Гоар Маркосян-Каспер
В Микенах, златом обильных
Памяти моего бесценного отца, любителя античности, читателя Геродота
От автора
«Греческая мифология очаровывала меня с детства. В историческом аспекте она схожа с Ветхим Заветом, но куда более красочна, отважна и не столь богобоязненна. Она могла бы стать частью священной книги европейцев, если бы таковая была создана. Увы, победила Азия, и восемьдесят поколений европейцев заучивают историю азиатского народа. И однако, несмотря на все старания ранних христиан, сносивших храмы, разбивавших статуи и поджигавших библиотеки, полностью вытравить дух античности им не удалось, иначе не было бы Возрождения и всего, что за ним последовало.
В отличие от религиозных книг греческая мифология не догма, ее переиначивали еще в классическую эпоху, недаром каждый миф имеет несколько вариантов. Вот и мне захотелось придумать свой.»
Возвращение Агамемнона из Трои
Глава первая. Клитемнестра
Над Микенами занимался рассвет. День обещал быть таким же сухим и жарким, как предыдущие, несмотря на столь ранний час, в комнате было нечем дышать, и это здесь, на холме, каково же внизу, в городских домах… Хотя кто знает, потому ли ей тяжело дышится, что ночь выпала знойная… Клитемнестра повернулась на спину, откинула покрывало, обнажив разгоряченное тело и подставив его легким касаниям предутренней прохлады, проникавшей в окно и иногда достигавшей кровати… Тяжело дышится и не спится… Она упрямо не открывала глаз, но сон не шел, и в конце концов она позволила векам подняться. Время текло медленно и тягуче, как из опрокинутой амфоры вытекает мед, а она все лежала, глядя в полумрак. Постепенно на светлеющих стенах проступили росписи, на которых ловкий художник изобразил подвиги Персея, напротив, куда был направлен ее неподвижный взор, он нарисовал свадьбу Персея с Андромедой, а повернув голову направо, она увидела бы, как герой расправляется с морским чудовищем, но она головы не поворачивала, к чему, она и так знала все эти картины до последней малой черточки, подвиги основателя Микен украшали чуть ли не каждое помещение дворца, Пелопиды гордились ими так, словно род Персеев не пресекся, а продолжался в них… Послышались тихие шаги, замерли у двери. Прислушивается. Кажется, этот человек вовсе никогда не спит. Это качество Менетия вызывало у Клитемнестры чувство двойственное, с одной стороны, она его одобряла, всегда на службе, что достойно похвалы и награды, но, с другой, пробуждало невольные смутные подозрения, бессонный страж денно и нощно охраняет от врага, да, но кто ему мешает обратить оружие против тебя, когда ты спишь, а он бдит… Впрочем, Менетия это не касалось, в его преданности она была уверена… Клитемнестра протянула руку и бесцеремонно ткнула Эгисфа острым пальцем в спину. Тот слегка пошевелился.
– Вставай, – шепнула она. – Менетий за дверью.
– Ну и что? – пробормотал Эгисф сонно.
– Я не хочу, чтобы он видел тебя в моей постели.
– Сколь неожиданным будет это открытие для бедняги!..
– Все равно не хочу. Выметайся, – скомандовала Клитемнестра.
– Да куда я так вдруг денусь? Не под кровать же мне лезть.
– За изголовье.
Эгисф вздохнул, но повиновался, кряхтя, сполз с постели и спрятался за высоким резным отделанным слоновой костью изголовьем. Клитемнестра притянула его подушку к себе, сунула за спину, сгребла второе покрывало, скинула кучкой на мозаичный пол, села в постели и прикрылась, не полностью, конечно, круглые, все еще красивые плечи оставила обнаженными.
– Менетий, – позвала она негромко. – Входи.
Тот осторожно приоткрыл дверь, проскользнул внутрь и стал у стены в ожидании ее вопросов. Клитемнестра не спешила заговорить, а некоторое время рассматривала его статную фигуру, черную курчавую бородку, из которой выглядывали по-молодому яркие и полные губы, умные темные глаза под нависшими низко густыми бровями, чистый, без морщин, лоб.
