Ханна Рейнольдс
Лето потерянных писем
Глава 3
В пять часов за мной заехала Лекси на джипе, битком набитом другими ребятами из кейтеринговой компании. Одетая, как и все остальные, в черные шорты и белый топик, я втиснулась на заднее сиденье и с головой погрузилась в музыку и болтовню ребят, беззаботно сплетничающих о незнакомых мне людях.
Чем выше мы поднимались по холму, тем дальше друг от друга стали располагаться дома. Под тенистыми деревьями, над белыми заборами по трельяжной сетке всюду цвели кусты гортензий с мелкими цветами шарообразной формы. Море то появлялось, то снова исчезало; вода переливалась на солнце, как россыпь бриллиантов. Я высунула руку из окна и подставила лицо июньскому солнцу.
Машина выехала на равнину, и вид на океан открылся полностью, являя собой неизменную голубую полоску под бескрайним небом. Мешали лишь огромные особняки с верандами, украшенными колоннами, и дорожки из измельченных белых ракушек. Наконец, мы свернули на грунтовую улочку.
И нашему взору предстали «Золотые двери».
Те фотографии, что я видела, не передавали помпезности дома. С черепицей из серого кедра, с островерхой крышей, фронтонами и дымовыми трубами, он казался огромным и просторным. Только на той стороне дома, которая была нам видна, оказалось две дюжины окон. Вокруг первого этажа шла веранда, а вокруг второго – балконы. Одну из половин дома венчала площадка с перилами.
– Ничего себе, – сказала я.
– Двадцать пять миллионов долларов, – ответила сидящая рядом девушка. – Хотя дом не продается.
Ого. Заманчиво, но не слишком заманчиво.
– Цена не только за дом, – добавил парень, увидев мое лицо. – К нему прилагается и земля.
Сначала я его не поняла, но когда мы объехали дом и остановились на парковке, до меня дошло.
Земля.
Пока все копошились, я стояла, не шелохнувшись. За домом раскинулись идеально подстриженные лужайки и сад, но дальше земля обрывалась и круто уходила вниз к берегу и самому морю.
В точности как я себе и представляла. Я знала сады, о которых писал Э, и океан, который он рисовал. За подстриженными живыми изгородями и аккуратно посаженными цветами находились розарий с беседкой, а пышные кусты гортензий тянулись с дюн к пляжу. Меня пробила дрожь – то ли от осознания, то ли от дурного предчувствия. Может, я зашла слишком далеко?
– Пойдем, Эбби, – сказала Лекси. – Надо найти мисс Уилсон.
Уже слишком поздно идти на попятную.
Девушка повела меня по лужайке, где люди устанавливали белые шатры и развешивали цветные фонарики. Скатерти вздымались в воздух, а потом ложились на раздвижные столы, где на одинаковом расстоянии друг от друга стояли букеты цветов. Группа работников настраивала звуковую систему, а за ними женщина сверялась с папкой. Линдси Уилсон, владелица компании по организации банкетов.
Сегодня утром я разговаривала с ней по телефону, и она очень оживленно меня приветила.
– Вечеринки у Барбанелов всегда проходят легко, – сказала она, пока я ставила подписи на нескольких бланках.
– Но они очень закрытая семья, так что не вынюхивай, – усмехнулась Лекси.
Из машин мы перенесли подносы с едой к столам и холодильникам. Подносы острого манчего и мягкого пор-салю; многоярусные тарелки с клубникой, ананасами, канталупой. Арбуз с фетой и веточками мяты, спаржа и зеленый горошек, миски с оливками, хумусом и бабаганушем; бри, запеченный в тесте, с инжировым джемом.
Дом я видела лишь мельком, поскольку место для вечеринки отвели от лужайки до гостиной. С высоких потолков свисали хрустальные светильники, а стеклянные двери были задрапированы занавесками песочного цвета. Кресла и диваны были обиты ярко-голубой и кремовой тканью, подходящей под низкие столики. Над одним камином висела картина с изображением пляжа, а над другим – зеркало в позолоченной раме. По углам стояли растения в горшках и свежие цветы. Обе каминные полки были уставлены книгами.
– Вот и нынешний президент, – кивнула Лекси на пару средних лет, стоящую посреди дворика и беседующую с мисс Уилсон. – Гарри Барбанел и его жена.
Гарри, сын Эдварда и Хелен Данцигер, богатой женщины, на которой он женился в том же году, когда признавался в любви моей бабушке. У Гарри было много волос (папа бы обзавидовался), а сам он был одет в фирменные для Нантакета красные цвета (в миру более известный как лососевый). На его жене был блестящий пиджак, а на губах – неизменная улыбка. Оба словно сошли с обложки журнала.
Они разительно отличались от взрослых из круга общения моих родителей, которые любили поспорить, вели себя непредсказуемо и обладали аурой хиппи. Я частенько ввязывалась в их дебаты и почти уже предвкушала победу, как они резко меняли тему и говорили: «Не думала ли ты стать раввином? Ты бы стала хорошим раввином, отлично споришь. Тебе стоит чаще посещать синагогу». Я вежливо отказывалась от их видения моего карьерного пути («Но почему ты не хочешь быть раввином?»). Тогда мы переводили разговор на обсуждение новой юной рабби в синагоге, которая очень хорошо читала проповеди юным сиротам, но соседке Джоан она не нравилась, потому что у той слишком прогрессивные идеи. Кто-нибудь вообще в курсе, что у этой рабби есть партнер? Дочь Сьюзан, наверное, лесбиянка, и они наверняка поженятся.
Я знала, как управиться с друзьями родителей. Сомневаюсь, что эти же методы сработают на Барбанелах.
В семь часов толпами стали прибывать гости. Люди в белых льняных брюках и черно-белых ансамблях стояли то тут, то там, держа в руках бокалы вина без ножки. Я кружила с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Бабушка действительно тут бывала? Она смеялась и наклоняла голову, как эти женщины? Стояла на этой лужайке в свободном платье, с завитыми волосами, как у героини «Удивительной миссис Мейзел»? Судя по письмам, бабушка частенько проводила тут время, но мне сложно представить подобное. Может, она не посещала такие вечеринки в качестве гостьи, а была прислугой, как я?
Бабушкина жизнь всегда казалась повестью, полной опасности и гламура. И в этой повести внезапно оказалась еще одна глава, страницы которой склеились. Бабушка так же сияла от счастья, как все эти люди? Трудно представить. При жизни она всегда казалась немного грустной.
Время от времени кто-нибудь из других официантов указывал на члена совета директоров или президента компании. Даже сенатор появился.
– Здесь всегда так? – спросила я Лекси, когда мы одновременно поставили подносы с пустыми бокалами. – Все эти люди известны.
– Все летом приезжают на Нантакет. – Ну да, скорее, один процент.
К десяти вечеринка была в полном разгаре. Нам велели пользоваться туалетом при кухне, но очередь туда была нескончаемой, и я стала искать другой. Я пошла дальше по дому, рассматривая идеальные зеркала в коридоре и небольшие столики со свежими цветами. Мне удалось найти еще одну ванную, полную толстых пушистых полотенец, морских ракушек и изданий старых газет. Господи, эта ванная наряднее, чем вся моя комната.
На обратном пути я заглянула в пустой зал и заметила фотографии в рамках и картины. Я остановилась.
Если взгляну одним глазком, ничего же страшного не случится?
Я пошла дальше по коридору, все мои чувства максимально обострились. Я отдавала себе отчет в том, что здесь нельзя находиться. В этой части дома шум вечеринки был приглушен, словно все происходило в другом мире. Что я вообще ищу? Фото бабушки? Письмо в рамке? Ха.
Дверь справа резко распахнулась.
Я отпрыгнула назад, но вышедший мужчина меня не заметил, рванув в обратном направлении. Дверь стала медленно закрываться, и я увидела, что это кабинет с огромной картиной, на которой был изображен океан. Да будет вам известно, эта картина напоминала произведения Моне.
Я просунула ногу, чтобы дверь не успела закрыться.
И застыла. Как та девушка в «Парке юрского периода», которая пыталась убежать от динозавров, как жертвы Медузы, которые встретили ее взгляд. Потому что я обычно так не поступала. Я не врывалась в чужие дома. Не нарушала правила.
Но картина…
Где-то неподалеку раздался смех, и я нырнула в кабинет и захлопнула дверь. Я прислонилась к ней, сердце бешено колотилось, ладони вспотели. Я могла угодить в серьезные неприятности. Нужно уходить. А если я открою дверь и кто-то меня увидит? И арестует за незаконное проникновение? И бросит меня в тюрьму? На Нантакете вообще есть тюрьма? На Нантакете должна быть тюрьма. Кто сидит в тюрьме на Нантакете? Должники? Безумные водители? А если они выставят залог, но никто не заплатит, а родители слишком далеко…
Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, досчитала до десяти. Все хорошо. Дыши.
Это важно помнить.
Я подошла к висящей на стене за громадным столом картине в раме, написанной масляными красками.
«Сомневаюсь, что мне с точностью удастся изобразить свет моря, даже если буду рисовать всю оставшуюся жизнь».
Но на этой картине свет был идеален. Художник с помощью зеленых и желтых оттенков изобразил свет, проникающий в водные глубины, и океан словно светился. Я привыкла к картинам, на которых океан внушал чувство тревоги или казался прохладным – немногие картины вызывали у меня желание войти в воду.
В правом нижнем углу на голубом фоне выделялись белые буквы. Почерк был небрежным, но даже так инициалы отчетливо проглядывались: Э и Б.
Я подняла руку, чтобы провести пальцами по буквам, но годы визитов в музеи заставили меня сдержаться. Вместо этого я наклонилась и задержала дыхание, словно могла окунуться в эти волны. Больше мне не нужны были доказательства. Это был Барбанел. Эдвард Барбанел писал моей бабушке любовные письма.
Я отстранилась и оглядела комнату. Кабинетом явно часто пользовались: на столе валялись бумаги и ручки, у стен стояли забитые книгами шкафы. Пол из темного дерева покрывал роскошный ковер, но я видела лишь мерцание. Под картиной был установлен камин, а справа у окна располагалась ниша, закрытая тяжелыми бархатными занавесками – идеальное укрытие, чтобы свернуться калачиком и читать.
Я уже незаконно проникла в чужие владения – это кошерно, если я немного осмотрюсь, или, пока не поздно, стоит улизнуть? Ладно, наверное, это не сто процентов кошерно, но точно больше походит на зефир, чем на бекон.
С опаской, словно ходьба с оглядкой по сторонам мне поможет, я подошла к книжным полкам и осмотрела корешки. Одна научно-популярная литература: книги про бизнес, историю и бухгалтерское дело. Забавно. Продолжив, я заметила более плоские корешки с рукописным текстом. В переплете. Я встала на колени и наклонила голову, чтобы получше рассмотреть названия.
1990–1994. 1994–1996. 1997. Альбомы. Целые дюжины.
И эти были самыми поздними. Еще несколько альбомов стояли на нижней полке, и не успела я задуматься, как мой взгляд перескочил на них.
Я боялась надеяться, боялась думать, что они могут быть датированы 1947–1951 годами.
У меня так быстро перехватило дыхание, что сердце будто зацепилось за ребра. Письма были от пятьдесят второго года. Возможно, в пятьдесят первом бабушка приезжала на Нантакет. Я почти благоговейно положила альбом на колени и открыла зеленую обложку.
Это не альбом, а альбом с вырезками. В основном страницы заполняли небольшие квадратные фотографии цвета сепии, иногда между ними попадались цветные открытки или газетные вырезки. Мне улыбались незнакомые люди, женщины с пышными прическами, мужчины с сигарами. Бабушка.
На снимке она смеялась. Ее идеально завитые волосы развевались на ветру, а темные губы слегка приоткрылись. Здесь она была примерно моего возраста, кожа гладкая, а в глазах радость. Я едва ее узнавала. На ней были широкие джинсы с завышенной талией, а короткий жакет с высоким воротом довершал образ.
Она казалась такой юной.
И такой живой. В свои последние годы бабушка была маленькой и хрупкой. Кто эта жизнерадостная девушка, которая влюбилась, приехала на этот остров и, покинув его, больше никогда о нем не заговаривала? Я знала свою бабушку, знала Рут Коэн, которая пекла пироги, рассказывала истории и жаловалась на кондиционер, но не знала эту задорную, живую девушку, у которой не было мужа, дочери, внучки и домика во Флориде. Кем же она была на самом деле?
– Что ты тут делаешь?
Я закричала.
Всего лишь пронзительно вскрикнула и быстро замолчала. Я повернулась так поспешно, что потеряла равновесие и рухнула на спину. Потолок закружился перед глазами, пока я пыталась выровнять дыхание.
В дверях стоял парень моего возраста, озаренный светом. Он вошел в кабинет и закрыл дверь.
– О господи. Извини. Привет. – Я вскарабкалась на колени – почему я такая жалкая? – запихнула альбом обратно на полку и вскочила на ноги.
Парень грозно нахмурился.
– Ты кто?
Он был пугающе симпатичен, а это значило, что в привычной обстановке я никогда бы не заговорила с парнем с такой загорелой кожей, темными глазами и острыми скулами, которые вполне могли бы разрезать напополам сердца. На нем были темно-синие брюки и белый свитер. В одной руке он держал цветок с желто-пурпурными лепестками.
– Я… я, эм… – От смущения я густо покраснела. Я не отважилась произнести название компании, боясь, что доставлю им проблем. – Я уборщица. Я убираю.
– Я всего лишь хотел немного тишины и спокойствия, – пробурчал он, устремив взгляд ввысь, а потом снова им меня пригвоздил к полу. – Ты убираешь.
Меня передернуло.
– Да?
– Кабинет.
Идти уж до конца.
– Да.
– Посреди вечеринки. – Его голос звучал медленно, почти мелодично, пока он невозмутимо разведывал мою историю.
– И без каких-либо чистящих средств. – Точно. Хм.
– Это новый вид… уборки.
Парень приподнял брови, давая мне молчаливый ответ.
– Я изучаю комнату, чтобы понять, что нужно убрать.
– Врешь ты ужасно.
«Я знаю, понял?» – чуть не ляпнула я, но лишь прислонилась к столу и виновато развела руками.
– Ты воровка?
– Нет! Боже, нет, я ничего не крала.
– Ты просто сюда вломилась.
Теперь я поняла, как легко можно запутаться.
– Я не вламывалась. Я просто случайно вошла.
– Что? – Он уставился на меня так, словно я говорила на неведомом ему языке.
– Случайно вышло. Я была в коридоре, а потом оказалась не в коридоре…
– Если ты воровка, то самая бездарная воровка на свете.
Внезапно я испытала воровскую гордость, а он ее задел.
– А ты, значит, много воров повидал в жизни? Что ты сам-то тут делаешь?
Парень проигнорировал меня, опустив глаза на нижние полки книжного шкафа.
– Ты смотрела фотоальбомы?
– Нет. – Понятия не имею, почему стала отрицать, просто на фоне воровской гордости у меня возникла небывалая тяга к жульничеству.
– Хм. – Он подошел к камину, взял с полки маленькую вазу и поставил в нее цветок. – Почему ты их смотрела?
– Ты забыл налить воду.
– Благодарю, – сказал он таким сухим голосом, что даже если бы вода в вазе и была, то она мигом бы испарилась. – Я не заметил.
Ну и ну. Какая честь познакомиться с королем сарказма. Я снова посмотрела на странные разноцветные лепестки.
– Что это за цветок?
– Ядовитый.
– Оу. – Я отпрянула. – Ты всегда разгуливаешь по тусовкам с ядовитыми цветами?
– Только если мне нужно разобраться с загадочными воришками.
– Я не воровка, – я насупилась и подняла руки. – Видишь? Ничего. – Я бросила взгляд на дверь. Парень стоял совсем рядом. Если я побегу…
Я побежала.
Парень оказался быстрее и закрыл дверь телом. Я затормозила в паре сантиметров от него, и теперь мы оказались так близко друг к другу, что мне была видна каждая из его черных ресничек. Пульс ускорился, и я отпрыгнула назад, не в силах перевести дух и перестать на него глазеть. Парень судорожно сглотнул и тоже быстро задышал, словно ему не хватало кислорода.
Но все очарование мигом пропало, как только он открыл рот:
– Выверни карманы.
– Это женские шорты, – выпалила я. – В них нет карманов. Это фальшивки.
Он уставился на меня.
– Какая глупость.
– Знаю.
– Тогда выверни сумку.
– Зачем я вообще тебя слушаю? Ты и сам сюда прокрался тайком.
– Потому что вообще-то я здесь живу.
Я вздохнула и протянула ему свою сумку. Я почти ничего не взяла с собой – только телефон, ключи и кошелек. Парень расстегнул кошелек.
– Эбигейл Шенберг, – прочитал он. Что-то мелькнуло у него в глазах. Бывало, ты ищешь намеки, когда пытаешься понять, вдруг твой собеседник тоже еврей. Эбигейл еще можно списать на другую национальность, но фамилия и темные брови четко указывали на мое происхождение. Ладно, ладно, нос у меня тоже не самый изящный. Парень снова посмотрел на мои водительские права.
– Классная фотка. – А вот и нет.
– Если бы я хотела что-нибудь украсть, – презрительно сказала я, – то не положила бы это на видное место. Я бы спрятала вещь в лифчик или еще куда-нибудь.
Парень посмотрел на меня. Его губы еле заметно дернулись.
Проклятье.
– И проверять ты не будешь. Если бы так я и сделала, то не стала бы тебе подсказывать.
– Если только ты не настолько наглая.
– Это не так, уж поверь.
– Похоже, воровка из тебя отстойная. – Он приподнял на моей головой сумку. – Скажи, что ты тут делала, и я отдам ее.
– Ты не можешь отбирать у меня мои вещи.
Парень ничего не сказал. По всей видимости, мог.
– Ладно, пофиг. – Я откинула волосы от лица. – Я вынюхивала. А ты? Ты что тут делаешь?
Ручка за ним стала поворачиваться. Я резко втянула воздух, а парень отпрыгнул, когда дверь начала открываться.
О-оу.
В кабинет вошел пожилой мужчина и резко замер, нахмурив брови. Он оглядел меня с головы до ног, а потом перевел внимание на парня.
– Ной, так и думал, что найду тебя здесь.
– Я пришел за вазой. – Он показал цветок. – Миссис Грин выбрала этот. Он под угрозой исчезновения. Почему люди не понимают, что это означает: не нужно его вырывать?
– В столовой есть вазы.
– Огромные вазы. Мне нужна эта.
– Хм. Тебя ищут родители. – Мужчина снова посмотрел на меня. – Кто твоя… подруга?
– Это Эбигейл Шенберг. Эбигейл, это мой двоюродный дедушка Берти.
Я застенчиво помахала рукой.
– Здравствуйте.
– Угу. – Он оценивающе посмотрел на мой наряд. – Ты с Линдси?
С мгновение я тупо смотрела на него, а потом вспомнила, что так называлась компания по обслуживанию банкетов.
– Да?
– Тогда разве ты не должна быть во дворе?
Я посмотрела на Ноя. Смешно, потому что у него не было повода меня прикрывать. Но молодежь выручает друг друга. Старикам точно нельзя доверять после того, как они чуть не уничтожили планету.
Странно, но Ной за меня заступился.
– Я хотел ей помочь.
Брови мужчины опасно взлетели на лоб.
Ну прекрасно. Двоюродный дедушка Берти точно подумал, что мы тут мутим с его внуком.
