Моя тень скользнула по прямоугольнику света на напольном ковре, затем изогнулась и взобралась по резной спинке высокого кресла.
Дальше – задернутые шторы.
И – никого в комнате.
Уидон продолжал придерживать для меня дверь. Я сделала несколько шагов. «Во что ты ввязалась, Энни?» – вздохнула я про себя. Комната была просторная, – возможно, так казалось потому, что в ней находилось не много предметов. Кровать была аккуратно заправлена. Тазик для утренних процедур стоял на полу, между кроватью и комодом, на комоде стояла большая ваза, по другую сторону размещались камин с полкой, ночной столик, стул и маленький шкафчик. В центре комнаты – вышеупомянутое кресло.
И больше ничего не было. Ни книг, ни журналов, ни картин. И воздух здесь не был напитан безумием, не было той смеси животного и человеческого запаха, к которой я так привыкла со времен Эшертона, зато я уловила присутствие вдыхаемого и выдыхаемого воздуха – так корова обращается со своей жвачкой.
– Скажите ему что-нибудь, – прошептал с порога Уидон.
– Но… Кому?
Бухгалтер нетерпеливо кивнул в сторону кресла.
И тут мне стало страшно. Ладони мои повлажнели, я провела рукой по платку на шее. Мне казалось, что это не я подхожу ближе, а само кресло медленно, точно желая скрыть свое продвижение, подступает ко мне.
Когда мы оказались рядом, я подняла глаза.
И увидела манекен.
Он сидел прямо, не проминая сиденья своим весом. В полумраке я разглядела острые скулы, непропорционально высокий лоб, но главное – орлиный, резко очерченный нос. Все остальное – тщедушное тельце, упакованное в пижаму, халат и домашние туфли, – могло бы подняться в воздух от легкого дуновения ветерка, причем внешний облик от этого не сильно бы переменился. Я вложила в свои слова больше оптимизма, чем чувствовала на самом деле:
– Добрый день, меня зовут Энн Мак-Кари, я ваша новая медсестра, очень рада знакомству, мистер… мистер…
– Мистер Икс, – удостоверил с порога Уидон.
– Но его ведь зовут не так, правда? – переспросила я.
– У него нет имени, – отрезал Уидон.
Что за абсурд! Я решила разобраться с этим позже. Манекен не шевелился, и я наклонилась, чтобы рассмотреть его лицо. В полумраке его глаза показались мне какими-то странными.
– Можно я отдерну штору, сэр? – спросила я, обращаясь к мистеру Икс.
Однако незамедлительный ответ я получила от Уидона:
– Нет. И выходите поскорее.
Бухгалтер ощутимо нервничал. Я сделала реверанс и вышла; Уидон закрыл дверь.
– Почему нельзя раздвигать шторы?
– Мистер Икс не хочет, чтобы их раздвигали. Это необычный человек, подробности мне неизвестны; доктор Понсонби вас обо всем проинструктирует.
Уидон вытирал платком вспотевшие лоб и шею, как будто мы только что выбрались из клетки с опасным хищником. И я подумала: подробности ему наверняка известны, просто он не хочет говорить.
Но ведь Уидон – бухгалтер, рассудила я. Его отношение к душевнобольным наверняка искажено предрассудками и страхами профанов, которые сталкиваются с проявлениями безумия. Разумеется, это не мой случай.
Я чувствовала, что готова приступить к уходу за мистером… мистером без имени.
Гетти Уолтерс отвела меня в комнату, которую мне предстояло занять в Кларендоне: сестры проживали в пяти маленьких помещениях под самой крышей.
Назвать эту комнату «скромной» – значит ничего не сказать.
Она была голая и крохотная. Зеркало вполовину моего роста стояло на комоде ровно такого размера, чтобы сбоку могла поместиться кровать. Свет проникал в комнату через окошко в скате крыши. Что ж, мне доводилось обитать в местах и похуже.