– Ну что? – спросила она наконец.
– Слухи оказались верными, госпожа.
– Значит, сигнальный огонь не лгал, – протянула она задумчиво.
– Не лгал.
Ну да, с чего бы ему лгать? Хотя, по правде говоря, в глубине души она питала на это упорную и небезосновательную, как ей казалось, надежду, в конце концов, на столь длинном, ибо пламени, зажженному на Иде, следовало повториться многократно, пути могло случиться всякое, что если коринфских наблюдателей обманул лесной пожар на Лемносе, либо костер на Кифероне развели не дозорные, а охотники или пастухи… Но нет, не случилось…
– Итак? – спросила она.
– Корабли твоего царственного супруга вчера вечером бросили якоря у берегов Арголиды. Завтра Агамемнон будет здесь.
– Завтра? – удивилась Клитемнестра. – Неужто от моря до Микен так далеко, что надо добираться добрых два дня?
– Надо еще сгрузить с судов добычу, уложить ее в повозки и прочее.
– И Агамемнон не мог поручить хозяйственную работу кому-нибудь другому, а сам поспешить по дворец, в объятья столь давно покинутой жены? – произнесла Клитемнестра саркастически.
– Супруг твой, царица, как всем известно, рачительный хозяин и своего не упустит, – заметил Менетий мягко. – Трофеи слишком богаты, чтобы положиться на кого бы то ни было в вопросе их размещения и доставки.
– Проще говоря, сохранности, – усмехнулась Клитемнестра. – Возможно, он и прав, в такое уж мы живем время, народ вороват, стоит отвернуться, и ценности тут же поменяют владельца. Так, значит, добыча действительно велика?
– Чрезвычайно, – ответил Менетий кратко.
– А золото Приама? – поинтересовалась Клитемнестра небрежно. – Удалось ли Агамемнону завладеть хваленым золотом Приама, или пришлось делиться со всякими голоштанными царьками вроде Одиссея?
– Этого я не знаю, однако он завладел кое-чем другим, что Приам ценил не менее пресловутого золота.
– И что это за сокровище?
– Дочь властителя Трои Кассандра.
– Скажите-ка, – протянула Клитемнестра.
– Я должен предупредить тебя, госпожа, – начал Менетий решительно. – Я покрутился по твоему приказанию среди новоприбывших, и, сумев остаться неузнанным, подслушал разговоры, которые они неосторожно вели. Агамемнон, по слухам, увлечен пленницей сверх всякой меры, он присвоил девицу при разделе добычи, отказав в ней многим прославленным воинам… Последнее, впрочем, неудивительно, не он ли отобрал у Ахилла Брисеиду, что послужило в итоге причиной гибели Патрокла, воителя, полного всяческих достоинств, кроме разве что одного – умения трезво оценить свои силы, без чего он чуточку зарвался, вступив в заранее проигранный бой с Гектором… Однако же все это уже дела минувших дней…
– Вот именно, – сказала Клитемнестра сухо. – Ты верный слуга, но с годами стал несколько болтлив. Ближе к делу! Говоришь, Агамемнон отбил красотку у разгоряченной битвой солдатни?
– Можно сказать и так.
– Стало быть, она хороша собой?
– Ослепительно прекрасна. Так, во всяком случае, говорят. Настолько, что некогда сам Аполлон увивался подле нее, даже наделил в порыве восторга даром пророчества. И тем не менее девица ему в благосклонности своей отказала…
– Отказала богу?! – послышался скрипучий голос Эгисфа.
Клитемнестра даже дернулась, увидев, как тот спокойно выходит из-за изголовья, хорошо хоть не голый, хотя вид у него был совершенно дурацкий, закутался по горло в покрывало с кровати, подобрал, видно, с пола, когда, она даже не заметила. Она хотела было возмутиться, но сдержалась, все лучше, чем устраивать ссору при Менетии.
– Что ты видишь в этом удивительного? – сказала она с вызовом. – Чем стать минутной пассией ветреного повесы, не лучше ли сохранить целомудрие для будущего супруга?
