Густав Эмар
Черная Птица
Глава I. Знакомство с господином и госпожою Курти
Лионель Арман де Лесток Курти, родом француз, семья которого поселилась в Луизиане в конце царствования Людовика XIV, родился в Новом Орлеане в 1818 году. Поступив в армию Соединенных Штатов в качестве драгунского лейтенанта, он стал быстро продвигаться по службе. Живя почти постоянно на границе индейских владений ради охранения колонистов и предупреждения нападения краснокожих на новые поселения, он провел целых пятнадцать лет в непрерывных походах и стычках, подчас очень серьезных. Произведенный на тридцать втором году, после одного блестящего дела, в полковники, он взял отпуск, который и провел у родных в Новом Орлеане. Здесь он женился на прелестной молодой девушке лет двадцати, тоже француженке по происхождению; ее звали Лаурой Люси де Перриер. По всем признакам, брак должен был стать счастливым, каким и оказался на самом деле.
Когда срок отпуска кончился, полковник Курти, поцеловав жену, вернулся на свой пограничный пост; но, получив тяжелую рану в одном деле, принужден был подать в отставку. Сидячий образ жизни, на который он был теперь обречен, сильно тяготил его, привыкшего к деятельной жизни на воздухе. Но он не решался жаловаться, так как больше всего на свете боялся огорчить жену, которую обожал и от которой имел двух прелестных детей, мальчика и девочку, – грациозных крошек, серебристый смех и милый лепет которых легко рассеивали мрачные складки на лбу полковника; но эти складки сейчас же снова собирались на его мужественном лице.
Раз вечером госпожа Курти, сама уложив по обыкновению детей спать, так как она никому не доверяла этой обязанности, – распорядилась, чтобы приготовили чай, и стала слушать рассказ мужа о его прежней жизни, о битвах и красотах природы, которые он разворачивал перед ней, невольно сопровождая свои воспоминания плохо скрытыми вздохами. В разгар одного из описаний чудной местности госпожа Курти вдруг положила руку на плечо мужа и сказала мягким, звучным голосом:
– Как, должно быть, прекрасно то, о чем ты говоришь!
– О, да! – ответил полковник, подавляя вздох.
– Не правда ли, мой дорогой Лионель, – продолжала она, – ты сожалеешь об этом просторе, об этой деятельной жизни, полной неожиданности и интереса? Ты должен задыхаться в узких улицах нашего города, в стенах этих домов!
– Что делать, милая Лаура, ведь, я уже не солдат! Мне остается только свыкнуться с теперешним положением.
– Да, и ты страдаешь еще более от того, что, из боязни огорчить меня, стараешься не показать этого.
– Лаура! – вскричал он.
Молодая женщина продолжала с некоторым волнением, немного насмешливо:
– И причина этого – только одно нежелание высказаться.
– Это еще что ты там болтаешь!
– Я говорю, милый Лионель, что ты эгоист; ты не понимаешь, что я тоже страдаю, что я чувствую себя почти несчастной.
– Ты страдаешь? Ты несчастна, ты, Лаура? О, Бог мой! – вскричал он в тяжелом волнении.
– Да, друг мой, – сказала она, – и еще по твоей вине.
– По моей вине!
– Конечно! Как, ты не замечал, милый Лионель, с какой радостью, если не сказать с восторгом, я слушаю каждый вечер твои интересные рассказы? Ведь я задыхаюсь не меньше тебя в этом городе; я думаю о том, как хорошо было бы нашим детям расти на свободе и свежем воздухе, и тихонько спрашиваю себя, что заставляет тебя жить в этой каменной тюрьме, которую даже солнце не в состоянии согреть, когда мы могли бы быть так счастливы на какой-нибудь плантации на границе?!
Слова жены подействовали на полковника, как удар грома. Не зная, слышит ли он их во сне или наяву, он смотрел на нее с таким комическим удивлением, что та покачала годовой и сказала со смехом:
– Теперь ты все знаешь!
– Так ты говорила серьезно? – спросил он нерешительно.
– Никогда в жизни не говорила серьезнее, Лионель!
– Ты хочешь жить на границе, на новых землях?
– Я считала бы себя счастливой тогда.
– Но в таком случае почему ты не сказала мне об этом раньше?
