bannerbannerbanner
Под солнцем и богом

Хаим Калин
Под солнцем и богом

Полная версия

Глава 5

Зависший молох разоблачения умалил Остроухова – фигуру, по мнению близко ее знавших, былинную, несгибаемой воли и мужества. Спустя три дня после аварии «Боинга» сидевшего в своем кабинете шефа Первого управления КГБ было не узнать: серое изможденное лицо и зыбкость черт, передающая замшелую усталость. Прежде невозмутимый, неприступный стоик, устанавливавший дистанцию одним внешним видом, усох, в своей тоске замариновавшись.

В какой-то момент Остроухов осмыслил, что последние три дня присутствует на работе скорее формально, отвечая на звонки лишь председателя и его замов. Свои же непосредственные обязанности он забросил, усугубляя и без того провальную ситуацию.

На столе генерала – стопка докладов, прием по которым был отменен. Поначалу они его раздражали, но, по мере накопления, стали просто бесить. Он то и дело чертыхался про себя: «Спокойно и умереть не дадут!»

В конце концов внутренний наждак притомился, благословив Остроухова засучить рукава.

Повинуясь хронологии поступления дел, генерал вытащил нижнюю папку. Автор доклада – подполковник Ефимов, ревизор управления по вопросам бюджета. Но от изучения реляции Остроухов воздержался, посчитав тему неприоритетной. Углубился в другие папки, корпел над каждой ровно столько, сколько того требовала оперативная обстановка. Вносил резолюции, растекался комментариями и незаметно для самого себя увлекся. Наконец добрался до отчета сектора Бенилюкса.

Бегло просмотрев оперативный обзор за последний квартал, генерал стал вчитываться в донесение резидента с пометкой «экстренно». Предмет не нов: вербовка испанского майора, сотрудника одного из отделов военной организации НАТО. Брюссельская резидентура добрых полгода разрабатывала ценный источник, согласовывая детали операции с Центром.

Генерал пробежал первые абзацы донесения. Остановился, оторвал локти от стола и откинулся на спинку кресла. Свежий ледок собранности пошел узором скепсиса, а несколько тяжких вздохов и вовсе его растворили.

В последние годы, оправдывая свои раздутые штаты, разведслужбы обоих блоков развернули настоящую войну. В ней изначально не могло быть ни победителей, ни взятых бастионов, ни трофеев. Битва бушевала скорее для учебников по искусству разведки, не преследуя каких-либо очевидных политических целей. И называлась эта война «дезинформационной».

Ложные, многоступенчатые операции захватывали своими броуновскими вихрями. Но для чего конкретно – каков стратегический или, в худшем случае, тактический смысл этих пикировок – разведслужбы давно не отдавали себе отчета. Все бы ничего, если бы за потуги фальшивомонетчиков от разведки на Западе не расплачивался среднестатистический налогоплательщик, а в СССР – безликий, многострадальный народ, а, по сути дела, никто. Настолько бездарно все жили – от партийных бонз, зачастую боявшихся собственной тени, до домохозяек, решавших ежедневный ребус – как накормить семью.

Приступая к вербовке агента, чем-то спровоцировавшего внимание советской разведки, никто не брался за прогноз: под лупой алмаз-фальшивка или камень натуральный. На дезавуирование же подвоха порой уходили годы и какая-то толика достояния стремительно хиреющей страны.

В силу своей привлекательности легенда испанского майора смахивала на красочную сувенирную коробку. Но что в ней – трухлявое дупло «дезы», облицованное атласом, или животворный родник – чекисты разгадать не могли, сколько не ломали себе головы.

Внешне все выглядело как нельзя лучше. Годом ранее майор отправил своему двоюродному брату-ростовчанину письмо, где объявил о родстве, ничуть не покривив душою при этом. Их отцы, родные братья, размежевались почти полвека назад. Старший, молодой офицер испанской армии, воевал на стороне франкистов, а младший, студент, дрался за Республику. Вследствие поражения левых последний перебрался в СССР, где вскорости женился на такой же, как и он, испанке-беженке.

Разминувшись на дороге жизни, братья отношения прервали и, прожив каждый свою жизнь, незадолго до означенных событий скончались.

