Грег Мортенсон
Три чашки чая
Глава 3
«Прогресс и совершенство»
«Скажи нам, если бы существовало что-то одно, что мы могли бы сделать для твоей деревни, что бы это было?»
«Со всем уважением к тебе, сахиб, скажу, что вам нечему учить нас в силе и выносливости. И мы не завидуем вашему мужеству. Может быть, мы счастливее вас? Но нам хотелось бы, чтобы наши дети ходили в школу. Из всего, что у вас есть, мы хотели бы получить только образование для наших детей».
Разговор сэра Эдмунда Хиллари с шерпом Уркиеном из «Школы под облаками»
Кто-то накрыл его тяжелым одеялом. Грег отогрелся и почувствовал настоящее блаженство. Впервые с конца весны он ночевал в доме. В тусклом свете углей в очаге Мортенсон видел очертания спящих людей. Отовсюду слышался храп. Он перекатился на спину, и его собственный храп гармонично влился в этот хор.
Когда он проснулся, рядом уже никого не было. Через отверстие в потолке виднелось голубое небо. Жена Хаджи Али, Сакина, увидела, что гость ворочается, и принесла ему ласси[6], свежеиспеченные лепешки чапатти[7] и сладкий чай. Это была первая женщина балти, которая к нему подошла. Мортенсон подумал, что у нее самое доброе лицо, какое он видел в жизни. Морщинки в уголках рта и глаз говорили о веселом нраве. Длинные волосы были заплетены по-тибетски и скрывались под шерстяной шапочкой урдва, украшенной бусинками, ракушками и старинными монетами. Сакина стояла и ждала, когда Мортенсон приступит к завтраку.
Стоило ему откусить первый кусочек теплой чапатти, размоченной в ласси, как он понял, что страшно голоден. Мортенсон с волчьим аппетитом проглотил все, что принесла Сакина, и выпил сладкий чай. Женщина приветливо улыбнулась и принесла еще. Если бы Мортенсон знал, насколько дорог сахар для балти, как редко они сами употребляют его в пищу, он отказался бы от второй кружки чая.
Сакина вышла, а он стал осматривать комнату. Обстановка была спартанской, если не сказать нищенской. На одной стене висел выгоревший плакат с изображением швейцарского шале[8] на зеленом лугу, покрытом яркими цветами. Все остальное – от закопченных кухонных принадлежностей до масляных фонарей – имело утилитарный характер. Тяжелое одеяло, под которым он спал, было сделано из темно-коричневого шелка и украшено крохотными зеркальцами. Остальные обитатели жилища укрывались тонкими шерстяными одеялами, украшенными тем, что оказалось под рукой. Эти люди явно отдали гостю лучшее, что было в доме.
Мортенсон услышал за окном громкие голоса, вышел из дома и вместе с остальными жителями деревни направился на скалу над рекой Бралду. Он увидел, как через реку по стальному тросу, натянутому на высоте 60 метров, перебирается человек. Такой способ переправы экономил ему полдня, которые потребовались бы на то, чтобы подняться выше по течению и перейти поток по мосту возле Корфе. Но падение означало бы его неминуемую смерть. Когда человек был уже на полпути над ущельем, Мортенсон узнал Музафара. Он увидел, что проводник захватил с собой и знакомый сорокакилограммовый рюкзак альпиниста.
На этот раз медвежья хватка Музафара не застала Мортенсона врасплох – он не закашлялся. Глаза проводника увлажнились. Он поднял руки к небу и воскликнул: «Аллах Акбар!» Казалось, на него пролилась манна небесная.
На ужин у Хаджи Али приготовили «biango» – жареную курицу, такую же жилистую и жесткую, как и те балти, что ее вырастили. Мортенсон узнал, что Музафара в Каракоруме хорошо знают. Тридцать лет он считался одним из самых опытных проводников в Гималаях. Его достижения и заслуги были велики и разнообразны. Например, в 1960 году он сопровождал знаменитого американского альпиниста Ника Клинча в первом его восхождении на Машербрум. Грега поразило то, что за время похода Музафар ни разу об этом не упомянул.
