Генри Райдер Хаггард
Жемчужина Востока

– Нет, римлянин, не согласен! – воскликнул Бенони, вскочив на ноги с лицом, пылающим гневом. – Кто ты такой, что смеешь диктовать мне в моем собственном доме предписания, как мне действовать и поступать с моей собственной внучкой? Уплати мне что следует и не затемняй собой более света, льющегося в мою дверь!

– А-а-а… – проговорил Марк, – как видно, тебе время пуститься в путь, Бенони; люди, посещавшие чужие страны, всегда становятся более терпимыми к другим и более свободомыслящими! Вот прочти эту бумагу! – И он выложил на стол перед стариком какой-то документ.

Бенони взял пергамент и прочел:

«Марку, сыну Эмилия, привет! Сим повелеваем тебе, если ты найдешь нужным, схватить еврея, купца Бенони, пребывающего в Тире, и препроводить его в качестве пленника в Рим для суда перед Римским трибуналом в обвинениях его как участника и тайного заговорщика, мечтающего свергнуть владычество всемогущего римского кесаря в подвластной им провинции Иудейской».

Бенони так и обмер со страха, но в следующее мгновение схватил со стола бумагу и разорвал ее в клочки.

– Ну, римлянин, где теперь твое полномочие? – воскликнул он.

– В кармане! – спокойно ответил Марк. – Это была только копия. Не зови своих слуг, не трудись. Видишь этот серебряный свисток? Стоит мне поднести его к губам, как те пятьдесят воинов, что стоят у ворот твоего дома, ворвутся сюда!

– Не делай этого, я готов дать клятву, которой ты от меня требуешь, хотя, право, она бесполезна. Зачем мне принуждать внучку к замужеству или причинять ей какое-либо зло из-за ее веры и убеждений?

– Зачем? Затем, что ты еврей-фанатик и ненавидишь меня, как и всех римлян! Поэтому, говорю тебе, клянись!

Старик поднял руку и произнес требуемую клятву.

– Этого недостаточно, – сказал Марк, – напиши мне все собственной рукой и подпишись полным именем.

Не говоря ни слова, Бенони выполнил требование.

– А теперь, Бенони, выслушай меня. Мне предлагают, как ты убедился, отвезти тебя в Рим и поставить перед судом. Но я могу сказать, что не нашел достаточных причин. Но помни, что эта бумага у меня в руках и что она во всякое время не теряет своей силы! Помни, что за тобой неотступно следят. Если ты не хочешь, чтобы пророчество ессеев сбылось, откажись от участия в заговорах и возмущениях. Это мой тебе добрый совет. Теперь прикажи позвать сюда моего слугу, который ждет в сенях с мешком золота, возьми все, что я должен тебе, и прощай! Где и когда мы с тобой снова встретимся, этого я не знаю, но будь уверен, мы еще встретимся с тобой!

Марк встал и тем же твердым, уверенным шагом вышел из дома Бенони. Старый еврей посмотрел ему вслед, и в глазах его сверкнуло что-то недоброе.

– Теперь твой час, но придет и мой, и тогда мы посмотрим, благородный Марк! Клятву же свою я должен исполнить, да и зачем мне причинять зло этой бедной девушке? Зачем отдавать ее в жены Халеву, который даже хуже, чем ты, римлянин? Ты, по крайней мере, смел и отважен, честен и не лжив. Но мне не терпится видеть эту девушку, и я немедленно отправлюсь в Иерихон! – Так решил старик и, призвав слугу, приказал позвать казначея центуриона Марка.

Глава XI
Ессеи лишаются своей царицы

Весь совет ессеев собрался, чтобы обсудить уход их воспитанницы Мириам из их селения. После долгих прений и высказываний решили призвать ее в зал совета и услышать от нее самой, чего бы, собственно, она хотела.

Мириам явилась в сопровождении Нехушты, и все эти седые, белобородые старцы встали и приветствовали ее низким поклоном, после чего председатель совета взял ее за руку и проводил к почетному месту, приготовленному для нее. Только после того, как она его заняла, сели и все остальные.

