Хафса Файзал
Избавители звезд
Глава 16
Альтаир облокотился на невысокий столик в ожидании еды. К его удивлению, с тех пор как они поговорили о союзе, отец больше ни разу не пускал ему кровь. Впрочем, свободы Альтаир тоже не увидел – его цепи по-прежнему были прикручены к стене.
Когда он рассказывал Беньямину о своих грандиозных далекоидущих планах по восстановлению Аравии, Альтаир знал: всегда оставалась вероятность того, что ему придётся осуществить эти планы в одиночку. Он ведь был готов – до тех проклятых дней на Шарре. С Насиром, потом с Зафирой. С Кифой и самим Беньямином.
За эту скудную горстку дней он сколотил семью и обрёл место в ней. Нашёл людей с мечтами настолько же безумными, как его собственная, движимых идеями, над которыми другие лишь посмеялись бы.
По крайней мере, так он считал. Теперь пустота грызла его, а одиночество напоминало шарик на верёвке, который он отбросил далеко-далеко лишь для того, чтобы тот вернулся и ударил с новой силой.
Единственный его товарищ выскочил из дыры в стене в поисках объедков, которые Альтаир обычно оставлял после трапезы.
– Так любезно, что ты решил меня навестить, Насир, но, видишь ли, еда у меня закончилась, – сказал он маленькой крысе, которая ходила кругами в поисках того, чего не было. «Да-а, Насир до мозга костей».
Крыска с писком дала дёру, и Альтаир поднялся, заслышав звук приближающихся шагов. Кривобокое глинобитное жилище воняло старостью, а по углам комнаты протянулась плотная паутина. Это место было полуразрушено и явно небезопасно, но zumra так и не нашла его.
«Если они вообще меня ищут».
Лев ворвался в открытую дверь, а за ним вошёл ифрит с двумя плошками шурпы и тёплой лепёшкой. Пища крестьян. Ни кусочка баранины.
– Ты пристрастился к разговорам с самим собой? – спросил Лев, садясь на холодную твёрдую землю.
Ифрит поставил еду и ушёл.
– Помогает сохранить юность голосовым связкам, – с улыбкой ответил Альтаир. Он стоял ещё мгновение, прежде чем снова опустился на пол. – Я мог бы и петь, если тебе угодно.
Такие моменты особенно пугали его – когда отец искал его общества без каких-либо причин, просто ради общения.
Пугали, потому что он наслаждался этим временем. Они были точно призмы, через которые можно было разглядеть не жестокое в своих амбициях чудовище, а человека, любопытного и собранного.
Лев редко прикасался к еде, которую приносил. Сначала это останавливало Альтаира, но если бы он продолжил бояться яда, то умер бы с голоду. Такое тело, как у него, не поддерживало себя само.
– У тебя глаза моего отца, – проговорил Лев.
Альтаир замер, так и не донеся кусок лепёшки до рта.
Лев нахмурился, словно и сам себе удивился.
– Иногда я забываю его лицо. И события тоже. Хотя я странным образом помню, что они были… поворотными, что ли. Время подавило воспоминания.
По мнению Льва, что бы ни подавило его воспоминания – это было не время. Альтаир видел, что это беспокоило отца настолько, что безумие затуманивало его взгляд. Так же его глаза блестели, когда он говорил о мести, словно он отчаянно желал этого, нуждался в этом, но никак не мог понять почему.
– Ты любил своего отца, – заметил Альтаир и поднял руки. Кандалы на его запястьях блеснули. – Ну а мой отец держит меня в цепях.
Лев улыбнулся.
– Я мог бы снять их. Сделать тебя не пленником, а сыном. Союзником. Мы впишем наши имена в историю. И да, тоже будем жить вечно.
Тяжёлые слова, произнесённые в разгар дневного зноя. Это было бы так легко – отложить работу десятилетий и принять сторону отца. Он добьётся того же, что и планировал: новой Аравии, не осквернённой Арзом, освобождённой от проклятий, которые принесло исчезновение волшебства.
Он доел свою шурпу и пододвинул к себе отцовскую плошку, всё ещё не тронутую.