Музафар помог Грегу встретиться с Дарсни. Мортенсон заплатил Музафару три тысячи рупий – гораздо больше, чем договаривались, и пообещал навестить в его деревне, когда окончательно поправится. Грег и не подозревал, что этот человек будет присутствовать в его жизни еще более десятка лет: он поможет преодолеть все сложности жизни в Северном Пакистане с той же уверенностью, с какой в горах преодолевал сходы лавин и коварные расщелины.
На джипе Мортенсон и Дарсни добрались до Скарду. И, лежа в удобной постели альпинистского мотеля «К2» после прекрасно приготовленного ужина, Грег вдруг понял, что его тянет назад в Каракорум. Он чувствовал, что в Корфе нашел нечто редкое – и обязательно туда вернется.
* * *
Мортенсон так и сделал, как только смог организовать поездку, и в этот раз снова воспользовался гостеприимством Хаджи Али. Каждый день он прогуливался вокруг Корфе в сопровождении детей, которые хватали его за руки. Он видел, что этот крохотный зеленый оазис среди пыльных скал обязан своим существованием неустанному труду. Сотни оросительных каналов, прорытых вручную, приводили его в восторг. Благодаря им ледниковая вода поступала на поля и в сады.
Вдали от опасностей Балторо он вдруг понял, насколько драгоценна жизнь. Стало ясно, как он ослабел: ему с трудом удавалось спускаться к реке. Однажды, стирая рубашку в ледяной воде, Грег увидел свое отражение – и был поражен. «Мои руки напоминали тонкие зубочистки. Мне казалось, что они принадлежат кому-то другому», – вспоминает он.
В тот день, возвращаясь в деревню, Мортенсон почувствовал себя стариком, похожим на тех, что часами сидели под абрикосовыми деревьями, покуривали трубки и ели абрикосовые ядрышки. Сил у него хватало лишь на час-два прогулки, затем он возвращался на подушки к очагу Хаджи Али.
Вождь Корфе внимательно следил за состоянием Мортенсона. И однажды приказал забить для него одного из драгоценных огромных баранов. Сорок человек срезали жареное мясо с костей, а потом раскалывали кости камнями, чтобы не пропал драгоценный мозг. Участвуя в пиршестве, Грег понял, насколько редкими бывают в Корфе подобные трапезы. Эти люди постоянно жили на грани голода.
Силы возвращались к Мортенсону, вместе с ними обострялась восприимчивость. Впервые оказавшись в Корфе, он подумал, что попал в некую Шангри-Ла[9]. Многие европейцы, попавшие в Каракорум, считают, что балти живут простой счастливой жизнью, куда более спокойной, чем в развитых странах Запада. Первые европейцы-романтики прозвали этот край «Абрикосовым Тибетом».
В 1958 году Мараини написал, что балти «действительно умеют наслаждаться жизнью». Итальянец посетил Асколе; там его восхитили «старики, сидевшие на солнце и покуривавшие свои живописные трубки, мужчины, трудившиеся в тени шелковицы с уверенностью, которая приходит только с жизненным опытом, и двое мальчиков, сосредоточенно и тщательно выбиравшие вшей друг у друга».
«Мы дышали воздухом абсолютного счастья, вечного покоя и мира, – писал он. – И мы задумались. Не лучше ли жить в неведении: не зная ни асфальта, ни щебня, ни автомобилей, ни телефонов, ни телевизоров? Не лучше ли жить в благодати, не ведая обо всем этом?»
Тридцать пять лет спустя балти по-прежнему жили, не ведая о благах цивилизации. Но, проведя несколько дней в деревне, Мортенсон начал понимать, что Корфе – это не рай до грехопадения, каким он представлялся европейской фантазии. В каждом доме кто-то страдал от тяжелой болезни. Старики балти годами не выходили из своих жилищ. Из разговоров с сыном Хаджи Али, когда тот вернулся с вечерней молитвы в деревенской мечети, Мортенсон узнал, что ближайший врач находится в Скарду, куда неделя пути. Каждый третий ребенок в Корфе умирает, не дожив до года.