Если верить письму, то новость о том, что в СССР у него обитает близкий родственник, просочилась к майору случайно – от одного из вернувшихся в Испанию репатриантов. То ли отец скрывали сей факт, то ли действительно не знал, куда брат подевался. Впрочем, неудивительно: гражданская война унесла тысячи пропавших без вести.

Письмо майора, написанное на подъеме родственных чувств, струило надежду на воссоединение, в основном, правда, духовное. При этом, явно не в строку, майор нарочито прошелся по режиму каудильо и, к полному удивлению цензоров, воскурил фимиам доблестным вооруженным силам СССР. В конце письма – просьба направить ответ их дальним родственникам в Перу, а те уж, дескать, переправят его майору. Поскольку дипотношений между СССР и Испанией в то время в полном объеме не существовало, а сам майор синекурил ни где-нибудь, а в штаб-квартире НАТО, то перуанский почтовый ящик представлялся разумным решением для переписки между Сциллой и Харибдой. Но осмотрительность майора не вязалась ни с критикой режима Франко, пусть одиозного и на тот момент почившего в Бозе, ни с симпатиями к тем, от кого должен был дистанцироваться хотя бы по должности.

Предположить, что Августо (имя майора) не ведал, что все письма из-за границы в СССР перлюстрируются, было сложно. Тогда, заключили разведчики, его эпистолярный, полный тенденциозных откровений почин – не что иное, как настрой поудить рыбку в мутных водах шпионажа, а не всплеск чувств к родственнику, случайно обнаруженному в далекой и загадочной России.

Было бы все хорошо, если бы не так печально… Аналогичные, безупречные по фактуре легенды десятками плодила и разведка страны, провозгласившей борьбу за мир новой религией.

Между тем дело на майора на Лубянке завели, присвоив ему гриф первостепенной важности. Вероятностью подставы чекисты решили пренебречь, здраво посчитав, что окончательную оценку вынесет время.

Так проблема перетекла в чисто практическое русло, прочертив первый перекресток: кто майор вообще – случайно прибившийся к берегу простофиля или же изворотливый, алчущий заработать на предательстве авантюрист? В последнем случае интерес к нему огромен, потому как он штатный сотрудник сердцевины Североатлантического альянса.

Обсосав тему со всех сторон, в Москве разработали довольно оригинальный, но, по сути, незамысловатый план. Для контакта с майором подобрали сотрудника, свободно, но с ужасным русским акцентом говорившего по-испански. Любой мало-мальски знакомый с европейскими языками, был обречен обратить на эту особенность внимание.

Испытывать «прононсом» Августо решили в одном из филателистических магазинов Брюсселя, который тот, заядлый коллекционер, посещал. К тому времени наружка изучила распорядок дня испанца до мельчайших подробностей.

Услышав, что некий инкогнито заговорил с ним на родном языке, да еще не вполне понятном из-за скверной артикуляции, Августо поначалу струхнул. Ощутив настороженность, разведчик хотел было убраться подобру-поздорову – малейший признак облома налагал, по инструкции, немедленные «ноги». Но тут в глазах у майора вспыхнули желтые огоньки – будто бы предвестник зарождающейся догадки. Вскоре испуг и недоумение растворила любезность, а в конце блиц-флирта на подмостках филателии – радушие.

Почти с места в карьер обкатка Августо переместилась в бары и иные злачные места, где, смачно проводя время, компания постепенно сплачивалась. Через месяц между новоиспеченными друзьями заворковала трогательная доверительность, плавно переросшая в крепкую мужскую дружбу. Замешалась она на общем хобби и склонности Августо гульнуть на халяву.

В какой-то момент братания во хмелю Августо принялся многозначительно подмигивать и, оборачиваясь по сторонам, прикладывать палец к губам. Хотя его указательный палец упирался в плотоядный рот, а не смыкался в мягком трении с большим, через две недели приятель вручил Августо презент в виде марки, тянувшей на десять тысяч долларов. Цена в беседах уже закадычных друзей так и упомянута не была, но то, что она испанцу доподлинно известна, сомневаться не приходилось.

