Григорий Григорьевич Федорец
Димыч
– Кольша! Тут какая-то хреновина. Айда, глянь!
– Да ну, чё я там не видал. Пошли отседова.
Димыч напоследок ещё раз пошарил рукой в бочке, зачерпнув невесомый таинственный порошок. Понюхал его, даже лизнул. Вкус оказался нейтральный. Пару раз, смачно чихнув, он крикнул уходившему приятелю:
– Лады, пошли, покемарим.
Шагая следом за спотыкающимся Кольшей и, натыкаясь в серой темноте на шершавые стенки подвала, Димыч нюхал ладони, тёр их друг от дружку и при этом что-то глухо бубнил. Оказавшись снаружи, Кольша заторопился в тенёк вагончиков, жмурясь по-старушечьи от солнечных лучей.
– Ёшкин свет. Ни хрена себе.
Неожиданно услышав вопль, приятель крутанулся, как ужаленный. В подвальном проёме стоял Димыч. Вся его застывшая в нелепой позе фигура была словно гальванизирована серебром. В волосах кувыркались ослепительные блики; широкая грудь, как рыцарский панцирь перед атакой, сиял; в чудных изломах закаменели серебренные штаны, разгоняя игривые зайчики вокруг, благородным металлом отливали кирзовые сапоги.
Но самое великолепное зрелище представляло лицо. Его словно окунули в чан с расплавленным серебром, и теперь оно застыло античной маской древнего мыслителя, поражённого великим удивлением. Обомлевший Кольша на пополам сломался в диком хохоте:
