Анна Гурова
Мой друг бессмертный

Глава 9
Как Ники наконец вспомнила песню, и что из этого вышло

– Я тебе, Люда, тысячу раз говорила – в этот суп лавровый лист не добавляют! Взрослая ведь женщина, пора бы и готовить самой научиться, а как была безрукой, так и осталась…

Ники, как раз входившая в прихожую, чуть не выскочила обратно на лестничную площадку. Приехала бабушка. Как всегда, не вовремя. Вовремя она только уезжала. Ники тяжело вздохнула, прикрыла за собой дверь и принялась медленно развязывать шнурки. В воздухе висел особый «бабушкин» запах гнилой ветоши, который не выветривался потом часами.

– Вероничка, ты? – В дверях кухни появилась мама. – Хлеба купила?

– Купила, – хмуро ответила Ники. В присутствии бабушки мама становилась какой-то пришибленной, как будто уменьшалась ростом. Она даже говорила тише и печальнее.

– Беги поздоровайся с бабушкой.

– Уже побежала, – буркнула под нос Ники. – Поскакала.

– Небось не торопится, – тут же донесся с кухни язвительный голос. – Никакого уважения к старшим…

Ники точно не знала, кем бабушка была до пенсии, – не иначе как завучем. Строгая властная старуха, худая, с крашенными в пепельно-русый цвет волосами, с железным здоровьем и привычкой мотать нервы родственникам. Ники все время мерещилась на ней военная форма. Чем жила бабушка на пенсии, Ники тоже не знала. Сериалов она не смотрела и вообще к телевидению относилась с брезгливым презрением, женских детективов, как и других книг, не читала, к религии была глубоко равнодушна. Бабкиной религией был порядок в самом широком смысле слова. Порядком являлось то, что бабушка считала «по жизни правильным». Все остальное подлежало осуждению и искоренению.

В жизни Ники и ее матери неправильным, по мнению бабушки, было все. Коренная, изначальная ущербность была в том, что Ники росла без отца. А мать, которой, как говаривала бабушка, нельзя было доверить и кошку, окончательно испортила дочь неправильным воспитанием. И если бы не ее, бабкины, мудрые наставления, то семью Покрышкиных давно бы уже постиг полный крах.

Ники прошла в кухню, угрюмо поздоровалась, с ходу сунулась в кастрюлю. И тут ее ждало разочарование – там булькала какая-то странная жижа с желтыми кусочками, и запах у нее был такой же гнилостный и чуждый, как и у всего, что исходило от бабки.

– Бабушка принесла овощное рагу, – объяснила мама. – Очень вкусное.

– Хоть поедите по-человечески, – покровительственно заметила бабка. – Вечно, как сюда ни приедешь, у вас в холодильнике хоть шаром покати.

– Я не буду ужинать, – сердито сказала Ники.

Мама страдальчески заломила брови.

– Как это – не будет? – всполошилась бабка. – Что значит «не будет»?! Я не знаю такого слова! Велено есть, значит, ешь!

– А я не хочу есть эту смесь! – уперлась Ники. – Это какая-то грязь из болота!

Мама испуганно взглянула на Ники, безмолвно призывая опомниться. Сама она никогда не противоречила бабушке. Безропотно со всем соглашалась. А когда бабка уезжала восвояси, делала все по-своему.

Ники лицемерить не умела и учиться этому не собиралась. На нее опять накатил приступ нелепого упрямства. Впрочем, протест зрел уже давно. Времена, когда Ники искренне страдала от своей хронической неправильности и старалась быть «хорошей девочкой», давно миновали.

– Я сказала – ешь!

– Ешьте сами! Пахнет, словно там лягушка сдохла!

Бабка побагровела.

– Вот, полюбуйся! – завела она, обращаясь к матери Ники, как будто самой Ники здесь и не было. – Готовь тут, вези через весь город для единственной внучки, а она еще и нос воротит! Плоды уличного воспитания! Безотцовщина! Она колонией для несовершеннолетних кончит, помяни мое слово!

Ники подмывало выскочить из кухни, треснув дверью так, чтобы с потолка осыпалась вся краска. Но она молча слушала брань и не уходила. Ей казалось нечестным оставлять маму один на один с разбушевавшейся бабкой.