По получении презента стоимостью в двухкомнатную квартиру (не в самом, конечно, престижном районе его родной Сарагосы), у Августо прорезался приятный, отдающий елеем голосок, складно нашептавший о второстепенных секретах натовской текучки. Сделал это добровольно, никто его за язык не тянул. Те факты советской разведке были хорошо известны, но отличались предельной точностью.

Тут красноречие испанца почему-то померкло, и, позабыв о филателии, сплотившей приятелей поначалу, Августо все чаще сетовал на опостылевшую службу, между делом разражаясь грезами пушистой жизни на широте «Лас-Вегас-Монте-Карло».

В какой-то момент булькающих желудочным соком эмпирей промелькнула и цена, за которую майор не прочь «сбить спесь с этих заносчивых американцев», не причиняя его родине вреда, ни-ни! Будто она кого-либо интересовала… Тема освещалась полунамеками, но лейтмотив не пробуждал сомнений: деньги на бочку, а шифры – как только, так сразу.

Мировой опыт добровольного предательства гласил: Августо принадлежит к редкой разновидности иуд – то ли патологических сквалыг, то ли круглых идиотов, ибо первая, не отягощенная заявкой на суть информация, предателем отпускается безвозмездно. Лишь скрупулезно изучив материал и дав оценку перспективности потока, разведка принимает решение, стоит привлекать информанта к сотрудничеству или нет, равно как оплатить услугу или выдать «сухой» счет. На чутких весах шпионажа опасения провала нередко перевешивают самый ценный улов.

Между тем психологи склонились к выводу, что переперченный меркантилизм испанца, отдающий наивностью и провинциализмом, – та самая гирька, которая перетягивает весы сомнений в его пользу, а не мина ЦРУ, подброшенная для очередного куража.

Если опустить техническую часть дела, во многом скучного и грешившего непомерным грузом деталей, то брюссельской резидентуре в конце концов удалось убедить Москву пойти на поводу у нахрапистого Августо. Взвесив все за и против, Остроухов выделил запрашиваемую сумму – пятьдесят тысяч долларов, но делиться уступкой не спешил. Должно быть, склонялся выждать еще немного. Сомнения далеко не рассеялись.

 

Однако ходу событий было так угодно, что в те же дни генерал принимает решение, круто меняющее его судьбу. Совершив один из дерзновеннейших проступков в истории системы, которой до недавних пор верою и правдою служил, из столпа режима он превращается в ее злейшего врага.

Всесильный и практически безнадзорный Остроухов в считанные недели перепрофилирует валютный бюджет Управления, изымая из него немалую по западным и астрономическую по совковым меркам сумму. Отнюдь не с целью прорыть лаз в Лэнгли, а дабы основать смелый экономический проект, который отечественным подпольным цеховикам и разного ранга несунам и не снился.

Как результат, финансирование десятков операций, проводимых Управлением в разных частях света, под самыми различными предлогами урезывается или замораживается. Становится на прикол и проект вербовки Августо. В Брюссель летит депеша: «Предложенная майором форма товарообмена неприемлема. Контакты прекратить, пусть поразмышляет на досуге».

Между тем пятьдесят тысяч долларов из бюджета Управления улетучились, ни к Августо, ни к его кураторам не поступив. Из авуаров разведки испарились и иные транши, которые, сложившись воедино, составили начальный капитал компании, не учтенной пока ни в одном национальном реестре.

Не дочитав донесение брюссельского резидента, Остроухов отложил его в сторону. Неприятно скривил губы, поморщился. Такое с ним, манекеном с цинковым сердцем, но ума дивной глубины, происходило редко и сугубо наедине. Гримас духа он никогда и ни перед кем не допускал, будь то руководство, подчиненные или даже родственники.

Генерал рассеяно поводил головой, точно ища подсказку, куда путь свой держать. Казалось, брюссельская депеша вновь выбила его из ритма созидания, едва обретенного после трехдневной апатии.