– Я не отпущу тебя, Альтаир, и они не придут, – уверенно проговорил Лев. Даже если они победят, следуя путём, который ты проложил для них, почему ты считаешь, что ты получишь какое-то признание? Я – не провидец, но даже я знаю, что из этого выйдет.
– Да? – вырвалось у Альтаира, хотя ему не следовало ничего говорить. Стены дрогнули от громовой поступи коней где-то на улицах.
Лев посмотрел на него неожиданно пристально, словно его сын был головоломкой, которую он вот-вот разгадает. Словно он уже разгадал Альтаира за несколько совместных трапез.
– Тебя забудут.
То были слова, которые пробивали щиты и заставляли даже самые быстрые языки замолчать. Верёвочки, привязанные к пальцам, заставляющие их дрожать – раз, два, три, десять. Судорожные вздохи.
Да, это были именно такие слова.
Альтаир со стуком – слишком громким – отставил плошку, избегая встречаться взглядом с отцом. Он провёл ладонями по обнажённым рукам, внезапно похолодевшим.
– Ты нашёл «банду»? – выпалил он.
Лев склонил голову набок, как делал всякий раз, когда испытывал любопытство.
– Я послал во дворец за свитком. В нём подробно описано заклинание, похожее на дар Охотницы. А почему ты спрашиваешь?
«И да, тоже будем жить вечно…»
Альтаир резко опустил кулаки на стол между ними. Из мелких щелей поднялась пыль. Пристально он смотрел в янтарные глаза Льва. Взгляд собеседника оставался невозмутимым, любопытным.
«Нет, Баба». Его не забудут, пока он всё ещё способен сделать вдох. Слишком уж большую часть своей жизни он посвятил тому, чтобы всё сложилось как раз не так.
– Сними с меня оковы, – сказал он осторожно, – и я скажу тебе, где их искать.
Глава 17
Когда Зафира была маленькой, длины её пальцев хватало как раз на то, чтобы охватить рукоять джамбии Бабы. Она морщила носик и спрашивала, почему же та была такой простой и потёртой. Она ведь ходила с Бабой и Умм на базар, где мужчины носили свои джамбии с гордостью. И рукояти их были из полированного камня или дерева, инкрустированные драгоценными камнями или украшенные резьбой. Каждый кинжал казался красивее предыдущего.
– Клинок создан для того, чтобы убивать и калечить, – ответил ей Баба. – Он напоминает мне обо всём, что я сделал. О каждом олене, которого я освежевал, о каждом кролике, чью жизнь пресёк. Жизни – не для того, чтобы красть их, моя abal[24].
– А ты подаришь мне мой собственный клинок?
Умм улыбалась.
– Девочкам не до́лжно носить мужские игрушки.
Но Баба не согласился:
– Моя девочка будет носить оружие и будет прекрасно владеть им, ибо на это нужна особая смелость – держать в своих руках силу и знать, когда надлежит использо- вать её.
И тогда он подарил Зафире свой кинжал, с потёртой от долгого использования рукоятью. Но лезвие было по-прежнему острым – достаточно острым, чтобы она порезала палец, когда вынула кинжал из ножен.
До сих пор она помнила смех Бабы. Он словно сам был удивлён своему смеху, словно всё в мире было правильным.
– Ты ему нравишься, – сказал ей Баба позже, и это она тоже помнила. Потому что ей кинжал тоже очень нравился – так сильно, что она брала его с собой всюду. И когда купалась. И когда помогала Умм месить тесто для хлеба на кухне. И когда начала охотиться, чтобы накормить людей.
И когда Баба вернулся из Арза.
Теперь она всюду носила с собой Джаварат так же, как когда-то – и по-прежнему – носила свой кинжал. Вот только фолиант не заставлял её чувствовать себя доброй, храброй, правильной. Просто он был частью её. И когда Зафира оказывалась далеко от книги, это вызывало ту же тревогу, как когда-то моменты, в которые она снимала свой плащ.
– Чистые сердца не должны с удовольствием устраивать бойню, – сказала ему Зафира… и с болью вспомнила, как Насир отказался передать ей сердца.
«Ты отвергаешь нас, бинт Искандар».
– Нет, – твёрдо ответила она. Может, Джаварат и провёл целый век, впитывая зло Шарра, но ведь эти годы были ничем в сравнении с воспоминаниями Сестёр. – Я никогда не причиню вред моему народу. Я отвергаю хаос, которого ты жаждешь. Мы связаны друг с другом… так как насчёт моих желаний?