– Вероника, извинись, вымой руки и садись ужинать, – устало сказала мама.

– Ишь, стоит, зыркает! – разорялась бабка. – Патлы во все стороны! Вылитый беспризорник! Хамкой родилась, хамкой и помрет!

Бабушка считала, что девочке положено ходить с аккуратной строгой косой на прямой пробор. Самовольной стрижки она внучке так и не простила.

– Я еще короче подстригусь, – мстительно улыбаясь, заявила Ники. – Побреюсь под машинку на-лысо. А на голом черепе сделаю татуировку «скорпион».

– Делай! Изуродуй себя совсем! Боже ты мой, что за дом такой! Ноги моей здесь не будет!

«Хорошо-то как!» – чуть не сказала Ники, но наткнулась на сердитый взгляд матери.

– Вероника, выйди вон!

Ники повела плечами и гордо удалилась в комнату. За спиной раздавались причитания бабки:

– Сколько лет я с вами мучаюсь! Господи, как вы мне надоели обе!

Мама что-то тихо и быстро говорила.

– Бот так вся жизнь и пройдет, – плакалась бабушка. Теперь она решила пожалеть себя. – Сколько сил я вам отдаю! Все здоровье на вас потратила! Выпили вы мою кровушку, окаянные, неблагодарные!

Мама уговаривала, успокаивала. Но бабка обиделась всерьез. Теперь вопли разносились из прихожей. И мамин голос, непривычно настойчивый. Ники подкралась к двери и услышала:

– …Чего ты добиваешься?! Чтобы она из дому сбежала? Ты что, не видишь, как она на тебя смотрит? Я тебе не препятствую, но иногда просто не понимаю…

Ого, это что-то новое, удивилась Ники. Мама меня, оказывается, защищает? Она прислушалась, но расслышала только бабушкино шипение:

– Что? Поучить меня захотела? Смотри, а то тебя так поучат!

Мама проговорила что-то неразборчиво. И бабкино рявканье:

– Знай свое место, Людка, и не высовывайся! Вам обеим хуже будет!

Хлопнула дверь. В комнату вошла мама.

– Уехала? – радостно спросила Ники. – Ура!

– Постыдилась бы, бессовестная! – неожиданно резко отреагировала мама. Как будто и не уговаривала только что бабку прекратить тиранство. У нее было измученное, расстроенное лицо. Ники стало ее ужасно жалко.

– А давай больше ее на порог не пустим! – предложила она. – Проклятая бабка! Одни неприятности от нее! Вечно прикатится, обхает нас, во все углы залезет, все перероет, как тюремщик какой-то!

Мама вздрогнула, и к ней снова вернулся ее обычный покорный, испуганный вид.

– Ты пойми, – тихо произнесла она, – она старый, одинокий, больной человек…

– Это бабка-то больная?! Ха! Да она в сто раз здоровее тебя!

– Мы у нее единственные близкие люди…

Ники слушала и не ощущала в мамином голосе искренности. Ей казалось, что мама говорит это по обязанности.

– Она по-своему о нас заботится…

– Мама, она нас не любит!

– Как ты можешь такое говорить! – ужаснулась мама. – Ты же у нее любимая внучка…

– Мама, она меня не любит. Она и тебя не любит. Она вообще никого не любит… кроме себя!

Ники выпалила эти жестокие слова и вдруг осознала, что так оно и есть. Мамино лицо пошло красными пятнами.

– Как не стыдно! – возмущенно воскликнула она. – Слышать тебя не желаю! Ох, что за дочь у меня, сущее наказание! У всех дети как дети, только у меня…

– Ты ее тоже не любишь! – перебила мать Ники. – Ты ее боишься! Ты всех боишься! И бабки, и Толика, и вообще!

Мама вылетела из гостиной, хлопнув дверью почище бабки, – как только стекло в двери не разбилось.

– Ага, правда глаза колет! – проорала ей вслед Ники, бросилась в свою комнату и заперлась там.