Пространства вполне хватало, чтобы втиснуть кувшин с горячей водой, губку и мыло. Мой багаж и сложенная униформа лежали на кровати. Я сняла платье, вымылась и изучила униформу. Ее составляли chemise[3], пояс с подвязками, чулки, верхняя сорочка, черное, как будто траурное, платье с пышной юбкой, нагрудник, передник с карманами на поясе, накрахмаленные манжеты и воротничок с кружевами, туфли на низком каблуке. Наличествовала также смена того, что мы надеваем наедине с собой и без чего обходимся только в полумраке супружеского алькова.
Впрочем, вы можете сходить в театр и увидеть там женщин даже без этой последней защиты приличий и нравов. Полагаю, вы меня поняли. Я просто ставлю вас в известность.
Поскольку я женщина взрослая и не слишком привлекательная, в комплект не входило оружие искушения: не было ни корсета с бантами, ни упряжи для грудей, ни – храни меня Господь! – чепца с широким козырьком, прикрывающим половину лица. Мой чепец был просто высокий, как митра архиепископа. Когда я увенчала себя этим убором, мутноватое зеркало представило мне странную картину.
Это была я – и не я. Хотя униформа примерно подходила мне по размеру, облик мой разительно переменился. Одежда вообще обладает потрясающим эффектом: стирает одни черты, другие добавляет – как будто ты актриса, играющая роль. Высокий воротник закрывал отметины, которые остались в прошлом, по крайней мере на какое-то время.
Я улыбнулась своему отражению.
Доктор Понсонби еще не приехал, поэтому я решила, не откладывая, приступить к своей работе. И первое, что мне надлежало сделать, – при свете дня заглянуть в глаза этому мистеру, как бы его ни звали, потому что он является пациентом, за которым мне положено ухаживать.
Задавшись этой целью, я отправилась в путь по ковровым дорожкам, приподнимая на ступеньках полы новой юбки, подошла к последней двери, негромко постучала и открыла, точно так же как делал мистер Уидон, однако сознавая, что теперь вся ответственность лежит на мне.
И все-таки, оказавшись посреди тишины и полумрака, я сжалась, как и в первый раз. Что тут сказать: темнота и спинка кресла, развернутого так, что никого не видно, – это все-таки впечатляет. Тем более когда входишь внутрь и закрываешь дверь. Как будто свет погасили в туннеле.
– Мистер… кхм… Икс, я пришла, чтобы проверить ваши глаза, это ненадолго. А потом, если пожелаете, я снова задерну шторы.
Ответа не последовало. В эту минуту меня посетило странное воспоминание: мой отец, сидящий спиной ко мне, за своим письменным столом в портовой конторе грузоперевозок. В том помещении стояло еще несколько столов (теперь, в моей памяти, их число доходило до бесконечности), а отцовский стул был обращен спинкой ко входу. Я видела плечи его пиджака, его черные волосы – такие же черные, как глаза тряпичного медведя, которого он мне однажды подарил.
Приближаясь к окну, я выкинула это воспоминание из головы.
– Вы знаете, там подальше есть такая штука, она называется «море», – сообщила я. – Смотреть на него приятно и в целом радостно… – Я взялась руками за шторы, и тогда за спиной у меня раздался тихий, но ясный голос:
– Нет.
Я обернулась. Значит, он разговаривает, отметила я про себя. Он восседал очень прямо, маленький и в то же время исполненный достоинства, черты его лица были стушеваны полумраком и моей собственной тенью.
– Что «нет», сэр?
– Не открывайте шторы.
Чистейшие, я бы даже сказала – резкие звуки, лишенные эмоций. То ли мягкий приказ, то ли мольба.
– Могу я узнать почему, сэр?
– Мне нравится, когда они закрыты, так мне удобнее сосредоточиться.
Я молча смотрела на прямой силуэт в кресле. Голос, как я уже сказала, был очень чистый, лишенный интонаций, но тихий. Но зачем ему понадобилось сосредоточиваться? – недоумевала я. Что еще за глупости? Я давно привыкла к абсурдным просьбам душевнобольных, столь похожим на детские капризы. Самый правильный выход – это игнорировать такие пожелания, если они наносят ущерб здоровью пациентов. В этом случае ущерб представлялся мне очевидным: Флоренс Найтингейл, учительница всем сестрам милосердия, не уставала напоминать, что больным необходимы дневной свет и свежий воздух.
