Х. Д. Карлтон
Преследуя Аделин
Глава 4
Манипулятор
– Твоя бабушка была чокнутой, – объявляет Дайя, а затем берет в руки старое, пыльное женское белье.
Я отшатываюсь, возмущенная зрелищем. Моя глупая подруга держит за края кружевные трусы и вызывающе болтает языком. Или предполагает, что это должно быть вызывающе.
Сейчас мне не до этого.
– Кончай, пожалуйста.
Она резко закатывает глаза, имитируя оргазм, но в итоге это больше напоминает экзорцизм.
– Сейчас ты ведешь себя совершенно неуместно. А если моя бабушка видит тебя?
Это ее приструнивает. Исподнее опускается, а выражение ее лица становится не столь наглым.
– Ты думаешь, она стала призраком? – спрашивает Дайя, и ее широко раскрытые глаза обшаривают дом так, словно привидение бабушки играет с ней в прятки.
Я закатываю глаза. Бабушка, наверное, сделала бы так же, если бы могла.
– Бабушка любила этот дом. Я бы не удивилась, останься она здесь, – невозмутимо пожимаю плечами. – Я уже видела привидений, и здесь происходит много всякого необъяснимого дерьма.
– А ты знаешь, как отрезвить, – жалуется она, швыряя белье в мусорное ведро немного агрессивно.
Я улыбаюсь, удовлетворенная ее оценкой. Все равно, лишь бы она перестала размахивать перед моим лицом старыми трусами моей бабушки.
– Пойду налью нам еще выпить, – успокаиваю я, взваливая массивный мусорный пакет на плечо. Но вовсе не горжусь тем, что дыхание с шумом вырывается из моих легких и что меня сразу же прошибает пот.
Мне действительно стоит перестать пить и уделить время занятиям спортом.
Начну со следующего года. Это практически само собой разумеющееся, что я попытаюсь осуществить это и брошу в течение одной недели, пообещав себе попробовать еще раз в следующем году. Так происходит каждый раз.
– Сделай покрепче. Мне это необходимо, я так и чувствую, как за мной наблюдают потусторонние силы.
Снова закатываю глаза.
– Исполни небольшой стриптиз. Это их отпугнет, – бесстрастно советую я.
Резкий порыв воздуха рядом с моим ухом заставляет мои волосы взметнуться, а через секунду о стену передо мной ударяется рулон скотча. Я с хохотом покидаю комнату, а вслед мне несется ругань Дайи.
Она прекрасно понимает, что красива, так что я частенько подтруниваю над ней. Время от времени кто-то должен усмирять эту сексуальную сучку. Она слишком зазнается, если я перестану.
Сбрасываю мусорный пакет у входной двери и иду на кухню. Беру ананасовый сок из холодильника и разворачиваюсь к стойке, чтобы приготовить новые коктейли.
И похоже, я вытянула короткую соломинку, придя сюда. Мои легкие сжимаются, а кровь в жилах застывает, обращаясь в ледяную крошку.
На столешнице стоит пустой стакан из-под виски, а рядом – еще одна красная роза. От виски моего деда осталась лишь капля.
И этого стакана здесь раньше не было. Последний час мы с Дайей безвылазно торчали на втором этаже, по пояс копаясь в старье.
Я обхожу столешницу кругом, как будто предметы на ней – это дремлющий питон, готовый в любой момент сорваться с места и задушить меня.
Мое сердце стучит в ушах, когда я неуверенно протягиваю руку и поднимаю стакан, осматривая его так, словно это волшебный шар предсказаний, который покажет мне человека, который из него пил.
Очевидно, что на кухне я одна. С того места, где я стою, видно входную дверь. И тем не менее, мои глаза продолжают прочесывать окружающее пространство кухни и гостиной в поисках человека, который пробрался в мой дом, достал стакан с бутылкой и угостился виски. А в это время я и моя лучшая подруга были наверху, не подозревая об опасности, таящейся под нами.
Я не слышала, чтобы кто-то входил в дом. Ни единого звука.
В гневе подбегаю ко входной двери и дергаю ручку. Заперто. Как, черт возьми, и всегда. Кажется, в этом больше нет необходимости, поскольку замка, чтобы удержать этого гада, недостаточно.