Закрыв дверь на защелку (сама привинтила на четыре надежных шурупа в прошлом году), Ники упала на тахту и вытянулась, закинув руки за голову. Душе у нее все клокотало. Со стенки на нее глядел густо накрашенными глазами финский рокер из группы HIM, заморенный нордический красавец; стоит один-одинешенек в черном пальто посреди заснеженной тундры, а над головой у него ослепительное холодное финское солнце. Ники он мистическим образом напоминал Рэндома, несмотря на полное отсутствие внешнего сходства. Она несколько минут рассматривала знакомый до мельчайших деталей плакат, пока не почувствовала, что ярость постепенно унимается. В соседней комнате бормотал телик, на кухне мама сердито гремела кастрюлями. «Ну ее к черту, эту бабку! – злобно подумала Ники. – Мама права – хватит с ней ругаться. Я с ней вообще разговаривать больше не буду. В следующий раз приедет, начнет на мозги капать, а я на нее посмотрю как на пустое место – и она сразу заткнется…»

Нет, ну что за жизнь пошла! Нигде покоя нет – ни дома, ни в школе, на улице педофилы нападают, а теперь еще и бабка совсем одичала! Может, уйти из дому? А куда? Не на улицу же! Или в студии у Нафани поселиться? А что, там трамвайная печка и чайник, размечталась Ники. Положить на пол матрас – и жить-поживать. И никто не воспитывает, в магазин не гоняет, уроки делать не заставляет… Сказка, а не жизнь. Вот только по ночам на Леннаучфильме, наверно, страшно…

Ники провалялась на тахте минут десять, строя разнообразные планы на жизнь, пока не поймала себя на том, что снова пытается напеть ту мелодию, которую слышала в подвале.

«Вот ведь привязалась!» – удивилась она. Как радио – играет себе тихонько где-то в области затылка, слов не разобрать, мелодию едва слышно сквозь помехи, а не выключишь. Ники глянула на часы – половина одиннадцатого. Спать пока не хотелось. Делать домашнее задание – тем более. Выйти, что ли, из комнаты, с мамой помириться? «Ни за что! – гордо подумала Ники. – Пусть первая приходит, если ей надо. А я, так уж и быть, ее прощу». Но прошло уже почти полчаса, а мама не торопилась. Ники заскучала. Она встала, открыла окно и высунулась на улицу. Снег, что выпал вчера и позавчера, уже растаял, и за окном снова была сырая холодная темнота. Напротив, через двор, весело светились окна соседнего дома. Растущий за окном клен скреб по стене черными ветками и шелестел последними листьями.

Ники снова стала без слов напевать ту песню. «Вот была бы гитара, я бы ее быстрее вспомнила, – подумала она. – Подобрала бы аккомпанемент…»

Ники обернулась и посмотрела на платяной шкаф, где под самым потолком виднелся бок клеенчатого гитарного чехла. Подтащив к шкафу кресло, Ники встала на него и осторожно сняла со шкафа гитару, подняв целое облако пыли, и вытащила ее из чехла. Гитара, как будто приветствуя ее, нестройно загудела. Струны были ослаблены, гриф шатался. В мастерской ей сказали, что гитару починить нельзя, но выбросить ее у Ники рука не поднималась.

Ники села на табуретку перед окном, положила гитару на колени и принялась едва слышно напевать ту мелодию без слов. Слова вертелись на языке, но раз за разом ускользали. Ники чувствовала себя так, будто она идет по болоту: чуть оступился – и потонешь, а есть только один верный путь, который надо нащупать, почувствовать, найти почти наугад… В окно дунул ветер, забросил на письменный стол горсть снежинок, громко заскребли по стеклу ветви клена, качнулась под полотком люстра – Ники ничего не замечала.

– Кровь, остынь! – неожиданно пропела она в конце музыкальной фразы. – Ой – я же вспомнила слова!

Неожиданно у Ники до боли сдавило горло. Она перестала петь, коснулась горла рукой. В тот же миг, хоть она и не заметила этого, прекратился ветер, и воцарилась тишина.

