Хабиб Ахмад-заде
Шахматы с Машиной Страшного суда
Глава 3
Я взглянул на небо. Если пойдет дождь, пожар на нефтеперегонном заводе может пойти на убыль.
– Почему же они в мечети-то не получают питание?
– Здравствуйте! Опять за свое. На три-четыре дня позаботиться об этих несчастных, а столько вопросов? Вместо этой болтовни лучше запомни хорошенько: завтра день мороженого! Мороженого!
Он резко повернул руль, трогая с места машину. Мне нужно было продолжать молчать, чтобы реальный ответ на все свои сегодняшние фокусы он получил в штабе отряда. Вот тогда я освобожусь от господина Парвиза и займусь своей работой, а он останется со своими бачками и поварешками.
Я окинул взглядом этот квартал разврата. Скорее бы уж фургон выехал отсюда прочь, чтобы нигде, даже на донышке души, не осталось ничего от вынужденного визита в этот район…
Вот и конец квартала. Металлические столбы ворот еще стоят на месте, а сами ворота после революции сорвали с петель и убрали прочь. Но, несмотря на следы осколков, крупных и мелких, несмотря на работу времени, всё еще был различим прежний густо-синий цвет этих стен и столбов. Именно тут сидели сторожа и порой почтительно вставали перед знакомыми им богатыми посетителями, однако в душе злорадно улыбались: столько внешнего благообразия, а на деле – рабство у полового греха; человек входит, прямой и гордый, ступая с силой, а после судорожного рывка часовой стрелки выходит согбенный, двигаясь медленно…
А вот следы от вывески, очень большой, показывавшей часы работы квартала. Цифры были настолько крупными, что я не раз видел их издалека, после того зловещего знакомства со сторожем в школьные годы; они были видны всем прохожим и проезжим и помнились мне до сих пор:
7-00 – 14–00
16–00 – 22–00
Семь утра, то есть время второго фабричного гудка, по которому рабочие нефтезавода начинали трудиться. А днем у женщин был лишь двухчасовой перерыв…
Что они делали в эти два часа? Наверняка они обедали. Что ж, полчаса на обед. Что потом? Еще полтора часа отдыхали до прихода клиентов? Или думали о своих возлюбленных, которые обманули их? Думали о своих подрастающих или неродившихся детях? Совершали омовение, расстилали молитвенный коврик здесь же, рядом с грязным матрацем? Надев белый платок с цветочками и склонившись в молитве, лили слезы, и слезы, и слезы… И так до 16.00, когда вновь стальные ворота со скрежетом отворялись, и звенел колокол начала второй смены, и вновь сторож принимался за свою работу…
А, может быть, этот сторож всего лишь нес караульную службу, как я сейчас?
…Свиста снаряда я не слышал. Ворота квартала исчезли в белом дыму, и ветровое стекло превратилось в танцующие осколки, и одновременно страшный и неожиданный удар взрыва…
Я бросился на пол кабины и в этот миг почувствовал на лице фонтан горячей жидкости, а также давление тела, в котором, хотя глаза мои были плотно закрыты, я сразу узнал тело Парвиза – по тому, с какой стороны оно навалилось; и машина резко дернулась, отчего я еще больше скрючился. Невыносимый звон наполнил оба мои уха. Но этот звон был вовсе не важен. Мне следовало как-то уменьшить давление на меня Парвизова тела. Но что-то мешало это сделать. Я высвободил руки и отжимал его корпус. Он даже не шелохнулся.
– Парвиз!.. Парвиз, ответь!
Он не отвечал. В глазах у меня было черно. Тыльной стороной ладони я начал прочищать глаза: они, как и всё лицо, были залиты кровью. Теперь и руки были в крови. Тело Парвиза заклинило между рулем и моим телом. Изо всех сил я пытался как-то перевернуться. Но мешало тело Парвиза, как бы многократно увеличившее свой вес. Я вытягивал руки, пытаясь ухватиться за что-нибудь внутри машины. Нужно было как-то вывернуться…
Спокойно, медленно я выполз из-под Парвиза. И тут же повернулся к нему – обследовать. На его лице и голове не видно было ранений. Я ощупал его тело. Под нижним левым ребром было горячо от крови. Осколок вошел в его левый бок и, пройдя под ребрами, вышел справа; из этой раны с правой стороны его тела и лилась на меня его кровь, заставив меня ошибочно думать, что я сам ранен.
