствует. Как запаршивевшая овца, которую ведут на бойню. Он был настолько ошеломлен всеми этими ощущениями – самим фактом, что он испытывает эти жуткие ощущения, – что на секунду ему показалось, будто он не в состоянии сдвинуться с места. Он вновь попытался сделать уверенное лицо и вошел в кабинет.

Вы выбрали очень неподходящее время, чтобы забить на работу, Уайт!

Прошу прощения, мистер…

Не надо мне никаких оправданий. У меня нет времени все это выслушивать. К счастью, мне удалось убедить партнеров, что им не нужны данные, которых у меня не было вчера, так что мы не потеряли заказчика, пока еще нет – Гарри мысленно вздохнул с облегчением, – но не вашими стараниями. Время покажет, пока ничего неизвестно. Вот документы, которые я взял вчера, он швырнул на стол пару папок, пожалуйста, подготовьте все данные, как положено. На той неделе я снова встречаюсь с партнерами. Вчера мне пришлось попотеть, чтобы организовать эту встречу, и в следующий раз у меня должна быть вся информация. Вам ясно?