– Где моя выпивка, сучка? Я слышу шепот и прочее дерьмо, – громко зовет Дайя со второго этажа.
– Иду! – кричу я в ответ, и мой голос срывается.
Я возвращаюсь на кухню, продолжая озираться, словно здесь появился какой-то тоннель в другую вселенную, и этот чудик может выскочить из него в любой момент.
Справа от кухни проход, который соединяется с коридором на другой стороне лестничной клетки. В недрах этого проема таится тьма. Там легко может находиться человек, скрывающийся от посторонних глаз. Или он даже может прятаться в одной из спален, поджидая, пока я пройду мимо.
В моей крови поднимается еще один всплеск адреналина. Я могу оказаться одной из тех тупых сучек, которых показывают в слэшерах и которые всегда отправляются на разведку, на них еще хочется наорать за их тупость.
Неужели я действительно хочу встретить свою возможную смерть таким образом? Неужели я глупая девчонка, которая не может просто выбежать из дома или позвать на помощь? Или меня будет запугивать какой-то придурок, который решил, что он может являться в мой дом, когда ему заблагорассудится? Пить виски моего деда. И оставлять улики, будто его не волнует, что его поймают.
Это заставляет меня задуматься: а стоит ли ему вообще прятаться? Совершенно очевидно, что способ проникнуть в дом незаметно у него есть. Какой смысл ему прятаться в спальне или в темном коридоре? Он легко может подкрасться ко мне в любой момент. Приходить и уходить, когда ему вздумается.
Осознание этого факта вызывает во мне настоящую ярость наравне с беспомощностью. Что толку менять замки, если они ему не помеха?
Глубоко вздохнув, я решаю сыграть роль тупой сучки. Схватив нож, обшариваю весь дом, стараясь не шуметь. Я не хочу пугать Дайю понапрасну.
Ничего не обнаружив, возвращаюсь на кухню, беру розу, отрываю лепестки от стебля и бросаю их в пустой стакан.
Часть меня почти надеется, что он вернется, чтобы посмотреть на мой маленький шедевр.
– Не буду врать, я за тебя волнуюсь, – признается Дайя, задерживаясь перед дверью.
Она провела весь день со мной, прибираясь в доме. Я арендовала мусорный контейнер, и мы загружали его до тех пор, пока ни одна из нас не смогла больше поднять руки.
Спустя десять часов и несколько поездок в «Гудвилл» мы наконец закончили уборку поместья. Мои бабушка и дедушка никогда не были барахольщиками, но всякие безделушки и прочие предметы, которые, как вы думаете, вам однажды понадобятся, но так никогда и не пригождаются, копятся очень легко.
После смерти бабушки моя мать перерыла весь дом и большую часть вещей либо продала, либо пожертвовала на благотворительность. Если бы она этого не сделала, то на уборку ушли бы недели, а то и месяцы.
– Не надо, со мной все будет в порядке, – говорю я.
Мне потребовалась значительная часть дня и несколько коктейлей, прежде чем я набралась смелости и рассказала Дайе о стакане с виски. Было бы неправильно скрывать, что кто-то входил в мой дом, пока она была здесь; было нечестно не дать ей возможности уйти.
Естественно, она испугалась и остаток дня пыталась убедить меня переночевать у нее. Я стояла на своем. Мне надоело, что люди постоянно пытаются спровадить меня из этого дома. Сначала мои родители, а точнее мать, а теперь какой-то больной ублюдок, которому нравится играть в прятки.
Мне страшно, но еще я и глупая.
Так что я не уйду.
Честно говоря, я даже удивилась, что Дайя осталась в поместье. Ее глаза были все время растерянными, и она, наверное, несколько тысяч раз произнесла фразу: «Что это был за шум?» – но больше никаких инцидентов не было.
А теперь она медлит у моей двери, отказываясь оставлять меня здесь одну.
– Давай я останусь? – повторяет она в миллионный раз.
– Нет. Я не стану подвергать тебя опасности.
Она щелкает пальцами, в ее зеленых глазах вспыхивает гнев.