Председатель обратился к ней с краткой, глубоко прочувствованной речью, в которой высказал всю горечь, какую они испытывают при мысли о неизбежной разлуке с ней. Он также сказал, что о материальных средствах ей заботиться нечего, так как они определили на ее содержание из своих скромных доходов сумму, которая обеспечит ей безбедное существование.

Мириам, в свою очередь, выразила всем присутствующим свою глубокую благодарность за все, что они делали для нее с самого раннего ее детства и по сей час, и выразила желание поселиться в одном из приморских городов, где найдутся добрые люди, известные кому-нибудь из ессеев, или родственные им семейства. В Иерусалиме она жить не может, там слишком часты возмущения, смуты и беспорядки, грозившие бедой всем, даже самым скромным обитателям города.

Некоторые из братьев тотчас же предложили снестись письменно со своими родственниками и друзьями. Эти предложения обсуждались всем советом.

Вдруг кто-то постучал в дверь зала собрания. Это был послушник, который получил разрешение войти и объявил, что прибыл с большим караваном богатый еврей Бенони, купец из Тира. Он желает говорить с кураторами относительно внучки своей Мириам, которая, как ему известно, находится на их попечении.

Совет решил пригласить Бенони в зал совета. Спустя несколько минут старый еврей в богатой шелковой одежде, расшитой серебром и золотом, в драгоценных мехах, вошел и поклонился председателю собрания. Тот ответил ему тем же и ждал, пока гость их заговорит.

– Государи мои, – нарушил Бенони молчание, – я явился сюда потребовать девушку, которую имею основание считать своей внучкой и о существовании которой только недавно случайно узнал от посторонних людей, но о которой вы, кажется, заботились с самых ранних лет. Здесь ли еще эта девушка?

– Госпожа Мириам сидит среди нас, как вы сами видите! – ответил председатель совета. – Она действительно ваша внучка, и все мы знали об этом с тех пор, как она здесь!

– Почему же мне не было известно об этом до сих пор? – осведомился Бенони.

– Потому, что мы не считали возможным выдать ребенка, порученного нашим попечениям ее умершей матерью, человеку, предавшему ее отца и мать, свое собственное дитя, на смерть и муки! – И при этом почтенный старец негодующе посмотрел на надменного, богатого еврея.

Так же отнеслось к прибывшему и все собрание, так что смущенный Бенони невольно опустил голову под этим немым укором, чувствуя себя осужденным. Но вскоре к нему вернулось его обычное самообладание, и, гордо выпрямившись, он сказал:

– Я здесь не для того, чтобы объяснять свои поступки, а для того, чтобы потребовать от вас мою внучку, которая теперь, как вижу, уже вполне взрослая. Естественным опекуном ее являюсь я!

– Это так. Но прежде чем принимать решения, мы, которые все эти годы ее охраняли, требуем от тебя некоторых гарантий и обеспечений!

– Каких гарантий? Каких обеспечений?

– Во-первых, на ее имя должна быть положена известная сумма, обеспечивающая ей безбедное существование в случае твоей смерти; во-вторых, чтобы ей была предоставлена полная свобода веры и выбора супруга, если она пожелает выйти замуж!

– А что, если я отвергну эти условия?

– Тогда ты видишь внучку твою, госпожу Мириам, в первый и последний раз в жизни! – твердо и смело ответил председатель совета ессеев. – Мы люди смирные, знай, купец. Госпожа Мириам не может более оставаться среди нас, но, где бы она ни была, до последней минуты ее жизни мы о ней не прекратим заботиться, и наша власть будет всегда охранять ее. Какое бы зло ни приключилось с ней, мы тотчас же узнаем и тотчас же отомстим за нее! Ты свободен принять или отвергнуть наши требования, но, отвергнув, ты потеряешь ее навсегда, и никто и ничто на свете не поможет тебе разыскать ее. Мы сказали!

– Мы сказали! – подтвердили хором в один голос все сто старцев и смолкли.