Донесение гласило: посольство СССР в Бельгии получило письмо, в котором некий назвавшийся «Филателистом» аноним, молил возобновить с ним контакт. Хотя послание и машинописное, в Брюсселе не сомневались, что автор реляции – склонный к авантюрам испанец, по большей мере почтово-эпистолярного толка. Следовательно, продолжал резидент, консервацию пора закруглять и приступить к «удою», прежде, разумеется, вручив мзду, с учетом неврастеничного выпада, на треть облегченную…

Новый скачок в умонастроении генерала отпечатал осознание предсказуемого, но ужасающего в своей сути открытия. Остроухов в одночасье постиг, что через считанные месяцы ему придется отбиваться по меньшей мере от дюжины таких «Августо». Совсем скоро он оглохнет от воплей спасать операции, обесточенные его милостью. Голоса и темы будут разными, но стержень един: «краник» Центром перекрыт, а мотивы не просматриваются.

«Отлаженный механизм, давно и не мною запущенный, нельзя лишить инерции движения, – ежился всем нутром Остроухов. – Разведка, хоть и глубоко законспирирована, тривиально вплавлена в реальность, для которой любые казематы малы. Мой самоубийственный прожект где-то да всплывет, ведь ничтожных, готовых на любую подлость Августо более, чем достаточно – как среди разрабатываемых, так и в самом организме сыска. Как бы я не изгалялся, мою внешне неприступную башню развалит одна-единственная трещинка. Большего и не надо – конструкция такова. И никаких полгода для штопки дыр в бюджете у меня нет. Жадный клюв пернатых из семейства Августо проклюет фатальную прореху гораздо раньше. За месяц управится».

Тут растревоженное нутро генерала обуял, обездвижив, животный страх: молох разоблачения не абстрактен, барражируя в плотных слоях атмосферы, а притаился рядом, в спину дыша.

Остроухов поспешно убрал руки со стола, словно остерегаясь о что-то пораниться или замараться. Воровато взглянул на папку подполковника Ефимова и… прикипел к ней взглядом. Осторожно вытащил правую руку. Будто хотел развернуть обложку, но не решился. Зато вскоре стал лихорадочно наводить на столе порядок: переместил в выдвижные ящики и частично на пол скопившиеся папки и документы. После чего натужно уселся, напоминая сдавливаемую пружину, и раскрыл последний оставшийся на столе доклад – ревизора управления по вопросам бюджета.

Казалось, его глаза не двигались. Но через секунд двадцать генерал резким движением перевернул верхний лист, а через схожие интервалы – еще несколько.

Остроухов вновь переменился в лице, которое, округлившись, транслировало где неопределенность, а где страх перед неизвестностью. Но то внешне. Под спудом же – по условной кольцевой – носилась злоба, словно шайба, запущенная хоккеистом команды, оставшейся в меньшинстве. Порой подпрыгивала, приземляясь на брюхо или кант, но продолжала катить по окружности. В конце концов замерла у некой подстанции-лотерии «Ставки – только жизнь».

Здесь лик генерала стряхнул слабину, возвращаясь к привычному выражению. Он вдруг вспомнил, как летом, удя рыбу на Клязьме, подцепил огромную щуку и тщился вытащить ее на берег. Адъютант подхватил рыбу сачком, и, казалось, этот пресноводный монстр обречен закончить свои дни на их холостяцкой вечеринке. Завертевшись, точно рвущий себя на куски пропеллер, щука разгрызла сетку и, исторгнув с частичкой плоти крючок, выскользнула в воду, оставив лишь блесну преклонения перед неистребимым зовом жизни.

«Перекусить узду, перегрызть!» – заскрипела генеральская душа и, казалось, тот запредельный, чуть ли не зоологический скрежет прозвучал наяву.

Остроухов резко повернулся, обращаясь к селектору. Чуть поводил глазами и нажал на кнопку соединения с Куницыным, своим заместителем и партнером по провалившемуся бизнес-проекту.

– Фигуранта нашли? – вбросил в эфир свой «скрежет» Остроухов.

– Ищем, – неуверенно ответил генерал-майор.

– Обсудить бы… – вдруг смягчил тональность Остроухов – с более чем недружелюбной на деловую.

Коль «заходи» не последовало, Куницыну стало ясно: разговор состоится вечером у Главного на даче.

Растопив на даче камин, Остроухов налил себе полфужера «Арарата» и одним заходом загнал терпкую жидкость в организм. Под ложечкой засосало, напомнив, что сегодня он только завтракал. Пообедать не получилось – так было муторно.

Подкрепившись шпротами и венгерским салями, он вновь налил себе, но пить не стал – обратился к захваченному с собой докладу Ефимова. Пробежал текст по диагонали, застрял на «Выводах». При этом то и дело откладывал папку в сторону, чтобы пригубить коньяк. Его точные, скупые движения подсказывали: равновесие к Остроухову вернулось.

Донесся шум подъехавшего автомобиля. Генерал встал на ноги и, казалось, дожидался чего-то. Впрямь вскоре раздались четыре явно не телефонных коротких звонка. Остроухов прошел к входной двери, где набрал на вмонтированном в наличник пульте несколько цифр. Прозвучал затяжной «бип».

Куницын застал Главного за сервировкой стола – этим милым, но совершенно не генеральским занятием. Буркнув заму «привет», Остроухов уселся. Стал протирать бокал, самого гостя, казалось, не замечая.

Куницын уставился на патрона – то ли в недоумении, то ли ожидая приглашения к столу.

Хозяин отбросил полотенце и, не поднимая глаз, отчитал:

– Чего не садишься?!

– Не приглашаешь…

– Мы не на службе, Леха… Или выпить душа не лежит?

– Выпьем – за что? – Куницын отодвинул стул.

– Ешь сначала, с работы ведь. Ах, да ладно… – Разлив коньяк, Главный звякнул по бокалу Куницына.

Промочив горло, Остроухов начал водить ладонью по лицу, порой протирая глаза. Могло показаться, разыгрывает какую-то мудреную прелюдию к разговору.

Куницын, чуть гремя ножом и вилкой, почти не сводил с шефа глаз. Он знал его давно, причем приятельствуя, гораздо ближе других. Однако не мог припомнить и малой толики непосредственности, которая с момента его прихода выплеснулись за фасад этого грандиозного, матерого мужика, оказалось, не лишенного и задатков лицедея.

– Деньги, где возьмем? – спросил Куницын, потянувшись к салфетнице.

– Ответить сейчас?

– Смысл откладывать, Рем?

– Тему можно похерить, разумеется, на время… – почесался за ухом Главный.

– Ты никогда не темнил и обычно конкретен! – возмутился зам.

– Куда уж… – Остроухов достал с журнального столика папку, протянул ее гостю. – Почитай, а я разомнусь немного. На кухню схожу.

Главный отсутствовал минуты три-четыре. Когда же вернулся, то испытал синтез легкой растерянности и любопытства. Куницын исчез, притом что, не зная кода, покинуть дачу не мог. Захлопнув входную дверь, гость автоматически включил систему блокировки.

Остроухов обошел стол и направился к камину, который закрывало повернутое спинкой массивное кресло.

Оказалось, пропажа притаилась именно там, но являла собой скорее муляж, нежели человека. Правда, не восковой, а весьма прозрачный, при этом усушенный и утрушенный в размерах – по сравнению с оригиналом. У Куницына жили одни глаза, но не обыденно. В них пламенела, треща и раздаваясь, топка ужаса. Папка валялась на полу у ног, из нее торчали наполовину вывалившиеся листы.

Остроухов бесшумно приблизился и поднял папку. Задвинув листы внутрь, аккуратно примостил доклад на журнальном столике. После чего наполнил коньяком один из бокалов, стоявших там же, и протянул визави со словами:

– Взбодрись, от хандры проку нет.

Куницын даже не шелохнулся, казалось, прихваченный бетонным раствором шока.

– Выпей, тебе говорю! – гаркнул Остроухов.

Зам дернулся, после чего потянулся к фужеру. Стал крохотными глотками, словно через не могу, пить, при этом его веки непрестанно мигали. Не осилив порцию, он обвил фужер ладонями и этой формой закрыл лицо. Было неясно: он укрывается от некой враждебной силы или дрейфит, что Остроухов нальет еще.

Остроухов принес стул и уселся рядом. Налил и себе, опорожнив бутылку.

Тут Куницын немного склонился, одновременно перемещая ко лбу бокал, обвитый ладонями. Главный помотал головой, но промолчал.

Вскоре Остроухов услышал навязчивое повторение звуков – то ли «ал», то ли «нал», издаваемых визави. Вначале пытался вникнуть, что сие значит, но в конце концов сплюнул про себя. Впрочем, к месту: ничего нового, ему неизвестного, то бормотание приоткрыть не могло.

