bannerbannerbanner
Мгла над Инсмутом

Говард Филлипс Лавкрафт
Мгла над Инсмутом

Полная версия

В середине октября я стал невольным свидетелем кошмара, затмившего все виденное мной ранее. Однажды ночью, около одиннадцати вышел из строя нагнетатель системы охлаждения, и спустя три часа вся холодильная установка окончательно перестала действовать. Меня разбудил доктор Муньос, топавший по полу, и я безуспешно пытался все починить, пока он сыпал проклятиями своим как никогда безжизненным, охрипшим голосом. Знаний моих, однако, не хватило для починки аппарата; когда же я привел механика из круглосуточной мастерской по соседству, выяснилось, что сделать ничего нельзя, разве что утром, когда можно будет заказать новый поршень. Гнев и ужас, охватившие угасающего отшельника, до невероятной степени исказили его поблекшие черты; он судорожно закрыл глаза ладонями, бросившись в ванную. Выбрался он оттуда на ощупь, на лице его была повязка, и я больше никогда не видел его глаз.

Температура в помещении существенно повысилась, и около пяти утра доктор закрылся в ванной, приказав мне достать столько льда из аптек и столовых, сколько возможно. Возвращаясь назад после своих не всегда удачных вылазок и выкладывая добычу у двери ванной, я слышал плеск воды и громкий, хриплый стон: «Еще! Еще!» Наступило утро, и лавки открывались одна за другой. Я спросил Эстебана, не сможет ли он помочь мне со льдом, пока я заказываю поршень, или сбегать за поршнем, пока я ношу лед, но тот, помня увещевания матери, отказал мне в помощи.

Наконец на углу Восьмой авеню мне удалось нанять оборванного попрошайку, чтобы тот носил лед из лавки неподалеку, полностью посвятив себя поискам поршня и человека, способного его заменить. Задача казалась невыполнимой и приводила меня в ярость, подобно доктору, когда я видел, как неумолимо течет время, потраченное на тщетные телефонные разговоры, беготню и поездки на подземке и трамваях. Был уже почти полдень, когда в центре города я все-таки нашел искомое и в половине второго вернулся в пансион со всем необходимым, сопровождаемый двумя молодцеватыми, дельными слесарями. Я сделал все, что мог, надеясь, что еще не слишком поздно.

Но беспросветный ужас опередил меня. Дом был объят паникой, и в хоре дрожащих голосов я различил густой бас, читавший молитву. В воздухе витало нечто омерзительное, и жильцы, перебирая четки, наперебой говорили о запахе, доносившемся из-за запертой двери в комнату доктора. Оказалось, что нанятый мной попрошайка сбежал, дико крича и вращая безумными глазами, сразу после того, как принес вторую порцию льда – возможно, его сгубило излишнее любопытство. Конечно, он не закрыл за собой дверь, и все же сейчас она не подавалась – вероятно, ее закрыли изнутри. Из комнаты доктора не доносилось ни звука, но там, внутри, что-то медленно, тяжело капало.

Перебросившись парой слов с миссис Херреро и механиками и невзирая на терзавший мою душу страх, я предложил выломать дверь, но хозяйка сумела открыть замок при помощи проволоки. Перед этим мы открыли все двери и окна на этаже. Зажав носы платками, мы опасливо вошли в эту комнату в южном крыле, согретую лучами осеннего солнца.

От ванной в сторону входной двери и к столу, растекаясь омерзительной лужей, тянулась полоса темной слизи. На перемазанном чем-то липким клочке бумаги были едва различимы слова, словно написанные рукой слепца, в спешке сжимавшей карандаш. След обрывался на кушетке, где покоилось нечто неописуемое.

Я не осмелюсь, не стану говорить о том, что лежало там, на кушетке, но приведу здесь те слова, что мне удалось разобрать на заляпанном слизью клочке бумаги перед тем, как я сжег его дотла. Хозяйка и мастеровые стремглав бежали прочь из этого адского места, чтобы дать сбивчивые показания в ближайшем полицейском участке. Каракули, нацарапанные неверной рукой, казались мне невозможными, когда я читал их при свете дня, под шум грузовиков и машин, доносившийся с оживленной Четырнадцатой улицы, но признаюсь, что в тот миг я верил каждому слову. Честно признаться, не знаю, верю ли я в то, что прочел, сейчас. Есть вещи, о которых лучше не думать; я лишь сочту нужным добавить, что с той поры ненавижу запах аммиака и члены мои слабеют, едва ощутив дуновение холодного воздуха.

«Конец близок, – гласила эта тошнотворная записка. – Лед кончается – носильщик заглянул в ванную и исчез, объятый ужасом. Воздух все теплее с каждой минутой, и ткани распадаются. Полагаю, вы помните мои слова о силе воли, нервной системе и сохранении тела после того, как органы перестают функционировать. В теории все звучало хорошо, но так не могло продолжаться вечно. Я не сумел предвидеть постоянство разложения. Доктор Торрес знал об этом, но столь шокирующее открытие сгубило его. Он не выдержал того, что сотворил со мной там, во тьме, когда вернул меня к жизни после того, как получил мое письмо. Мои органы оставались нежизнеспособными. Пришлось прибегнуть к моему методу продления жизни. Видите ли, тогда, восемнадцать лет назад, я покинул мир живых».

1926

Лунная топь

Не знаю, в каких далеких, зловещих краях теперь Денис Барри. В его последнюю ночь в мире живых я был с ним рядом; я слышал, как он кричал, когда тварь явилась за ним, но ни крестьяне, ни полиция графства Мит, ни кто-либо еще так и не нашли его, хоть поиски их были долгими и тщательными. Теперь я дрожу, заслышав, как поют лягушки на болотах, или когда вижу луну в безлюдных местах.

Я крепко подружился с Денисом еще в Америке, где он сделал состояние, и поздравил с приобретением старого замка на болоте в сонной деревушке Килдерри. Его отец был родом из Килдерри, и он пожелал вкушать плоды своих богатств на земле предков. В нем текла кровь тех людей, что когда-то владели той землей, возвели там замок и жили в нем, но дни эти давно минули, и долгие годы замок пребывал в запустении, понемногу разрушаясь. После переезда в Ирландию Барри часто писал мне, рассказывая о том, как под его надзором башни из серого камня, одна за одной, вновь обретали прежнее величие, как зазмеился по отстроенным стенам плющ, что увивал их сотни лет назад, и как крестьяне благодарили его за то, что с помощью своих заморских богатств он вернул им старые славные времена. Но с течением времени у него начались неприятности, и вслед ему стали сыпаться проклятия селян, бежавших от него, как от чумы. Тогда я получил от него письмо, в котором он просил меня навестить его, так как ему было одиноко в замке, где не с кем было поговорить, кроме новых слуг и рабочих, нанятых им с севера.

Вечером, в день моего приезда в замок, Барри сообщил мне, что источником всех его бед стало болото. В Килдерри я прибыл на закате летнего дня – небесным золотом отливала зелень рощ, холмов и синева топей, где вдалеке, на островке, призрачно мерцали древние причудливые руины. Закат был необыкновенно прекрасным, но жители Баллилау не разделяли моего восторга, говоря о проклятии, павшем на Килдерри, и я почти что содрогнулся, увидев башни замка, одетые золотым огнем. Барри прислал за мной автомобиль на станцию Баллилау, так как его деревня лежала вдали от железной дороги. Местные держались поодаль от машины и водителя с севера, но, поговорив со мной, побледнев, перешли на шепот, едва узнали, что я направляюсь в Килдерри. И в тот вечер, после нашей встречи, Барри рассказал мне почему.