– Ты слышал их слова, господин, – сказала Нехушта среди воцарившегося молчания, – и я, зная этих людей, говорю тебе, что они сдержат их!

– Пусть внучка моя скажет, прилично ли мне предъявлять такие обидные условия!

– Высокочтимый господин, – сказала девушка, – я не могу восстать против того, что делается для моего блага! Состояния или денег я не ищу, но и рабой стать не хочу. Страшусь участи, постигшей моих родителей. Кроме того, этих людей я с детства люблю и уважаю, а они любят меня, как родное дитя. Их слова – мои слова. Их решение – мое решение.

– Гордый ум! – пробормотал старик и с минуту молчал, поглаживая свою седую бороду.

– Дай нам ответ, господин, близко закат. Мы должны решить этот вопрос прежде, чем настанет час молитвы! – предупредил председатель собрания. – Не понимаю, что смущает тебя в наших условиях? Ведь мы не требуем от тебя ничего иного, кроме того, в чем ты уже дал клятву и расписку римскому центуриону, благородному Марку, копию с которых мы получили от него!

Мириам удивленно перевела глаза с деда своего на честное собрание белобородых старцев и на их председателя, старейшего из кураторов.

Бенони побледнел от злобы и разразился желчным смехом:

– Да-а… теперь я понял…

– Что руки у ессеев достаточно длинны, раз они могут достать отсюда до Рима? – продолжил председатель.

– Берегитесь, чтобы римские мечи не оказались еще длиннее ваших рук и не достали из Рима ваших голов! – заметил Бенони. – А теперь выслушайте мой ответ. Я готов был бы вернуться домой, предоставив вам делать с вашей воспитанницей все, что вам вздумается, но она – единственное существо, в котором течет моя кровь; другой родни у меня нет. А я уж стар и потому соглашаюсь на все ваши требования и беру ее с собой в Тир с надеждой, что она когда-нибудь сумеет полюбить меня!

– Хорошо, – сказал председатель собрания, – завтра бумаги все будут готовы, ты подпишешь их, а пока будь нашим гостем!

На следующий день вечером все бумаги были оформлены, все условия подписаны. Старый Бенони не только назначил Мириам определенную сумму на случай его смерти, но еще ассигновал ей ежегодный доход, еще при жизни своей обеспечив таким образом ей полную материальную независимость.

Спустя три дня Мириам простилась со своими добрыми покровителями, которые в полном составе проводили ее за селение. В минуту расставания девушка не выдержала и залилась горючими слезами.

– Не плачь, дорогое дитя, – проговорил Итиэль, – мы расстаемся здесь с тобой, но духовно все неразлучны будем и в этой жизни, и за пределами ее!

– Не бойся, Итиэль! – сказал Бенони. – Мои гарантии надежны: за ними будет стоять любовь деда к внучке!

– Если так, – воскликнула Мириам, – то и внучка не останется у тебя в долгу, высокочтимый господин! – И они стали прощаться с ессеями.

Прощание оказалось самое трогательное. Когда караван Бенони тронулся дальше по дороге к Иерихону, ессеи печально возвратились в свое селение. Но Итиэль утверждал, что они не только в будущей, а еще и в этой жизни свидятся с Мириам.

Путешествуя не спеша, Бенони, его внучка, Нехушта и весь караван под вечер второго дня пути разбили свои палатки вблизи Дамасских ворот Иерусалима вне новой городской стены, воздвигнутой Агриппой. Бенони опасался, что караван его разграбят римские солдаты, если он войдет в город.

Пока рабы готовили ужин, Нехушта взяла Мириам за руку и, встав спиной ко второй стене, указала ей на скалистую гору, довольно крутую, но не особенно высокую, заметив:

– Там, на этой горе, был распят Господь!

Услыхав эти слова, девушка благоговейно опустилась на колени и склонилась в тихой молитве. Вдруг за ее спиной раздался голос ее деда, приказавший ей подняться с колен.