– Быть может, будучи пророчицей, она предвидела встречу с твоим мужем? – съязвил Эгисф.
– И однако сохранить целомудрие ей не удалось, – сообщил Менетий примирительным тоном. – Аякс Оилеид в дыму пожар, под грохот рушащихся стен Илиона и вопли убиваемых изнасиловал бедняжку прямо у алтаря Афины, где она пыталась искать защиты.
– Аякс? Этот самодовольный хвастун, ни в чем не знающий удержу?! – бросила Клитемнестра презрительно.
– Но воин неплохой, – возразил Эгисф.
– Допустим, – не стала спорить Клитемнестра. – Почему же он не пытался удержать добычу?
– Ему было не до того, – объяснил Менетий. – Прочие воины чуть не убили его за святотатство. Совершить такое у алтаря самой Афины, покровительницы ахейского войска!..
– В любом случае, Агамемнону повезло, – констатировала Клитемнестра. – Не пришлось за красотку сражаться. Говоришь, она еще и пророчица?.. Погоди, я что-то припоминаю. Не та ли это безумная, что металась среди толпы, приветствовавшей деревянного коня, и чуть не погубила все предприятие Одиссея, да и самого Одиссея впридачу?
– На самом деле она вовсе не безумна. Аполлон, обиженный отказом, сделал так, чтобы ей никто не верил, потому троянцы и не приняли ее предсказаний всерьез.
– И теперь, наверно, рвут себе волосы на голове.
– Если у них осталось что и на чем рвать! – вставил Эгисф.
Клитемнестра на остроту не отреагировала.
– Что ж, мне все понятно, – сказала она задумчиво. – Отчет наиполнейший.
Менетий заколебался, но после короткой паузы все же решился заговорить.
– Умоляю, госпожа, будь осторожна, – сказал он более пылко, чем приличествовало слуге, пусть и доверенному. – Воины болтали о том, о сем, и, между прочим, сплетничали, что Агамемнон намеревается тебя отринуть и сделать царицей Кассандру.
Клитемнестра лениво махнула рукой.
– Не беспокойся. Поди вели согреть воды, я хочу помыться. И вызови портниху, авось она успеет до завтра сшить мне наряд, достойный такого дня, негоже встречать ниспровергателя Трои в старом платье… Да, о встрече!.. Пусть на стене все время стоит дозорный, чтобы доложить мне, когда колесница Агамемнона будет на подъезде к Акрополю. Вели украсить венками и гирляндами ворота. Проверь, сколько у нас пурпурной ткани, я хочу, чтобы всю лестницу устлали пурпуром, снизу доверху… Ну и следует распорядиться, чтобы жители Микен вышли к дороге с цветами, дабы бросать их под колеса с криками восторга.
– Это им и так подскажет чувство! – заметил Менетий.
Клитемнестра поглядела на него насмешливо.
– Ошибаешься. Восторг и гнев толпы надо умело созидать! – сказала она наставительно. – Займись.
– Слушаюсь!
Менетий выскользнул в дверь так же неслышно, как вошел, не преминув перед выходом бросить в сторону Эгисфа настороженный взгляд.
Клитемнестра поглядела туда же сердито.
– Чего ради ты вылез? – осведомилась она. – Я ведь тебе сказала, что не хочу…
– Чтобы Менетий застал меня в твоей постели, – перебил ее тот. – Так он и не застал!
Клитемнестра поморщилась, но спорить дальше не стала, не до того было.
– Ну и как тебе нравится эта история? – спросила она. – Я имею в виду красавицу Кассандру.
– Добра нам это не сулит, – изрек Эгисф напыщенно.
– Совсем напротив! – возразила Клитемнестра. – Теперь, вооруженная сведениями, доставленными мне верным Менетием, я первая пойду в атаку и заставлю Агамемнона оправдываться, тогда ему станет не до того, чтобы интересоваться моими прегрешениями.
Эгисф покачал головой.
– Напрасные надежды! Вряд ли найдется в Микенах, да и всей Арголиде человек, который об этих прегрешениях не слышал. Не успеет Агамемнон ступить на территорию города, как сплетни достигнут его ушей. Если уже не достигли.
– Ты полагаешь, кто-нибудь посмеет указать славному герою и доблестному мужу на ветвистые рога, торчащие из его лаврового венка? – спросила Клитемнестра. – Да он тут же выхватит меч и укоротит язык посягнувшему на его величие! Он суетен и тщеславен и не позволит омрачить себе триумф. И никто из слуг, которые отлично знают его характер, не решится это сделать.
– Сегодня, может, и нет, – сказал Эгисф глубокомысленно. – Но есть еще и завтрашний день.
– А завтра я напомню ему об Ифигении! О моей дочери, которую он принес в жертву своим амбициям. Варвар! Кровожадный дикарь! Прекрасное, чистое, нежное существо зарезать, как глупую овцу! И во имя чего?!
– Во имя ахейской славы, – сообщил Эгисф с иронической улыбкой.
– Славы! Нет уж, извините! Для того лишь, чтобы вернуть в дом своего рогоносца-брата шлюху, сбежавшую с первым встречным.
– Ну не совсем первым, – поправил ее Эгисф. – Этого встречного как-никак благословила сама Афродита.
– Еще одна блудница под стать первой, – уронила Клитемнестра презрительно.
– Не богохульствуй! – вскричал Эгисф.
– Да и все они хороши, – продолжила Клитемнестра неумолимо. – А эта Артемида? Пусть Агамемнон пустил стрелу в ее драгоценного оленя, да еще и хвастал своей меткостью, бахвал и болтун, так его б и карала, в чем виновна была моя несчастная дочь, чтобы требовать ее крови? Злобная старая дева! Уж не знаю, кто из них хуже, блудница или измученная воздержанием даже не старая, а уже престарелая дева?
– Да замолчи ты! – взорвался Эгисф. На его лице был ужас, не притворный, как все, что это лицо изображало, а подлинный, от которого в животе крутит да поджилки трясутся.
Клитемнестра засмеялась.
– А ты не трусь!
– Я не трушу! – процедил сквозь зубы Эгисф. – Но с богами лучше шуток не шутить.
– Еще как трусишь! Разве я не вижу? Весь затрясся, услышав о возвращении Агамемнона. И уже готов уступить ему место.
– А что ты мне прикажешь делать? – осведомился Эгисф нервно. – Он царь и возвращается во главе победоносной рати. А я всего лишь изгнанник, беглец, тут на птичьих правах, и если даже Агамемнон не захочет слышать подробностей времяпрепровождения жены в его отсутствие, то о том, кто убил его отца, ему напоминать не надо. Да и ты, конечно, предпочтешь героя цареубийце и отверженному.
Клитемнестра смерила любовника взглядом.
– Предпочту, – сказала она хладнокровно.
– Так я пошел?
Эгисф постоял, подождал, Клитемнестра молчала, насмешливо глядя ему прямо в лицо, тогда он размотал покрывало, швырнул на пол, повернулся к кровати спиной и прошел в угол к скамье, на которой лежал скинутый вечером его хитон, оделся, примотал к ногам сандалии, покосился еще разок на царицу, но лицо у Клитемнестры было каменное, и тогда он решительно открыл большой сундук. Клитемнестра снова улеглась в постель и наблюдала за его действиями то безразлично, то с издевательской улыбкой, а он расстелил на полу старую потрепанную хламиду, покидал на нее вынутую из сундука одежду, сгреб туда же со столика у кровати расписные арибаллы с благовониями и притираниями, изящный лекиф с маслом, любил свою кожу понежить, так что этого добра имел немало, потом завязал, стянув концы, хламиду в большой узел, закинул его за спину и, не оглядываясь, направился к двери.
– Ты забыл это! – окликнула его Клитемнестра. Эгисф оглянулся, царица перегнулась через край кровати, вытащила из-под нее его запасные сандалии и запустила один за другим ему в спину. Эгисф невозмутимо подобрал их, развязывать узел не стал, взял обувку под мышку и вышел вон, даже дверью и то не хлопнул, жалкая личность!