Небо кровоточило закатом. Солнце проливало последние тёплые лучи. Лана только недавно вернулась. И хотя Зафира не удержалась от судорожного вздоха облегчения, она не собиралась встречаться с сестрой. Раздражение и гнев диктовали ей, что сестра должна прийти к ней первой. А Джаварат только издавал этот свой проклятый гул, как всякий раз, когда её эмоции были необузданными, бурными.
Зафира покрутила в руках джамбию Бабы. Может ли она зайти так далеко, что забудет о своём народе? Что в самом деле навредит им? Она вспомнила об отравлении ядовитыми парами. Возможно, это было небольшой милостью – её деревня исчезла, а люди погибли, и им больше не нужно бояться, что их раскроит пополам девушка, которая прежде обеспечивала их пищей.
Джаварату было на неё наплевать. Он просто желал, чтобы кто-то исполнял его волю, выпустил на волю хаос, чего она просто не могла допустить.
«Итак, мы узнали».
Девушка вздрогнула от его зловещего тона.
– Если нам суждено продолжать существовать так, с этой нелепой связью, ты больше не сможешь влиять на меня и не разделишь со мной свой жуткий гнев.
Небеса, она и правда говорила как безумная, командуя книгой. Разумной книгой, но всё же.
«Наша связь необратима. Нет никакого «если”».
– Нет, – согласилась Зафира. – Но я могу выкопать яму и похоронить тебя там, и ты больше никогда не увидишь света дня.
«Но и ты – тоже», – злорадствовал Джаварат.
– Ты прекрасно понимаешь, о чём я, – рыкнула она.
Джаварат замолчал, размышляя о сказанном, а Зафира упала обратно на кровать с неким чувством гордости. Стук в дверь заставил её подняться. Она постаралась не обращать внимания на укол разочарования, потому что это не был тот же тихий стук, которого она, как оказалось, ждала. Если это была Лана, эта девчонка…
«О!»
Она не удержалась от улыбки.
– Я не узнала стук.
– Ну не всё же мне быть предсказуемым, – проговорил Насир, окинув быстрым взглядом её комнату, прежде чем сфокусироваться на ней. В его глазах отражалось нетерпение. – Можно войти?
Зафира склонила голову набок, но, помедлив немного, отступила в сторону и притворила дверь за ним.
– Это – самый смелый вопрос, который ты когда-либо задавал.
Уголок его рта приподнялся:
– Я могу быть смелее.
Зафира рассмеялась, и его глаза потемнели в ответ. А потом он вдруг шагнул к ней, прижал её к себе и поглотил её ошеломлённый вздох поцелуем, а потом увлёк за собой назад, назад, к её кровати.
Он был холодным. Таким холодным, что этот холод она чувствовала кожей. Обхватив его за плечи, она отстранилась. Её губы горели от новых ощущений, а кровь бежала со скоростью безумного скакуна. Зафира уставилась на принца.
«Скажи же хоть что-нибудь».
– Я не думала, что ты вернёшься, – сумела произнести девушка. Она ведь была уверена, что его последние слова были отстранёнными, боялась, что он испугался её.
– Почему нет? – спросил он, словно её вопрос был глупым. И она решила не спрашивать про Лану и Айю.
Насир заметил, что она медлит, и чуть улыбнулся.
– Ты – словно комната, полная книг. Каждый раз, когда я вижу тебя, я открываю что-то новое.
Его глаза ярко сияли. В изгибе его губ была некая дерзость, в его прикосновениях – уверенность. Кажется, он читал по её лицу, как делал всё чаще за последние дни, и отступил.
– Мне уйти?
«Нет». Но слово было слишком смелым для этого мгновения, поэтому она присела на колени на своей кровати и жестом пригласила принца последовать её примеру.
– Садись, – сказала девушка, понимая, что Лана может войти в любой момент. Но сейчас ей было всё равно. И она, и Лев, и Джаварат, и сердца – всё могло подождать. – Задай мне ещё вопросы.
Глава 18
«Каждый цвет, который составляет тебя…» Rimaal, впору бросать своё занятие и становиться бардом.
Но это было правдой. Цвет не имел для него никакой ценности, пока он не встретил её. Зафира была всем, чем не был сам Насир. Она видела смерть отца, которому её же мать вонзила нож в сердце – ужас, который он не мог и предположить, потому что все свои страдания, всё горе она перенаправляла в гнев, в ярость, в действие.
А Насир всегда был уставшим и печальным и…
Его тянуло к Зафире, как мотылька к пламени, и чем больше он приближался, тем больнее обжигало пламя. Но что будет, когда огонь сожжёт мотыльку крылья?
Он поплёлся вверх по лестнице, зная, что скоро им придётся выдвигаться, раз уж они хотят разыскать неуловимый фиал с кровью и найти Альтаира. Насиру не доводилось бывать в Альдерамине, и перспектива такого путешествия его не воодушевляла. А ещё он не считал правильным использовать Зафиру, словно она была всего лишь инструментом.
«Кто бы говорил».
Он остановился было у своей двери, а потом шагнул к её, прижался лбом к чёрному дереву. Он всегда стучал тихо, чтобы, если она чем-то занята, не побеспокоить её.
До этого она отвечала на каждый стук.
Но сама возможность видеть Зафиру не успокаивала и не дарила ему наслаждения – напротив, наполняла его ужасом, которого он жаждал и вместе с тем не понимал. Эдакая зависимость от опасности, перерастающая в необходимость.
Однако прежде, чем он успел постучать, он услышал тихий шёпот, мужской голос из-за двери, за которым последовал её пьянящий смех.
Все мысли покинули его. Быстро он отступил на шаг, споткнулся о ковёр.
Сафи никогда не отличались целомудрием. В распутстве и разгулах им не было равных – любой из них мог очаровать Зафиру. Khara, даже уличный песчаный кот был притягательнее, чем он.
Девушка снова рассмеялась, так тихо, что даже слышать это казалось преступным.
Спотыкаясь, Насир ввалился к себе в комнату. Тени хлынули с его ладоней прежде, чем он успел остановить их, и принц, сев на край кровати, с горечью рассмеялся над собой. Ему ведь казалось, что он достиг определённого уровня самоконтроля.
Медленно он выдохнул, щёлкнул лезвием, высвобождая его из наруча, снова спрятал его, повторил ещё раз и ещё раз. Он был убийцей. Клинком, созданным для того, чтобы пресекать чужие жизни. Чудовищем на поводке. Чем этот миг отличался от прошлого раза, когда он оказался в Крепости Султана?
Любой, кто мог заставить её смеяться так свободно, так прекрасно, был лучше, чем он когда-либо может стать – даже в своих надеждах.
О, но как он хотел бы иметь возможность действовать так же эгоистично, как чувствовал.
Глава 19
Зафира знала: пригласить его сесть к ней на кровать было плохой идеей. Из-за этого блеска в его глазах было тяжело думать и говорить и, даама, даже дышать. Он явно заметил, как изменился поток её мыслей.
– Тебе даже говорить ничего не нужно. Твоё лицо говорит за тебя.
Он подался вперёд, совсем близко, коснувшись кончиками пальцев её лица, и она наслаждалась его знакомым прикосновением, зная, что каждое мгновение украдено. Он ведь был принцем. Когда всё это закончится, он вспомнит, что на свете есть много других женщин.
– Мне остановиться?
«Да», – подумала она, но некая часть её испытывала удовольствие от того, как дрогнул его голос.
– Нет, – ответила девушка и смело чуть опустила голову так, что её губы коснулись его ладони. Она протянула руку, дотронулась до щетины на его подбородке, потом запустила пальцы в волосы.
Его губы коснулись её, тёплые, мягкие, чужие и одновременно с этим – такие знакомые. В тот миг не было больше ничего – только он и она и это мгновение.
Бережно Насир опустил её на подушки, и она почувствовала себя опьянённой приглушённым сладким ароматом гранатов и весом его тела. Тихий стон сорвался с её губ, когда он судорожно вздохнул, провёл ладонью по её телу, остановившись на бедре.
– Подожди, – выдохнула она. Казалось, она вот-вот взорвётся. В его серых глазах промелькнула досада, и это чувство кольнуло его остро, точно нож.
– Что такое?
– Если мы сделаем всё сейчас, то…
Она никогда не видела, чтобы кто-то замер настолько, что казалось, даже сердце остановилось.
– То – что?
– Ничего, – быстро ответила девушка.
Кровь стучала в шее. Она уже не чувствовала себя такой сильной, какой обычно чувствовала себя рядом с ним. Не чувствовала тоски. Она чувствовала себя… униженной. Всё казалось неправильным, и ей хотелось исчезнуть.
– Интересно, – пробормотал он, соскользнул с кровати, и она увидела тёмно-лиловую линию на его одеждах, которой там прежде не было. – Я полагал, ты никогда не совершишь такую ошибку. Не влюбишься.
От резкой перемены в его голосе, ставшего глубже, бархатистее, Зафира похолодела. Он говорил уверенно, как может говорить только бессмертный. Эти слова она говорила вслух только Арзу. И только одно существо слушало из глубин проклятого леса – тот, кто подружился с ней, как и она с ним.
Его глаза, уже не серые, блеснули янтарём в огне светильника.
Крик замер в её горле. Она пыталась, пыталась, пыталась кричать, но ужас и головокружительное чувство от прикосновения его губ поглотили крик. Тысяча и одна эмоция заставили её замереть – страх, отвращение, гнев, и – что хуже – желание.
А потом все эти чувства поглотило одно: Джаварат был на виду.
– Ты настолько же утончённая, роскошная, как я себе и представлял, Охотница.
Голос Льва был ласковым прикосновением, а комната наполнилась тенями, тёмными, как пустая гробница.
Её пульс бился в такт единственной мысли: «Лев. Лев. Лев».
– Я скучал по тебе, azizi, – мягко проговорил он, и его взгляд потемнел, скользя по лежащей девушке.
«Моя дорогая».
Осознание было ужасным до тошноты: некая часть её тоже скучала по нему. Зафира ведь никогда по-настоящему не жила без него. Он всегда был рядом – только руку протяни; его присутствие исходило из странных искорёженных деревьев, из непроницаемой тьмы, из теней, вьющихся вокруг неё, успокаивающих её.
Его губы исказились в недоброй усмешке.
– Разве ты не скучала по мне? Ты и я – мы одно.
– Ты уже не первый, кто говорит это, – отрезала Зафира, впиваясь пальцами в простыни, заставляя себя подняться с кровати.
Он склонил голову набок, а когда приблизился, девушка разглядела седую прядь в его тёмных волосах. Медленно он обрёл собственные черты, и вот уже перед ней стоял Лев, и в свете светильника поблёскивала его золотая татуировка. ‘Ilm. Знание, которого он жаждал, и этот голод был неутолим.
– Но именно я сделал тебя тем, чем ты являешься – моим компасом, лезвием. Вот почему ты мудро связала себя с Джаваратом, успешно собрав знания Сестёр Забвения.
Она замешкалась, и его брови приподнялись.
– Ты боишься его, – понял Лев, тихо прищёлкнув языком, приперев её к стене.
И Зафира позволила ему это, потому что это отвлекло его от Джаварата.
– Ты боишься дверей, которые распахивает знание. Прими их, azizi. Ибо нет дара более великого.
– Я никогда…
– Ш-ш, – тихо проговорил Лев, приложив большой палец к её губам, и она почувствовала его мозоли. – Дерзкие обещания так быстро приводят нас туда, где нам совсем бы не хотелось оказаться.
Она вздрогнула.
– А теперь, – добавил он тихо, не громче шёпота, и она почувствовала это слово, вдохнула аромат гранатов, – отдай мне Джаварат.
Он не искал сердца, не искал сафи, которых ненавидел, не искал даже Серебряную Ведьму, которая была более могущественной, чем он когда-либо мог бы стать. Он желал получить Джаварат и всю сокровищницу знаний, сокрытых в книге.
– И? – её голос был не громче вздоха.
– Когда я займу Позолоченный Трон, ты станешь моей царицей, пока я создаю дом для моего племени. Весь мир будет нашим, и мы придадим ему любую форму, какую только пожелаем.
Трон. Ибо знание было властью, а власть символизировал трон.