Крестьяне покинули Килдерри, так как Денис Барри захотел осушить огромное болото. Как бы он ни любил Ирландию, пребывание в Америке не прошло для него бесследно, и он не мог спокойно смотреть на то, как пропадает отличный участок земли, где можно было бы добывать торф, обнажив плодородную почву. Предания и поверья Килдерри его не трогали, и его смешили крестьяне, что сперва отказались ему помогать, затем, поняв, что от задуманного он не отступится, прокляли его и перебрались в Баллилау, собрав свои немногочисленные пожитки. Вместо них он нанял рабочих с севера, и, когда его покинули слуги, он поступил точно так же. Среди чужаков он томился одиночеством и потому пригласил меня в гости. Когда я услышал, что за страхи гнали прочь жителей Килдерри, я расхохотался, подобно моему другу – настолько смутными, дикими и абсурдными были они. Связаны они были с какой-то нелепой легендой о болотах и зловещем духе, обитавшем в древних развалинах на островке, что виделся мне на закате. Говорилось об огнях, пляшущих во мраке под луной; о ледяных ветрах среди теплой ночи; о парящих над водой духах в белом и вымышленном городе из камня в земных безднах под трясиной. Но среди странных преданий выделялось одно: все, как один, твердили о том, что проклятие падет на того, кто осмелится потревожить необъятную бурую топь или осушить ее. Крестьяне говорили, что есть тайны, которые не должны стать явью; тайны, что земля таит с тех пор, как чума настигла потомков Парфолана[5] в незапамятном прошлом. В «Книге Завоеваний»[6] говорилось, что все эти сыны Греции погребены в Талла, но старики из Килдерри утверждали, что один из их городов остался нетронутым благодаря богине луны, покровительствовавшей его жителям, и он захоронен среди лесистых холмов с тех пор, как воины Немеда[7] пришли из Скифии на тридцати кораблях.

 

Таковы были досужие толки, заставившие селян покинуть Килдерри, и, узнав о них, я не удивился тому, что Денис Барри не стал их слушать. Однако он весьма интересовался античностью и предложил тщательно исследовать местность после того, как болото осушат. Он часто бывал в белокаменных развалинах на острове, но, хотя возраст их был неизмеримо велик и вид имел мало общего с остальными руинами Ирландии, они были слишком ветхими, чтобы можно было судить о времени их расцвета. Осушение вот-вот должно было начаться, и руками рабочих-северян запретное болото вскоре должно было лишиться зеленых мхов, рыжего вереска, крохотных, устланных ракушками ручейков и тихих голубых заводей, окаймленных камышом.

После разговора с Барри меня стало клонить ко сну, так как меня порядком утомила дорога и мы засиделись до поздней ночи. Слуга проводил меня в предназначавшуюся мне комнату в удаленной башне, чьи окна были обращены на деревню, равнину на краю топей и сами болота; сквозь них я видел крыши безмолвных, покинутых крестьянами домов, где теперь жили выходцы с севера, старинный шпиль приходской церкви и вдали, среди топей – остров с древними руинами из белого камня, мерцавшими призрачным светом. Едва я сомкнул глаза, как мне почудилось, что издалека доносятся едва слышные звуки – неистовые, напоминавшие музыку, породившие во мне необычайное волнение и красочные сны. Проснувшись, я понял, что все это мне приснилось, так как видения эти потрясли меня куда больше, нежели безумные свирели, что звучали в ночи. Впечатлившись легендами, о которых говорил Барри, мой спящий разум блуждал по величественному городу в зеленой долине; в его мраморных улицах, статуях, виллах и храмах, покрытых резьбой и надписями, отмечались следы греческого великолепия. Я рассказал об этом Барри, и нас немало позабавил этот сон, но мой смех звучал громче, так как его беспокоило состояние рабочих. Уже в шестой раз они просыпались дольше положенного, ходили медленно, оцепенело, словно не спали всю ночь, хотя ложились рано.

Все утро и весь день я в одиночку бродил по золоченной солнцем деревне, перебрасываясь парой слов с кем-либо из бездействовавших рабочих, так как Барри вносил последние правки в планы работ по осушению. Работники, однако, были безрадостны – всех тревожил некий сон, но никто из них не мог вспомнить какой. Я рассказал им о том, что видел сам, но интерес вызвали лишь слова о странных звуках, услышанных мной. Бросая на меня загадочные взгляды, они говорили о том, что им тоже слышались эти звуки.