Туаа рассказал, что его жена, Рокия, умерла во время родов семью годами раньше. После нее остался единственный ребенок – дочка Джахан. Коричневое зеркальное одеяло, под которым спал Мортенсон, было частью приданого Рокии.
Мортенсон не представлял, как помочь своим друзьям в Корфе и отплатить за их доброту, но был твердо намерен это сделать. И начал раздавать то, что у него было. Пластиковые бутылки и фонарики были нужны балти: каждым летом им приходится проводить много времени в пути со своими стадами. Мортенсон отдал все это мужчинам из семьи Хаджи Али. Сакине он подарил походную плиту, работающую на керосине, которого всегда хватает в любой деревне балти. Свою темно-красную куртку Мортенсон накинул на плечи Туаа и заставил принять ее, хотя сыну Хаджи Али она была на несколько размеров велика. Вождю он подарил теплую куртку «Хелли Хансен», которая спасала его от холода даже на К2.
Но самым ценным подарком оказались медикаменты из походной аптечки и опыт работы медбратом в отделении «Скорой помощи». Силы Мортенсона постепенно крепли. Теперь он часами бродил по крутым улочкам Корфе, переходя из дома в дом и делая то малое, что было в его возможностях. Мазью с антибиотиками обрабатывал открытые язвы, вскрывал и дренировал нарывы и гнойные раны. Лечил переломы и пытался облегчить страдания людей с помощью антибиотиков и обезболивающих средств. Куда бы он ни направился, за ним всегда следили десятки глаз. Слух о нем прошел по всей деревне. Больные с окраин Корфе отправляли родственников к «доктору Грегу», как впоследствии его стали называть во всем Северном Пакистане. И неважно, что он много раз твердил, что является лишь медбратом. Для этих людей он был врачом.
В Корфе Грег часто ощущал присутствие своей младшей сестры, Кристы. Особенно ярким было это чувство, когда его окружали местные ребятишки. «Вся их жизнь была преодолением, – вспоминает Мортенсон. – Они напомнили мне о том, как Кристе приходилось бороться за самые простые вещи. И о том, какой настойчивой она была, несмотря ни на что». Он решил, что должен что-то сделать для этих людей. Приехав в Исламабад, думал он, нужно будет потратить последние деньги на то, чтобы купить учебники для местной школы или лекарства.
Однажды вечером, лежа у очага, Мортенсон сказал Хаджи Али, что хотел бы посетить местную школу. Он заметил, что по лицу старика пробежала тень. Но все же настоял на своем. Вождь согласился показать ему школу на следующее утро.
После традиционного завтрака, состоявшего из чапатти и чая, Хаджи Али по крутой тропе повел Мортенсона на большую открытую площадку, расположенную на высоте 300 метров над рекой Бралду. Вид оттуда открывался потрясающий. Над серыми скалами гордо высились ледяные гиганты верховий Балторо. Их заснеженные вершины будто врезались в ярко-голубое небо. Но Мортенсон не заметил этой красоты. Он с ужасом увидел, как восемьдесят два ребенка (семьдесят восемь мальчиков и четыре девочки, которым хватило мужества присоединиться к классу) сидят прямо на холодной земле под пронизывающим ветром. Хаджи Али, не глядя Грегу в глаза, сказал, что в деревне нет школы, а пакистанское правительство не присылает учителя: ему нужно платить доллар в день, а деревне это не по силам. Поэтому они наняли одного учителя на две деревни – Корфе и Мунджунг. Три дня в неделю он работает в Корфе. Все остальное время дети занимаются сами.
Мортенсон с комом в горле наблюдал, как ученики замирают в благоговейной сосредоточенности и начинают свой «школьный день» с пения пакистанского национального гимна. «Благословенна будь, священная земля. Будь счастлив, изобильный край, символ славных дел, наш Пакистан», – пели дети, и пар от их дыхания таял в почти зимнем воздухе. Мортенсон заметил семилетнюю дочку Туаа, Джахан. Закутанная в платок девочка пела: «Пусть вечно сияет слава народа, страны и государства. Флаг с полумесяцем и звездой ведет нас по пути прогресса и совершенства».
