Григорий Васильевич Романов
Лыткаринский маньяк
Обошел я парня еще раз, посмотрел и не стал брать грех на душу: Пускай бог наказывает мерзавца. А я бумаги дописал и домой, с суток отсыпаться.
– А кто маньяком-то был? Тот парень?
– Да ты не понял, что ли? Я им был. Я сам. Через три дня выяснилось, что парень не виноват. Знакомый их порешил из-за какой-то ерунды.
Начал я вспоминать наши «железные» доказательства, а там все белыми нитками шито. Отпечатки его в доме. Да, как им не быть, он ведь жил там! Показания соседей про мужчину в фуфайке… Да, была у пацана фуфайка, как у всех остальных на районе. С чего же взяли, что это он? Его признания, явка с повинной? Мне ли не знать, как их добывают! Как пелена с глаз упала. А главное, ведь я б его пристрелил!
Антон слушал, затаив дыхание. Ничего не произнес, но в глазах читалось ясно: Что ж тебя остановило?
– Дед-покойник уберег. Серафим Евграфыч, мой дед, по матери. Я его никогда не видел, только на фотографии. Одна единственная от него осталась. Стоит, в косоворотке и черном пиджаке. Красивый был мужик, чернявый, с закрученными усами. А спереди, слева, среди черной шевелюры белый клок. Седина или просто белые.
Его, в тридцатые, обвинили во вредительстве. Дело в три дня закончили и в расход. Родню заставили от него отречься. Бабка девичью фамилию вернула. А через год выяснилось – не при делах он был.
Сосед чего-то мутил, а когда почуял, что могут заподозрить, – написал донос на деда. От себя подозрения отвел.
А я, когда парня кругом обходил, смотрю: у него такой же клок на голове. Стрижка короткая, сразу не заметил. А теперь вижу – такое же пятно на том же месте. Молодой, а уже с сединой.
И тогда уж дед встал перед глазами. Не в зеркале, а так. Смотрит со своей желтой фотографии: Что, внучёк, и ты пальнешь? Давай, солдатик, нам не привыкать.
Вот, тогда и передумал. Да, получается, не сам, – покойник маньяка одолел. А сам бы я с ним не справился.
Теперь Антон подумал, что, может, и не зря здесь оказался. Возможно, даже выгоду получится извлечь. Мистику и маньяка он пропустил мимо ушей. А, вот дед, которого расстреляли в тридцатые… Самое оно!
В универе, на факультативе по истории, задали написать реферат. Про репрессии в тридцатые годы. И, желательно, что-нибудь биографичное, из семейной хроники. А у него в семейной хронике – ничего!
Бабушка до смерти Сталина боготворила. Говорила: никогда так хорошо не жили, как до войны. Прадед всю Отечественную прошел. Вроде и не хвалил те времена, но станет выпивать, первый тост за Генералиссимуса. По любому поводу, хоть день рождения чей.
Сначала за своего усатого кумира, а уж потом за именинника и всех остальных. Вот и пиши, что хочешь!
Что? Обошла беда стороной. И так бывает. А тут такая история: тридцатые, вредительство, донос…
Эх, Антоша! Молодо-зелено. Не про тридцатые его рассказ и не о сталинских репрессиях. Да, что с тебя, студента, взять…
– И как же вы дальше?
– Уволился к чертям. Маньяка я тогда победил, но он никуда не делся. Он и сейчас здесь, я его спиной чую. Злится, ждет реванша и дождется. Обязательно дождется. Но, только, теперь уж без меня.
– А как звали парня? – спросил Антон, чтобы только не заканчивать разговор.
– Как звали? Ни в чем не повинный человек его звали. У этого парня много имен. Тогда, вроде, Антоном был, как ты. Когда-то, вон, Серафимом звался. Кем он только не был, да суть всегда одна.
– Как же спастись от маньяка?
– Никак. Чудом. Жертва не может спастись сама, – только через своего мучителя, того, в кого маньяк вселился. Я же, вон, спасся. И парень, через меня, остался в живых. Может, и у других получится.
– А с дедом вашим что? – попытался вернуться к нужной теме Антон: Его реабилитировали, извинились?
Василий Иванович с интересом посмотрел на молодого:
– Студент, очнись! Ты в какой стране живешь? Извинились… с ног сбились, пока бежали с извиненьями.