– Дитя, – заметил он, – Нехушта сказала правду. Этот ложный Мессия умер там на кресте смертью злодея между злодеями. Хотя я обещал, что не буду препятствовать тебе следовать учению и обрядам твоей веры, но все же прошу тебя не молись так, на глазах у всех, этому твоему Богу, ведь посторонние люди не так терпеливы, они могут предать тебя на страшную смерть и муки!

Мириам кивнула головкой и вместе со стариком вернулась в палатку, где их ожидал ужин.

Через четыре дня наши путешественники благополучно прибыли в Тир, этот богатый, цветущий и великолепный город. Мириам увидела то море, на котором она родилась. Его волны представлялись ей похожими на воды Мертвого моря, на берегах которого прошло все ее детство и ранняя молодость. При виде же искрящихся и пенящихся волн Средиземного моря сердце ее дрогнуло от восторга, и с этого момента она полюбила его всей душой.

Еще из Иерусалима Бенони отправил гонцов в Тир – предупредить своих слуг и правителя, что он прибудет с почетною гостьей. Поэтому к приезду Мириам весь дом принял праздничный вид, а стол был приготовлен, как для брачного пира.

Этот роскошный дворец, служивший в течение многих веков жилищем для царей и принцев, своим изысканным и богатым убранством восхитил девушку. Старый Бенони внимательно следил за ней, шагая рядом.

– Довольна ли ты, дочь моя, своим новым жилищем? – спросил он.

– Ах, дедушка, это просто великолепие! – ответила Мириам. – Мне никогда даже не снился такой дворец, такая сказочная роскошь и богатство. Но смогу ли я заниматься моим искусством в одном из этих больших залов?

– Отныне, Мириам, ты – хозяйка в этом доме, а со временем станешь его владелицей. Верь, дитя мое, не было надобности стольким посторонним придумывать разные гарантии. Я сам обеспечил бы тебя! Все, что у меня есть, – твое! Но я был бы счастлив, если бы ты и мне уделила хоть малую долю твоей любви, мне, бездетному и одинокому!

– Я готова… но…

– Не говори! – прервал ее старик. – Не говори, я знаю, что ты хочешь сказать. Я горько каюсь в том, что для меня твоя вера ничто, и твой Бог – посрамление, но я понял теперь, что посылать за это на смерть и муку – жестоко и несправедливо. Мало того, я прибегну даже к одному из учений Распятого. Он, кажется, учит прощать обиды?

– Да, так нас учит Христос, и потому христиане любят все человечество!

– Так внеси же это учение в стены этого дома и люби меня, нанесшего тебе обиду через родителей твоих, обиду, в которой я теперь горько каюсь!

Вместо всякого ответа Мириам впервые обвила шею старика деда своими руками и поцеловала его.

С этого времени старый Бенони все больше и больше привязывался к своей внучке, ревнуя ее ко всем и каждому, особенно же к Нехуште, которую девушка любила, как мать.

Глава XII
Ожерелье, кольцо и письмо

Мириам жилось хорошо и спокойно в Тире, в доме деда, который не отказывал ей ни в чем, не препятствовал даже ее общению с другими христианами, жившими в Тире, вместе с которыми она совершала молитвы и присутствовала на беседах. Впрочем, в то время христиане подвергались сравнительно меньшей опасности, чем евреи, ненавидимые сирийцами и греками за их богатства и жившие под непрестанной угрозой убийства и ограбления. Среди великих волнений и смут того времени скромные, разноплеменные и сравнительно малочисленные христиане оставались в тени.

Жизнь Мириам проходила однообразно и даже скучно. Она редко показывалась на улице. Несмотря на усердные занятия своим излюбленным искусством, у нее оставалось много времени для дум и воспоминаний, и среди этих дорогих воспоминаний наряду с добрыми старцами-ессеями ярко выступала в каком-то лучезарном блеске фигура молодого римского воина Марка.

О, как страстно ждала она вести о нем!

Скучая и тоскуя взаперти, в роскошном дворце Бенони, стремясь рассеять грустные мысли, Мириам выпросила у деда разрешение посетить принадлежащие ему в северной части города великолепные сады. В сопровождении Нехушты и многочисленных слуг отправилась туда.