Живя в Корфе, он часто слышал, как жители деревни жалуются на пакистанское правительство, где засели пенджабцы[10]. Эта власть была для них чуждой. Чаще всего говорили о коррупции, из-за которой даже те малые средства, которые выделялись для народа Балтистана, на долгом пути от Исламабада до удаленных горных долин полностью разворовывались. Люди удивлялись: правительство Пакистана приложило много усилий, чтобы отвоевать эту часть Кашмира[11] у Индии, а потом благополучно забыло о живущих здесь людях.
Было совершенно ясно, что большая часть правительственных денег, которая доходила до горных высот, предназначалась для армии. Противостояние на леднике Сиачен обходилось дорого. Но Мортенсон поражался тому, что правительство даже такой бедной страны, как Пакистан, не может выделить деревне Корфе доллар в день на учителя. Почему столь малой ценой нельзя повести детей к «прогрессу и совершенству»?
Когда отзвучали последние ноты гимна, дети уселись кружком и начали переписывать таблицу умножения. Большинство писало прямо в пыли палочками, специально принесенными для этой цели. Те, кому повезло больше, в том числе Джахан, писали на грифельных досках, окуная палочки в разведенную водой грязь. «Можете себе представить, чтобы американские четвероклассники одни, без учителя сидели и спокойно делали уроки? – спрашивает Мортенсон. – Я почувствовал, что у меня разрывается сердце. Их желание учиться было столь сильным… А все вокруг было против них! Эти дети напомнили мне Кристу. Я понял, что должен хоть что-то сделать для них!»
Но что? Денег оставалось лишь на самую скромную еду и дешевую гостиницу. На джипе и автобусе он доберется до Исламабада и улетит на самолете домой. В Калифорнии же Грега ожидает лишь внештатная работа медбрата. А все его имущество помещается в багажнике старенького «бьюика», который был почти что его домом…
И все же Мортенсон был преисполнен решимости помочь детям, забытым собственным правительством.
Стоя рядом с Хаджи Али и глядя на долину, над которой высились заснеженные горы, он вспомнил о своей решимости подняться на К2 и оставить там ожерелье Кристы. И внезапно понял, что в память о сестре нужно сделать нечто другое, более значимое. Он положил руку на плечо вождя, как не раз делал старик после первой выпитой вместе кружки чая. «Я построю вам школу», – сказал он, еще не понимая, что после этих слов вся его жизнь пойдет совершенно другим путем – еще более извилистым и сложным, чем тот, которым он спускался с К2. «Я построю школу, – сказал Мортенсон. – Обещаю».
Глава 4
Камера хранения
Величие всегда опирается на одно и то же – на способность выступать, говорить и действовать, как самые обычные люди.
Шамсуддин Мухаммед Хафиз
В камере хранения пахло, как в Африке. Стоя на пороге незапертой комнаты размерами два на два с половиной метра и слушая шум автомобилей на оживленной Сан-Пабло Авеню, Мортенсон не понимал, где находится. И неудивительно: ведь его утомительное путешествие длилось сорок восемь часов. Вылетая из Исламабада, он был преисполнен решимости действовать и уже придумал с десяток разных способов найти деньги на строительство школы в Корфе. Но, оказавшись в Беркли, растерялся. Он чувствовал себя чужим под этим чистым небом, среди преуспевающих студентов университета, направляющихся пить очередной эспрессо. Он помнил о своем обещании Хаджи Али, но сейчас прошедшие события казались ему полузабытым фильмом.
Смена часовых поясов. Культурный шок…
Как ни крути, Мортенсон уже не раз сталкивался с подобными ощущениями. Поэтому, как всегда после восхождений, и пришел сюда, в камеру хранения Беркли, зал 114.