Глаза его были неподвижны, голова болталась на шее. Вдруг я увидел его зубы и белую пену, похожую на сливочное мороженое, покрывавшую его губы. Зубы его были стиснуты. Дыхание! Он не дышал! Изо всех сил я сунул пальцы за его щеки и нажал. С огромным усилием разъединил его верхнюю и нижнюю челюсти. Погрузив пальцы в эту белую пену, я не давал челюстям сомкнуться. Его передние зубы впились в мои суставы, и их давление росло с каждой секундой. В то же время я ощутил на пальцах его горячее дыхание. Значит, он был жив!
Теперь нужно было остановить кровотечение. Но как? Я оглянулся по сторонам. Бесполезная надежда! Помощи ждать было не от кого. Каждый день с неба сыпались десятки больших и малых снарядов, и считаные оставшиеся в городе жители даже не оборачивались, чтобы посмотреть: что там уничтожено новым взрывом? Надеяться нужно было лишь на себя. Но как одновременно разжимать зубы и останавливать кровь?
Пришла в голову мысль. Из нагрудного кармана я достал свое удостоверение бойца сил самообороны – из толстого картона в пластике. Собственными зубами я сложил его в гармошку и сунул меж зубов Парвиза вместо своих пальцев. Теперь оставалось кровотечение.
Ударом ноги я открыл дверцу и спрыгнул. Земля и пыль взрыва уже осели, покрыв ровным слоем фургон и окружающее его пространство. Обойдя фургон спереди, я взялся за ручку водительской двери. Потянул эту дефектную дверцу обеими руками, и, на счастье, она открылась сразу, хотя и с обычным своим скрежетом. Подхватив Парвиза под мышки, я потащил его в кузов.
Нужно было поднять и уложить его там. Какой же он тяжеленный! Я затащил его на пол кузова головой к кабине. Прямо на полотняную скатерть, закрывавшую хлеб. Тут же я подумал о том, что хлеб будет залит кровью, и поскорее вытащил хлеб и скатерть из-под него. Да! Всё было в крови. Я бросил этот окровавленный сверток на бак с хорешем.
– Убит?.. Помощь нужна?
Голос был хриплым. Я обернулся. Неподалеку стояла женщина, возможно, та же самая!
– Жив! Но нужен кусок ткани: простыня, что-то, чем обвязать его живот…
Она подошла ближе и заглянула в кузов, словно хотела проверить мои слова. Потом опять отступила и быстрым движением сорвала с головы свой арабский платок. И лавина черных с проседью волос хлынула на ее плечи! Я застыл на месте.
– Бери! Разве ты не просил кусок ткани?
Я поскорее подхватил платок из ее рук. С ее точки зрения это был доступнейший кусок материи, который самым быстрым образом мог быть пущен в дело. Я затянул узлом платок на ране Парвиза. Спрыгнул из кузова и сел за руль. Включил зажигание. Машина дернулась вперед и встала!
На передаче?! Во время взрыва была включена скорость. Ставя ее на нейтральную, я подумал о других осколках, которые могли попасть не только в двери и окна фургона, но и в радиатор, и в двигатель. «А если осколок, пробив радиатор, вывел из строя систему охлаждения? А то и систему подачи масла, да и бензина?..»
Как только машина завелась, она въехала на тротуар, потом съехала с него. Нужно было срочно покинуть этот проклятый квартал…
В полуразбитом зеркале заднего вида мелькнул уменьшающийся силуэт женщины без платка, стоящей, подбоченясь. С каждой секундой она делалась дальше от меня, от Парвиза и от фургона. Удивительный день!
…Таким вот образом из наблюдателя и охотника за вражескими орудиями я превратился в водителя кухонной машины, оставшейся без ее прежнего хозяина…
Глава 4
Когда я вновь сел за руль, мне вспомнились последние слова Парвиза:
– Три-четыре дня позаботиться о них! Завтра день мороженого. Мороженого!
Я тяжело вздохнул. Невероятный день! К новому положению дел еще привыкать…
Повышение в должности: был наблюдателем за пушками и минометами, а стал… Я хлопнул по рулю ладонью.
«А если бы сегодня утром я не сел в этот фургон? Если бы я вообще не стал разговаривать с этим упрямцем, который сейчас лежит на реанимационной койке под капельницей, если бы я не поверил его сладким посулам?..»
Но дело было сделано, и смена обязанностей произошла. Водитель кухонной машины! Мне страшно было даже представить реакцию Асадоллы, длиннобородого минометчика, когда он увидит, как один из его наблюдателей орудует поварешкой на раздаче пищи. Когда после этого я вернусь на наблюдательный пункт и, как обычно, отдам команду: «Внимание! Прицел правее сто, меньше двадцать, как поняли?» – Асадолла обязательно расхохочется и ответит: «Иди-ка лучше своим делом займись, поваренок! Что на обед сегодня? Котлеты из баклажанов?»
Нет, это невыносимо. Любым способом нужно было избавиться от этого фургона! Кстати…
«Почему я раньше об этом не подумал? Ведь есть же отец Джавада, да помилует его Аллах! Вот он-то и может…»
Я должен буду поговорить с ним и со всем смирением упросить вновь сесть за руль фургона. Да, после неожиданной гибели его сына он отказался от этой работы, и всё же…
Ситуация как-то должна быть исправлена. А завтра я уже получу из ремонта свой мотоцикл…
«Провалились бы эти социальные клиенты! Инженер-кошатник вполне может получать, как люди, еду в мечети. До половины нашего солдатского пайка уходит на этих людей. Или взять эту сумасшедшую: я ей сказал, нужен кусок материи, а она тут же сорвала платок с головы, словно лишь предлога ждала. Но Парвиз – негодяй… Поделом ему, что вместо отпуска он получил три больших осколка, теперь на мозги мне не будет давить. Бог услышал мои молитвы…»
Я ехал в сторону штаба. Нужно накормить ребят. Но как быть со штабом дивизии?..
Я остановил фургон на улице позади здания главного городского банка, теперь занятого штабом дивизии. Улицу перегораживали мусорные баки, полные отходов: вот уже много дней солдаты не вывозили их. Две линялые собаки вяло рылись в мусоре. Когда я остановил машину, большая черная собака в испуге бросилась бежать, а собака поменьше, серого окраса, лишь вынула голову из пакета с мусором и посмотрела на меня. Я вышел из фургона и, как прикованный, уставился в ее глаза. Но она не реагировала и продолжала смотреть на меня. Я аж глаза вылупил: очень хотелось ее напугать. Но она – ни в какую! У меня сейчас было важное дело, а иначе, в обычных обстоятельствах, я, может, полчаса бы потратил на эту игру, но добился бы своего.
Полуденное солнце полностью завладело асфальтом улицы и всей округой. Я замахнулся на собаку, а она опять не шелохнулась. Вообще никакой реакции. Уже пройдя мимо, я резко повернулся в ее сторону. И опять никакого эффекта! Словно вообще меня не видит…
В будке стоял караульный солдат в каске и с винтовкой со штыком. Караульная будка вся, за исключением дверцы входа, была обложена мешками с песком. Эти мешки могли только остановить осколки, прилетающие издали, но взрыв даже легкой мины в нескольких метрах снес бы и будку, и солдата, и впечатал бы их в стену банка…
Часовой меня не остановил – это было необычно. Он проводил меня взглядом, когда я вошел внутрь. На всех стенах всё еще висела банковская реклама:
«Открыв туристический счет, вы всегда имеете деньги в кармане!»
«Счастье – это дальновидность, а будущее – в кредитах под залог вклада!»
Я вошел внутрь. Вот конторка банка, за ней рабочие столы составлены вместе, и на них разложена большая карта. Карта закрыта толстым стеклом, под которым видны магические пятна и полосы: наши позиции обозначены синим, вражеские – красным. Даже издали я увидел разрыв в красном поле, небольшой синий овал, который есть не что иное, как наш окруженный город!
Над столами склонились офицеры, среди них – майор. А еще один развалился свободно и держит двумя руками чашку с дымящимся чаем. У одного офицера на погонах блестели две массивные звезды; такая же, но одна, была на каждом погоне майора. После того первого столкновения, очень обидевшего майора, я прилагал все усилия к тому, чтобы не обратиться к офицеру, назвав его по званию ниже того, которое он реально имеет. При этом я помнил, что чем больше звезд, тем – наверняка – выше звание.
Я медленно наполнил грудь воздухом и перевел дух.
– Господин майор!
Все посмотрели на меня, и в их взглядах выразилось изумление. Майор с озабоченным видом что-то указал им на карте и пошел ко мне, обогнув конторку в передней части комнаты. Немного поколебавшись, предложил мне сесть на один из металлических стульев для посетителей.
Мы сели друг против друга, и я взглянул ему в глаза. А он в мои глаза вовсе не смотрел. Проследив за его взглядом, я понял причину его замешательства. Вся моя одежда была в высохшей крови Парвиза. Я должен был объясниться:
– Тот самый водитель кухонного фургона… Он был ранен после вашего отъезда.
– Видно, что много крови из него вытекло. Больших проблем у него не возникло, иншалла?