Как ни странно, в причудливой перекличке событий толмачом тех фонем мог выйти Шабтай. Минутами ранее, на другом конце света, в далекой, изнывающей от жары Ботсване, он столкнулся у двери Барбары с некой «трибуной», едва не сбившей его с ног. Перенесись он на эту дачу, его проворный ум, отталкиваясь от ассоциаций, вывел бы – «трибунал».

Но о Шабтае, гендиректоре их потерпевшего крах проекта из-за разбившегося в Ливии «Боинга», Остроухов вспоминал нечасто. Ведь компанию-банкрота, по обыкновению, ликвидируют, а от персонала – рано или поздно – избавляются. Пусть о них голову сушит Всевышний…

– Зароют нас, как собак, на пустыре. А у меня оба родителя живы, не перенесут… – донеслось со стороны кресла.

Остроухов медленно поднял голову, устремляя на Куницына затуманенный взгляд.

– Выпьешь еще? – предложил Главный, будто ничего не прозвучало.

– Все, что остается… – мрачно согласился Куницын.

– Принесу. – Остроухов отправился на кухню за «обновкой».

Коллеги освежились, но взгляд Главного снова завис, нагнетая загадку.

– Может, нырнем? – живо предложил Куницын, словно ему приоткрылось что-то.

– Куда? – удивился заядлый рыбак.

– В любое посольство…

Некоторое время хозяин поглаживал колени, казалось, приноравливаясь к услышанному. При этом предугадать его реакцию было непросто – будто определиться не спешит… В унисон невнятному лику Главный и откликнулся, отстраненно, из далека:

– Режим наш обречен, хотя знают об этом немногие… Мы с тобой да еще от силы сотня. За бугром уже десятки миллионов зеленых из советских закромов… Разворованы теми, кто, как и мы, знает, что Совдепия давно на химиотерапии. Пока страной правит Его Величество Бесхоз, тащи. Не то – обставят другие…. Теперь, если смотреть здраво, заботиться о себе, семье, близких – естественная формула жизни. Наш проект тем самым в нее идеально вписывается… И, Бог свидетель, возник по причине «быть бы живу, а не с жиру», так сказать, перефразируя поговорку… Далее. Этот мир, упорно не умнеющий, – безнадежный гадюшник. Что у нас в нищей Совдепии, что на материке активного благоденствия. Но предавать могилы предков… – Генерал прервался, после чего вдруг выпалил: – Ни за что! Пусть давно я продал дьяволу душу, хотя бы по должности! Застрелюсь, скорее!

– Так что, Рем, с руками за спиной, в наручниках, под утро? – обронил в испуге Куницын.

 

– Нам нужен Витька, – замкнул короткую паузу Остроухов.

– О ком ты, кто-то из агентуры? Не догоняю…

– Витька, твой Витька, – уточнил Остроухов.

Физиономия Куницына вытянулась. Казалось, он вот-вот вскочит на ноги.

– Рем, для чего?!

– Думал, дошло, в какой мы заднице? – Остроухов указал на лежащую на журнальном столике папку. – Не уберем Ефимова – настучит. Сделать это может в любой момент, не дожидаясь моего отклика.

– Деньги-то можно достать, покрыв недостачу! На контору Патоличева у нас столько, в глазах рябит! Прижмем – раскошелятся! Да и по другим – с походом: в Москве десятки валютных миллионеров! Хоть клуб открывай! – запальчиво протараторил заместитель.

– Леша, разворошить навоз – без вони не бывает! – Хозяин выразительно подался вперед. – Все ссыкуны, искривленные системой. Ты им: «Давай делись, не то – Руденко». Ответят: «О чем ты, Рем?» И пошло поехало – месяца на два-три невнятностей. И по целому вороху причин – без гарантии на успех: технических, номенклатурных, обычных шкурных… У нас этих ме-ся-цев нет, после того как ревизор сел на хвост! Не говоря уже о том, что через месяц-другой резидентуры взбунтоваться могут…

– Рем, в Управлении столько мочил! – взмолился Куницын.

– Запомни, у нас есть только Витька! Лишь та любовь, что между вами, сулит успех и то – не на сто процентов… – провел демаркацию Главный.