Вечером за ужином Барри объявил, что работы начнутся через два дня. Я был рад этому, хоть мне и жаль было мхов, зарослей вереска, крохотных ручейков и озер – во мне крепло желание разгадать древние тайны, что могли скрываться под залежами торфа. Во внезапно оборвавшемся тревожном сне, что я видел в ту ночь, пению свирелей среди мраморных колоннад настал конец; чума пришла в долину, где стоял город, и лесистые склоны обрушились, погребая мертвецов на улицах. Нетронутым остался лишь стоявший на высокой скале храм Артемиды, где лежало холодное, безмолвное тело старой жрицы луны Клеи, чью седую голову венчала корона из слоновой кости.

Повторю, что проснулся я резко, в великом страхе. Какое-то время я не мог понять, сплю я или нет, так как все еще слышал пронзительный визг флейт, но, увидев на полу лучи холодного лунного света и тень зарешеченного готического окна, я понял, что бодрствую и нахожусь в замке Килдерри. Часы где-то внизу пробили два, и я утвердился в своем мнении. И все же вдалеке были слышны дикие, чудовищные звуки, напомнившие мне пляски фавнов на далеком Майналосе[8]. Заснуть было невозможно; раздраженно вскочив, я принялся мерить шагами комнату. По воле случая я подошел к северному окну, бросив взгляд на деревню и равнину на краю топей. Я не хотел разглядывать местность, желая уснуть, но свирели мучили меня, и в попытке занять себя хоть чем-нибудь я принялся всматриваться в даль. Разве мог я помыслить о том, что откроется мне?

В свете луны, заливавшем равнину, мне открылась картина, которой не смог бы позабыть никто из смертных. Под звуки тростниковых флейт, разносившихся над болотом, бесшумно и зловеще скользила толпа качающихся фигур, кружившихся в исступлении, подобно сицилийцам, что в былые дни под полной луной танцевали в честь Деметры на берегу Кианы[9]. Зрелище широкой равнины под золотистым лунным светом, пляска фантомных силуэтов и пронзительный, монотонный звук свирелей почти парализовали меня, и все же, объятый ужасом, я заметил, что половину неустанно, механически движущихся танцоров составляли рабочие, которые должны были спать, другую же – таинственные эфирные создания в белом, смутно различимые, напоминавшие бледных, печальных нимф, обитавших у истоков призрачных ручьев в трясине. Не знаю, как долго я смотрел на это действо из окна одинокой башни – вдруг я впал в бессонное забытье, пробудившись лишь с лучами высоко стоявшего утреннего солнца.

Моим первым порывом было поделиться своими страхами и наблюдениями с Денисом Барри, но, увидев свет, пробивавшийся сквозь решетку восточного окна, я решил, что все увиденное мной не имело ничего общего с реальностью. Я подвержен странным иллюзиям, но не настолько слаб, чтобы верить в них, и в этот раз довольствовался тем, что опросил вновь проспавших рабочих, ничего не помнивших о ночных событиях, кроме смутных, резких звуков, услышанных ими сквозь сон. Весьма встревоженный последним обстоятельством, я задался вопросом, не осенние ли сверчки до срока изводили нас в ночи. Позже, наблюдая за тем, как в библиотеке Барри углубился в планы работ, что должны были начаться на следующий день, я впервые ощутил страх, погнавший прочь крестьян. По неведомой причине меня пугала мысль о том, что покой топей с их темными тайнами будет нарушен, и мне виделись ужасные, мрачные картины в глубинах вековых торфяников. Раскрыть эти тайны было бы верхом неблагоразумия, и я стал искать повод покинуть замок и деревню. Я как бы невзначай заговорил об этом с Барри, но не осмелился продолжать, едва заслышав его раскатистый хохот. И я умолк, а блистающее солнце катилось за далекие горы, озарив Килдерри красно-золотым сиянием, несущим дурную весть.