Я обернулась к окну и крепко ухватилась за шторы:
– Я ненадолго. А потом вы снова вернетесь… к сосредоточению.
Раздвинув шторы, я зажмурилась – не столько от яркого света (дождь так и лил, день был серый, без солнца), сколько из-за поднявшегося облака пыли. Я поняла, что никто не раздвигал и не чистил эти шторы уже много месяцев. За шторами стояла я сама, в высоченном чепце, разрезанная на стеклянные прямоугольники грязного двустворчатого окна. Пейзаж, скомпонованный из ветвей деревьев, стены́, пляжа и моря вдалеке, расплывался из-за слоя пыли внутри и капель дождя снаружи. Окно тоже никто не мыл. Этого человека предоставили его собственной участи в привилегированном Кларендоне только ради того, чтобы потакать его нелепым слабостям.
Я повернулась лицом к креслу и отошла от источника света, решив рассмотреть сидящего.
Он был крайне худощав, ростом ниже среднего, но голова его заслуживала отдельного описания. Она возвышалась над телом, словно корона. Высокий лоб без морщин, выступающие скулы, изящный подбородок и – самая характерная черта – упомянутый выше орлиный нос. При свете дня этот человек уже не выглядел таким необычным. Маленькое, почти подростковое тело; большая голова взрослого мужчины. Первое вызывало желание поиграться; вторая внушала уважение.
Ну хорошо, он был немного странный. И что с того?
А кто не странный? Вот у меня, например, нос картошкой, очень близко посаженные глаза и невыразительный подбородок. В школе меня называли «ласка», как зверька. Мне не показалось, что мистер Икс выглядит более или менее странным, чем кто-нибудь еще.
А вот глаза его заставили меня оцепенеть.
Правый глаз был голубоватый и бледный, точно пустой аквариум. Когда я наклонилась чуть ближе, то поняла, что дело было в огромном размере радужной оболочки, заполнявшей почти всю поверхность глаза. А вот радужку левого глаза со всех сторон осаждала густая поросль красных прожилок; этот рисунок, находись он в любом другом месте, кроме человеческого глаза, можно было бы назвать поистине красивым.
Один глаз голубой, другой красный.
Это сочетание завораживало.
– Вы закончили? – прошептал он, почти не разжимая губ.
– С чем, сэр?
– С разглядыванием.
– Э-э-э… да, сэр.
– Теперь, пожалуйста, сдвиньте шторы обратно, спасибо.
Мне не хотелось ему перечить. Я ведь приехала сюда ради него! Но этот левый глаз меня тревожил, медицинский диагноз тут был очевиден: кровоизлияние.
– Он… побаливает? – чуть слышно спросила я.
– Кто?
– Ваш левый глаз… Побаливает? Вот почему вы не хотите, чтобы я открывала шторы?
И тогда он впервые моргнул. Если только это можно назвать морганием. Он занимался этим делом невероятно медленно, точно наслаждаясь темнотой.
– Такой глаз у меня от рождения, мисс Мак-Кари. А теперь задерните шторы.
Так, он знает мое имя, отметила я. Он ничего не упускает, сидя здесь в молчании, словно таинственный темный цветок в горшке.
– Безусловно, это любопытный случай. Ой, не самый любопытный из всех, с которыми я сталкивался, но определенно любопытный…
Кабинет доктора Понсонби (который принял меня с официальным приветствием, как только явился в Кларендон-Хаус) был больше, чем кабинет Уидона; доктор также обладал большей мудростью и авторитетом: полки с одинаковыми книжными корешками, череп на столе (на костях черепа проставлены цифры?), окно, выходящее в сад и на стену, – таковы были самые приметные детали кабинета.
Понсонби не сказал ничего утешительного, но ведь он был врач. А врачи не склонны никого утешать.
Сам Понсонби гармонировал с антуражем: тучный, лысый, поглаживающий бородку-эспаньолку, а глаза его смотрели куда угодно, только не на меня. Разговаривал он так, что я все время нервничала, – это вечное «ой» в начале, как будто, произнеся какую-нибудь фразу, Понсонби тотчас вспоминал, что об этом нужно было сказать раньше; или его привычка самого себя поправлять, словно его пугали категоричные утверждения («Интересная подробность – не самая, конечно, интересная, но все же…»), – все это еще больше мешало мне следить за его рассуждениями.