Здесь он всегда обретал себя.
Грег вгляделся в душный полумрак, потянул за веревочку, чтобы включить лампочку. Перед ним появились пыльные книги по альпинизму, громоздящиеся вдоль стен; караван резных статуэток изящных слонов из черного дерева, принадлежавших отцу. На старом фотоальбоме сидела шоколадного цвета плюшевая обезьянка Джи-Джи – любимая игрушка детства.
Он взял обезьянку и увидел, что шов на ее груди разошелся. Мортенсон прижал игрушку к лицу, вдохнул до боли знакомый запах – и вспомнил большой неуклюжий дом под раскидистым перечным деревом. Это было в Танзании…
* * *
Как и его отец, Мортенсон родился в Миннесоте. Но в 1958 году, когда ему было три месяца, родители вместе с сыном отправились в величайшее путешествие всей своей жизни: они стали миссионерами в Танзании. Их школа находилась у подножия самой высокой горы Африки, Килиманджаро.
Отец Грега, Ирвин Мортенсон, родился в благообразной лютеранской семье. Он был молчалив – не спешил беззаботно тратить свои словесные богатства. Высокого, хорошо сложенного атлета прозвали Демпси[12], и имя знаменитого боксера приклеилось к нему навсегда. Демпси был седьмым, последним ребенком в семье, состояние которой было подорвано великой депрессией. Спортивные способности помогли мальчику выбиться в люди – он был ведущим игроком школьной футбольной команды, отстаивал честь штата в баскетболе. Ему удалось выбраться из крохотного захолустного миннесотского городка и найти себе интересную дорогу в жизни. Благодаря своим футбольным достижениям Ирвин поступил в университет Миннесоты, старательно учился, чтобы получить степень по физкультуре, а свободное время посвящал футбольным сражениям и лечению полученных в них синяков и ссадин.
Жена Ирвина, Джерена, влюбилась в него с первого взгляда. Ее семья перебралась в Миннесоту из Айовы. Джерена тоже была спортсменкой – капитаном школьной баскетбольной команды. Молодые люди поженились неожиданно, когда Демпси, который в то время служил в армии, приехал в трехдневный отпуск из Форт-Райли. «У Демпси была страсть к путешествиям, – вспоминает Джерена. – Он побывал в Японии и хотел увидеть остальной мир, а не провести всю жизнь в Миннесоте. Однажды, когда я была беременна Грегом, он пришел домой и сказал: «В Танганьике[13] нужны учителя. Давай поедем в Африку». Я не смогла сказать «нет». В молодости не боишься неизвестности. Мы просто сделали это».
Они отправились в страну, о которой ничего не знали; она располагалась в Восточной Африке, между Кенией и Руандой. Четыре года проработали в удаленных Узамбарских горах, затем переехали в Моши. Название этого города с суахили переводится как «дым». Лютеранское миссионерское общество поселило их в большом нелепом доме греческого торговца оружием. Дом был конфискован властями. Как часто бывает в случае импульсивных решений, семье Мортенсон повезло. Они влюбились в страну, которая в 1961 году получила независимость и стала называться Танзанией. «Чем старше я становлюсь, тем больше начинаю ценить свое детство. Это был рай», – вспоминает Грег.
В детстве мальчик считал своим домом не величественное строение с красивым внутренним двором, а огромное перечное дерево. «Дерево было символом стабильности, – вспоминает Мортенсон. – На закате сотни летучих мышей, которые жили на нем, отправлялись на охоту. А после дождя все вокруг пахло перцем. Это было потрясающе!»
Поскольку Демпси и Джерена относились к вопросам веры довольно легко, их дом стал скорее общественным, нежели религиозным центром. Демпси преподавал в воскресной школе. Но в то же время организовал команду по софтболу[14], которая занималась во дворе возле перечного дерева, и создал первую в Танзании школьную баскетбольную лигу. Однако в жизни Демпси и Джерены было два проекта, которые занимали их целиком и полностью.