Было ли то, что случилось в ту ночь, иллюзией или правдой, я не узнаю никогда. В любом случае, это лежало вне пределов природы и вселенной; но я никак не могу найти разумного объяснения исчезновениям, о которых стало известно в округе после тех событий. Я рано поднялся к себе; страх терзал меня, когда я безуспешно пытался уснуть в жуткой тишине, царившей в башне. Стояла кромешная тьма: несмотря на чистое небо, луна была на ущербе и должна была появиться лишь перед рассветом. Лежа в постели, я думал о Денисе Барри и о том, что случится с болотами, когда настанет день, и едва не поддался отчаянному порыву бежать в ночи, сесть в машину Барри и гнать ее до самого Баллилау, прочь от проклятой земли. Но до того как мой страх вынудил меня действовать, я забылся сном, и мне привиделась ужасная тень, павшая на город в долине – холодный, мертвый.

Быть может, меня разбудил пронзительный визг флейт, но, открыв глаза, я не сразу услышал его. Я лежал спиной к восточному окну, выходившему на болота, где нарождалась ущербная луна, и ждал, что ее свет падет на стену передо мной, но неожиданно увидел нечто иное. Да, стена действительно сияла, но то был не лунный свет. Богопротивные пронзительные красноватые лучи струились сквозь стрельчатое окно, и вся комната озарилась неземным сиянием. Мои дальнейшие действия можно счесть противоестественными, но только в сказках действия персонажей предсказуемы. Вместо того чтобы взглянуть в окно и отыскать источник свечения, я в панике отвел от него взгляд и в смятении пытался натянуть одежду, чтобы бежать. Помню, как схватился за револьвер и шляпу, но потерял их до того, как все кончилось, не выпустив ни одной пули и не надев убор. Спустя какое-то время сияние пленило меня настолько, что я преодолел свой страх, пополз к восточному окну и выглянул наружу под непрекращающееся пение обезумевших свирелей, чье завывание эхом отдавалось в замке и деревне.

Болота тонули в ослепительном мерзком багряном сиянии, струившемся из странных древних руин на острове вдали. Их вид был неописуем – должно быть, я сошел с ума, так как мне виделось нетронутое величественное здание с колоннами; мрамор его антаблемента пылал, вздымаясь в небо подобно куполу храма, стоявшего на вершине горы. Визжали флейты, раздался барабанный бой, и мне, сраженному ужасом, казалось, что я вижу причудливые черные грибовидные тени на фоне сияющего мрамора. Зрелище это было колоссальным, хоть и немыслимым, и я не смог бы оторваться от него, если бы слева от меня флейты не стали звучать громче. Дрожа от ужаса, причудливо мешавшегося с наслаждением, я пересек круглую комнату, дойдя до северного окна, откуда мог видеть деревню и равнину на краю топи. И вновь мои глаза распахнулись в диком изумлении, столь великом, словно мгновение назад я не был свидетелем действа, лежавшего за пределами природы: там, на жуткой равнине в красном свечении, двигалась процессия существ, подобных которым не видел никто, разве что в ночных кошмарах.

Облаченные в белое, духи болот наполовину скользили, наполовину плыли по воздуху, медленно приближаясь к спокойным водам и руинам на острове, меняя порядок самым невероятным образом, будто двигаясь в некоем древнем торжественном обрядовом танце. Движения их прозрачных рук подчинялись отвратительному визгу незримых свирелей, в жутком ритме маня за собой толпу неверно шагавших рабочих, что, подобно собакам, слепо и безрассудно шли им вослед, спотыкаясь, будто ведомые безыскусной, но необоримой дьявольской волей. Не меняя направления, наяды приближались к трясине, и откуда-то снизу под моим окном через одну из дверей замка потянулась цепь тяжко бредущих людей – на ощупь проложив путь через двор и прилегающую часть деревни, отстающие присоединились к колонне ковыляющих рабочих на равнине. Несмотря на расстояние, я узнал в них слуг с севера, так как среди них мелькнула уродливая, неповоротливая фигура повара, чей нелепый вид лишь подчеркивал трагичность происходящего. Визжали ужасные флейты, и вновь развалины на острове отозвались боем барабанов. С безмолвным изяществом наяды достигли воды, одна за другой растворяясь в древней трясине; те же, кто следовал за ними, не останавливаясь, неуклюже проваливались в болото, оставляя за собой лишь водовороты омерзительных пузырей, едва различимых в багровом свете. Наконец, когда жирный повар, замыкавший цепь несчастных, последним погрузился в эти мрачные глубины, свирели и барабаны смолкли, и в тот же миг померкло слепящее багряное сияние, исходившее из руин, оставив опустевшую роковую деревню на милость тусклой нарождавшейся луны.