Слушая Понсонби, я поглядывала на свои руки, сложенные на переднике. Чепец мой был такой высокий, что я боялась задеть лампу.
– Вам будет легко… ой, быть может, не легче всего того, чем вы занимались прежде, но… относительно легко… Да, вам будет относительно легко поладить с ним, мисс Мак-Грегор.
– Мак-Кари.
– Ой, простите. – Доктор уже второй раз ошибался в моей фамилии, однако это его как будто не волновало. Доктор выглядел любезным и рассеянным, так что я засомневалась: его любезность – следствие рассеянности или же, сознавая свою рассеянность, Понсонби компенсирует ее любезностью? – В первую очередь вы должны стараться, чтобы у него не возникало жалоб… Уступайте по мере возможности его прихотям. Насчет задернутых штор, например. Нужно принимать во внимание такие пожелания. Я не говорю, что не должно быть исключений, однако… Его семья занимает чрезвычайно высокое положение. Они хорошо оплачивают присмотр за ним и не желают никаких осложнений.
– А почему его зовут «мистер Икс»? У него что, нет фамилии?
– Ой… Полагаю, когда-то она у него была, но никто ее не знает. «Икс» – вот что написано во всех бумагах там, где должна была стоять фамилия, и так его именовали еще в Оксфорде. Семья поступает так, дабы избежать недопустимых истолкований. Я уже вам говорил: это очень почтенное семейство, да… Личность этого человека изъята из всех официальных документов.
– Но должна же остаться какая-то информация о его жизни до пансиона…
– Маловероятно, – ответил Понсонби. – Он проживает в частных пансионах с самого детства.
Сердце мое сжалось, в горле вырос ком. Я задумалась об этом «почтенном» семействе, навсегда изгоняющем своего отпрыска, отбирающем у него даже имя. В Эшертоне я повидала немало трагических случаев, однако жизнь мистера Икс, отринутого людьми, которым надлежало заботиться о нем и любить, наполнила меня состраданием.
Понсонби задал мне какой-то вопрос.
– Простите, доктор?
– Эшертон. Я прочел в ваших бумагах, что вы работали в этом приюте… ой, к несчастью, его больше нет. Под руководством сэра Оуэна Корриджа?
Я кивнула в ответ.
– Ой, это один из величайших психиатров в нашей стране… Безусловно, не величайший, но все же… Вы занимались с ним ментальным театром?
– Нет, доктор, в этих процедурах я не участвовала.
Мой ответ привел Понсонби в замешательство, как будто он собирался двигаться со мной в одну сторону, а я пошла в другую. Но от своей темы он все равно не отказался:
– Мне нравится ментальный театр. В этом деле я достиг кое-каких успехов.
Он бросил взгляд на часы на цепочке – характерный врачебный взгляд, как будто он у всех и каждого готов посчитать пульс. Понсонби ясно давал понять, что наш первый разговор окончен, однако у меня еще оставались вопросы.
– Простите, доктор, но у моего пациен… У моего пансионера кровоизлияние в левом глазу. Его бы следовало показать специалисту, как вам кажется?
Понсонби так наморщил брови, что казалось, будто он совершенно не понимает, о чем я говорю, да и кто я вообще такая.
– Ой, да-да-да…
– В левом глазу.
– Да-да, я понимаю, что вы имеете в виду. Да, вообще-то, да… Так все и было, когда он к нам поступил, около двух месяцев назад.
– Но возможно, он испытывает режущую боль, быть может, из-за этого он и не желает раздвигать…
– Послушайте, мисс… ой… мисс… – Понсонби замахал рукой.
– Мак-Кари.
– Спасибо. Не беспокойтесь по поводу его глаза. Он не просил об осмотре у специалиста.