Клитемнестра села, взяла со стола зеркало и начала себя рассматривать. В последнее время она делала это нечасто, боялась увидеть еще одну тоненькую морщинку, другим, может, еще и незаметную, но для самой очевидную, она ведь не молодела, да и кому это когда удавалось, не в человеческих это силах, а богам олимпийским до смертных дела нет, сколько не устраивай гекатомб, сколько не проси, не моли, они собой заняты, своими любовными делишками да распрями, а если и снизойдут до смертных, то только, чтобы поиграть ими в игры свои, словно камешками, какими дети забавляются… Но сегодня ей следовало к себе присмотреться, оценить, на что она еще годна… Не думаю, чтобы Кассандра выглядела лучше, решила она после тщательного досмотра. Быть того не может! Она отложила зеркало и снова легла. Постарела она или нет, та красота, из-за которой Агамемнон когда-то просватался к ней, еще не обратилась в прах. Что не так уж и удивительно, как-никак она родная сестра той самой шлюхи, из-за которой разгорелся весь этот сыр-бор. Правда, утверждали, что отцом Елены был сам Зевс, но это наверняка пустая болтовня, придумали люди ерунду и все оттого, что волосы у той не темные, как у сестры и братьев, да и у матери с отцом, а золотистые… хотя кому ведом цвет волос громовержца, кто его видел вблизи, да еще в естественном облике, а не в качестве лебедя, золотого дождя, быка… какие там еще сказки рассказывают?.. А все прочее у Елены ничем не отличалось от ее, Клитемнестры, прелестей, это уж точно, вместе ведь росли и в бане мылись, так что каждый изгиб тела пресловутой сестры она знала, как свой… Словом, болтовня, чистейшей воды вранье. А если не вранье, тем лучше, значит, и мать ее тоже была блудницей. А если она дочь блудницы и сестра блудницы, и обеих прославляют чуть ли не за этот самый блуд, почему она должна беспокоиться о своих грехах, которые отнюдь не столь значительны, в конце концов, она не сбегала из мужнего дома с любовником, это муж оставил ее тут прозябать в одиночестве и отправился на поиски приключений, в том числе, постельных. Что же ей, бедной, оставалось делать? Стареть без мужской ласки? Сохнуть, как цветок, лишенный влаги, как бабочка, пойманная и насаженная на булавку? До чего все-таки несправедливы люди! Подумать только, Менелай-то простил Елену, ну задал, говорят, легкую трепку, не без того, но принял же обратно. И всем это кажется в порядке вещей. А она тут сидит, думу думает, как бы гнев мужа укротить, да просто, как в живых остаться, знала она Агамемнона крутой нрав, скор на расправу всегда был муженек, что если таки донесут ему, как без него жизнь в Микенах сложилась, а он вытянет меч из ножен, да и опустит на голову провинившейся супруги. И будет она черной тенью бродить по подземному миру, в то время как Елена станет посиживать в своем на весь Пелопоннес знаменитом кресле слоновой кости и собой в серебряном зеркале любоваться… Ох, пропади она пропадом! Все из-за нее, кабы не война эта проклятая, бесконечная, стала бы жена могущественнейшего и славнейшего из ахейских царей на каком-то Эгисфе вшивом взор задерживать?.. Клитемнестра даже кулаки сжала, не любила она сестру никогда, что греха таить, обидно было, что такие танцы вокруг нее вечно танцуют, а теперь уже и вовсе возненавидела за то, что все ей, блуднице безвольной да беспамятной, с рук сходит, а другие за каждую мелочь, всякое сладкое мгновение расплачиваться должны…
Снова за дверью послышались тихие шаги. Опять Менетий, все сам и сам, будто нельзя рабыню послать… Собственно, побуждения его Клитемнестра угадывала, какое там угадывала, знала преотлично, такое от женщины не скроешь, управитель ее не мог упустить случая еще разок на госпожу свою бесценную полюбоваться… То-то, а вы говорите, Елена!..
– Входи, Менетий, – крикнула она.
Тот приоткрыл дверь, не вошел, а поглядел с порога и сказал:
– Воду уже согрели, царица. И портниха здесь. Впустить?
– Сюда? Так ведь вода остынет, – рассудила Клитемнестра. – Пусть она в купальню идет, там с ней поговорю.
Менетий кивнул и исчез, а Клитемнестра встала, сняла со спинки кресла покрывало… что Елена, у нее самой кресло не хуже, резное и золотыми пластинками отделано… укуталась и пошла через комнату в коридор и на лестницу босая, пол приятно холодил ноги, а легкий ветерок остудил горящие, от жары или волнения, не поймешь, щеки. Что раньше времени беспокоиться, подумала она умиротворенно, решение, то или другое, найдется, сейчас лучше о платье поразмыслить, такое надо сшить, чтобы Агамемнон не об отвлеченном думал, а о вещественном. Может, по критской моде сделать, грудь наружу? Или нет, не годится, чересчур вызывающе и на ненужные мысли может навести… Главное, цвет правильный выбрать, чтобы шел к ее черным волосам и выглядел празднично. Белый? Для белого она не так молода, но и не настолько далеко еще по жизненному пути зашла, это цвет юных девушек и почтенной старости. Надо с портнихой посоветоваться, искусница она хоть куда… Тем временем лестница кончилась, Клитемнестра пересекла внутренний двор, прошествовала величаво по коридору и вошла в купальню, большая белая ванна с изысканно отделанными лепниной краями была полна, слуги знали, что царица любит перед тем, как помыться, понежиться немного в теплой воде. Она скинула покрывало, нащупала гибкими пальцами узкой длинной ступни невидимую в воде низкую ступеньку и сошла в ванну.
Глава вторая. Кассандра
Кассандра лежала на боку, припав щекой к мягкой пушистой шкуре какого-то животного, какого именно, она не знала, шкур было много и все разные, много шкур и ничего, кроме шкур, почти ничего, в маленьком шатре, раскинутом на пустынном арголидском берегу, стоял еще только большой, обтянутый кожей сундук, самые ценные трофеи Агамемнон предпочитал держать к себе поближе. Правда, самого его в шатре чаще не было, но снаружи тот стерегли несколько вооруженных воинов из его личной охраны, а на случай если кто-либо из них собьется с пути истинного и замыслит втихомолку запустить руку в сундук, тут находилась она, Кассандра, готовая криком позвать остальных, ей Агамемнон доверял, да и чего ему было опасаться, какой прок в золоте или каменьях пленнице, которой и бежать-то некуда, ни дома, ни родины, ни семьи, не скроешься, не спрячешься, разве что в видения свои уйдешь. Но и тех давно не было, напрасно она вглядывалась в черную пропасть, на краю которой балансировала неутомимо и неизбежно, ибо разве не каждый человек всю жизнь балансирует на краю пропасти, называемой будущим, балансирует, двигаясь вперед крохотными шажками, не зная, нащупает ли его нога твердую почву, коли нащупывает, пропасть отодвигается ровно на шаг, который придется сделать сейчас же, без передышки, и так изо дня в день, пока однажды не ступишь в пустоту, и бездна, раскрыв свой черный зев, тебя не проглотит. И однако она, Кассандра, иногда умела что-то в этой черноте высмотреть, словно луч света врывался внутрь, и возникала картина, как бывает, если приоткрыть дверь в темную комнату и впустить туда солнце, которое покажет тебе кусок росписи на стене… Иногда картины мелькали, сменяя друг друга с быстротой молнии или появлялись на краткое мгновение, так, что приметишь только общие очертания, но случалось и, что высвечивалась каждая мелочь, это, правда, редко, но тогда увиденное помнилось долго и четко, можно сказать, стояло и стояло перед глазами… Однако видений не было давно, с того дня, как над Илионом поднялся столб ревущего пламени, и зря теперь она всматривалась во мрак, только это пламя и возникало вновь и вновь перед ее мысленным взором…
– Приди, ну приди же! – взмолилась она вслух и зажмурилась, чтобы лучше видеть.