Демпси всего себя посвятил святому делу: собирал деньги на то, чтобы основать первую в Танзании учебную больницу – Христианский медицинский центр Килиманджаро. Джерена с тем же пылом создавала Международную школу в Моши для детей экспатриантов. Грег учился там вместе с детьми из разных стран. Национальные различия тогда для него практически ничего не значили, и он очень удивлялся, когда узнавал, что где-то народы начинают воевать друг с другом. Во время усиления конфликта между Индией и Пакистаном Грега поразило то, что индийские и пакистанские школьники, которые во время перемен играли в войну, делали вид, что стреляют из автоматов и отрезают друг другу головы.
«А вообще наша школа была замечательным местом, – вспоминает Мортенсон. – Это была Организация Объединенных Наций в миниатюре. У нас учились дети двадцати восьми национальностей, и мы отмечали все праздники: Хануку, Рождество, Дивали и Ид».
«Грег не любил ходить с нами в церковь, – вспоминает Джерена, – потому что все африканские старушки хотели поиграть с маленьким светловолосым мальчиком». А в остальном Грег рос счастливым ребенком и не обращал внимания на расовые проблемы. Очень скоро он овладел суахили и говорил абсолютно без акцента. По телефону его принимали за танзанийца. В церковном хоре мальчик пел старинные религиозные гимны, а потом занимался танцами в труппе, которая приняла участие в телевизионном танцевальном конкурсе в честь дня независимости Танзании, Саба-Саба.
В возрасте одиннадцати лет Грег Мортенсон покорил первую настоящую гору. «С шести лет я смотрел на вершину Килиманджаро и умолял отца взять меня туда». Наконец Демпси счел сына достаточно взрослым для восхождения. Но подъем на вершину Африки оказался делом нелегким. «Меня мутило и тошнило всю дорогу. Все казалось ужасным. Но стоило мне оказаться на вершине и увидеть под собой африканскую саванну – и я на всю жизнь стал настоящим альпинистом».
Джерена родила трех девочек: Кари, Соню Джой и Кристу. Криста появилась, когда Грегу было двенадцать лет. Демпси часто пропадал на долгие месяцы, собирая средства и вербуя квалифицированных врачей в Европе и Америке. К тринадцати годам Грег имел рост метр и восемьдесят сантиметров и в отсутствие отца был главным мужчиной в доме. Когда родилась Криста, родители понесли ее крестить. Грег вызвался быть крестным отцом.
В отличие от трех старших детей, которые быстро стали похожими на своих крепких родителей, Криста оставалась маленькой и хрупкой. К моменту начала учебы в школе она сильно отличалась от остальных Мортенсонов. В детстве ей сделали прививку от оспы, которая вызвала сильную аллергическую реакцию. «Ее рука полностью почернела», – вспоминает Джерена. Ей кажется, что именно та прививка стала причиной несчастий дочери. В три года Криста перенесла тяжелейший менингит и так и не оправилась от болезни. Ее мучили частые припадки. Когда девочке было восемь лет, ей поставили диагноз – эпилепсия. Криста болела постоянно. «Она училась читать, – вспоминает Джерена, – но слова были для нее лишь звуками. Она не понимала смысла предложений».
Подрастающий Грег стал для сестры надежной опорой и защитником. Он набрасывался на любого, кто обижал малышку. «Криста была самой славной из нас, – вспоминает он. – Она спокойно воспринимала свое несчастье. Одеться утром было для нее непосильной задачей, поэтому она с вечера раскладывала вещи, чтобы перед школой потратить на одевание меньше времени. Она была очень чуткой к окружающим».
Мортенсон с нежностью говорит: «В некотором роде она была похожа на отца. Они оба умели слушать».
Демпси действительно умел слушать – особенно молодых честолюбивых африканцев из Моши. Они мечтали продвинуться и преуспеть, но постколониальная Танзания, которая и сейчас остается одной из самых бедных стран мира, мало что могла им предложить, кроме рутинной работы в сельском хозяйстве. Когда больница была достроена и начала работать, Демпси настоял на том, чтобы основной ее задачей стало обучение местных студентов, а не просто медицинское обслуживание детей экспатриантов и отпрысков богатой восточноафриканской элиты. И ему удалось отстоять свое мнение, несмотря на противодействие других членов совета Христианского медицинского центра.