То, что я услышала, показалось мне невероятным. Да разве здоровье пациента зависит от его собственных прихотей? Я постаралась ответить как можно более смиренным тоном:
– Простите, доктор, но глаз сильно покраснел. Возможно, такое раздражение причиняет боль. А вдруг это поддается простому лечению? Если мы уменьшим жжение, мы поможем нашему пансионеру…
Понсонби ответил не сразу.
– В Портсмут недавно приехал новый врач. Он открыл консультацию в Саутси, но готов и к выездам, чтобы лечить физические недомогания пансионеров… И в первую очередь офтальмологические, если я не ошибаюсь… Ой… Я попрошу мистера Уидона его пригласить, но его отчет должен попасть непосредственно ко мне…
От такого внезапного успеха я невольно улыбнулась:
– Спасибо, доктор.
Я сделала реверанс, но доктор меня пока не отпускал.
– И вот что еще… мисс…
– Мак-Кари.
– Да, именно. – (Я неожиданно начала для него существовать: Понсонби на минуту перестал сверяться с часами, изучать книжные тома, поглаживать бородку и теперь видел меня перед собой – в униформе и чепце.) – Семь лет назад я основал Кларендон-Хаус, мечтая о месте, где джентльмены из лучших семей будут наслаждаться морем, отдыхом и уходом заботливых медсестер… До сих пор мне это удавалось. Однако этот пансионер, он… ой… он весьма… специфический. Ведите себя осмотрительно. – И Понсонби изогнул бровь дугой. – Крайне осмотрительно.
Предупреждение доктора взбудоражило меня больше, чем мне бы хотелось. Я не находила себе места, бродила туда-сюда по коридорам Кларендон-Хауса. В чем мне следует быть осмотрительной? Мой подопечный производит впечатление совершенно безобидного человека. В Эшертоне мне доводилось встречать таких пациентов, при виде которых содрогнулся бы и портовый грузчик. Что в этом бедолаге такого необычного, помимо вечного заключения в пансионах?
Мне следовало выяснить, что думают по этому поводу мои товарки.
Поэтому в тот же день я с радостью приняла предложение вступить в привилегированное общество Медсестры-за-Чаем в стенах привилегированного Кларендона.
На самом деле вся деятельность общества заключалась в том, что мы, медсестры Кларендон-Хауса, три раза в неделю собирались пообедать в бывшей кладовке, примыкающей к кухне. То было нечто вроде ритуала: так мне объяснила сестра, подошедшая в полдень, чтобы привлечь меня в это секретное общество. Звалась она Сьюзи Тренч, такая коротышка с гнусавым голосом, зато с прекрасными голубыми глазами. Сьюзи была родом из Госпорта и очень радовалась, что в их маленькое войско вольется еще одна уроженка Портсмута. Она за руку отвела меня из холла на кухню, и по дороге мы успели поболтать. Сьюзи не брала в расчет мнение Гетти Уолтерс и утверждала, что лучший из идущих сейчас спектаклей – это детский мюзикл «Цыгане короля Леонта». Я ничего о нем не слышала, но для одинокой бездетной женщины выбор показался мне странным.
– Но ведь он детский!
– Ну да, а зато… Ох… Энни…
Впоследствии я убедилась, что Сьюзи предоставляет завершение многих фраз воображению своих слушателей. Но это не имело значения: личико ее было очень красноречиво.
– Это скандальная постановка?
Сьюзи предпочла промолчать.
Местом для нашего сборища служила комнатенка без окон, освещенная настольной лампой; на столе уже стояло угощение и чайные приборы. Кухарка миссис Гиллеспи приготовила по случаю собрания нежнейшие кремовые пирожные, чтобы подать их в конце трапезы. Когда мы вошли, все уже сидели на своих местах. Чепцы, блестевшие в полумраке, как льдины, разом повернулись в мою сторону.
Сьюзи представила меня; я уже была знакома со старшей медсестрой Брэддок, здесь же находились высокая неулыбчивая Нелли Уоррингтон и молоденькая красотка (это уж точно) Джейн Уимпол в мешковатой форме, скрывающая лицо под защитой козырька, служащего для того, чтобы не поощрять непристойные мысли мужчин. Чуть в глубине, отделенная от группы пяти избранных, радуясь любой тарелке, которую перед ней ставили, сидела престарелая миссис Мюррей, которая – как поведала мне Сьюзан – когда-то работала еще на отца доктора Понсонби, а потом наш доктор Понсонби в знак большой признательности пригласил ее поселиться в Кларендон-Хаусе. Миссис Мюррей парила в заоблачных высях и подчеркивала свое положение, называя доктора Понсонби только по фамилии: «Понсонби – хороший профессионал и хороший руководитель. С ним нужно только правильно держаться».