Бабка всю жизнь запросы писала, что б хоть могилку его найти. А в ответ одни отписки: не проходит, не числится, не значится.
Деревенская была, наивная. Кто ж ему отдельную могилу выроет! Свалили в общую кучу, да заровняли. Или сожгли в противочумном институте. Пепел с навозом перекопали и на удобрения. Вот, такая реабилитация с ним вышла. Можно сказать, рекультивация. Хе-хе.
У нас реабилитируют одним макаром: признали невиновным, вот и радуйся, если жив остался. Здесь и награда тебе, и извинения, и компенсации.
«А на большее ты не рассчитывай» – пропел Василий Иванович.
Теперь уже Антон посмотрел на него с интересом. С остальными тут все было ясно. Люди на своем месте. А этот что здесь делает? Да, выглядит убого, несет пургу, но все равно очевидно: птица не из этой клетки.
Жутко неудобно было спросить, но, подобрав слова помягче, он решился:
– Скажите, почему вы так опустились? Ведь вы образованный человек. Что случилось с вами?
Василий Иванович молчал. Антон почувствовал, что уши у него горят: Не надо было спрашивать о таком. А теперь, хоть в землю провались! Всей камере было стыдно за него. Наступила неловкая пауза.
– Когда маньяк уходит, он что-то забирает с собой. Не знаю, как тебе объяснить. Наверное, интерес к собственной жизни. Все становится неважным и приходит покой. Как будто ты совершил свой подвиг, исполнил предназначение. А что дальше – до фонаря.
– А что-то оставляет? Маньяк?
Василий Иванович хитро прищурился:
– Оставляет. Вас, вон, с открытыми ртами! Хе-хе.
– Хорош подвиг, кого-то не пристрелить! – влез в диалог Копытин.
– А что, по-твоему, не потянет? У парня все сложилось. Женился, троих детей народил. Наверное, в память о тех, убитых. И назвал их почти так же.
Там три девчонки было: Вера, Надя и Люба. А у него две дочки, Надя с Любой. А третий сын, Василий. Не знаю, может, в честь меня назвал? Хе-хе.
Взрослые уже давно, у самих семьи. Когда их вижу, все думаю: а ведь я мог их всех, тогда, из табельного-то пистолета…
– Получается, надежда с любовью возродились, а вера так и умерла? Ты теперь вместо нее? – неожиданно философски заметил Смыслоедов, который ни до, ни после в разговор не влезал.
– Не знаю. – задумчиво произнес ненормальный рассказчик: Интересная мысль. С этой стороны я не рассматривал. Я-то, точно не гожусь, но вера… вера – да, умерла тогда окончательно.
– Но, это же не повод теперь… – начал Антон.
– Повод! – перебил его Василий Иванович: И повод, и причина, и следствие. Там галочку поставили, а большего мне не надо.
Я не опустился. Я поднялся. Когда дойдет, что действительно важно, поднимаешься над неважным и пустым. Правда, со стороны это не всегда красиво выглядит. Так что ж? Знаешь, в чем апостолы ходили? В рванине. И были счастливы!
– Хо-хо! Апостолы. Они в пустыне бога узрели! Сравнил… – воскликнул Копытин.
– И я узрел. Когда его первую, Наденьку, в коляске увидел, тогда узрел. Того же самого, что и они, в пустыне.
– И вы счастливы? – спросил Антон.
– Я обрел покой. И да, я счастлив.
– Ну-ну, покой ты обрел. Все кляузы пишешь, на полицию наговариваешь! – опять вставил Копытин.
– Не то. От моих кляуз никто не пострадал. К хорошему человеку грязь не пристанет. А негодяям – наука! Я им иммунитет прививаю. Что б они боялись до того, как встретятся с Ним. Чтобы были начеку.
Правдивым ли был его рассказ, поручиться не могу. У шизофреников бывают ремиссии, и они становятся нормальными людьми, с ясным умом и осознанной речью.
А бывают обострения, но сочиняют они, при этом, не менее убедительно.
В какой фазе Василий Иванович находился сейчас – бог его знает.
Из сказанного Антон постарался запомнить про деда, Серафима Евграфыча. Конец только, не очень: перекопали пепел с навозом. Такого в реферате не напишешь. Но, хоть какая-то тема теперь есть.