И видение пришло, вдруг, странное и далекое, словно на другом берегу моря. То были колонны, много, высокие и стройные, и не деревянные, как в ахейских мегаронах, которые ей когда-то описывал Парис, нет, каменные, белого мрамора, сверкающие в отбликах некого ослепительного будущего… Колонны, и своды, и купола…
Из сладостных грез ее вырвал голос какого-то воина, откинув одно из полотнищ и впустив в шатер розовый закатный свет, он спросил:
– Царь не возвращался? Тут его человек из Микен ищет.
– Царь должен быть у кораблей, – ответила Кассандра негромко.
– Слышишь, приятель?
– Это там? – спросил стариковский голос.
– Там. Но чего тебе туда таскаться? Посиди у шатра, подожди, скоро он придет, темнеет ведь уже.
– Не могу, – сказал старик, – не терпится поглядеть на него. Я в былые годы кладовой у него заведовал, служил верно и исправно, насколько умел, а теперь стар стал и слаб, но дорог он мне не меньше, чем в прежние времена, обнять его хочу. Да и известия у меня для него важные.
– От царицы? – спросил воин.
– Нет. Совсем наоборот.
– Наоборот? – не понял воин. – Это как же?
– Да так. Об этом я только самому царю сказать могу.
– Дурные, что ли, вести? – поинтересовался воин.
– Не из лучших, – поколебавшись, признался старик.
– И ты не боишься с дурными вестями к царю идти?
– Боюсь. Но жена мне велела до Агамемнона добраться обязательно. Она кормилицей его была, болеет за него душой. Так что должен.
– Должен так должен. Только думается мне, что о важных делах говорить второпях, на сходнях, негоже, – сказал воин рассудительно. – Ты человек немолодой, устал с дороги, посиди лучше у костра, видишь, люди наши там расположились. Вина выпьешь, расскажешь, что в городе делается. Глядишь, и царь придет.
– Ладно, – сказал старик после некоторого промедления, видно, и сам был не прочь отложить встречу.
Голоса смолкли. Кассандра вздохнула. Гляди-ка, и за Агамемнона кто-то болеет душой. Хотя, если без злости и пристрастия рассудить, не так-то царь и плох, с ней он, во всяком случае, был добр, голоса не повысит, и из себя видный, да и мужской силой не обделен, пусть и не молод уже… Так что ненавидела она его не как Агамемнона, не имя его и тело, а как ахейца, одного из многих, отдельно и по-особому ненавидела она Неоптолема, убийцу отца… Неоптолема и Елену, виновницу всех бед. Снова перед глазами встал столб пламени над городом, объятый огнем Приамов дворец, мечущиеся с воплями темные женские фигуры и падающие мертвыми мужские… И алтарь Афины, подле которого… Нет, она даже не ненавидела по-особому и отдельно насильника, над ней надругавшегося, такова участь женщин – стать добычей победителей, и когда война проиграна, у побежденных права жаловаться нет… А война проиграна!.. Она в отчаяньи стиснула кулаки… И что это за ослепленье на них нашло, ослепленье и озлобленье, почему после гибели Париса не отдали они Елену ахейцам, не покончили войну миром, а выдали ее принудительно за Деифоба, согласия даже не спросили, а ведь не ради Деифоба она мужа, дочь и дом бросила, а ради любимого, пусть и по милости Афродиты, но любимого беззаветно, так отпустили бы ее, нет, никакого с ахейцами мира, и пусть Менелай гордый видит, как жена его драгоценная вроде рабыни из рук в руки переходит… Да, ослепление и озлобление! И кто это затеял? Сам Деифоб, конечно, просил отца, но как отец согласился?.. Приам Елену жаловал, известное дело, не может женская красота сердца стареющего мужчины не задеть, хоть краешек, жаловал и в обиду не давал, вот Гекуба ее ненавидела смертной ненавистью, собственными руками невестку придушила бы, будь на то ее воля, скольких сыновей по ее милости потеряла, несчастная… Кассандра даже не знала, жива ли мать, среди пленниц ее не видела, но не всех в одно место согнали, могла быть где-то еще, как сестра Поликсена, о которой она вначале тоже думала, что убита, лежит где-нибудь среди пепелищ и развалин, только позднее узнала, что гибель Трои та пережила… Затем лишь, чтобы погибнуть ужасной смертью от руки проклятого Ахиллова сына…