Обойдя богатые владения Бенони, девушка присела отдохнуть на обломке мраморной колонны, оставшейся от древнего храма, некогда стоявшего на этом месте. Вдруг позади них послышались чьи-то торопливые шаги, и Мириам увидела перед собой римского воина в полном походном снаряжении, в сопровождении одного из слуг Бенони.

– Госпожа, – произнес римлянин, склоняясь перед нею, – меня зовут Галл. Я к тебе с поручением! – с этими словами он достал из-под дорожного плаща сверток, перевязанный шелковой нитью и с большою печатью, и другой небольшой сверток, которые и вручил Мириам.

– Кто прислал мне это и откуда? – спросила та.

– Я привез то и другое из Рима, а посылает это тебе благородный Марк, прозванный теперь Фортунатом (Счастливым)!

– Ах, – воскликнула Мириам, – скажи мне, господин, здоров ли он и хорошо ли ему живется?

– Я оставил его в добром здравии, госпожа, но божественный Нерон возлюбил его так сильно, что не может жить без него. А любимцы кесаря часто бывают недолговечны. Впрочем, ты не печалься! Мне думается, что пока благородному Марку не грозит никакая опасность. Ну, поручение я исполнил, госпожа, и должен спешить, ты же все узнаешь из послания! – И Галл откланялся и так же спешно удалился, как пришел.

– Перережь скорей эту нитку, Ноу! – воскликнула Мириам, протягивая свиток Нехуште. – Скорее, дорогая, у меня не хватает терпения!

Нехушта, улыбаясь, поспешила исполнить приказание своей молодой госпожи, и та, развернув свиток, принялась читать.

Марк писал, что благополучно прибыл в Рим и застал своего дядюшку Кая на смертном одре, готового уже, в отсутствие племянника, завещать все свои богатства императору Нерону. «Тем не менее, – писал Марк, – я пришелся дядюшке так по вкусу, что он сделал меня своим наследником, и спустя месяц после его смерти я стал одним из богатейших людей в Риме. Конечно, Нерон не знал о намерении Кая, не то я лишился бы не только своего наследия, но и своей головы под каким-нибудь пустым предлогом. Я намеревался вернуться в Иудею немедленно, но случилось нечто, чего я никак не мог предвидеть».

Оказалось, что, вступив во владение домом Кая, Марк поставил в нем на самом видном месте, в вестибюле, свой бюст работы Мириам и пригласил своего друга Главка и некоторых других знаменитых скульпторов Рима полюбоваться им. Художники пришли в неописуемый восторг от ее произведения и не только в этот день, но и в последующий не говорили ни о чем другом, как только об этом бюсте.

Слух о произведении дошел до самого Нерона, и однажды, не предупредив о своем посещении, император явился в дом Марка; долго стоял он, безмолвно любуясь мраморным бюстом, затем воскликнул:

– Какая страна имела несказанное счастье породить гения, создавшего это творение?

Узнав, что то была Иудея, император поклялся, что сделает художника правителем Иудеи. Когда ему сообщили, что это женщина, он сказал, что все равно он заставит всю Иудею и весь Рим поклоняться ей и прикажет разыскать ее и привезти в Рим.

От этих слов Марк так и обмер и поспешил уверить императора, что гениальной художницы уже нет в живых. Тогда император разразился слезами, но все не уходил. Один из его приближенных шепнул Марку, чтобы он поднес мраморный бюст императору. Марк отказался. Приближенный дружески предупредил его, что все равно он лишится своего сокровища и всего богатства, а быть может, даже и головы. Марк вынужден был преподнести бюст Нерону, который сперва заключил в свои объятия мрамор, затем молодого римлянина и приказал тотчас же отнести бюст в свой дворец.