Еще его удивило, что под сутяжничество, оказывается, можно подвести целую доктрину. Да так, что не придерешься!
Тем временем, на третьем этаже, в кабинете Анатолия Ильича, работали над другой доктриной. И кто здесь был действительно шизофреником, – большой вопрос.
О том, что ничего серьезного Антону не грозит, тут знали не хуже обитателей обезьянника: Разумеется, уйдет из суда домой и начнется. А этого «начнется» нельзя допустить ни в коем случае.
– Может, в главк позвонить, ЦПЭшникам? Оппозиция – их тема. – начал Анаколий Младший.
– Э-э… – протянул Старший Анаколий и задумался: Оно, вроде, да. Их тема, но делиться с посторонними не очень хотелось. С другой стороны, опера в главке не претендовали на палки в статистике. Раскрытие можно записать себе, а они пусть разбираются. Пожалуй, да!
– Звони! – уверенно ответил Николай Павлович.
Дозвониться до нужного абонента оказалось непросто. Суточных дежурств там не было, а с работы все давно ушли. Кое-как, с десятого раза, Анатолию Ильичу дали телефон оперативника по имени Виталий.
Тот взял трубку не сразу и не сильно обрадовался позднему звонку. Выяснив данные Антона, надолго завис на линии. Анатолий Ильич даже подумал, что он отключился или забыл про него. Наконец он ответил:
– А вы с чего взяли, что он оппозиционер?
Анатолий Ильич рассказал эшнику о своих мыслях. На выходе получалось, кроме смутных подозрений у него ничего нет.
– Н-да, вы его конкретно разоблачили! – усмехнулся Виталий: По нашим учетам такой не проходит. Ладно. Полицейская чуйка тоже не пустой звук. В смартфоне у него покопайтесь. Что он там пишет, кто у него в контактах. Может и зацепитесь. В общем, найдете чего, – звоните.
И положил трубку.
Анаколии поспешили в дежурную часть. В изъятых вещах быстро отыскался смартфон, включить который оказалось невозможно. Подойдя к клетке, майоры почти в унисон потребовали от студента пароль.
– Варкрафтер файтер, без пробела.
– Чего? Слышь, ты, фрайер, на, сам вводи. Только попробуй мне удалить чего-нибудь!
Антон снял телефон с блокировки и передал Николаю Павловичу, чем обидел Анатолия Ильича, не успевшего первым протянуть за ним руку.
Старший Анаколий стал копаться в телефоне, не особо понимая, как там можно что-то найти.
– Посмотри телефонную книгу! – со знанием дела подсказал Младший. На букву «В», прямо под собственным именем, оказался Валежников!
Майорские глаза вспыхнули недобрым огнем:
– Ага, дружок, попался! – воскликнул Анатолий Ильич.
– Приплыл, сволочь! – отозвался Николай Павлович.
Телефоны Валежниковских юристов также отыскались в контактах Антона.
От обнаруженных номеров, майоры пришли в необъяснимое возбуждение. С чего? Ведь номер в телефоне – не преступление. Пока. Но, в их головах уже все сложилось: галка за экстремизм, почитай, в кармане!
– Да вы журнал посмотрите. Я им ни разу не звонил даже. – попытался оправдаться студент.
– Ага, за дурака меня держишь? Журнал почистить можно. Нахрена тогда их телефоны себе забивать, а? – включил Шерлока Холмса Старшенький.
Хороший вопрос, кстати. На самом деле, именно Антону-то и незачем. Их номера оказались у него в телефоне чисто случайно. Поделился однокурсник по имени Марк. Шустрый паренек, неизменная затычка во всех общественных делах и начинаниях. Один из лидеров студенческого профсоюза и, разумеется, ярый поклонник Валежникова и его расследований.
Однажды, оказавшись с ним в одной компании, Антон пару часов слушал об оппозиции и о том, чем она занимается. В его пересказе выходило, это чуть ли не единственное достойное занятие для порядочного человека. Рассказчиком он был талантливым и на какой-то момент заинтересовал. Настоятельно рекомендовал посмотреть канал Валежникова и раздал всем его телефон и контакты этих его Валентинок, с уверениями: если что, никто лучше не поможет. Антон и забил их в телефон.