– Я ждала, – ответила она с очаровательной улыбкой, – я надеялась, что тебе самому придет в голову эта мысль. Но когда увидела, что ты упрямо хранишь молчание, то поняла, что должна заговорить первая.
– Благодарю, дорогая, я счастлив, что так вышло. Но подумала ли ты о том, что перед нами откроется совсем новая жизнь?
– Я этого и хочу, мой друг. Я знаю, что всякое начало трудно, но у меня хватит мужества; ведь не даром же я жена солдата! Кроме того, разве мы не обязаны принести кое-какие жертвы в интересах наших детей?
– О да, душа моя, ты права, как всегда; итак…
– Итак? – повторила она с любопытством.
– Раз ты так сильно хочешь этого, я попробую исполнить твое желание.
– Спасибо, Лионель, и ведь это будет скоро, не правда ли? – настойчиво сказала она.
Вернувшись к себе в комнату и убедившись, что никто не может ее подслушать, госпожа Курти бросилась в кресло, залилась слезами и долго не могла успокоится. Она еще никогда не уезжала из Нового Орлеана, в котором выросла и где жили ее родные, друзья, все ее знакомые. Все ее занятия и удовольствия сосредоточивались в этом городе, где сложились привычки ее тихой жизни. Перспектива жизни на новых землях, о которой ходило столько мрачных легенд, пугала ее: каково будет ей, такой нежной, деликатной, страшно застенчивой – среди грубого населения, почти не тронутого цивилизацией? – Но вдруг она выпрямилась с решительным видом и улыбнулась сквозь слезы.
– Бедный Лионель! – проговорила она. – Ведь он так добр и великодушен! Пусть он будет обязан мне своим счастьем! В этом будет заключаться моя награда.
Она поднялась с кресла и опустилась на колени перед аналоем, потом поцеловала детей, как это делала каждый вечер перед сном, и заснула, прошептав:
– Они, мои сокровища, тоже будут счастливы на новом месте. Сам Бог внушил мне эту хорошую мысль!
На другой день полковник Курти уехал в Вашингтон. Поездка его затянулась на целый месяц. Наконец он вернулся, сияющий от радости.
– Ну, что же? – спросила его жена, как только кончились первые поцелуи и объятия. – Доволен ли ты результатом поездки?
– Я даже и не надеялся на то, что все так отлично удастся! – ответил полковник, потирая от удовольствия руки. – Дело устроилось самым великолепным образом. Я получил именно то, что хотел, и совершенно даром. Военный министр очень любезно заявил мне, что по моим старым заслугам я имел бы право и небольшую плантацию, если бы захотел.
– И прекрасно; значит, тебя еще не забыли, это очень приятно. А где же находится эта плантация?
– Недалеко от Красной реки, в пятистах милях от Малых Скалистых гор: я тебе покажу на плане. Это огромное пространство, перерезанное лесами и долинами: масса воды, воздуха, солнца, особенно солнца. О, мы будем так счастливы, и все это благодаря тебе, милая Лаура!
– Если бы это было действительно так, мой друг!
Полковник стал делать приготовления к отъезду. К нему вернулась его прежняя живость и деятельность, и он хлопотал без устали. Действительно, приготовления к такому путешествию, как на новые земли, – не легкое дело, особенно в том случае, если уезжают с тем, чтобы совсем поселиться на новом месте: приходится покупать массу вещей и предвидеть все до мельчайших подробностей. Полковник был богат, денежный вопрос не смущал его. Больше всего беспокоил его состав служащих, которых надо было взять с собой; но ему помог в этом простой случай. Гуляя как-то по улицам Нового Орлеана, он встретился с дюжиной своих бывших драгун, которые мечтали только о том, чтобы отправиться вместе с ним. Кроме того, он запасся четырнадцатью неграми – десятью мужчинами и четырьмя женщинами. Обеспечив себя с этой стороны, полковник озаботился тем, чтобы были подводы для перевозки съестных приписав, запасся одеждой, семенами, лошадьми, волами, овцами, курами, утками, наконец мебелью, всякой утварью, да и мало ли чем еще! Всего и не перечислить! Вместе с этим огромным поездом должны были двинуться в путь и рабочие – плотники, каменщики, кузнецы и каретники.