Через два дня Марк получил императорский декрет, гласивший, что несравненное произведение искусства, вывезенное им из Иудеи, поставлено в таком-то храме для поклонения этому гениальному произведению и духу той, которая создала его. Кроме того, по воле императора Марк назначался хранителем своего собственного изображения, и ему вменялось в обязанность дважды в неделю неотлучно проводить день в этом храме подле своего бюста, чтобы поклоняющиеся дивному мрамору могли видеть и модель. Такова воля кесаря всесильного, правящего Римом.

Далее Марк писал, что он в милости у Нерона. Благодаря этому ему удается оказывать значительные услуги христианам и даже спасать многих от смерти. Мало того, однажды Нерон лично явился в храм, где стояло изображение Марка, и высказал мысль принести в жертву духу умершей художницы нескольких христиан, которых он хотел обречь на самую мучительную и ужасную смерть. Но когда Марк сказал ему, что это едва ли обрадовало бы художницу, которая при жизни сама была христианкой, то Нерон воскликнул: «Боги! Какое преступление я готов был совершить!» – и тотчас же отменил свой приговор, на некоторое время совершенно оставив христиан в покое…

«Дорогая, возлюбленная Мириам, я страшно несчастлив, что не могу теперь же вернуться в Иудею, так как Нерон ни за что не выпустит меня живым из Рима. Но я денно и нощно думаю о тебе и мучаюсь мыслью, что другие, в том числе и Халев, видят твое дорогое лицо, упиваются твоим голосом. Скажу тебе еще, что я разыскал здесь, в Риме, ваших лучших проповедников, беседовал с ними и приобрел за большие деньги их рукописи, в которых изложено все ваше учение и все догматы вашей веры. Книги эти я намерен изучить основательно, но пока откладываю это, опасаясь, что уверую и стану христианином, а затем, подобно многим десяткам римских христиан, буду обращен в факел, чтобы освещать в ночное время сады Нерона».

Марк сообщал, что посылает ей вещи, имеющие свою историю, которую он поведает ей при встрече. Кольцо, на котором вырезаны их профили, и ожерелье жемчужное он просит ее носить, не снимая, а ее статуэтку работы Главка, подаренную ему, хранить. Юноша просил написать ему хоть несколько слов, не забывать его. Он же постоянно думает о ней.

Дочитав это послание, Мириам поцеловала его и спрятала у себя на груди, а Нехушта между тем открыла слоновой кости шкатулочку, из которой молодая девушка достала кольцо с дивной красоты изумрудом и жемчужное ожерелье.

– Посмотри же, Ноу! Посмотри! – воскликнула Мириам в порыве радости.

– Да, есть на что полюбоваться! Этот жемчуг – целое состояние! Счастливое дитя, снискавшее любовь такого человека!

– Несчастная, – возразила Мириам, – которая никогда не будет женой этого человека! – И при этом глаза ее наполнились слезами.

– Не горюй раньше времени и не говори того, чего ты знать не можешь, – сказала Нехушта, надевая ей на шею ожерелье. – Ну давай сюда твой палец. Тот, на котором носят обручальное кольцо! Вот видишь, как оно пришлось, словно по мерке!

– Нехушта, я не должна этого делать! – прошептала Мириам, но кольца с пальца не сняла.

– Пойдем домой, дитя, сегодня, ты знаешь, у господина будут гости на ужине!

– Гости? Какие гости?

– Все заговорщики! Как бы и нам всем не пришлось пожинать горьких плодов. Слыхала ты, что Халев возвратился?

– Нет!

– Вчера он прибыл в Тир и сегодня будет в числе гостей Бенони. Он бился там, в пустыне, и, говорят, участвовал во взятии крепости Масада, весь римский гарнизон которой они перебили!

– Так он восстал против римлян?

– Да, он надеется стать правителем Иудеи!

– Я его боюсь, Ноу! – сказала Мириам.

Когда Мириам вошла в большой зал, где был приготовлен ужин для гостей, в своем великолепном наряде греческого покроя, богато изукрашенном золотым шитьем, с золотым поясом, унизанным камнями, с золотыми обручами в волосах, все эти мрачные, суровые евреи с полными решимости лицами встали и один за другим кланялись ей как госпоже и хозяйке этого дома. Она отвечала низким поклоном на поклон каждого и, вглядываясь в их лица, с невольной тревогой искала среди них Халева, но его не было. Вдруг завеса залы отдернулась, и он вошел.