Придя домой, честно залез на ютуб, погрузился в расследования. Не сказать, чтобы было совсем не интересно, но… Все эти вагоны наворованных денег были сродни рассуждениям о бесконечности вселенной. Совершенно не ясно, где эти миллиарды хранить, а еще непонятней, – что с ними делать? В своих фантазиях, тысяч сто – сто пятьдесят Антон считал пределом мечтаний, до копейки знал, куда бы их потратил. Но миллиарды? В итоге, сетевая игра оказалась куда интереснее! А номера… так и остались в телефоне неизвестно для чего.
Тем временем Анатолий Ильич достал свой телефон и машинально отшатнулся от Старшего: тот выглядел, будто сейчас вцепится в его аппарат мертвой хваткой. Реально, стало не по себе.
– Дай, я позвоню! Какой у него номер? – решительно спросил Николай Павлович.
– Да ладно, я сам наберу, мне не сложно. – жеманно ответил Младший Анаколий, увеличив дистанцию от конкурента.
– Это опять я. Нашли! Контакты Валежникова и его юристов! – скороговоркой сообщил Анатолий Ильич, ожидая с другого конца: «Вау!».
Но, эшник, судя по голосу, уже окончательно отошел в царство Бахуса или Морфея. Или к обоим сразу. Вместо «Вау», прозвучало нечленораздельное:
– У меня тоже, в телефоне… есть их контакты… Вы, коллега, по-моему, загребаете… это, перегибаете слегка.
Дальше в трубке послышалась какая-то возня, и он отключился.
Анатолий Ильич с чувством посмотрел на Николая Павловича. Тот все понял: фиаско. Вопрос «Что делать?» завис в воздухе.
Неловкое молчание нарушил командир ППСа, вошедший в дежурку своим стремительным манером.
Увидев коллег в удручающем расположении, он поинтересовался, что произошло. Майоры вкратце пересказали разговор с эшником.
Андрей Степаныч нахмурился, потом взял их под руки и отвел в сторонку.
– Есть одно предложение! – деловито начал он.
Предложение было следующее: недавно, на митинге, некий активист обозвал росгвардейца чудаком на букву «м». Эпизод попал на видео и оказался в сети. Кто надо это видео просмотрел, вычислил хама, и комитет возбудил уголовное дело за оскорбление представителя власти.
Натурально, за одно слово, негодяй теперь может даже присесть. А нам и подавно, – все карты в руки. Он один – нас много. Сейчас составим рапорт, пара-тройка человек подтвердят и готово!
Майоры слушали, и уныние стало их отпускать.
– Не дурно, Андрей Степаныч, не дурно! – одобрил идею Старший Анаколий: Давай! А кто напишет? Кто подтвердит?
– Да вон, Макаров! Толковый парень, у меня работал. Сейчас все оформим! А подпишут парни с восьмого маршрута. Утром придут сменяться и сделают.
Получив одобрение, начальник ППСа подскочил к стажеру:
– Макаров! Такое дело, Макаров… В общем, тебе надо рапорт написать по Нежданову, а-то уйдет отсюда чистеньким. Ты же сам видел, что он тут устроил. Им раз спусти, на шею сразу сядут. Слышал, что Сергей Николаевич сказал: скоро прямо сюда заявятся! Ты ж не хочешь под началом Валежникова работать?
Макаров промолчал.
– Пиши, что он тебя обматерил, при исполнении. Все подтвердят. Хорош с ним вошкаться!
Трудно было не поддаться его напору. Держись, стажер!
– Не могу. Мне тут срочно надо… – хотел быстро что-нибудь соврать Макаров, но сходу не сообразил, что, и возникла неловкая пауза.
Андрей Степаныч удивленно осмотрел его сверху донизу: неправильно ведешь себя, бывший подчиненный!
– Смотри-ка, брезгует, чистоплюй хренов! – зло процедил Анатолий Ильич: А-то, в ППСе, левых протоколов не составлял!
Прав был майор. Составлял. Не раз составлял, не два и не десять. В конце каждого месяца добирали палок на местной алкашне.
Подлетали на УАЗике к их месту силы, пивной, и оформляли всех подряд за мелкое хулиганство, распитие в общественном месте, нахождение в нетрезвом состоянии. Пьяных, трезвых, без разницы. Там уже и не удивлялись, не возмущались. Досадовали только, что опять забыли про «эти дни» у полиции.