Покончив со знакомством, Сьюзи не замедлила оповестить всех, что я еще не смотрела «Цыган короля Леонта». Мне непременно следует сходить, это дело решенное! Медсестры даже напели мне куплетик – тихими мечтательными голосами:
Круши, руби, пали!
Руби, круши, пали!
Вот так живут пираты
Далёко от земли!
Ритм, разумеется, был самый неотвязчивый.
– И у Элмера Хатчинса там восхитительная роль… – закатила глаза Сьюзи. – Вот когда он вылезает из сундука с криком: «Не меня, только не меня!»
Женщины зажимают ладошками рот. Всем смешно до колик.
– А когда он защищает девочку, которую собираются выпороть! – подхватила Нелли Уоррингтон.
– Очень неприличная сцена, – высказалась старшая сестра Брэддок, и все с ней согласились.
Но даже в полутьме я различила знакомый блеск в глазах. Скандал. Конечно же, и детские мюзиклы бывают скандальными.
– В свои девять лет она играет потрясающе, – признала Сьюзи. – Она танцует с Элмером Хатчинсом, одетая только в красные носочки. Вы же помните, как при этом крутятся ее косички!
Еще одна пикантная пауза.
– Кто такой Элмер Хатчинс? – спросила я.
– Любимый попрошайка всей портсмутской детворы, – ответила Сьюзи.
– Говорят, он больше не пьет, – заметила Нелли Уоррингтон, допивая вторую чашку чая.
– А я вот не доверяю пьянчужкам, даже когда они трезвые, – высказалась Мэри Брэддок. – Они только и делают, что ищут неприятностей. Вот ведь что сталось с Эдвином и с тем Сахарным Человеком, который его убил…
– Ну, такое не каждый день случается, мисс Брэддок, – возразила Сьюзи.
– Достаточно часто, чтобы мне не нравились пьянчуги, – отрезала Брэддок, чья начальственная манера, как я позже убедилась, состояла в том, чтобы заканчивать все споры, оставляя последнее слово за собой.
На сей раз это ей не удалось, потому что мечтательная Джейн Уимпол не удержалась и добавила:
– Элмер совсем другой. Дети его обожают. К тому же, мисс Брэддок, мне рассказывали, что убийца Эдвина, прежде чем стать Сахарным Человеком, сидел в тюрьме Анкор-Гейт за ограбление…
Ответом ей было всеобщее негодование. Нелли Уоррингтон взялась ввести меня в курс последних событий: речь шла о городском бродяге Эдвине Ноггсе, который играл в «Жертвенной Люси», любимой мелодраме Гетти. А потом, неделю назад, его тело нашли рыбаки с нового причала Саут-Парейд, это случилось на пляже у Восточных бараков. Известно же, рассказывала Нелли, что Эдвин и бывший заключенный по имени Гарри Хискок, после тюрьмы работавший Сахарным Человеком, за несколько дней до того устроили при свидетелях поножовщину, и теперь в полиции убеждены, что именно Хискок убил Ноггса.
– Хискок повсюду кричал, что Эдвин украл у него роль в театре «Милосердие», что при приюте Святой Марии, – объясняла Нелли. – Иметь хоть какую-то роль в «Милосердии» для этих людей очень важно… Ведь чтобы не умереть с голоду, Хискоку приходилось подрабатывать Сахарным Человеком!
Я спрятала брезгливую гримасу. Сахарные Люди вошли в моду и в Лондоне. Это было самое омерзительное и низкопробное уличное развлечение, за гранью всякой морали: мужчины и женщины обмазывают тело липким сахаром и бегают по ночным проулкам со связкой ложек на длинной цепи, висящей на шее. Это позвякивание сделалось уже привычным. За одно пенни ты можешь отведать сахарку, а за несколько – наесться до отвала, соскребая слои ложкой с кожи. Оголение Сахарного Человека сделалось любимой забавой детей из благородных семейств.