В душе моей царил неописуемый разгром. Я не знал, безумен ли я, или все же сохранил рассудок, сплю я или бодрствую – меня спасло лишь благостное оцепенение. По всей видимости, я поступил самым невероятным образом и возносил молитвы к Артемиде, Лете, Деметре, Персефоне и Аиду. Все, что я с юных лет знал об античности, рвалось с моих губ, так как чудовищность произошедшего пробудила во мне доселе дремавшие суеверия. Я чувствовал, что стал свидетелем гибели целой деревни, зная, что теперь со мной в замке лишь Денис Барри, чья самоуверенность обрекла всех на смерть. С этой мыслью меня сковали новые пароксизмы страха, и я рухнул на пол, но не потому, что упал в обморок, нет – от бессилия и беспомощности. Я ощутил дуновение ледяного ветра с востока, где в окне виднелась луна, и где-то внизу в замке раздались дикие вопли. Вскоре они усилились, и в них слышалось нечто, не поддающееся описанию. Едва вспоминая их, я теряю сознание. Могу сказать лишь одно – тот голос когда-то принадлежал моему другу.

Должно быть, спустя какое-то время холодный ветер и крики вывели меня из оцепенения, так как я помню, как во мраке мчался сквозь залы и коридоры, затем через двор, навстречу страшной ночи. На заре меня нашли бесцельно слоняющимся близ Баллилау, но душевный покой я навсегда потерял не из-за ужасов, что я видел и слышал той ночью. Выйдя из тени, я беспрестанно бормотал о двух необычайных обстоятельствах, случившихся во время моего побега: пусть даже они незначительны, но воспоминания о них неотрывно преследуют меня, едва оказываюсь один в болотистой местности или под луной.

 

Когда я бежал из проклятого замка вдоль края топей, моего слуха достиг новый звук: обыденный, но ранее не слышанный мною в Килдерри. Стоячие воды, где раньше не водилось ничего живого, теперь кишели ордами гигантских, покрытых слизью лягушек, пронзительно и безостановочно квакавших голосами, чей тон никак не вязался с их размерами. Раздуваясь, они отливали зеленью в лунном свете, и, кажется, глаза их смотрели на его источник. Я проследил за взглядом одной особенно уродливой и жирной лягушки и тогда увидел нечто, окончательно лишившее меня рассудка.

Глаза мои проследили за лучом тусклого, дрожащего, не отражавшегося в водах топей света, исходившего из странных древних развалин на островке и простиравшегося к ущербной луне. Там, наверху, на этой бледной тропе, мое воспаленное воображение представило тонкую, медленно извивающуюся тень; зыбкую, изломанную, словно влекомую незримыми демонами. Невзирая на безумие, владевшее мной, в этой ужасной тени я увидел чудовищное сходство – тошнотворную, немыслимую карикатуру – богомерзкий образ того, кто был Денисом Барри.

1921

5Парфалон, или П а р ф о л а н – греческий герой кельтских мифов, около 3 тыс. лет до н. э. со своими родичами основавший общину в Ирландии. (Здесь и далее прим. пер.)
6Lebor Gabála Érenn, «Книга Захвата Ирландии» – собрание повествований, излагающих историю ирландского народа.
7Немед, или Н е й м х а д – предводитель поселенцев, прибывших в Ирландию через тридцать лет после гибели племени Парфалона.
8Гора в Греции, любимая богом Паном.
9Совр. река Чане на юге Сицилии.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25 
Рейтинг@Mail.ru