Но, чем это грозило? Мелким штрафом, парой суток административного ареста. Небольшими каникулами для перегруженной печени.
Возможно, со временем, он перешел бы на более серьезные вещи. Но душа отторгала. Не хотел. Это и стало одной из главных причин перевода в дежурную часть: Да, видно, нет здесь мест без мути фиолетовой.
– Где ж не составлял. Еще как! А тут звезды нацепил и зазвездился! – укоризненно подтвердил бывший Макаровский командир.
Как тяжело молча сидеть под их взглядами. И как же было легко сейчас согласиться. Успокоить совесть чем-то вроде: «Всего раз, последний» и принять участие в паскудном спектакле. Стать ближе и доверенней начальству. Повязаться с ними еще одним гнусным делом.
Но, кто-то внутри отрезал: Нет. Последний раз уже был. Мы с тобой договорились. Не-то: живи как знаешь, без меня.
Кто сказал это, кто здесь? Пресловутый честный мент? Раскаявшийся грешник? Все они, Макаров. Все хором. А с ними – человек, которым надо оставаться везде и всегда.
– Ладно. Принуждать не будем. Только, попомни мое слово: придет время, и ты пожалеешь, что сразу не ставил таких к стенке. Без суда и следствия.
Он что, прикололся? – опешил Макаров: Если шутишь, капитан, то это не смешно. А если серьезно, то либо тебе пора в дурдом, либо мне вставать на лыжи!
– Ты подожди. Вот, придут такие к власти, узнаешь, откуда в хлебе дырочки. Слышал, что они устроить хотят? Люстрацию. Ага! – добавил ужаса Младший Анаколий.
– Лю… Люстрацию? Это что такое? – спросил дежурный, рефлекторно сжав ноги вместе.
Это движение не ускользнуло от взгляда Анатолия Ильича, и он усмехнулся:
– За них не переживай! Не тронут. Люстрация, это когда тебя, только за то, что ты полицейский, ссылают в Сибирь на вечное поселение. С волчьим билетом. И никем, кроме дворника, ты не устроишься. И все, кто тебя знал, едут за тобой.
Честно, Макаров не знал, что означает слово «люстрация», но все равно не поверил ни одному слову начальника розыска. Главное, что от него, вроде, отстали и он выдохнул с облегчением.
– Фомиченко, не помнишь, тебя оппозиционер не оскорблял? По-моему, по матушке послал. – переключился Андрей Степанович на помощника дежурного.
– Все может быть! – заговорщически откликнулся тот.
– Вот, это другое дело! И чего ты тут штаны просиживаешь? Шел бы ко мне, в ППС, я б тебя замом своим поставил. На, вот. Пиши рапорт. Знаешь, как писать?
Писарь из Фомиченко был неважный, и он написал донос под диктовку.
Макаров слушал и искоса смотрел на них: Да, капитан, бери его к себе в замы. Доведется, он и на тебя напишет, глазом не моргнет. Как ты не понимаешь этого!
Сейчас он не представлял, что пять минут назад мог сам писать эту мерзость. Переспрашивать про падежи и запятые. Мять один испорченный лист и начинать новый.
На смену неловкости пришла гордость за себя. Как бросивший курить, преодолев первую, мучительную тягу к сигарете, он испытывал подъем. Желание немедленно пойти дальше, доказать себе и другим, что возврата к вредной привычке не будет. Спалить фуру с сигаретами!
И тут его впервые посетила дикая, совершенно безумная мысль: Отпустить парня.
Как безмассовое нейтрино, пролетела справа налево, не встретив сопротивления, и исчезла. Сейчас ей не за что было зацепиться. Потому, что как? Каким образом? С чего? Лишь одно ощущение осталось, что полетела она дальше не по прямой, а по замкнутой траектории.
Сейчас же Макаров встал и потихоньку вышел в коридор с камерами. Здесь, в углу, были свалены в кучу пожитки задержанных. Среди хлама и рванья он отыскал запечатанную бутылку минералки и картонную коробку с нетронутым гамбургером. Взяв их, подошел к обезьяннику и протянул студенту:
– На, вот, возьми. Чем могу, как говорится.
– Спасибо. – отозвался Антон.
– О! Сейчас поедим! – потер руки Копытин.
– Не поедим, а поест. Не тебе подгон! – осадил его Василий Иваныч.
– Ладно. Я чё? Я ничё. – обиженно отозвался Копытин.
– Вот то-то!
– Ну что, звоним комитетским? Пусть приезжают, оформляют, как положено! – бодро начал Николай Павлович.
– А как же свидетели? – обеспокоился Анатолий Ильич.
– Скажем, ушли на маршрут. Завтра придут, все подпишут. – разрулил вопрос начальник ППСа.
Старший Анаколий набрал дежурного следователя следственного комитета.
– А, привет-привет! Как вы там, все празднуете? – громко отозвались из трубки.
– Отпраздновали уже. У нас тут по вашей части. Оскорбление сотрудника при исполнении.
– Да? Что исполняли?
– Задержали человека, а он матом попер. Оскорбил.
– Вас можно оскорбить? Ха-ха, шучу. И что, свидетели, кино есть?
– Кино нет, а свидетели – да. Сослуживцы.
– Понятно. – сказал собеседник без энтузиазма: Собирайте материал и присылайте. Разберемся.
– А вы сами не подъедете?
– Зачем?
– Ну, задержание оформить…
– Материал, говорю, присылай. С задержаниями потом видно будет.
На этом разговор со следаком закончился.
– Что, слышал говнюка? – с раздражением спросил Николай Павлович.
– Слышал. Говнюк не впечатлился. – отозвался Младший: Состряпает отказной или дело на тормозах спустит. Сначала на подписке побегает, потом условным отделается.
Еще немного и майоры впали бы в уныние, но Андрей Степаныч снова пришел на помощь:
– Мужики, ничего страшного. Ну, да, оскорбление… Жидковато конечно. Это уж если кого в главке закажут, так из пальца статью высосут. Есть другая тема!
Анаколии жадно изготовились слушать.
– Вот что! – продолжил капитан: Применение насилия к представителю власти! За это точно укатают. Метода та же: Фомиченко доложит, ребята подтвердят. Там, собственно, какого-нибудь толчка достаточно, а условняк по этой статье манной небесной покажется!
Майоры смотрели на него с неподдельным восхищением. Так-то, и ППС, и его начальника они считали законченными тупицами, а тут такой самородок оказался. Красавец-мужчина!
Стремительно подойдя к пульту, они попользовали Фомиченко вторично. И опять под диктовку.
Забрав рапорт, Анаколии поднялись в кабинет Николая Павловича. Из дежурки решили не звонить. Должное Андрею Степанычу они отдали, но дальше, милый друг, мы уж без тебя. А-то, гляди, еще и этот примажется!
По-хорошему, им бы немного обождать, но так свербило в одном месте, что уже через полчаса Старший звонил следователю с новой вводной.
– Майор, что непонятно? – с раздражением спросил следак: Я же сказал: присылай материал, будем смотреть. Разберемся!
И положил трубку.
– Говнюк!
– Опять, это его «Разберемся!» За версту ясно, – ни в чем он разбираться не будет.
– Да и будет… стремно как-то. Наши дураки двух слов связать не смогут. Начнут их на допросах крутить-вертеть, они и запутаются. Вон, этот, Фомиченко! Много ему надо, что б поплыть?
– Да, может и к лучшему. А-то, расколют, как детей. И будет оппозиционер еще и потерпевшим ходить. Про полицейский беспредел рассказывать! – согласился Анатолий Ильич: Ну его в баню!
– Что делать будем?
– Давай отпустим. Завтра он сюда вернется с Валежниковым и всем кагалом. Опять на всю область прославимся.
Майоры пристально посмотрели друг на друга. Одна мысль посетила их сейчас на двоих. Звали мысль Федор Романыч.
Не могу сказать, что они бросились к телефону наперегонки. Смутное ощущение, что это перебор и форменная дичь, все-таки было у обоих. Что это даже не из пушки по воробьям, а прямо ядерной ракетой в муравейник!
Думаю, принимай они решение в одиночку, отделался бы Антон подпиской и условным сроком. А может и просто испугом обошелся. Но, коллективное сознание отличается от индивидуального. И показаться перед коллегами жестче, чем ты есть, всегда предпочтительнее славы размазни.
