Хосе Карлос Сомоза
Этюд в черных тонах
Труп
1
Новость я узнала на следующий день от Сьюзи Тренч. Сьюзан вместе с одной из служанок высунулась в окно на лестничной площадке и, услышав, что я поднимаюсь, обратила ко мне милые голубые глазки:
– Здравствуй, Энни. Там… Вот… На пляже.
– Ой.
Я заняла место рядом с девушками. Не помню, приводила ли я точное расположение Кларендон-Хауса. Если высунуться из окна, то увидишь на востоке (солнце било прямо в глаза) новые постройки порта Саут-Парейд с его флажками, тавернами и увеселительными палатками (в одной из которых, по словам Сьюзи, по ночам иногда устраивают арену). На другом краю пляжа, на западе, различались очертания старинного замка Саутси – до недавнего времени оборонительного бастиона нашего острова, а ныне (не каждую ночь) – площадки для представлений на открытом воздухе. Но гораздо ближе – если пониже наклониться и проследить за изгибом береговой линии – можно увидеть часть проспекта Кларенс и ряд сосен, таких же, что украшали и наш сад. Под соснами на песке собралась целая толпа. Я разглядела соломенные шляпы, полицейские шлемы, солнечные зонтики и несколько купальных костюмов. Гетти Уолтерс оттеснила меня своим роскошным бюстом:
– Вот же как… Труп!
Я ни капельки не изумилась. Шел мой второй день работы в Кларендоне, и что же появляется в двух сотнях ярдов от места моего пребывания? Мертвое тело.
Я посчитала это делом почти нормальным. Преимущество вечно невезучих людей – это отсутствие у нас предрассудков.
2
В то утро окно на лестничной площадке превратилось у персонала Кларендон-Хауса в самое посещаемое место. Ничего странного, если учесть, что это окно обладало наилучшим обзором, за исключением комнат пансионеров со второго этажа восточного крыла. Верхняя лестничная площадка находилась слишком высоко, а кабинеты Уидона и Понсонби выходили окнами на стену. Вот почему мы все столпились у одного проема, словно зрители бесконечного представления. К нам присоединились и мистер Уидон с Джимми Пигготом. Потом приковыляла и миссис Мюррей – ей помогала идти старшая медсестра. Мы расступились, предоставляя старушке получить свою порцию зрелища.
– Кто это? – хрипло спросила она.
Ответа у нас не нашлось. Мы выработали определенный порядок: у кого меньше дел, тот проводит больше времени у окна и информирует других об изменении обстановки. Так я убедилась, что мистеру Уидону делать почти совсем нечего: он неотлучно находился на официальной смотровой площадке, а когда к нему кто-нибудь подходил, он принимался с рассеянным видом сообщать новости:
– Приехал судья, приехал врач… Репортеры тоже здесь. Полицейские оцепили местность. Кажется, что-то серьезное…
Серьезным могло бы показаться то, что мы отрываемся от работы, чтобы следить за развитием пляжной истории, однако, должна признать, такое случалось со мною и в Лондоне, с Робертом или без него. Роберт просто обожал разглядывать жертв преступления (арены ему тоже нравились); меня это прельщало в куда меньшей степени, но врать вам не буду: когда подобное приключалось, я вставала на цыпочки и заглядывала поверх чужих спин, как поступил бы любой на моем месте. Я также посещала вместе с Робертом подпольные представления. Смотреть – смотрю. А что другое остается нам, почтенным людям!
Ближе к полудню Гетти Уолтерс доставила нам очередную важную новость. Гетти часто выходила за пределы Кларендона (вспомните, именно она открыла мне калитку в первый день), болтала с садовниками, с прохожими на улице. Знать, что происходит снаружи, – в этом была ее жизнь. Гетти прибежала к нам, переполненная слезами и переживаниями, нагрудник ее колыхался, между громкими всхлипами служанка жадно глотала воздух.
– Ой-ой!.. Там… там… Уууууй!..
Мы все обернулись к ней.
– Это был бедняжка Элмер! Вот же как! Бедный… Элмер!
Я далеко не сразу поняла, по кому так убивается Гетти. Оказалось, речь идет о том попрошайке, который якобы покончил с выпивкой и работал в театре «Милосердие» при Святой Марии. Нелли Уоррингтон говорила, что собиралась сходить на их представление. Разумеется, спектакль отменили. Печально, конечно, но я разглядела на лицах моих товарок легкое разочарование, потому что смерть нищего не является событием скандальным. Можно даже сказать, что речь идет о событии обыденном. В Лондоне нищие умирают насильственной смертью каждый день. Старшая сестра Брэддок даже презрительно нахмурила брови:
– Еще один убитый пьянчуга. С этими животными нужно что-то делать.