– Вот видишь! В этом и гребаная проблема! Если ты думаешь, что я буду в опасности здесь, то не значит ли это, что ты тоже рискуешь? – я открываю рот, чтобы ответить, но она меня перебивает. – А ты рискуешь! Ты тоже в опасности, Адди. Зачем тебе оставаться здесь?
Я вздыхаю и провожу рукой по лицу, все больше расстраиваясь. Это не вина Дайи. Если бы мы поменялись местами, я бы тоже сходила с ума и сомневалась в ее здравомыслии.
Но я отказываюсь убегать. Я не могу это объяснить, но мне кажется, что так я позволю ему победить. Я вернулась в поместье Парсонс всего неделю назад, а меня уже пытаются прогнать из него.
Я не могу объяснить, почему чувствую такую потребность остаться здесь. Испытать этого загадочного типа, бросить ему вызов и показать, что я его не боюсь.
Хотя это большая, черт побери, ложь. Я пребываю в полнейшем ужасе. Однако я очень упряма. И, как уже выяснилось, в такой же степени глупа. Но прямо сейчас я не могу найти в себе силы переживать об этом.
Спросите меня чуть позже, когда он будет стоять над моей кроватью и смотреть, как я сплю, уверена, я буду ощущать себя иначе.
– Со мной все будет в порядке, Дайя. Обещаю. Я сплю с разделочным ножом под подушкой. И если понадобится, забаррикадируюсь в спальне. Кто знает, вдруг он вообще не вернется?
Аргументы слабоваты, но, думаю, в данный момент я даже не пытаюсь. Черт возьми, я не уйду отсюда.
И почему это, находясь в общественных местах или на публике, мне хочется поджечь себя, но когда кто-то вламывается в мой дом, я чувствую себя достаточно храброй, чтобы оставаться в нем?
На мой взгляд, это тоже нелогично.
– Я не чувствую себя нормально, бросая тебя здесь. Если ты умрешь, вся моя жизнь будет разрушена. Я буду страдать, изводя себя вопросами «а что, если…», – со всей драматичностью, которую она позаимствовала в театральных постановках, Дайя смотрит в потолок и задумчиво кладет палец на подбородок. – Осталась бы она жива, если бы я просто выволокла эту суку из дома за волосы? – спрашивает она капризным голосом, высмеивая свое возможное будущее «я» и меня.
Я хмурюсь. Я бы предпочла, чтобы меня не таскали за волосы. Мне потребовалось слишком много времени, чтобы отрастить их.
– Если он вернется, я сразу же позвоню в полицию.
Она в отчаянии опускает руку и закатывает глаза. Это слишком нахально. Она злится на меня.
И это понятно.
– Если ты помрешь, я буду очень зла на тебя, Адди.
Слабо улыбаюсь ей.
– Я не собираюсь помирать.
Надеюсь.
Моя подруга рычит, сильно хватает меня за руку и крепко обнимает. Наконец она отпускает меня, и все, что я чувствую, – это огромное облегчение с нотками сожаления.
– Позвони мне, если он вернется.
– Позвоню, – вру я.
И она уходит без лишних слов, захлопнув за собой дверь.
Я выдыхаю, достаю нож из ящика и устало плетусь в ванную. Мне нужен долгий, горячий душ, и если этот гад решит помешать мне, то я с радостью прирежу его за это.
16-е мая, 1944
Позже Джон спросил меня. Он всегда спрашивает, чем я занималась, когда я остаюсь дома одна.
Я сказала, что присматривала за домом и играла в крокет.
Сере четырнадцать, и она может делать уроки сама. Поэтому мне всего лишь нужно позаботиться об ужине к его приходу.
Это мои обычные женские обязанности.
Он меня подозревает.
Он начал замечать изменения в моем поведении.
Не могу отрицать, в последнее время я веду себя иначе. С тех пор, как в мою жизнь вошел тот странный мужчина. Через окно.
Он все еще не заговаривает со мной. Неважно, сколько бы я ни умоляла его. Сколько бы ни спрашивала его имя. Откуда он. Откуда он меня знает. Чего он от меня хочет.
Все безуспешно.
Я так отчаянно хочу услышать его голос, что начала предлагать ему всякие вещи. Плохие вещи.
Поцеловать его. Прикоснуться к нему.