В общем, пара минут на принятие решения у них ушла.
Наверное, когда-нибудь, кто-то или что-то, раздающее всем по заслугам, тоже задумается перед отправкой их в кипящий котел. Даст и им пару минут на позднее раскаяние.
Но, минуты истекли, и Николай Павлович набрал по внутреннему телефону начальника ОБНОа.
Гудков десять прошло, прежде чем Федор Романыч ответил. Не привыкший скромничать на мероприятиях, он сразу взял с места в карьер, приговорив на корпоративе флакон водки и теперь спал богатырским сном у себя в кабинете. Проснулся он, соответственно, тяжело и не в лучшем расположении духа.
– Слушаю!
– Романыч, спускайся в дежурку, началось! От Валежникова человек явился. Всех по матушке обложил, права качает, провоцирует, короче. Наши сладить с ним не могут. Давай, спускайся. Гражданин Нежданов. Твой клиент!
Будто Вию, подняли Анаколии тяжелые веки начальника ОБНОНа, указав, в каком углу притаился горемыка Хома.
– Провоцирует? Это он зря. Как обычно? – уже чуть бодрее осведомился тот.
– Как обычно – мало. Заряжай-ка, Романыч, по тяжелой!
Что такое «по тяжелой» майоры не разъяснили и даже думать об этом не хотели. Словно это нежелание оправдывало их, переводило стрелы на Романыча.
Да, на него. Федора Романовича Луценко.
Нет никакого желания копаться в его личности, а придется. По мне, так это он не должен отражаться в зеркале. Потому что всему живому, включая тени и отражения, надо бежать от Федора Романыча, как черту от ладана.
Он и политика никак не пересекались. Валежников, оппозиция и прочие малопонятные слова были ему до лампочки. Романыч просто любил котиков и не любил остальных. Людей, оленей, дятлов… Всех!
Но, можно просто не любить. А он не любил активно, с использованием служебного положения и нехитрых манипуляций руками. И показатели из своей нелюбви делал отличные.
Будь я у них штатным психологом, посоветовал бы Федору Романычу терапию: представлять граждан милыми, пушистыми котами.
Начальство его не жаловало. В открытую не презирало, но стояло в шаге. Никто не считал его методы нормой.
Каждый раз, получая продукты его жизнедеятельности, они внутренне содрогались. Молились, чтоб их собственные оболтусы не повстречали, где-нибудь, такого же Федора Романыча.
Его жертвы тоже не безмолвствовали. Но, их вопли не могли разрушить заговор молчания.
Ибо палки, палки… Палки, как деньги – не пахнут. А в отчетности смотрятся не хуже, чем добытые законным путем.
Поэтому, неприязнь загнали внутрь, а на поверхности были грамоты, благодарности и поощрения. Блестящий, олимпийский рубль!
Так, посмотришь: к чему пустая интрига? Федор Романыч и есть Лыткаринский маньяк. Индивидуальное воплощение коллективного безумия. По всем показателям проходит.
Завел в практику людоедские приемы. Ломал судьбы и калечил жизни. Действовал, в терминах Уголовного Кодекса, с особой дерзостью и исключительным цинизмом.
Не проходит он по одному, единственному признаку. Но, по тому, без которого звание маньяка не присвоишь: никто не умер от его делишек.
Хуже или совсем плохо, но все остались жить на этом свете. Скрежетали зубами, отбывали срок и возвращались. Были даже те, кто умудрялся оформить дубль.
Писали, орали… Но, выйдя, никто из подшефных ему не мстил и не преследовал. Ни в коем случае не призываю, но как-то странно для истинно невиновных людей.
Так может, и не все на ровном месте?
Наркоманы – граждане ушлые: проглотил чек с героином, скинул пакетик с травой и ву-аля! Попробуй, докажи! Теперь они случайные люди в случайных местах. А обществу все равно, как именно они исчезнут. Фокусы Федора Романыча оно стерпит и простит скорее, чем разбитые стекла машин и похищенные из них барсетки.
Выходит, это подлое и бездушное, но, все-таки, орудие.
Вот, только, в чьих руках…
Да, хорошо рассуждать о нем издалека. Но, когда Федор Романыч поблизости, на философию перестает тянуть. И, чем он ближе, – тянет все меньше и меньше.
