Григорий Хомяк
Сын сирены
Сын дождался, когда мать спать устроится, и снова на пляж пошёл. Понастойчивее папки оказался! Снова потащил лодку к берегу, снова взялся за вёсла и погрёб в сторону золотых огоньков на горизонте. Грёб, что есть мочи, пока не услышал жуткую материнскую песню, но и тогда не сдался. Принялся кричать во весь голос, что не вернётся, что не будет пленником на острове, что не даст такое с собой делать… А волны кидали его лодчонку из стороны в сторону, красуясь перед свинцовыми небесами.
Будто услышала это мать и к берегу припустила, чтоб ветер напев её дальше нёс, да сама стала во всю глотку выводить свои трели. Всё темнее сгущались тучи, всё сильнее дул ветер, а потом и вовсе гром и молния разразились! Но это сына сирены не остановило, он бился с собой, один гребок туда делал, другой обратно, до того хотелось к людям попасть. И мать его, видя это, злилась на весь мир и уже не пела, а горланила свой дьявольский мотив, чтоб перекричать бурю, которую сама же и учинила.
Рыбак всё это своими глазами видел, и не мог в толк взять, как не понимает она, что прямо сейчас сына своего топит, а потом заметил, что та, покуда поёт, слезами умывается горькими неизбывными. Тогда-то и понял он, что не может она ни сына отпустить, ни жизнью его рисковать. Так сильна её любовь, что болью обратилась! Ревела белугой, волосы свои рвала когтистыми лапами, а не унималась, продолжая петь, петь, петь…
Ревела стихия вместе с ней. Волны уже не просто накатывали на берег, а с разбегу бились об него как таран о городские ворота. Ветер выл так, что дыханье перехватывало, а молний столько сверкало в небесах, что светло сделалось как днём. И вдруг очередная волна вынесла на берег обломки лодки с рваным парусом на сломанной мачте и одним веслом, застрявшим в уключине. Без тела мальчика, безмерно любимого матерью. Та сначала обрадовалась, что всё кончено, а как поняла, что натворила, так такой вой издала, что даже у нас тут слышно было!
Тогда-то понял рыбак, что теперь её ничего не сдержит, что и сам он виноват в смерти сына, так что теперь у него одна дорога – вслед за родной кровью, на дно морское. Отыскал он в гроте гвоздь, что для лодки не пригодился – слишком длинный был. Примерился моряк, да проткнул себе ухо, чтоб точно больше никогда этой жуткой песни не слышать. Адская боль его пронзила, но и звуки вокруг тоже угасли. Чуть отдышавшись, он переложил гвоздь в другую руку и лишил себя слуха окончательно. Шатаясь от боли, он пошёл к морю, надеясь уплыть подальше, пока не приберёт его море к себе навсегда.
Его на следующий день другие моряки из воды вытащили, он за обломок лодки держался из последних сил. Мы его как увидели, ахнули все! Вроде как, похоронили уже, а он вернулся, живой! Но на себя он уже не походил. Уплывал от нас парень в самом расцвете сил, всех нас здоровее, а вернулся старик, что не слышал ничего, да и говорить мог с трудом.
И пугало его больше всего, что где-то там, на каменном острове посреди морских вод беснуется от злости и горя морское чудище, что само себя главной радости своей лишило. И льётся её тягучая печальная песня над волнами, заставляя их яростно накатывать на берег, и клубятся грозовые тучи над островом, освещая его всполохами молний, да грохочет гром, вторе хозяйке этих вод.
Так что не ходи в ту сторону, коли жизнью дорожишь.