За окном было непривычно тихо, даже автомобили не шумели на Ланском. Ники вдруг подумалось, что не так уж там и темно. Она перегнулась через подоконник и поглядела вниз, на толстый ковер из гниющих кленовых листьев, пахнущий так остро и кисло, что чувствовалось даже на третьем этаже. Ей вдруг захотелось упасть в них, зарыться и заснуть… до весны. Ники почувствовала, что и вправду вот-вот уснет. Она отступила от окна, но листья как будто не отпускали ее. «Там кто-то есть, – преодолевая дрему, подумала она. – Под листьями. Под землей…»

В это мгновение Ники почувствовала на верхней губе что-то горячее. Она провела пальцами по губам, поглядела на руку и увидела, что у нее из носа идет кровь. И не просто идет, а течет, как из крана. Песня раз за разом повторялась у нее в мозгу, гремела в ушах, все громче и громче, и Ники не могла заставить ее замолкнуть. Где-то внутри мозга возникла мерзкая щекотка. Щекотка быстро охватила весь мозг и сползла в горло. Глаза Ники заволокло каким-то густым красным паром. Ники зашлась в кашле, отхаркнула сгусток крови, поглядела на него бессмысленным взглядом и уронила гитару на пол. Гитара испустила тоскливый стон, как плакальщик-привидение. Ники замертво упала на пол рядом с ней.

Глава 10
Незнакомец в грязных ботинках

Красный горячий пар клубится, слепит, не дает вздохнуть. Огромная душевая, узкая и длинная, уходит в бесконечность. Свет в душевой не горит – должно быть, охранница решила, что все уже ушли, и выключила его. Только красноватая полоска света с трудом пробивается из раздевалки. Из-за этого света кажется, что из кранов льется не вода, а кровь, и весь кафель – и пол, и стены – залит ею. Красный постепенно переходит в бурый и гаснет в темноте. Потолок невидим во мраке. Голая Ники стоит и смотрит, как откуда-то сверху, из темноты, низвергается горячий водопад. Как же ей тут страшно и противно, в этом сыром, жарком, темно-багровом аду.

Из душа хлещет горячая вода. Ники переминается с ноги на ногу рядом с кабинкой. Она еще не Ники, а просто Вероничка, ей шесть лет. Ники смотрит на вентили. Их два. К одному идет белая труба, покрытая крупными каплями, словно потом. К другому – красная. Ники на расстоянии чувствует, как раскалилась красная труба, а вместе с ней и вентиль, перекрывающий воду в душе. Она торчит тут одна уже, наверно, полчаса. Все девочки давно ушли по домам. И ей нельзя уходить, пока она не выключит воду. Если она это не сделает, в следующий раз ее накажут. Спросят – кто последний ушел из душевой? Опять ты, Покрышкина?

– Почему я? – бормочет Ники, глотая слезы. – Почему каждый день я?

И мама опять накричит – почему, дескать, так долго копаешься? Все девочки давным-давно вышли, одна ты возишься. А мама устала после работы, ей домой хочется. Она же не знает, что Ники должна выключать этот проклятый душ. Девочки хором сказали – душ пусть выключает эта. И ушли.

Ники боится душа. Собственно, другие девочки боятся его не меньше. Надо быстро-быстро, обжигаясь, завернуть вентиль и выскочить, пока тебе на голову не полилась ледяная вода. Или, на выбор, – кипяток. Ошпариться в этом душе – как нечего делать. Но тренерша сказала: перед плаванием и после – обязательно в душ. А выключать его будете по очереди. Но никакой очереди не было. Каждый день была очередь Ники.

Пытаясь увернуться от этой повинности, Ники вообще перестала ходить в душ, за что, кстати, ей уже пару раз попало от тренерши. Но девочки сказали – все равно выключать будешь ты.

«Почему они так со мной поступают? – в сотый раз думает Ники, тоскливо глядя на низвергавшуюся из темноты багровую воду. – Почему они меня так ненавидят?»

О том, что девочки ее ненавидят, Ники узнала относительно недавно. До истории с душем она об этом не задумывалась. Не обращала внимания, что с ней почти никто не разговаривает. «Убери свою сумку», «Подвинься, расселась», «Это не твое место» – это ведь не общение. Хотя нет, был один случай: однажды на свой день рождения одна девочка принесла коробку конфет. Все подходили и брали, сколько хотели. Та девочка стояла, держа перед собой коробку, и приговаривала: «Берите, берите, тут еще много». Ники тоже простодушно подошла и протянула руку. Девочка тут же отдернула коробку и злобно бросила: «А тебя не приглашали». Почему? Ники все пыталась понять и не понимала. Никому она ничего плохого не делала. Не могло же, в самом деле, в одной группе по плаванию собраться пятнадцать самых злых в городе девочек?