Наконец после двух месячной безостановочной работы все было готово, подводы нагружены и день отъезда назначен. Полковник решил уехать раньше один, чтобы все устроить к приезду семьи, за которой он должен был прибыть в Новый Орлеан. Ему приходилось уезжать от своих на целых шесть месяцев, потому что госпожа Курти была не совсем здорова и не могла сейчас же отправиться в такой дальний путь; ей не оставалось ничего другого, как терпеливо ждать возвращения мужа. Полковник уехал со своими служащими, и скоро подводы скрылись из глаз провожавших среди пыльной дороги.
Глава II. Плантация издали
Быстрый рост белого населения Соединенных Штатов, благодаря постоянному наплыву рабочего класса из Европы, с каждым днем все более и более раздвигает границы этой великой северо-американской республики; и вместе с тем индейцы отодвигаются все более к западу, уступая свои владения и углубляясь в высокие саванны и таинственные прерии. Но, прежде чем удалиться навсегда из земель, где они так долго наслаждались мирным счастьем, краснокожие обменивают их на участки, лежащие в других местностях, или же просто продают свои владения по всем правилам торговли. Эти-то новые земли разделяются на участки большей или меньшей величины и различные по доходности и отдаются но самым низким ценам, а иногда и вовсе даром, бывшим офицерам, солдатам и переселенцам из Европы, которые приезжают в Америку с целью нажить себе собственность, которой им не удалось приобрести у себя на родине. Значение этих участков все увеличивается: на землях, столько лет остававшихся пустынными, дикими, лишенными всякой доходности, вырастают, точно по волшебству, деревни и города, завязываются сношения с соседями, устраиваются пути сообщения; торговля и промышленность развиваются, богатства все прибывает и в несколько лет цивилизация успевает уже оказать на страну свое благотворное влияние.
Так создаются новые штаты, которые вступают в состав американского союза; пустыня исчезает, уступая перед непреклонным трудом; поразительная деятельность эмигрантов и прогресс, который никогда не стоит на месте, совершенно преобразуют эти земли, где в течение стольких лет хозяйничали только дикари и хищные звери.
Был прекрасный вечер в последних числах мая 1858 года. Трое всадников, красиво сидевших на сильных, чистокровных лошадях, ехали рысью вдоль одного из довольно значительных притоков реки Красная, названия которой еще не было в то время на картах. Эти путешественники, вооруженные с ног до головы, были одеты в живописные костюмы луизианских плантаторов и принадлежали к чистой белой расе. Немного впереди шел человек, в котором легко можно было признать индейца по тому быстрому и размеренному шагу, свойственному краснокожим, который дает им возможность не отставать от лучшей лошади, бегущей рысью. Первый из всадников, по-видимому главный из трех, подозвал к себе знаком индейца и добродушно обратился к нему:
– А что, мой милый, должно быть, уж нам не доехать сегодня?
– Так! – ответил индеец гортанным голосом, и продолжал на чистом английском языке: – Мой отец слишком быстр: Черная Птица назначил ему пятый час дня, когда солнце удлинят тени деревьев до тех высот.
– Да, – возразил, смеясь, всадник, – но посмотри на тени деревьев: они становятся все длиннее, а между тем еще ничто не напоминает о том, чтобы мы приближались к нашей цели. Кругом нас настоящая пустыня.
– Мой отец нехорошо смотрел, – сказал индеец с оттенком насмешки. Скоро он увидит лучше.
– Где же это?
– За горами.
– А они очень далеко отсюда?
– Вот они! – сказал индеец, протягивая руку.
Действительно, шагах в полутораста перед ними, в том месте, где река делала довольно крутой поворот, ее путь перерезала громада скал, через которые вода пробила себе брешь. Эта масса воды, падающая или, вернее, скользящая в нижний бассейн, представляла необыкновенно живописное зрелище.
Спустя некоторое время дорога стала почти незаметно подниматься вверх, что не мешало лошадям идти с прежней скоростью. Впрочем, на самом повороте реки берега ее круто обрывались вправо и влево, образуя довольно значительную разницу в уровне выше и ниже по ее течению; но и здесь подъем почти не был заметен, так как отличался большой пологостью.