Я хотел сказать: «Нет, кроме того, что его внутренности разорваны в клочья, и ему влили два пакета крови, и четыре дренажные трубки торчат из живота…»
– Нет, врач говорит, что, вообще-то…
– Господин майор Фахими!
Его позвали из-за конторки. Тот самый офицер, у которого на одну звезду было больше!
– Простите, пожалуйста! – майор торопливо поднялся и отошел.
Я стал смотреть на люминесцентные лампы, питаемые мощным генератором и ярко освещающие весь зал, потом подумал о ребятах, всё еще голодных, ожидающих фургон Парвиза. И каждый миг беседы майора с тем офицером всё увеличивал мое напряжение.
«Заканчивайте, уважаемый! У вас был разговор со мной. И вот он вклинивается, и вы начинаете говорить с ним! Вернись же сюда, уважаемый!»
Я невольно правой ногой толкнул ножку столика передо мной.
Майор вернулся и сел напротив меня.
– Лучше перейдем к сути дела. Дорогой! За несколько прошедших дней вы заметили что-то необычное или странное на том берегу реки, в секторе, где ведете наблюдение?
– Что, например?
Он молчал, и молчание его длилось. Мне стало любопытно. На той стороне реки, что там было? Пальмовые рощи на глубину три километра, в которых маскировались минометы; шоссейная дорога из Фао в Басру; однообразие пустыни, тут и там нарушаемое земляными укреплениями, в которых спрятаны орудия… Всю эту информацию насчет земляных защитных сооружений мы уже два месяца регулярно передаем уважаемому господину майору, бесплатно и безвозмездно, на рабочих кальках… И что нового мы должны были увидеть?
– Так значит…
И опять он медлил. Я пожал плечами в знак непонимания. Он решил пояснить свой вопрос:
– Два дня назад было обстреляно наше орудие!
– Ну что ж, постоянно наши орудия обстреливаются артиллерией врага. В этом нет ничего нового.
– Я понимаю вас. Но в этот раз возник куда более серьезный вопрос, чем раньше. Два дня назад, рано утром, мы выпустили первый снаряд по их батарее. Не прошло и одной минуты, как прилетел ответный вражеский снаряд, прямо в то укрепление, из которого был сделан наш выстрел. Нам повезло в том смысле, что в этот момент солдаты-артиллеристы вышли из капонира за новыми снарядами. После этого я сам отдал приказ прекратить огонь. Однако вчера в полдень, после первого же выстрела… Угадайте, что случилось?
– Они открыли ответный огонь по батарее!
– Не по батарее! А ответный снаряд взорвался на бруствере перед тем самым орудием, которое стреляло. Солдат из артиллерийской прислуги был тяжело ранен, и неизвестно, выживет ли.
Дело принимало необычный оборот. Каждая наша батарея имела как минимум шесть орудий, размещенных внутри земляного укрепления на разных расстояниях друг от друга и нацеленных в разные стороны. В предыдущих случаях ответный огонь врага поражал, грубо, район всей батареи, пальмовую рощу, иногда соседние глинобитные домики. Но сейчас майор вел речь об удивительной точности в наведении вражеского ответного огня, в обнаружении цели.
– Может, по вспышкам засекли во время ночной стрельбы, или агентура сработала!
– Меньше недели, как мы передислоцировались на новые позиции. Ночью еще не стреляли, так что по вспышкам враг никак не мог засечь нас. Что касается вражеских агентов… Вы, наверное, меня не поняли. Я сказал, что их огонь поразил то самое орудие, которое по ним выстрелило.
Я был ошеломлен услышанным.
«В чем же состояла моя работа в это время? Что я должен был заметить и не заметил?»
Он вновь поднялся с места и подошел к конторке. Указал одному из офицеров на стол позади карты и что-то коротко произнес, чего я не расслышал. Офицер подал ему письмо, и майор, возвращаясь ко мне, просматривал его. По красной печати наверху бланка я понял, что письмо секретное. Он сел напротив меня. Да, письмо было с грифом «Совершенно секретно»!
– Будьте добры, прочтите!
Я удивленно протянул руку. Впервые на моей памяти армейский офицер давал бойцу сил самообороны секретный военный документ. Я взял письмо. Вверху, как это принято, провозглашалось имя Аллаха, а ниже стояло: «Главный штаб Группы войск “Юг”», тут же – эмблема сухопутных войск.