– Но мы уже закончили, – поспешно сказала я. – Вы правы, мне нужно вернуться к работе. Эти бокалы для шампанского сами себя не обслужат.
Честно, порой я говорила такие глупости, что у меня начиналась непереносимость лактозы.
– Сами управятся, – сказал Ной.
– Ной, – с раздражением произнес его дедушка. – Тебе пора попрощаться.
Ной поджал губы, и я была уверена, что вот сейчас он меня сдаст. Но он просто кивнул.
– Оставь нас на минутку, а потом я найду папу и маму.
Поупрямившись, пожилой мужчина все же вышел из комнаты и прикрыл дверь.
Но не до конца. Ной толкнул ее до щелчка. Повернувшись ко мне, он снова приподнял мою сумку.
– Ну?
В голове что-то щелкнуло.
– Тебя зовут Ной.
Он бросил на меня нетерпеливый взгляд.
«Откуда такой интерес?» – сказала Джейн, когда я спросила про дом Барбанелов, а Эван, богатей Эван, который вертелся в этих же кругах, сказал тогда: «Ной?»
– Ты Барбанел.
Он кивнул.
– Было бы странно, если бы сюда пробрался кто-нибудь с вечеринки.
У меня возникло странное ощущение дежавю, хотя мы точно никогда не встречались.
– Ты внук Эдварда Барбанела.
– И что?
Я немного безумно рассмеялась.
– Просто смешно все это. Ты. И я. Здесь.
Ной посмотрел на меня, как на сумасшедшую.
– Что?
Я показала рукой.
– На картине запечатлен свет от воды.
– С тобой всегда так трудно разговаривать?
Дверная ручка снова загремела, и мы вздрогнули. Ной посмотрел на дверь так, словно мог силой мысли прогнать чужака. В комнату проник девчачий голос:
– Ной! Я знаю, что ты там. Тебя искал твой папа, еще вчера.
Ной вздохнул и открыл дверь. В дверь протиснулась девушка на год или два младше меня.
– Дядя Берти ни за что не скажет… – Она замерла, и ее тон изменился. – Ой.
Ной простонал.
– Скажи им, что я скоро приду.
Она проигнорировала его и внимательно посмотрела на меня. Против нее мне точно не выстоять. На девушке было черное платье с яркими цветами, вышитыми по подолу, а ее блестящие локоны цвета темного шоколада изящно лежали на плечах. Мои же волосы были кудрявыми, как у Энн Хэтэуэй в первой части фильма «Как стать принцессой». Я, конечно, выучила Первую заповедь идеальных волос (после душа проводи по волосам не расческой, а пальцами), но к концу дня мои кудри все равно превращались в полнейший беспорядок.
Она прищурилась.
– А ты кто?
– Эбби. Привет.
Она смерила меня критичным взглядом.
– Ты… из кейтеринговой компании?
– Эм. – Я попыталась поправить очки, но вместо того ткнула себя пальцем в переносицу. Верно, я же сегодня надела линзы. – Типа того.
– Ладно. – Она выразительно посмотрела на Ноя, словно говоря: «Ты тискаешься с прислугой?» – Я передам дяде Гарри, что ты придешь через пять минут. С тебя должок.
После того как девушка ушла, я раскинула руками.
– Похоже, тебе правда пора.
– Расскажешь мне об этом. Завтра. – Ной вытащил телефон. – Какой у тебя номер?
Я напечатала ему свой номер.
– Но завтра я работаю.
– Увидимся после работы. Где и когда?
– В пять. Я работаю в «Проуз Гарден».
Он нахмурился.
– Ты работаешь в кейтеринге и книжном магазине?
– О. Хм. – Я сглотнула. – Кейтеринг скорее работа на один раз.
Он раздраженно вздохнул.
– Надеюсь, у тебя найдется достойное оправдание, как ты тут очутилась, Эбигейл Шенберг.
– Так и есть. Клянусь.
Чрезмерное любопытство ведь сойдет за оправдание?
Я очень, очень сильно облажалась.