Он улыбается мне, но не уступает.
Шепот его пальцев на моей щеке, и он уходит, оставляя меня ждать его следующего появления.
Глава 5
Манипулятор
Ветерок подталкивает мое тело вперед, словно уговаривая прыгнуть. Сделать прыжок и упасть в объятия смерти.
Ты не пожалеешь.
Эта маленькая навязчивая мысль задерживается во мне. Почему-то мне кажется, что разбиться об острые скалы было бы, мягко говоря, досадно. А что, если я умру не сразу? Что, если при падении я чудом выживу, и мне придется лежать там, переломанной и окровавленной, до тех пор, пока мое тело окончательно не испустит дух?
Или вдруг мое тело откажется сдаваться, и я буду вынуждена провести остаток жизни в качестве овоща?
Все из этого достойно сожаления.
От размышлений меня отвлекает покашливание.
– Мэм?
Я поворачиваю голову и вижу высокого пожилого мужчину с мягкими чертами, которые практически успокаивают меня. Его седые, редеющие волосы слиплись на лбу от пота, а одежда испачкана грязью и слизью.
Его взгляд мечется между мной и краем обрыва, на котором я стою, испуская нервозную энергетику. Он решил, что я собираюсь прыгнуть. И пока я продолжаю просто смотреть на него, я понимаю, что не даю ему повода подумать иначе.
Я не двигаюсь.
– Мы уезжаем на ночь, – сообщает мне мужчина.
Он и его бригада весь день приводили в порядок мое крыльцо, в чем оно так отчаянно нуждалось. При этом они также гарантируют, что моя нога теперь не провалится сквозь прогнившее дерево, что, вероятнее всего, значит, что я не подхвачу сепсис.
Он оглядывает меня с ног до головы, его брови опускаются, а озабоченность, кажется, все растет. Вокруг нас, кружась, гуляет сильный ветер, путая мои волосы. Я откидываю пряди и замечаю, что он все еще не сводит с меня глаз.
Когда я была младше, бабушка не разрешала мне подходить к обрыву. Он всего в пятнадцати метрах от поместья. От вида здесь захватывает дух, особенно на закате. Но ночью без фонарика разобрать, где край, просто невозможно.
Сейчас солнце уже опускается к линии горизонта, отбрасывая на этот одинокий участок скалы мрачные тени. Я стою в метре от опасности, мои жизнь и смерть отделены лишь скалистым краем. Скоро он станет неразличим.
И если я не буду осторожна, то тоже исчезну.
– С вами все в порядке, мисс? – спрашивает он, делая шаг вперед.
Я инстинктивно отшатываюсь назад – к краю обрыва. Карие глаза мужчины увеличиваются до размеров блюдца, и он тут же останавливается и поднимает руки, будто пытается удержать меня от падения с помощью Силы. Он просто пытался помочь, а не напугать меня. А в ответ я испугала его до смерти.
Наверное, все это время так оно и было.
Я оглядываюсь назад, мое сердце замирает в горле, когда я вижу, как близко была к тому, чтобы оступиться. Все, что я чувствую в этот момент, – чистейший ужас. И как по часам, в моем желудке оседает знакомое пьянящее чувство, подобное воде, кружащейся в водостоке.
Со мной явно что-то не так.
Стыдливо делаю несколько шагов от обрыва и бросаю на него извиняющийся взгляд.
Я на взводе.
Красные розы теперь появляются везде, куда бы я ни пошла. С тех пор как я обнаружила стакан из-под виски и розу на своей столешнице, прошло три недели.
После ухода Дайи я долго стояла под горячим душем и за это время мне пришла мысль, что необходимо начать делать записи. Оставлять после себя какие-то показания. Так что, если я вдруг окажусь мертва или пропаду без вести, это раскроется.
К тому времени, как я выбралась из душа, пустой бокал с оторванными лепестками исчез, заставив меня похолодеть.
Я сразу же позвонила в полицию. Они отнеслись ко мне с пониманием, но сказали, что найденная роза в таких странных местах вокруг моего дома не является достаточным доказательством для того, чтобы они что-то предприняли.