Когда Грегу исполнилось четырнадцать лет, больница на 640 коек была окончательно достроена. На ее торжественном открытии выступал президент Танзании Джулиус Ньерере. Отец Грега закупил море местного бананового пива помбе и срезал все кусты во дворе, чтобы разместить пятьсот гостей, которых он пригласил на барбекю[15] в честь успешного завершения проекта. В традиционном черном танзанийском наряде он поднялся на сцену под перечным деревом и произнес речь перед людьми, которых так любил.
За четырнадцать лет, проведенных в Африке, он отяжелел, но все еще сохранял спортивную осанку. Хотя теперь его уже не считали спортсменом, но, по мнению сына, он выглядел великолепно. В начале выступления он поблагодарил своего танзанийского партнера, Джона Моши, который внес в успех этого проекта вклад не меньший, чем сам Демпси. «Я хочу предсказать будущее, – сказал Демпси на суахили. В тот момент он выглядел абсолютно умиротворенным и счастливым. Отец Грега никогда не стеснялся выступать публично. – Через десять лет руководителями всех отделений Христианского медицинского центра Килиманджаро будут танзанийцы. Это ваша страна. Это ваша больница».
«Я почти физически ощущал гордость этих африканцев, – вспоминает Мортенсон. – Экспатрианты хотели сказать: «Посмотрите, что мы сделали для вас». А отец сказал: «Посмотрите, что вы сделали для себя – и что еще сделаете!»
Отец оказался прав, – рассказывает Грег. – Его клиника работает и сегодня. Это главная учебная больница Танзании. Через десять лет после ее постройки всеми отделениями стали заведовать африканцы. Тогда, на открытии больницы, я так гордился, что этот большой, плотный человек на трибуне – мой отец! Он научил меня тому, что можно добиться всего – нужно только верить в себя».
Когда школа и больница были достроены, Мортенсонам стало нечего делать в Танзании. Демпси предложили новую интересную работу – строить госпиталь для палестинских беженцев на Масличной горе[16] в Иерусалиме. Но они решили, что их детям пора вернуться в Америку.
Грег и девочки стремились в страну, которую все еще считали родиной, хотя были там всего раз пять и боялись ее. Грег прочел в семейной энциклопедии обо всех пятидесяти штатах Америки, пытаясь подготовиться к новой жизни. Четырнадцать лет родственники из Миннесоты писали о семейных праздниках, пропущенных Мортенсонами. Они присылали газетные вырезки. Грег хранил их в своей комнате и перечитывал по ночам. Так он пытался понять экзотическую для него культуру далекой родины.
Мортенсоны собрали свои книги, вещи и резные фигурки из черного дерева и переехали в Америку. Они поселились в старом четырехэтажном доме родителей Джерены в Сент-Поле[17], а потом купили недорогой дом в пригороде Роузвилле. Грег отправился в местную школу и с радостью увидел там множество чернокожих учеников. Он сразу почувствовал себя в Моши. По школе быстро разнесся слух о том, что высокий неуклюжий подросток приехал из Африки.
Мортенсон довольно быстро приспособился к американской культуре. Он отлично успевал в школе, особенно по математике, музыке и физике. Конечно же, добился больших успехов в спорте – сыграли роль отцовские гены.
После того как семья перебралась в пригород, Грег стал играть в школьной футбольной команде. Он был защитником. Благодаря футболу в нем возникло особое чувство товарищества, объединившее его с другими учениками. Но в одном отношении он никак не мог привыкнуть к Америке. «Грег всегда был не в ладах со временем, – вспоминает мать. – Даже в детстве он всегда жил в том часовом поясе, в котором находится Танзания».