– Пацана не отдам, не заикайся даже! – отбивался Куницын. – Салажонок ведь! Не то что пороха – бабы не нюхал! Да и чему их там, в разведшколе, учат? Языкам да Western mode of life!* А тут завалить… Не врага, а своего! Вмиг рассечет: папаша, иуда, ссучился! Молится же на меня!

– Сын твой в спецгруппе, мне ли не знать, – бесстрастно заметил хозяин. Подумав, стал расставлять акценты: – Врать нехорошо, особенно в твоем положении. Лучше выметайся из своего психоза, трезвей, Леха, трезвей! Да, кстати! Когда нас троих с начфином заметут, Витька твой, кадровый сотрудник КГБ, тоже сядет, максимум через неделю. И полгода промытарят – за просто так…

– Подожди, а наши инъекции? – нашелся Куницын. – Укол в толпе – и необратимый распад психики. Сделаю сам… – опустошенно подытожил генерал-майор.

– Во-первых, действие этих инъекций пятьдесят на пятьдесят. Тебе не хуже моего это известно, – вскрывал технологические изъяны идеи Остроухов. – Именно потому мы ими почти не пользуемся. Во-вторых, заказывать препарат без запротоколированного мероприятия – немалый риск. В-третьих, если химия все-таки сработает, Андропов неизбежно задастся вопросом: а с чего это офицер КГБ, кандидат экономических наук, владеющий тремя языками, вдруг в олигофрена превратился? Заметь, не в шизофреника, а олигофрена. Не много не мало – с задержкой в сорок лет. Столько ему, по-моему…

– Как быть, Рем? – прервал шефа Куницын.

– Все должно выглядеть как уличная преступность… – начал прорисовывать свою технологию Главный. – Хотя и здесь не избежать скрупулезного расследования… Убит подполковник Первого управления – просеют и прополют с тройным энтузиазмом!

– Уличная – это как? – стал вникать в технологию Куницын.

– Когда кирпичом по башке, а в организме жертвы пол-литра водки. Кстати, докладывали: Ефимов не дурак выпить. Когда в одиночку, а когда с подругой по выходным. Но, к превеликому сожалению, нелюдим, кроме метелки ни с кем дружбы не водит. Из дому – ни ногой, ни в кино, ни на футбол. На досуге в основном читает. Недавно контрразведчики прослушивали и пасли его, по графику, в плановом порядке. За два месяца в его квартиру не вошла живая душа. Причем, даже навещая подругу, ночевать возвращается к себе. По всему выходит: «топить» его нужно у дома, хотя, ох, как это не с руки! – Заметив мелькнувшее во взоре Куницына недоумение, Остроухов пояснил: – На нас косвенно выводит…

Нечто прикинув в уме, Главный продолжил:

– Операцию разрабатывать тебе, Леха, наставлять не буду. В прошлом ты опер, отличный причем. Как Витьку подрядить… надеюсь, ключ подберешь. Отец ты или кто? Думаю, напрашивается байка про оговор, приправленная чем-то острым. Дескать, маху кто-то дал, а валят на тебя, подводя под трибунал. Но гляди в оба! Может сдать – сырой ведь. В голове штампы одни… Времени тебе три дня. План набросаешь – дай знать, обсудим… Ликвидировать только по моей команде!

– Не улавливаю я что-то: это приказ или императив? – перебил шефа Куницын, вдруг сменив лик крайней растерянности на надменно-независимый. Приосанившись, конкретизировал: – Насколько уместен приказ в той пересортице, где мы?

Главный встал и, подойдя к окну, облокотился о подоконник, принимая разухабистую позу. Глядя куда-то поверх Куницына, с легкой издевкой в голосе произнес:

– На всех документах лишь твоя подпись, Лёха, ну и, естественно, начфина… А протоколов заседаний мы не вели… Да и не угадать порой, кто враг, а кто союзник…

Куницын метнул на патрона колючий взгляд, но, натолкнувшись на невозмутимый фасад, стушевался.

– Езжай, генерал, поздно уже… – Остроухов двинулся к парадной двери, чтобы разблокировать выход.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31 
Рейтинг@Mail.ru