Дверь открылась и на пороге появился невысокий, коренастый мужик, одетый по гражданке, с пистолетом в оперативной кобуре. Лысая голова, с коротко стриженными остатками растительности, была похожа на стенобитное орудие. И очевидно, что стену бы он пробил не только лбом, но и лицом, так что б оно не пострадало.
Тяжелый, немигающий взгляд впился в Антона, и у него внутри все сжалось. Что-то, однако, было в этом образе необычное. Виновато поглядывая на визитера, Антон заметил, что на руках у того надеты синие медицинские перчатки.
Первой пришла мысль, что это как-то связано с предстоящим избиением. Но, как перчатки могли поспособствовать экзекуции, было совершенно не понятно: Может, заразу какую боится подцепить?
Федор Романыч остановился в дверях и перемялся с ноги на ногу, подгадывая, чтобы на ходу выбить из-под задержанного стул, сразу указав на его место в предстоящем диалоге. Но, рассмотрев Антона, счел это лишними хлопотами: Очевидно, доминировать здесь будет несложно.
Пройдя к столу, он сел напротив, достал из кармана увесистый целлофановый сверток с чем-то белым, перевязанный сверху черной ниткой, и положил перед задержанным:
– Знаешь, что это такое? – начал без вступления Федор Романыч.
Тон его был таков, что ответить «Да» само просилось на язык. Но, Антон правда не знал и растерянно ответил:
– Нет…
– Ты не спеши, рассмотри получше.
Антон взял сверток, покрутил его в руках и положил обратно.
– Нет. Понятия не имею. А что это?
– Так я и думал.
Начальник ОБНОНа встал, забрал со стола сверток и молча ушел. Но отсутствовал он недолго. Взяв из обезьянника Повлоцкого и Смыслоедова, он вернулся уже через несколько минут. Теперь, у него в руках были ручка, бумаги и папка.
Войдя в комнату, он деловито положил это все на стол, и подошел к студенту. Подтянутый и строгий, как конферансье:
– Я Луценко Федор Романович, начальник ОБНОН.
Что-то неуловимо знакомое почудилось Антону в этой презентации. Старинное имя какого-то древнего персонажа. Но, чье именно, он не вспомнил. Сейчас его больше занимало, что вообще происходит. Только был здесь, не представлялся, а теперь так официально…
– Нечаев Антон Леонидович?
– Да…
– Сейчас, в присутствии понятых, будет произведен ваш личный досмотр. Перед его началом предлагаю добровольно выдать предметы и вещества, запрещенные к гражданскому обороту. У вас есть при себе что-нибудь запрещенное?
– У меня? Меня уже обыскивали… Нет.
– Ясно. Лицом к стене, ноги шире, руки ладонями к себе.
Антон неловко принял требуемую позу.
Не особо-то и виртуозным движением, Федор Романыч засунул что-то ему в карман, после чего тут же вынул и, победным жестом, продемонстрировал понятым.
Ей богу, даже неудобно. Испанский стыд какой-то! Хоть бы на какие курсы походил. К тем же братьям Сафроновым.
Антон обернулся и увидел, что начальник ОБНОа держит двумя пальцами сверток, который показывал ему накануне.
– Это не мое! Вы… Я… я его и в руках-то не дер… – осекся Антон на полуслове. Предыдущий спектакль вмиг обрел смысл: Боже мой!
– Не твое, говоришь? Ничего, экспертиза покажет, чьи на нем пальчики! Понятые, все видели? Только что, в вашем присутствии, у гражданина Нежданова был обнаружен и изъят сверток с веществом белого цвета, предположительно, героином. Нежданов, что-то можете пояснить по данному факту?
Нежданов был не в силах что-либо пояснить. Несмотря на молодость, давление у него подскочило и перед глазами плавали яркие круги.
– Ваше право! Так и запишем: от объяснений отказался. Понятые, подойдите!
Федор Ромыныч быстро заполнил протокол досмотра, положил сверток в пакет, перевязал его канцелярской ниткой и приклеил бирку. Понятые расписались на этой бирке, в протоколе, и они покинули комнату для допросов. Все действо заняло не более пятнадцати минут. Зато последствия вытягивали совсем на другой срок.