– Что, например, мисс Брэддок? – спросил Уидон, как будто чувствуя себя задетым.
– Даже не знаю… запереть их всех где-нибудь…
– Всех пьяниц Портсмута? Проще обнести город решеткой.
Сьюзи Тренч, тоже в этот момент глядевшая в окно, ткнула пальцем:
– Кто-то!.. Там!..
Мы стеснились в кучу, всем хотелось высунуться подальше. Полицейские на проспекте Кларенс окружили только что подъехавший экипаж. Приоткрылось окошко, нам были видны поклоны и приветствия.
– Это люди из Скотленд-Ярда, ясное дело, – определил премудрый Уидон.
– Скотленд-Ярд… ради Элмера? – недоверчиво произнесла сестра Брэддок.
– Если бы что-то случилось с нами, разве приехали бы из Скотленд-Ярда? – с упреком в голосе воскликнула Сьюзи, и никто ей не ответил.
3
Важнейшим следствием прибытия доктора Понсонби явился временный самороспуск Группы-у-Окна. Мы выстроились перед ним рядком, и доктор произнес такую речь:
– Поблизости от этого места случилась трагедия… Ой… я не имею в виду совсем близко и сообщаю вам не о великой трагедии… Кажется, все вы уже располагаете определенной информацией, кхм… Все очень просто: на пляже было совершено нападение еще на одного пьяницу. Это печально, не будем спорить, не самая печальная вещь на свете, однако… Наш долг, позвольте вам сообщить… Наш долг в качестве людей, отвечающих за Кларендон-Хаус… Полагаю, вам это известно… наш высший долг – успокоить пансионеров и удовлетворять их новые потребности, которые будут возникать… в сложившихся обстоятельствах.
Какие еще новые потребности? Я вскоре поняла, что в подавляющем большинстве случаев речь идет о театральных биноклях. У некоторых они уже имелись: скажем, у лорда Альфреда С. (по очевидным причинам фамилий я не привожу) нашелся изящный бинокль. Другие, например сэр Лесли А., сразу же затребовали себе такие же. Никто из пансионеров не полагался исключительно на свое зрение, а невезучие постояльцы восточного крыла просили, чтобы им дали высунуться из окон на противоположном конце здания, чтобы лучше все разглядеть (за вносимые деньги они почитали себя в полном праве иметь собственные ложи). Разумеется, доктор Понсонби отверг всякую возможность проникновения в комнаты других пансионеров.
Как бы то ни было, благодаря этим хлопотам утро прошло оживленно и весело. И даже с пользой для здоровья: многие жильцы, давно отказавшиеся от прогулок, высказались в пользу свежего воздуха именно в этот день и час; им потребовался именно пляж, еще конкретнее – то место, где собралась толпа. Другие наблюдали за происходящим с некоторого удаления. Удовольствие получали все.
За одним-единственным исключением.
Когда я вошла в комнату к мистеру Икс, тот, только что позавтракав, сидел в кресле, но шторы оставались задернутыми. Я чуть было не споткнулась о таз, приспособленный для утреннего умывания, которое мой пансионер совершал в одиночестве. Мне показалось невероятным, чтобы такой любопытный, такой назойливый субъект не поинтересовался происходящим снаружи.
– Сегодня ночью кого-то убили на пляже, – сообщила я. – Прибыла полиция и даже лондонский Скотленд-Ярд. Не желаете взглянуть?
С этими словами я потянула за штору.
– Пожалуйста, не могли бы вы снова задернуть шторы, мисс Мак-Кари? – Лицо его было напряжено, ничего общего с хорошим настроением вчерашнего вечера.
– Разве вы не хотите посмотреть? У вас лучший наблюдательный пункт во всем Кларендоне.
– Я уже ответил на ваш вопрос своим, мисс.
Я фыркнула и рывком задернула шторы.
– Ну что ж, продолжайте наслаждаться вашей проклятой темнотой, не отвлекайтесь ни на что, чему цена больше, чем… чем ваша «игра на скрипке»!
– Раз уж вы о ней упомянули, именно этим я и собираюсь заняться, – тотчас же отозвался он. – Сегодня я не буду обедать, сообщите кухарке, а еще я очень прошу: предупредите, чтобы мне не мешали.