С тех пор случаи участились. Я не уверена, в какой именно момент поняла, что у меня появился преследователь, но совершенно очевидно, что именно это и происходит последние три недели.
Я сажусь в машину, чтобы съездить в свое любимое кафе и поработать, а на сиденье меня ждет красная роза. Внутри закрытой машины, которая все еще была заперта, когда я к ней подходила.
Он никогда не кладет записок. Никаких посланий, кроме красных роз с обрезанными шипами.
Когда две недели назад начался ремонт, моя паранойя лишь усилилась. В доме побывало множество людей, ремонтировавших или менявших его части. Сюда входили электрики, сантехники, строители и ландшафтные дизайнеры.
Я заменила все окна в поместье Парсонс и поставила на все двери новые замки, но, как я и предполагала, это ничего не изменило.
Он всегда находит способ проникнуть внутрь.
Любой из людей, проходивших через мой дом, мог оказаться им. Признаться, я допрашивала несколько бедолаг, чтобы посмотреть, не будут ли они вести себя подозрительно, но все они лишь смотрели на меня так, будто я спрашивала, не продадут ли они мне немного крэка.
– Мэм? – снова обращается мужчина.
Я качаю головой в качестве жалкой попытки вернуться к разговору.
– Мне очень жаль, я просто не совсем в себе, – поспешно отвечаю я, успокаивающе разводя руками перед собой.
Я чувствую себя сволочью из-за своего поведения.
Если бы я упала, бедный парень, наверное, винил бы в этом себя. Меня легко могла подставить земля, или я сделала бы слишком большой шаг и разбилась бы насмерть только из-за его беспокойства.
Он бы прожил остаток жизни с чувством вины, и кто знает, что бы с ним стало из-за этого.
– Понятно, – говорит он, все еще глядя на меня немного настороженно. Он чешет плечо большим пальцем. – Ну, мы вернемся завтра, чтобы установить перила.
Киваю, переплетая пальцы.
– Да, спасибо вам, – негромко отвечаю я.
Я буду горевать о том, что чуть не разрушила его жизнь, когда он уйдет, и хотя он кажется невероятно милым, я со всей уверенностью могу сказать, что он желает только одного – просто оказаться подальше отсюда. Но его доброта перебарывает. Или это настойчивая потребность убедиться в том, что он уйдет не с чувством вины.
– Может быть, вы хотите, чтобы я кому-нибудь позвонил?
Улыбаюсь и отрицательно трясу головой.
– Я знаю, это выглядело скверно, но, уверяю вас, я не собиралась прыгать.
Его плечи опускаются на пару сантиметров, а морщины на лице разглаживаются от облегчения.
– Это хорошо, – кивает он. Парень уже начинает поворачиваться, но потом останавливается. – О, вам там принесли розы.
Мое сердце замирает на целых пять секунд, прежде чем переходит на повышенную передачу и взлетает вверх по моему горлу.
– Что? Кто?
Он пожимает плечами.
– Я не знаю. Они уже были, когда мы вернулись с обеда. Я совсем про них забыл. Могу принести…
– Нет, все хорошо! – поспешно перебиваю я. Его челюсти смыкаются, и на его лице появляется еще одно странное выражение. Этот человек определенно считает меня сумасшедшей.
Он снова кивает с обеспокоенным взглядом, затем разворачивается и уходит назад по направлению к входу в поместье. Тяжело вздохнув, я жду, пока он не скроется из виду, и только после этого иду обратно.
Было бы странно идти сразу следом за ним, когда два человека, идущие в одном направлении, не заинтересованы в разговоре друг с другом.
У меня мурашки по коже.
Когда я подхожу к дому, сначала останавливаюсь, чтобы полюбоваться, как красиво выглядит новое черное крыльцо. Внешний вид дома тоже преобразился – все еще черный, но с новой обшивкой и свежей краской. Я оставила виноградные лозы, привела в порядок горгулий, и хотя камень обветрился и потрескался, это только добавило характера этому призрачному поместью. Похоже, мой вкус не более радужный и солнечный, чем у моих предшественников.
Затем мой взгляд останавливается на букете красных цветов, прислоненном к двери. Похоже, что их положил сюда кто-то из рабочих – скорее всего, они не хотели входить в дом без моего разрешения.