Ники смотрит на вентиль и думает: «Останусь тут навсегда. Буду стоять возле душа, пока не умру». По щеками Ники сползают горючие слезы, но в воздухе столько брызг, что несколько жалких капель совершенно незаметны.

И тут из влажной, горячей, булькающей темноты кто-то появляется.

При виде выступившего ей навстречу черного силуэта Ники застывает от ужаса. Несмотря на жару в душевой, ее бросает в холодный пот. Не в силах шевельнуться, не пытаясь убежать, она стоит и смотрит на незнакомца.

Теперь можно разглядеть, что это высокий мужчина в строгом костюме и ботинках. Лицо незнакомца скрыто в тени – заметен только странный черный круг посередине лба. Несколько секунд не слышно ничего, кроме плеска и бульканья.

– Что ты здесь делаешь, Вероника? – раздался из тьмы низкий голос пришельца. – Почему не идешь домой?

В голосе незнакомца нет угрозы, скорее жалость.

– Я не могу… – беспомощно лепечет Ники, уткнувшись взглядом в пол. От ботинок мужчины по полу растекаются черные ручьи. Ники думает: если бы она посмела войти в душевую в уличной обуви, страшно представить, что бы с ней сделали.

– Что не можешь? Идти?

– Не могу выключить воду…

С высоты доносится короткий смешок. Впрочем, это незлой смех.

– Иди сюда, девочка. Протяни руку.

Рука Ники тонет в жесткой мужской ладони.

– Смотри, как просто, – говорит незнакомец, рукой Ники прикасаясь к вентилю горячей воды. – Встань с краю. Держишь вентиль с краев, тут не ошпариться. Поворачиваешь слева направо. Теперь точно так же поворачиваешь вентиль холодной воды. Вот и все…

Сток с хлюпаньем всасывает остатки воды. В душевой становится тихо. Ники вдруг хихикает.

– Да, – соглашается она. – Совсем просто.

– Все запомнила?

– Все.

– Тогда иди домой.

– Спасибо…

Незнакомец проводит рукой по ее волосам, разворачивается и уходит в темноту. После него на кафеле остаются черные следы. Уходящая вода смывает их, оставляя только грязные разводы.

В холле бассейна пусто, гардероб закрыт на замок. Мама сидит с Никиной синтетической шубкой в руках одна-одинешенька.

– Почему так долго? Почему ты каждый раз последняя?!

– А я научилась выключать душ! – радостно объявляет Ники.

– Мать усталая, после работы, должна сидеть тут по полтора часа! Хоть раз не только о себе подумай!

– И ничего сложного: берешь вентиль за краешек и поворачиваешь сначала горячий, а потом холодный! Меня научил один дяденька.

– Какой еще дяденька?

– Не знаю. Он был в душе.

– Хм, очень интересно… Что еще за дяденька в женском душе?

– Он был в ботинках и костюме. Грязи нанес.

– А… Так это, наверно, какой-нибудь тренер был или сторож.

– Нет, это был не тренер! – убежденно заявляет Ники. Откуда-то она точно это знает.

Ее охватывает ужасное волнение. Кажется, она ходит по самому краю, сделай шаг в сторону – и вот она, разгадка.

Мама внимательно смотрит на Ники, и на ее лице появляется тревога.

– Не тренер?

– И не сторож. Я знаю, кто это был! – заявляет Ники. И в тот же миг осознает – да, действительно знает! И с глубокой убежденностью говорит:

– Это был папа!

– Кто? – одними губами спрашивает мама. Ники смотрит ей в лицо, и ее охватывает ужас.

У мамы чужое лицо – бледное, неподвижное, потрясенное. Почти минуту длится невыносимое молчание. Потом Ники не выдерживает и разражается рыданиями.

– Прости меня! Прости! – повторяет она, сама не понимая, что кричит. – Мамочка, прости, пожалуйста!

– Поздно, – чужим голосом отвечает мама. Ники ничего не понимает, но ей так горько и

страшно, как никогда прежде. Она плачет, обхватив маму руками, и ей кажется, что действительно происходит что-то непоправимое. Ники рыдает в голос и от собственных рыданий просыпается.

– Мамочка! – закричала Ники, вырываясь из глубин сна.

– Да, Вероничка, я тут.