– Все эти годы, – проговорила Зафира, легко вынув джамбию из ножен. Она будет защищать фолиант, даже если это станет последним, что она сделает. – И ты так и не понял: меня никогда не интересовали царские венцы.
Она прижала лезвие к его шее, упиваясь вспышкой его изумления. Тотчас же оно исчезло, и её уверенность пошатнулась.
– Разве мысль о моей крови приносит тебе радость? – Он вскинул голову, и лезвие её джамбии ярко блеснуло в огне светильника у самой его плоти.
Не радость – власть. Осколок видения Джаварата… часть её, сокрытая в самом тёмном уголке её души, жаждала этого.
Его голос был точно колыбельная.
– Вскрой мою плоть, azizi. Перережь мне горло и увидишь, алая ли у меня кровь или чёрная.
Что имело гораздо больше значения – это кровь, пролитая им самим: кровь Бабы, Дина, Беньямина, Сестёр Забвения и тысяч других.
– Я прикончу тебя, – прошептала девушка.
Её рука дрожала, поддаваясь некому пьянящему тёмному чувству. К её удовольствию, у Льва перехватило дыхание, и чёрная бусина выступила на его золотой коже в том месте, где лезвие Зафиры касалось его плоти.
Кровь ифрита, несмотря на его полусафинское происхождение.
Причина, по которой она не чувствовала его пульс даже теперь и по которой сердце не билось в его груди. Он был сложён как мужчина, как сафи – кости, сухожилия, органы, – но бессердечен, как ифрит. Поистине так.
Его тихий ответный смех был изломанным – мягкая ткань, прикрывавшая шипы. И его непринуждённость и самообладание впервые дали трещину.
– Ты говоришь так, – сказал он – Лев, пытающийся понять мышь. – Но когда я позвал из темноты, ты ответила. День за днём, год за годом, задолго до того, как ты ступила в мои владения, ты стояла в снегу и говорила со мной. Разве не помнишь, azizi?
Тогда она была маленькой и одинокой, впервые стоя перед Арзом, спрашивая, что лес хочет от неё. Она знала лишь, что Арз ответил ей. Она просто не знала, что тот голос принадлежит Ночному Льву, готовившему её к тому, что было нужно ему.
– Где Альтаир? – требовательно спросила Зафира. Нет, она не покажет реакцию на его слова, на волну воспоминаний. – Что ты сделал с последним сердцем?
Он снова проигнорировал её вопрос.
Но она не позволит просто так отмахнуться от неё!
– Почему ты это делаешь?
И вот тогда он замер. Чёрная жемчужина скатилась по его шее – тёмная, тёмная слеза. Она не понимала, зачем ему волшебство и почему он так обожал знание.
– Почему? – повторила она, так тихо, словно вздохнула.
Он нахмурился, а в янтарных глазах отразилось смущение и лёгкая тревога – ещё одна трещина в маске пошатнувшегося самообладания.
Он словно… словно не мог вспомнить. Его взгляд упал на угол её кровати.
Одновременно они рванули к Джаварату. Лев выбил кинжал из её руки. Девушка проскользнула под его рукой, как всегда ловкая, но он знал её настолько же хорошо, насколько она знала себя сама, и резко увернулся.
– Он тебе не поможет, – отчаянно выдохнула Зафира. «Он мой!» – Его невозможно прочитать. Он делится знанием лишь с теми, кто ему нравится.
«Помоги!» – взмолилась она Джаварату, но, когда пальцы Ночного Льва сомкнулись на книге и он снова медленно принял облик Насира, фолиант ничего не сделал. Он молчал.
Laa, это было слишком. Она почувствовала, как сила книги бурлит в её венах, замораживая её до костей. Ибо она отвергла его хаос и насилие. Она отвергла Джаварат.
Зафира подняла взгляд на Льва. Нет, она не позволит ему увидеть её ужас.
– Я больше не поддамся твоей лжи, – поклялась она почти что с гордостью.
Лев лишь улыбнулся.
– Поддашься, azizi. Запомни мои слова.
Его взгляд заметался по комнате, и девушка смутно понимала, что он ищет сердца. В тот миг Ночной Лев исчез, забрав с собой то, чего больше всего желал, оставив Зафиру парализованной эмоциями, которые сумел всколыхнуть одной лишь улыбкой и поцелуем.