Я оставила мистера Икс с его нелепым маханием рук по воздуху и захлопнула дверь.
4
Тело забрали только после полудня. Беднягу уложили на носилки и прикрыли простыней, но я пропустила этот момент, потому что занималась кормлением лорда Альфреда С., который в силу возраста не мог питаться самостоятельно. Вообще-то, это была обязанность Сьюзи Тренч, однако из-за необычайных обстоятельств этого дня и учитывая, что ваша покорная слуга была в Кларендоне новенькой, я уступила Сьюзан место у окна на лестничной площадке. Когда лорд Альфред С. откушал, я собрала тарелки, не дожидаясь прихода служанки. В холле я попалась на глаза старшей сестре Брэддок, и она дала мне новые поручения, чтобы заместить моих глазеющих коллег. Так что я хлопотала без устали, когда открылась входная дверь и на пороге – неподвижная и страшная – возникла Гетти Уолтерс; ее бездонный взгляд вызвал в моей памяти давнюю картину: я когда-то видела, как рожает корова, – пишу об этом, чтобы вы могли себе представить, без намерения оскорбить.
– Я… его… видела… – прошептала застывшая Гетти.
Не потребовалось много времени, чтобы Группа-у-Окна трансформировалась в Группу-вокруг-Гетти. И уж точно денек выдался нескучный. От бедной служанки, казалось, остались только глаза, она была вся белая, под цвет чепца. Лицо ее так меня напугало, что я сама начала дрожать. Все это определенно выходило далеко за рамки скандального.
– Эл… ме… ра… – Новая порция всхлипов. – Эл… ме… ра!
Мы обступили служанку, мы переглядывались между собой, словно перебрасываясь нашими страхами. Единственным мужчиной среди нас – за исключением молоденького Джимми Пиггота, который в качестве юнца имел право ужасаться почти на равных с нами, – являлся мистер Уидон, а посему он с тяжким вздохом принял на себя ответственность за ситуацию. То есть за приведение Гетти в чувство. Однако было очевидно, что эта роль ему не подходит: Уидон, как мне рассказали, был холостяк, жизнь его составляли числа и дебеты-кредиты (ну и кое-какие подпольные спектакли, чему тут удивляться), его неуверенность в обращении с людьми прямо-таки бросалась в глаза.
– Расскажите нам, что вы видели, – талдычил он не грубо, но настойчиво, – не оставляйте нас в неведении. А потом поплачьте, если захотите. Ну полно, полно. Говорите.
Нам пришлось сразу же перехватить у Уидона инициативу – вот так мужчины храбрятся при наступлении родов, а в конце концов перекладывают всю заботу на наши женские плечи. Мало-помалу мы успокоили Гетти, поочередно прижимая ее к себе. Мы как будто пытались – да простится мне это ужасное сравнение – мягкими поступательными движениями опустошить вместилище жидкости определенного рода, извлечь из него все до последней капли.
– Я была там… когда его… понесли, – наконец выдавила из себя славная женщина. – Мне ничего не было видно, я не могла протиснуться сквозь толпу… Там были и дети, и попрошайки. Ничего мне было не видно… Так ужасно, когда ничего не видно… Я слышала, как стучит мое сердце, а потом я услышала, как один… один полицейский что-то сказал. – Гетти, как под гипнозом, копировала интонации полицейского: – «Это дело рук сумасшедшего! Не смотрите! Дети, не смотрите!..» Пришли люди с носилками, это была карета из морга, что на площади Кларенс… И потом кто-то сказал: «Ну давай, берем». И люди расступились, когда его… его… – Она показывала своими пухлыми руками.
– Когда его понесли, – помогла сестра Брэддок.
– Да… Понесли… и тогда я увидела… У него были… О господи!
Именно в этот момент служанка вновь разразилась слезами. Нам снова пришлось ее обнимать.
– Гетти…
– Ну полно, полно…
– У него… были… такие… уй-уй-уй-уй-уй… ууухххххууууу… – Дальше слушать было бесполезно. Неожиданно Гетти подбоченилась и улыбнулась из глубин своей боли. – Я и смеюсь и плачу, все вместе! В толк не возьму, что это со мной! Когда я вижу такое… я плачу и смеюсь.
В этот душераздирающий момент в дверь постучали. Все мы были до того напуганы, что, я уверена, вместе с чувством страха испытывали некое запретное наслаждение. Мы получаем такое наслаждение от определенных зрелищ – и потом нам не хочется его вспоминать, но мы его никогда и не забываем.