Дойдя до хребта, который представлял собой самую высокую точку пути, Черная Птица остановился и, обернувшись к всаднику, показал рукой направо и произнес с гримасой, которая должна была изобразить улыбку:
– Пускай мой отец посмотрит теперь.
Всадник сдержал поводья и, взглянув в указанном направлении, с трудом удержал крик удивления при виде волшебной картины, развернувшейся перед его глазами не более как в полумиле от него. Это был настоящий оазис, полный зелени, жизни и движения, который, казалось, возник среди голой и бесплодной пустыни по мановению волшебного жезла. То была плантация кофе и сахара, на которой жизнь так и кипела. На огромное пространство тянулись поля пшеницы, овса, риса, сахарного тростника, кофейного дерева: и эти поля перерезали там и тут купы деревьев, скрывавших простенькие, но изящные домики и обширные мастерские. На верху лесистого холма стоял дом с двумя флигелями, украшенный башенками с правой и левой стороны. Над центром здания, выстроенного из огромных дубовых бревен, возвышалась башня с коньком наверху. Фундамент был сложен из больших камней, основательно скрепленных цементом, и поднимался на 10–12 футов от земли. Обширный и глубокий ров опоясывал весь дом, в который можно было проникнуть только по подъемному мосту. Но в данный момент мост был опущен. Таким образом, это изящное и красивое здание, в котором, по-видимому, жил владелец плантации, представляло из себя солидную и надежную крепость.
Очень большой и красиво распланированный парк спускался с холма и захватывал часть равнины. За домом росла роща столетних деревьев – очевидно, последних представителей того девственного леса, который здесь некогда стоял; густая стена их, оборудованная многими бойницами, окружала дом, образуя вторую линию охраны.
С того места, где остановился путешественник, он мог разглядеть мельчайшие детали этого удивительного пейзажа. Он наметил также массу рабочих, рассеянных всюду на полях, и большие стада, которые паслись на искусственных лугах.
– Да это чудо что такое! – вскричал путешественник. – Так это и есть плантация полковника Курти? – спросил он у проводника.
– Да! – лаконически ответил индеец.
– Но ведь это совсем неслыханное дело! Как он добился того, чтобы в такое короткое время так изменить до неузнаваемости неблагодарную почву пустыни?
Индеец несколько раз качнул головою.
– Белый господин – мужчина, – сказал он. – Великие мужи Запада – не старые болтливые женщины: чего они хотят, то они и могут! Работа – это их жизнь. Творец мира покровительствует им, потому что они добры, справедливы и жалостливы к несчастным.
Путешественник с удивлением обернулся на говорившего: ему никогда не приходилось слышать, чтобы индеец отзывался так об американцах, этих заклятых врагах красной расы, которую они преследуют без устали и без милосердия и которую поклялись уничтожить.
– Так ты любишь белых? – спросил всадник.
Странная улыбка скользнула по лицу краснокожего, осветив на мгновение его мрачное и суровое выражение.
– Только этих! – ответил он. – Черная Птица – великий и славный вождь своего племени. Он никогда не забывает ни благодеяний, ни обид. Неблагодарность – это порок белых, признательность – добродетель краснокожего. Кровь вождя принадлежит до последней своей капли великому белому вождю и его семье, других он не знает и не заботится о них.
Наступило короткое молчание. Всадник ехал, задумавшись над словами индейца, которые поразили его. Проводник первым прервал молчание.
– Пускай мой отец посмотрит! – сказал он протягивая руку по направлению к дому. – Мой отец, конечно, заметил уже! Вот сам великий белый вождь; он выходит из большого каменного дома, он направляется в эту сторону; он идет к моему отцу, наверное, для того, чтобы предложит ему приют у себя.
– Это правда, – ответил всадник, – едем же навстречу! Неловко дожидаться его здесь.
Он сделал знак, и все четверо тронулись в путь. Менее чем за десять минут они поравнялись с полковником, и в то же мгновение путешественник и Курти испустили одновременно радостный крик: «Вильямс»! «Лионель»! – и заключили друг друга в объятия.
– Так вы решились-таки навестить меня в моем уединении? – сказал с чувством полковник. – Какой приятный сюрприз! Моя жена будет очень рада вас видеть.
– Что, она уж привыкает понемногу к этой жизни на границе, о которой ходят такие темные легенды?
– Моя жена поистине героиня. Нам немало пришлось терпеть в первое время от наглости населения и от нападений, даже довольно серьезных. Но Лаура была просто поразительна! Она исполняла свои обязанности так весело и с таким самоотвержением, что действовала на нас ободряющим образом, честное слово! Просто не верится, чтобы женщина, такая нежная и робкая на вид, могла обладать такой твердостью характера, мужеством и самопожертвованием! Что еще прибавить к этому? Сердце у нее широкое; она готова на все, если дело касается того, чтобы оказать какую-нибудь услугу. Словом, это наш ангел хранитель, и здесь все ее обожают.
– Вот это похвала! – ответил Вильямс. – Ну а что ваше юное потомство?
– Растут, как настоящие шампиньоны! Люси, старшая моя дочь, уже помогает в доме, хотя ей всего тринадцатый год; это уже совсем маленькая женщина и правая рука матери. Джордж – тот отчаянный сорванец! Я никогда не видел более подвижного и шаловливого ребенка.
– Но ведь ему всего одиннадцать лет, пусть себе пока побесится немного; потом, с возрастом, его бурный характер будет все более и более стихать и успокаиваться.
– Я и не запрещаю ему шалить. Шумные, горячие натуры оказываются часто самыми лучшими.
– Вы правы. Но расскажите о ваших младших дочерях, я их совсем не знаю.
– И сами в этом виноваты, милый мой! Они родились на плантации, куда вы являетесь сегодня в первый раз (не примите этого за упрек). Но успокойтесь, вы их сейчас увидите. Дженни, моей третьей, десять лет; она кроткая, нежная и немного застенчивая, но у нее прекрасное любящее сердечко. Последний мой наследник мальчик девяти лет; он очень мил и по характеру похож на Дженни; его зовут Джемсом.
– Честное слово, вы живете, как в раю: чудесная жена и четверо прелестных детей – да вы, наверное, счастливейший человек в мире!
– Это так и есть, мой друг, я так счастлив, что по временам даже пугаюсь своего счастья!
– Ну вот! Просто наслаждайтесь и не думайте ни о каких ужасах.
– Я так и делаю.
– И прекрасно.
– Но, сам не знаю почему, я с некоторых пор чувствую беспокойство.
– Беспокойство! Но почему же, Курти?
– Сам не знаю; может быть, это предчувствие какого-нибудь несчастья.
– Ну, полно шутить!
– Я вовсе не шучу, друг мой; вот уж с месяц как у меня появились плохие соседи.
– Соседи? В таком пустынном месте?
– Да, в четырех—пяти милях отсюда; они явились вечером, расположились лагерем и, вместо того чтобы отправляться далее, живут с тех пор здесь.
– Что вам за дело до этих людей? У вас с ними нет ничего общего.
– Так-то так, но меня пугает их близость.
– Пугает за вас самого?
– Бог мой, конечно, нет! Но я боюсь за своих.
– Но в чем же, наконец, дело?
– Я боюсь, как бы эти люди не были скваттерами: их много появилось в этих местах за последние месяцы, а раньше они никогда не жили здесь.
– А, черт возьми! Это было бы скверно. Но уверены ли вы, что это скваттеры?
– По крайней мере, очень похоже, по всем признакам.
– Было уже у вас столкновение с ними?
– Нет, пока еще нет; они только поселились очень близко от границы моих владений!
– Пока они не явятся к вам, нечего и толковать об этом.
– Да, но я теперь всегда настороже.
– Это очень благоразумно! Но, однако….
– Тс! Мы пришли, и больше ни слова об этом: моя жена не должна ничего знать.
– Вполне разумно.
– Мы поболтаем на досуге, ведь вы пробудете у нас некоторое время?
– Даже месяц, если вы ничего не имеете против.
– Ну, скажем, уж два месяца!
– Будь по вашему! Вы видите, что я не церемонюсь с вами.
– Я вам за это только благодарен!
С этими словами оба друга подошли к подъемному мосту, где их ждала госпожа Курти, окруженная детьми, стараясь разглядеть издали гостя, так неожиданно нарушившего уединение их тихой жизни среди пустынной местности.