– Мне говорили, что после той драки мальчишки лизали сахар, сочившийся из ран Хискока, – прошептала Нелли, и мы содрогнулись от отвращения.
– Определенно, Эдвина убил этот бывший сиделец, – постановила старшая медсестра.
И все признали ее правоту. Миссис Мюррей, покончившая со своими тарелками и с остатками чужой еды, попросила себе пирожных.
Я поняла, что момент подходящий. Кашлянула, а потом сказала:
– Я вот о чем хотела бы спросить. Меня прикрепили к некоему… «мистеру Икс». Что вы о нем думаете?
Над столом повисла тишина.
– Да мы уже знаем, доченька, нам так тебя жалко, – посочувствовала Нелли Уоррингтон.
– Наша вновь прибывшая скоро станет вновь замененной, – предсказала старшая сестра.
– Лучше бы ты осталась, ты мне нравишься, – поддержала меня Сьюзи Тренч.
– Я к нему даже близко не подойду, – заявила Нелли Уоррингтон.
Пришлось вмешаться и сердобольной Джейн Уимпол:
– Давайте все же не будем запугивать бедняжку…
– Бетти Гарфилд – та, что ухаживала за ним до тебя, плакала каждый день, – вздохнула Сьюзан.
– Этот тип свел Бетти с ума, – заметила сестра Брэддок, ни к кому не обращаясь.
Нелли прошептала, как будто сестры договорились сообщить мне страшную тайну:
– Бетти говорила, что иногда, по ночам, из комнаты мистера Икс доносятся разные голоса.
– А ты их что, сама слышала? – спросила Брэддок. Нелли покачала головой. И тогда старшая сестра повторила: – Я вам уже сказала: он свел Бетти с ума.
Положение спасла Сьюзан Тренч:
– Ах, боже мой, Энни, он тебе уже делал… ну это… с флейтой? – спросила она.
– С какой флейтой?
Все рассмеялись, и Сьюзи вместе со всеми. В отблесках лампы трепетали белые нагруднички. Но это был нервный смех, с нотками страха. И он резко оборвался от окрика миссис Мюррей:
– Девушки, девушки! Вам кажется, что вы знаете, когда вы ничего не знаете, а то, чего вы не знаете, – выдумываете! Этот человек… ужасен! Я видела его в день появления в Кларендоне и сразу же предупредила Понсонби: не доверяй ему, сказала я, он не сумасшедший. Этот человек… он колдун. А может, и похуже того. Сильно хуже.
– Ах, пожалуйста, миссис Мюррей… Вы с ним даже… не работали…
– Сьюзи Тренч! Как можешь ты называть себя медицинской сестрой, если, впервые увидев пациента, не испытываешь никаких предчувствий? – Старуха обвела взглядом всех нас. – Уж верьте мне, если я говорю: осторожно, этот субъект опасен. Понсонби говорил мне, что в его предыдущем пансионе, в Оксфорде… произошло нечто. Он точно не знает, что именно, но не обошлось без вмешательства полиции.
При упоминании «полиции» мне всегда становится тревожно. Я представила мистера Икс в роли безумного убийцы.
– Мне он не кажется человеком настолько… настолько опасным, – возразила Джейн Уимпол из-под своего благопристойного козырька. – Разве что… Разве что… Временами…
– Разве что он абсолютно безумен, дорогуша! – закончила за нее сестра Брэддок.
Эта фраза открыла ворота для новых улыбок. Но я продолжала смотреть на миссис Мюррей, которая качала головой и тоже не сводила с меня глаз.
– Я-то знаю: он как будто… чего-то дожидается, – прошамкала она.
Не знаю почему, но от последней фразы у меня мурашки побежали по коже.
– Он дожидается возможности напасть на ближайшую медсестру, – объявила язвительная Мэри Брэддок, целиком заглатывая пирожное.
Девушки засмеялись, но я чувствовала на себе пристальный взгляд водянистых глаз миссис Мюррей.