Мистер Уидон – вновь избранный женским обществом на ответственную роль – открыл дверь и впустил в дом новый ужас. Ужас ворвался стремительно, по-военному. Мы как зачарованные взирали на эту форму, на этот плащ, который колыхался в такт шагам. За первым полицейским в Кларендон вошли и другие блюстители закона. Сопровождаемые Уидоном, они прошагали в кабинет доктора Понсонби, а вскоре отряд, к которому теперь присоединился и доктор, вернулся к нам в холл. Понсонби попросил старшую медсестру немедленно собрать весь персонал. Поскольку «весь персонал» и так уже находился здесь (за исключением миссис Мюррей, любительницы послеобеденного сна), долго ждать не пришлось.
Кухарка, служанки, медсестры и садовники сплотились вокруг Понсонби, на лице которого отобразилась бурная смесь эмоций. Очевидно, ему нравилось снова оказаться в центре внимания, однако в то же время Понсонби воплощал в себе достоинство и озабоченность, нервозность и растерянность. Он оглядывал нас одного за другим, как будто в поисках идеального зрителя: доктору требовалось лицо, которое в конце концов даст ему один-единственный ответ на все его чувства. Понсонби улыбался как человек, мечтающий стать знаменитостью, но не одобряющий средства, которые для этого придется использовать.
– Леди и джентльмены Кларендон-Хауса, ввиду… ввиду преступления, имевшего место прошедшей ночью на пляже, о чем вы все знаете… или должны бы знать… я не говорю должны, но должны бы… эти представители власти меня… известили, что нам нанесет визит… инспектор из Скотленд-Ярда. – Представители власти представляли местную полицию. Понсонби кашлянул и продолжил: – Упомянутый инспектор намеревается допросить персонал нашего пансиона, в первую очередь тех, кто оставался здесь на ночь. Поэтому… принимая во внимание то уважение, которое мы испытываем к правосудию, прошу вас оказать инспектору содействие.
Фоном к этой долгой речи нарастал шепот наших комментариев. Мы вычеркивали себя или добавляли в воображаемый список для допроса – в зависимости от того, ночевали мы в Кларендоне или нет, и даже в первом случае находились такие, кто заверял, что ночью не покидал своей спальни, – ну и я в том числе – и призывал других в свидетели этого обстоятельства. Каковых, к несчастью, и быть не могло, потому что они тоже не покидали своих комнат. Понсонби и Уидон, весьма довольные, что ночевали по домам, пытались восстановить спокойствие. Кларендон бурлил, как котел. Сьюзи мне шепнула:
– Это похоже на… ну ты понимаешь… на… – Сьюзи, как обычно, перекладывала на чужие плечи нелегкую задачу выразить невыразимое.
– Похоже на скандальный подпольный спектакль, – договорила я, и продолжать мы не стали.
5
Люди из Скотленд-Ярда прибыли значительно позже, чем известие о них. Они как будто хотели заставить нас понервничать в ожидании. Служанке, открывшей дверь, пришлось пятиться, уступая дорогу двум агентам – одному в штатском, другому в полицейской форме. Первый был худющий и низенький, с густыми усами стального цвета и взглядом, какой мне не часто доводилось видывать: в нем была властная ясность и неестественная внимательность, а зрачки казались следами от уколов шприцем. Огромные уши торчали из-под полей фетровой шляпы. Руки он держал в карманах плаща, костюм был потрепанный. Но этот все пожирающий беспокойный взгляд забирал – и перетирал – тебя без остатка. Усы состояли из воткнутых в губу шипов, решительное выражение лица свидетельствовало о храбрости, превозмогающей боль. Сюда пришел закон – таков был смысл послания.
Медсестры, Понсонби и Уидон встретили агентов, выстроившись в шеренгу. Понсонби выступил вперед и протянул низенькому руку.
Тот ее не пожал.
– Я инспектор Огастес Мертон из Скотленд-Ярда. Это сержант Джеймсон.
Сержанта, который, как я и сказала, был в форме, сотворили, кажется, из материалов, оставшихся при сотворении Мертона: высокий, тучный, благодушный, с улыбкой над ремешком шлема (этот ремешок сильно смахивал на второй подбородок), с усами, похожими на толстого домашнего кота – в отличие от взъерошенного и агрессивного кота инспектора.