Текст письма был таков:
«Согласно полученным разведывательным данным, противник на нашем театре военных действий ввел в бой радарную установку «Цимбелин» французского производ ства. В этой связи предписывается в срочном порядке собрать и передать в Главный штаб любую информацию, касающуюся указанного радара, для принятия мер по уничтожению его силами авиации».
Я поднял глаза от текста. Интересно, какое отношение этот радар имеет к артиллерии? Письмо продолжалось так:
«Характеристики радарной установки «Цимбелин».
Согласно имеющимся сведениям, этот радар является наиболее технически совершенным сред ством обнаружения артиллерийских орудий, минометов и ракет среднего радиуса действия, причем погрешность в его работе не превышает +/– 5 метров. От радара сведения передаются на линию огня противника, и наши орудия подвергаются прицельному подавлению. К сожалению, нет никаких фотографий установки, неизвестны также ее габариты. Косвенная информация указывает, что способ работы радара основан на обнаружении орудийных стволов в процессе их работы. Другими словами, радарная установка после нашего выстрела засекает движение снаряда, математическим методом вычисляет его траекторию и в точности определяет место, откуда был сделан выстрел.
Заключение:
Предписывается предпринять следующие меры:
Наблюдателям передового базирования установить местонахождение указанного радара.
Командирам артиллерийских подразделений после попадания под точный ответный огонь противника немедленно менять местоположение всей батареи».
Письмо было скреплено печатью и подписью Командующего Группы войск «Юг», а копии расписаны получателям, обозначенным лишь номерами.
Значит, я и Амир должны приклеиться к окулярам биноклей и выискивать радар. Но оставался важный вопрос…
– Господин майор! Поскольку нам неизвестны ни внешний вид, ни силуэт радара, ни его габариты, например, похож ли он на корабельный радар, который крутится над головой, или скорее на тарелку противовоздушных сил, а может, на что-то другое… Каким образом мы его найдем? Допустим, мы его даже видим, и он не замаскирован. На нем ведь не будет написано: «Дорогой наблюдатель! Это радар «Цимбелин»!»
– Что ж, наша работа по меньшей мере столь же трудна, как ваша, – ответил майор. – Следует менять положение всех орудий, согласно приказу. А после того, как найдут новое место и сделают окопы и насыпи капониров, после первого же выстрела радар их обнаружит. В любом случае…
– Хорошо. Согласен. Я передам ребятам…
– А куда вы так торопитесь? – спросил майор. – Я просил принести вам чаю.
– Нет, лучше мне поскорее ехать и начинать искать радар.
Ни в коем случае майор не должен был догадаться, что я сегодня кухонный работник и спешу надеть засаленный передник, чтобы поварешкой отмерять в миски бойцов баклажанный хореш.
Он подал мне руку. Я откозырял на прощанье. Офицеры были заняты разговором над картой. Опять я прошел через вестибюль и двор и, не взглянув на часового в будке, зашагал по улице. Моя окровавленная одежда наверняка всех, кто меня видел, повергала в шок.
Я миновал полные мусора баки. Собака всё еще была здесь. Но теперь она разлеглась в тени баков.
А возле колеса фургона я увидел скатерть, в которую был завернут хлеб! Она была раскрыта, и хлеб вытащен. Всё было ясно. Хлеб-то был в крови Парвиза!
Я поскорее вернул скатерть и хлеб в кузов. По крайней мере четыре лепешки были в красных пятнах крови. Хотя вся моя одежда была окровавлена, я все-таки старался руками не трогать эти пятна на лаваше. Эти лепешки я отделил от остальных и бросил их в мусорный бак. Они перевернулись в воздухе и, ударившись о край бака, упали на асфальт.
Собака пепельного цвета неспешно поднялась и, хромая, подошла к лепешкам. Ее правая лапа была покалечена, а на морде виднелась рана от осколка. Обнюхав лепешки, она начала с них слизывать кровь. Я содрогнулся, нужно было уезжать отсюда. Лучше бы я эти лепешки в реку кинул. Там, правда, они бы достались акулам…
Нужно было думать об обеих моих задачах. Доставить еду бойцам и начать искать радар. Первое мне делать не хотелось, но, раз уж так выпало, один раз сделаю. Второе – дуэль с артиллерией врага – меня очень привлекало, хотя я понимал, что шансы обнаружить то, внешний вид чего неизвестен, близки к нулю.
Я завел двигатель, тронулся и вскоре газанул, пригнув голову внутри кабины, чтобы так миновать зону риска. А риск для меня был в том, что майор и другие офицеры могли увидеть меня за рулем кухонного фургона.
«Помоги Бог расхлебать ту кашу, которую ты заварил, Парвиз!»