Работа Демпси и Джерены в Африке была интересной и увлекательной, но денег им она не принесла. После окончания Грегом школы они не смогли бы оплачивать его учебу в колледже. Поэтому Грег накануне выпускного вечера спросил у отца, что ему делать. «Я поступил в колледж только после армии, – сказал Демпси. – Ты можешь сделать то же самое». Грег посетил вербовочный пункт американской армии в Сент-Поле и заключил контракт на два года. «Это был очень странный поступок сразу после вьетнамских событий, – вспоминает Грег. – Ребята в моей школе были удивлены тем, что я решил служить в армии. Но у нас с родителями не было другого выхода».
Через четыре дня после выпускного вечера Мортенсон прибыл в тренировочный лагерь в Форт-Леонард-Вуд в штате Миссури. Там под крики сурового сержанта-инструктора Паркса ему приходилось вскакивать с постели в пять утра. Делать это Грегу не всегда удавалось быстро и четко, так, как требовал Паркс.
«Я решил, что не позволю этому парню запугать меня», – вспоминает Мортенсон. Однажды утром он встретил сержанта во всеоружии: полностью одетый, лежа на идеально заправленной койке. «Он грубо обругал меня за то, что я не спал, как положено, восемь часов, заставил сделать сорок отжиманий, а потом отправил в штаб, выдал мне нашивку и вернул обратно в казарму. «Это Мортенсон, ваш новый взводный, – сказал сержант. – Он здесь главный, так что делайте все, что он скажет».
Грег был слишком мягким человеком, чтобы стать настоящим командиром. Но в армии он преуспел. Благодаря футболу был в отличной физической форме, так что армейские тренировки были для него не столь мучительны, как для других. Больше всего его угнетала моральная обстановка, сложившаяся в американской армии после Вьетнама. «Вступая в армейские ряды, я был очень наивным, – вспоминает Мортенсон, – но здесь меня быстро лишили иллюзий. Множество парней после Вьетнама стали наркоманами. Они умирали от передоза». Навсегда запомнилось зимнее утро, когда пришлось вытаскивать труп сержанта, которого избили и оставили умирать в канаве: солдаты узнали о том, что он был геем.
Грег изучал артиллерию и тактику, а потом переключился на медицину. После начальной медицинской подготовки его в составе 33-й танковой дивизии отправили в Германию.
Мортенсон служил в Бамберге, рядом с восточногерманской границей. Здесь он обрел исключительно полезный навык, который пригодился ему в дальнейшей жизни: научился спать в любое время, когда выдается возможность. Он был образцовым солдатом. «Я никогда ни в кого не стрелял, – вспоминает Мортенсон, – но в армии служил до падения Берлинской стены. Поэтому большую часть времени мы проводили, глядя в прорезь прицелов на восточногерманских пограничников». Заступая в караул, он получал приказ убивать «коммунистических снайперов», если те будут стрелять в гражданских лиц, пытающихся перебежать на Запад. «Такое иногда случалось, но, слава богу, не в мое дежурство», – говорит Мортенсон.
Большинство белых солдат, с которыми он служил в Германии, выходные проводили одинаково: кадрили девушек, пьянствовали или стреляли по мишеням. Мортенсон вместе с черными солдатами предпочитал совершать военные перелеты – в Рим, Лондон или Амстердам. Впервые он путешествовал самостоятельно, и это ему очень нравилось. «В армии моими лучшими друзьями были черные, – вспоминает он. – В Миннесоте это выглядело бы странно, но на службе о расе не думаешь. В Германии я нашел настоящих друзей, и впервые после Танзании не чувствовал себя одиноким».
За эвакуацию раненых во время учений Мортенсон получил Благодарственную медаль. После двух лет службы он демобилизовался. Грег был рад тому, что прошел армейскую школу. Здесь у него сложилась еще одна полезная привычка: после демобилизации он никогда не заезжал на парковочное место передом. До сих пор он всегда паркуется задом – будь то Балтистан или соседний супермаркет. В армии его приучили к тому, что машина должна стоять таким образом, чтобы в случае опасности можно было мгновенно сорваться с места.