Ники нашарила мамину руку, схватила ее и открыла глаза. Она обнаружила, что лежит на своей тахте, раздетая и под одеялом, как полагается. Но как она туда попала, Ники не помнила. Во рту было солоно, нос слипся от засохшей крови, в голове шумело. На улице по-прежнему было темно. В сумрачной комнате горела настольная лампа. Мама сидела рядом на стуле и смотрела на дочь. Лицо у нее было усталое, заплаканное и в то же время какое-то отстраненное.

– Проснулась, – проговорила мама, как будто обращаясь к кому-то, невидимому для Ники.

– Мамочка, что со мной было? – жалобно спросила Ники. Она чувствовала себя маленькой и несчастной.

– Обморок, – мама поправила одеяло. – Просто обморок.

– Я пела песню – и вдруг упала, – Ники приподнялась на кровати, вспомнив прошлый вечер. – Приехала бабушка… мы поругались…

– Ложись…

– Потом у меня пошла кровь…

Ники шмыгнула носом и с ужасом пробормотала:

– У меня, кажется, что-то с головой!

– Успокойся, Вероничка. Ничего страшного с тобой не случилось. На, выпей.

Ники схватила стакан с кисловатой жидкостью и, не спрашивая, что это такое, выхлебала до дна.

– Что тебе приснилось? – поколебавшись, спросила мама. – Помнишь?

– Еще бы! – Ники содрогнулась. – Такая жуть! Помнишь, ты меня в первом классе отдала в бассейн «Динамо»? Так вот, мне приснилось, что я стою в душевой и боюсь выключить душ, и вдруг появляется какой-то человек и помогает мне, такой высокий, в черном костюме и грязных ботинках, и руки у него шершавые, я его раньше не видела, но мне почему-то показалось, что это был мой па…

Ники осеклась на полуслове, увидев, что в маминых глазах мелькнул настоящий ужас – как тогда, во сне.

– Мам, ты в порядке? Это же просто ночной кошмар!

– Все хорошо. – Мама печально улыбнулась и погладила ее по лбу. – Ложись-ка ты спать, Вероничка. Засыпай и забудь все эти сны…

Мамина рука легко гладила лоб Ники, и через несколько секунд девочка почувствовала, что ее мысли путаются, и рассудок погружается в спокойную глубокую дрему без сновидений…

– …Подожди, – словно издалека, донесся знакомый мужской голос. – Мы же ничего не выяснили.

– Это просто сон, – ровным голосом ответила мама.

Сквозь полусомкнутые веки Ники увидела, как из густой тени возле шкафа выступил какой-то человек.

– Нет, не сон, – возразил он. – И ты не хуже меня это знаешь.

– Главное, Вероника считает, что это сон. Оставь ее в покое. Утром она все забудет.

– Надо выяснить, как она попала в Нижний мир!

– Это случайность, – после долгой паузы ответила мама. – Разве ты не видишь, что она сама ничего не поняла?

– Мне за такие случайности голову снимут, – проворчал ночной гость.

Ники с изумлением узнала его. Это был Толик! Что это он, интересно, делает в их квартире среди ночи? Толик подошел к кровати и уставился на Ники сверху вниз угрюмым взглядом.

– А если не случайность? – спросил он. – А если ее позвали? Вероника!

Ники открыла глаза, как загипнотизированная. Сопротивляться его голосу было невозможно. «Я сплю, – подумала она. – Точно, сплю».

– Говори, – прошипел Толик, склоняясь над кроватью. – Кто открыл тебе Вход?

Губы Ники зашевелились, и через мгновение она с удивлением услышала свой ответ:

– Я сама его открыла.

Мама и Толик уставились на Ники.

– Но как это возможно? – ахнула мама.

– Я пела песню…

– Какую? – резко спросил Толик. – Стой, не надо! Кто тебя научил?

– Никто. Я ее подобрала сама…

– Ты ее где-то слышала прежде?

– Да.

– Где?!

– В темноте…

На этом слове голос Ники истаял, как догоревшая свеча, глаза закатились. Мама, закусив губу, положила ладонь ей на лоб. От ладони исходило приятное тепло, и Ники снова провалилась в забытье. Последнее, что она услышала, был встревоженный голос Толика:

– Ну и что нам теперь с ней делать?