– Мы в вашем распоряжении, сэр, – почтительно объявил Понсонби.
– Благодарю. Я не отниму у вас много времени, доктор. Нам нужно помещение.
– Вы можете воспользоваться моим кабинетом, джентльмены.
Мы выстроились в очередь перед дверью; меня, как новенькую, было решено поставить последней. Уже опрошенные девушки подбадривали оставшихся. «Ничего страшного, сама увидишь», – шептали они. Однако, когда наступил мой черед, ноги у меня дрожали.
– Проходите, – сказал мне Понсонби.
Мертон, все так же держа руки в карманах, все так же в шляпе на голове, сидел в кресле Понсонби и мерно вещал. Сержант Джеймсон делал пометы в книжечке, стул прогибался под его весом, а Понсонби и Уидон, сидевшие на стульях возле окна, исполняли роль публики.
– Нет-нет, я вовсе не блистателен, – говорил Мертон, – не заблуждайтесь, доктор. Но. – Инспектор замолчал, наделяя это «но» особой энергией.
– Всегда отыщется «но», – примирительно заметил Джеймсон.
– Но в этой работе, джентльмены, все зависит не столько от интеллекта, сколько от терпения. Мотивы и детали преступления образуют сложный ковер, и важно снимать слой за слоем, слой за слоем, мягко и старательно счищая ненужное, пока не останется сам факт… первозданный, чистый, незамутненный.
– Это так же верно, как то, что я рожден моей матушкой, – подтвердил сержант.
Быть может, то было чистое совпадение, но оба в этот момент посмотрели на меня, тем самым вогнав меня в краску.
– Присядьте, мисс… – Джеймсон сверился со своими записями. – Мисс Мак-Кари?
По счастью, допрос проводил именно сержант. Джеймсон задавал вопросы и записывал мои ответы – нам было несложно выяснить, что легла я в таком-то часу, завершив перед этим такие-то работы, и ничего не видела на пляже, – а Мертон тем временем сверлил меня своими ужасными глазами: они, казалось, впитали в себя всю преступную грязь нашего мира, которую не дано лицезреть простому смертному, – чтобы подвергнуть кропотливой чистке. Эти глаза были как два колодца, уводящие в бездонное подземелье, принимающее в себя страшные вещи, наподобие трупа Элмера Хатчинса на пляже, – я еще не знала, чем был так страшен этот труп, но очень скоро меня избавят от неведения, – и Мертон, хозяин этих колодцев, словно бы предупреждал меня: ради моего же блага, не нужно заглядывать глубоко, в противном же случае вся ответственность ложится на меня.
Когда я сказала, что порученный моим заботам пансионер проживает на втором этаже западного крыла, в допрос вклинился Мертон:
– Это, кажется, лучшее место для наблюдения. Не так ли, Джеймсон?
– Так же верно, как и смерть моего батюшки, инспектор.
– Доктор, нам придется опросить пансионеров из этого крыла.
Для Мертона это было самое обычное распоряжение, однако Понсонби едва не забился в конвульсиях. В нем, как частенько бывало, вступили в борьбу противоположные чувства: обязанность помогать правосудию столкнулась с заботой о репутации Кларендона. Понсонби даже поднялся со стула.
– О да, инспектор Мортон, мы в Кларендон-Хаусе всегда сотрудничаем с законом.
– Мертон, – поправил инспектор.
– Да, прошу прощения, однако… у нас также есть пациенты… и их уважаемые семьи. Я не хочу сказать, что уважение к семьям выше, нежели уважение, которое вызывает у нас правосудие… Я только прошу вас учитывать специфические особенности нашего пансиона, в котором деликатность…
Мертон тоже встал, на лице его читалось нетерпение.
– Доктор Понсонби, я учитываю. Но…
– Всегда найдется какое-нибудь «но», – благодушно прокомментировал его помощник.
– Но Скотленд-Ярд, сэр, и есть синоним деликатности.
– В этом я и не сомневаюсь. – И Понсонби перевел моргающие глаза на меня. – Не будете ли вы столь любезны… сопроводить господина инспектора… в комнаты наших пансионеров второго этажа, западное крыло? Они наверняка уже закончили ужинать. Такой визит их не сильно обеспокоит.
Мне подумалось, что Понсонби выбрал именно меня не только потому, что я случайно оказалась рядом. Я была новенькая, а потому меньше других посвящена в жизнь и частные секретики пансионеров. При моем участии Понсонби обеспечивал нашему обходу дополнительную деликатность.