Окидываю взглядом участок. Солнечные лучи почти рассеялись, и в полутора метрах за линией деревьев я уже ничего не вижу. Если там кто-то есть, он может наблюдать за мной, а я и знать ничего не буду.
Чувствуя, что дело не терпит отлагательств, я собираю розы, бросаюсь внутрь и запираю дверь за собой. В букет оказывается аккуратно вложена одинокая черная карточка. Я различаю золотую каллиграфическую надпись в ней.
Мои глаза удивленно расширяются, я настороженно смотрю на записку. Это первое настоящее послание, которое я получаю от своего преследователя. Какая-то часть меня с тревогой ожидала этого, надеясь, что он объяснит мне, чего он от меня хочет.
Но теперь, когда оно здесь, я хочу порвать его на кусочки и жить в блаженном неведении.
К черту, я, вероятно, умру от сожаления и любопытства, если не прочту его.
Дрожащими руками вырываю карточку, разворачиваю ее и читаю:
«Мы скоро увидимся, маленькая мышка».
Ладно, я могла бы прожить и без этого.
В смысле, «маленькая мышка»? Очевидно, что это тот самый тип, который преследует меня, и у него, должно быть, потек чердак. Наверняка, так оно и есть.
В отвращении я достаю телефон из заднего кармана и звоню в полицию. Мне очень не хочется иметь с ними дело сегодня вечером, но об этом необходимо сообщить.
Я не настолько наивна, чтобы ожидать, что они спасут меня от тени, что привязалась ко мне, но будь я проклята, если после смерти я останусь нераскрытым делом.
В мою входную дверь мягко, но настойчиво стучат. Когда я слышу какой-либо шум в поместье, мое сердце почти инстинктивно пропускает несколько ударов.
Разумеется, это не идет на пользу моему здоровью. Может, мне стоит добавить в рацион хлопьев? Слышала, они полезны для сердца, верно?
Подхожу к окошку у двери и выглядываю через занавеску, чтобы посмотреть, кто там.
У меня вырывается стон. Я хотела бы почувствовать облегчение от того, что за моей дверью стоит не какой-то жуткий чувак с пистолетом в руках и рассуждающий о том, что если он не сможет заполучить меня, то никто не сможет. Правда, хотела бы.
Поэтому мне даже немного грустно от того, что это не настойчивая тень, готовая лишить меня жизни.
С тяжелым вздохом я распахиваю дверь и приветствую Сарину Рейли – мою мать. Ее светлые волосы убраны в пучок на затылке, тонкие губы накрашены розовой помадой, а глаза льдисто-голубого цвета.
Она вся такая чопорная и правильная, а я… я – нет. В то время как она держится с царственной грацией, у меня есть ужасная привычка сутулиться и сидеть с раздвинутыми ногами.
– Чем обязана, мама? – сухо спрашиваю я.
Она фыркает, не впечатлившись моим приемом.
– Здесь холодно. Разве ты не собираешься пригласить меня войти? – огрызается она, нетерпеливо взмахивая рукой, чтобы я отодвинулась.
Когда я неохотно отступаю в сторону, она протискивается мимо меня, оставляя за собой шлейф духов от Шанель. Морщусь от запаха.
Моя дорогая матушка оглядывает поместье, на ее худом лице отчетливо читается отвращение.
Она выросла в этом готическом доме, и мрачность интерьера, должно быть, отразилась на внутреннем состоянии ее сердца.
– У тебя появятся морщины, если ты продолжишь разглядывать дом так, – говорю я, закрывая дверь и проходя мимо нее.
Она бросает на меня сердитый взгляд, и ее каблуки цокают по шахматной плитке, пока она направляется к дивану. Камин зажжен и отбрасывает приглушенный свет, создавая уютную атмосферу. Скоро должен начаться дождь, и я очень надеюсь, что к тому времени она уйдет, и я смогу спокойно насладиться ночью с книгой под звуки грома.
Мама сидит на диване, изящно примостившись на самом краешке.
Если я ткну ее, она с него свалится.
– Всегда приятно, Аделин, – вздыхает она голосом высоким и властным, так, словно это еще один день ее бытия важного человека.