О, как он изменился за эти два года! Теперь это был великолепный, блестящий юноша, гордый и самоуверенный. Присутствующие почтительно кланялись ему, как человеку, добившемуся высокого и завидного положения и могущему добиться со временем еще большего. Даже сам Бенони сделал несколько шагов ему навстречу, чтобы приветствовать его. На все эти поклоны и приветствия Халев отвечал небрежно, даже несколько надменно, как вдруг глаза его упали на Мириам, стоявшую несколько в тени. Ни на кого не обращая внимания, он двинулся прямо к ней и занял место подле нее, хотя оно, собственно, предназначалось старейшему из гостей. Заметив замешательство этого почтенного гостя, Бенони поспешил посадить лишившегося своего места подле себя.

– Вот как мы встретились вновь, Мириам! – начал Халев несколько растроганным голосом, и жестокие, надменные черты его осветились мгновенно, смягчились. – Рада ты меня видеть?

– Конечно, Халев! Кто не рад встрече с товарищем детства и детских игр! – сказала Мириам. – Откуда ты теперь?

– С войны, – ответил он, – мы бросили вызов Риму, и Рим принял этот вызов!

Она вопросительно взглянула на него.

– А хорошо ли вы сделали?

– Это трудно сказать, – отозвался Халев. – Что касается меня, то я долго колебался, но твой дед убедил меня, и теперь я волей-неволей должен идти навстречу своей судьбе!

В этот момент вошел гонец. Все встали, взволнованные, на всех лицах отразился тревожный вопрос.

– Какие вести? – спросил кто-то.

– Сестий Галл, римлянин, отброшен от стен Иерусалима, и отряд его уничтожен в перевале Бет-Хорана!

– Хвала Богу! – воскликнули все присутствующие в один голос.

– Хвала Богу! – повторил за ними Халев. – Проклятые римляне пали!

Мириам же не сказала ничего.

– Что же ты ничего не говоришь? Что у тебя на уме?

– Думается мне, что они восстанут с большей силой, чем прежде! – сказала она. – И тогда…

В этот момент Бенони сделал знак, и она, поднявшись со своего места, вышла из зала. Она прошла под портик и, сев у мраморной балюстрады террасы, выходящей на море, стала прислушиваться к рокоту волн, разбивающихся внизу о мраморные стены дворца. В голове ее роились самые разнообразные мысли.

Недавно еще и она, и Марк, и Халев были скромными, маленькими людьми без средств, а теперь все трое поднялись высоко, все достигли богатства и высокого положения. Но надолго ли? – думалось молодой девушке. Судьбы человеческие капризны, как волны моря: шумят, бурлят, с минуту искрятся на солнце, и солнце улыбается им, но вот они со стоном разбиваются о стену – и наступает ночь и забвение…

Мечты девушки нарушил Халев, незаметно подошедший к ней. Раскрыв пред ней свои честолюбивые планы (он мечтал ни больше ни меньше как о царском троне в Иудее), юноша снова спросил Мириам, согласна ли она быть его женой, но получил отказ. Узнав, что Мириам любит Марка, он заскрежетал зубами и поклялся убить соперника.

– Это не поможет тебе! – кротко сказала Мириам. – Почему нам с тобой нельзя быть друзьями, Халев, как в прежние дни?

– Потому что я хочу большего, чем дружба, и рано или поздно, так или иначе, но, клянусь, добьюсь своего!

– Друг Халев, – вдруг раздался позади него голос Бенони, – мы ожидаем тебя. А ты, Мириам, что делаешь здесь? Иди, дочь моя, в свою комнату, речь идет о делах, в которых женщины не должны принимать участия!

– Тем не менее нам придется нести свою долю тяжести! – прошептала она и, поклонившись, удалилась.