Этот вздох. Саундтрек всего моего детства. Он наполнен разочарованием и оправдавшимися ожиданиями одновременно. Думаю, я никогда не разочаровываю ее в ее предположениях, что разочарую ее.
– Зачем ты здесь? – спрашиваю я, сразу переходя к делу.
– Разве я не могу навестить свою дочь? – спрашивает она с ноткой горечи в голосе.
Мы с мамой никогда не были близки. Ей было горько от того, что мы с бабушкой были и я предпочитала проводить время с ней. Пока я росла, большую часть времени я проводила либо в спорах, либо у бабушки.
Вот я и затаила обиду: меня заставляли чувствовать, что я не имею права выбирать ее. Потому что если бы я так сделала, то была бы вознаграждена очередным подленьким замечанием, что я ем печенье, которое не могу себе позволить.
Она бы сказала, что моя задница станет слишком толстой, но она даже не подозревала, что именно этого я и добивалась.
По сей день эта женщина не понимает, почему она мне не нравится.
– Ты здесь, чтобы попытаться убедить меня, что я зря растрачиваю свою жизнь в этом старом доме? – спрашиваю я, плюхаясь в кресло-качалку у окна и закидывая ноги на табурет.
То самое, на которое открывается вид, когда подсматривают за мной или когда-то подсматривали за моей прабабушкой.
Сидя в этом кресле, я вспоминаю прошлую ночь, жуткую записку и допрос полицейского, состоящий всего из двух вопросов, прежде чем он сообщил, что зарегистрирует обращение и составит протокол.
Пустая трата времени, но, по крайней мере, полиция будет в курсе, что это было преступление, если меня найдут мертвой где-нибудь в канаве.
– Сегодня у меня день открытых дверей в городе. Я решила заехать и повидать тебя перед этим.
Вот как. Это все объясняет. Моя мама не стала бы добираться сюда целый час, только чтобы навестить меня и устроить чаепитие, разыгрывая добродетель. Она оказалась в городе, поэтому решила заодно зайти прочитать мне лекцию.
– Хочешь знать, почему поместье Парсонс следует снести, Аделин? – спрашивает она, в ее тоне сквозит снисходительность. Она говорит так, будто собирается меня поучать, и внезапно на меня накатывает настороженность.
– И почему? – тихо спрашиваю я.
– Потому что в этом доме умерло много людей.
– Ты про пятерых строителей во время пожара? – интересуюсь я, вспоминая историю, которую рассказывала мне бабушка в детстве о том, как поместье Парсонс загорелось и унесло пять жизней. Им тогда пришлось начисто сносить обугленный остов и начинать строительство заново. Но призраки тех людей все еще здесь – я просто уверена в этом.
– Да, но я имею в виду не только их.
Она пристально смотрит на меня, пока моя нерешительность растет. Я отворачиваюсь, чтобы взглянуть в окно рядом со мной, раздумывая, не попросить ли ее уйти прямо сейчас. Она собирается сказать мне что-то очень важное, и я не уверена, что хочу это слышать.
– Кого же еще? – спрашиваю я, не отрывая взгляда от маминого блестящего черного «лексуса», припаркованного на улице. Навороченный. Настолько, что выглядит даже насмешкой. Он так разительно отличается от этого старого дома, словно желает заявить: я лучше тебя.
Работа агента по недвижимости приносит хорошие деньги. Когда я только родилась, она собиралась быть матерью-домохозяйкой. Но учитывая, что со временем наши отношения испортились, эта идея перестала быть актуальной, и моя мать превратилась в одного из лучших продавцов в Вашингтоне.
Если честно, я горжусь ее достижениями. Но мне бы хотелось, чтобы она так же относилась и к моим.
– Твою прабабушку, Джиджи, – объявляет она, выдергивая меня из моих мыслей. Я резко оборачиваюсь к ней, шокированная. – Она не просто умерла в этом доме, Адди, она была убита здесь.
Я не смогла бы удержать свой рот закрытым, даже если бы попыталась. Я подскакиваю вверх, и кресло-качалка резко ударяется о стену позади меня.
– Неправда, – бросаю я. Моя мать – кто угодно, но не лгунья.
Бабушка часто рассказывала о Джиджи. Ее мать была ее кумиром. Но она абсолютно точно никогда не упоминала о том, что Джиджи убили. Я спросила о ее смерти лишь однажды, и бабушка сказала только, что та умерла слишком рано. После этого бабушка замкнулась и не захотела продолжать разговор.
В то время я была слишком маленькой, чтобы придать этому какое-то значение. Я просто решила, что она все еще скорбит, и оставила все как есть. Мне и в голову не приходило, что смерть Джиджи могла оказаться трагической.
Мама вздыхает.
– Вот почему у твоей бабушки всегда была эта странная… одержимость поместьем. Она была еще ребенком, когда это случилось. Ее отец, Джон, больше не желал иметь ничего общего с этим местом, но твоя бабушка закатила тогда самую грандиозную в мире истерику и вынудила его остаться в доме, где была убита его жена, – она смотрит на меня, разглядывая, как забавно вытянулось мое лицо от ее оскорбительного замечания. – Это слова моего дедушки, не мои. По крайней мере, насчет истерики. В любом случае, как только она стала достаточно взрослой, он оставил ей дом и уехал, а она, как ты уже знаешь, продолжила жить в поместье.
Я снова стою лицом к окну, и начинающийся ураган уже постукивает по стеклу. Через несколько минут это станет ливнем. Раскаты грома достигают крещендо, а затем основание дома сотрясает громкий треск.
Что как нельзя лучше соответствует моему настроению.
– Тебе есть что сказать? – настойчиво спрашивает моя мать, а ее глаза пытаются пробуравить дыру в моей голове.
Я беззвучно качаю головой, пытаясь подобрать ответ. Мой мозг оцепенел и не способен на связные мысли.
На слова.
В нем абсолютно нет слов, чтобы описать то полное неверие, которое я испытываю сейчас.
Она снова вздыхает, на этот раз мягче и… сочувствующе, что ли? Может, мама и не лгунья, но и сочувствием она никогда не отличалась.
– Мой отец никогда не чувствовал себя комфортно, воспитывая меня здесь, но твоя бабушка настаивала на этом. Она любила Джиджи и не могла оставить этот дом. Он проклят. Я не хочу, чтобы ты поступила так же – привязалась к дому только потому, что любила свою бабушку.
Я сильно закусываю нижнюю губу, когда очередной раскат грома разрывает атмосферу.
Неужели Джиджи убил ее поклонник? Человек, которого она называла гостем и который приходил в ее дом и делал неописуемые вещи. То, чего она старалась не хотеть но все равно совершала.
Это был он? Играл ли он с ней все это время, чувствуя ее растущее влечение к нему, невзирая на то, что он делал и как пользовался этим?
Это объяснение – единственное, что имеет смысл.
Я разворачиваюсь лицом к матери.
– Того, кто убил Джиджи, нашли?
Мама качает головой, ее губы сжимаются в тонкую линию, отчего розовая помада трескается. Эти трещины гораздо глубже, чем может скрыть ее помада. Она тоже была разбита, хотя я никогда и не могла понять, почему.
– Нет, убийца до сих пор неизвестен. Тогда достаточных доказательств не нашли, и в те времена все сходило с рук легче, чем сейчас, Адди. Кто-то думал, что это был мой дедушка, но я точно знаю, что он никогда бы этого не сделал. Он очень любил ее.
Нераскрыто. Моя прабабушка была убита в этом самом доме, и никто так и не поймал ее убийцу. Ужас падает в мой желудок, точно камень в озеро.
Я уверена, что уже знаю, кто ее убил, но не могу открыть рта и рассказать об этом, пока не получу окончательного тому подтверждения.
– Где именно она была убита? – спрашиваю я, мой голос звучит глухо.
– В ее спальне. Которая, как бы тревожно это ни звучало, стала потом спальней твоей бабушки, – она делает паузу, прежде чем пробормотать. – А теперь и твоей, я не сомневаюсь.
И она не ошибается. Я заняла старую бабушкину спальню, и хотя она была полностью отремонтирована, у кровати по-прежнему стоял старый сундук, а в углу – зеркало в полный рост с орнаментом. Вещи, которые достались мне от Джиджи.