Между тем, сгустились сумерки. Кассандра поднялась, зажгла один масляный светильник, второй, не то, чтобы ей в темноте было неуютно, напротив, но не хотелось ей лишней суеты, она знала, что Агамемнон любит, чтобы света побольше, и когда придет, сразу набегут люди, станут возиться с огнем, шуметь… Она как раз покончила с хлопотным этим делом, когда снаружи послышались голоса, кто-то хозяйской рукой раскинул полы шатра в стороны, и показался шедший впереди молодой воин с факелом, освещавший дорогу царю. Агамемнон, шагая гордо, словно не в шатер, а под своды дворца вступил, вошел, скинул с плеч богато расшитый гиматий и, бросив его на выстилавшие пол шкуры, повелительно кинул юноше:
– Иди!
Он сел на стопку толстых мягких овчин, заменявшую ему и кресло, и постель, и удовлетворенно сказал:
– Ну все! Дело сделано. Груз выгружен, уложен в повозки, охрана выставлена, проведем здесь ночь и утром двинемся в Микены… О чем печалишься, Кассандра?
– А ты? – спросила Кассандра вместо ответа.
Агамемнон поднял брови.
– Я? Ни о чем. Я просто устал. Даже есть не хочу, только спать. Да и о чем мне печалиться, все, что в состоянии совершить человек, я уже совершил. Сделал свое царство богатым и могущественным, завоевал гордый город Илион, вернул своему брату похищенную жену и наказал его обидчиков…
– И как следует пограбил! – пробормотала Кассандра.
– Что ты там бубнишь? – нахмурился Агамемнон.
– Я говорю, что ты взял к тому же богатую добычу. Разве не так?
Агамемнон поглядел на нее высокомерно.
– Так. Но мы только забрали награбленное. Долгие годы троянцы нападали на корабли ахейцев, ждавшие попутного ветра у входа в Геллеспонт, обирали моряков и торговцев до нитки, нередко лишали и самих кораблей.
Кассандра промолчала.
– Разве не так? – передразнил он ее.
– Мы не грабили, а всего лишь взимали пошлину, – сказала Кассандра устало.
– О да, – подхватил Агамемнон с иронией, – пошлину за проход по проливу, на который если кто-то и может предъявить права, то только Посейдон, а не смертные. Но теперь с этим покончено, некому больше восстановить город и заново стать у Геллеспонта дозором. Ни один троянец, сколько-нибудь на это способный, не избежал мести богов.
Скажи лучше, кровожадных ахейцев! – подумала Кассандра зло, но вслух сказала только: – Ты ошибаешься, один из нас остался жив.
– Кто? – спросил Агамемнон живо.
– Эней.
Агамемнон пренебрежительно хмыкнул.
– Эней? Не самый великий из воинов, не самый знатный из властителей и, в сущности, не троянец.
– Возможно, – сказала Кассандра сухо. – И, тем не менее, ты его недооцениваешь.
Агамемнон вскинул голову.
– То есть?
– Ты спрашивал, о чем я печалюсь. Так вот, я не печалилась, а отдыхала после трудной работы.
– Работы?
– Я заглянула в будущее, – пояснила Кассандра.
– Ах да, – улыбнулся Агамемнон. – Я и забыл, что ты пророчица. И что же ты там, в будущем, увидела?
– Энея, – бросила Кассандра с оттенком гордости.
– И что за опасность нам может грозить со стороны какого-то Энея, бежавшего с горсткой воинов и десятком потрепанных кораблей?
– Теперь никакой. Но его потомки создадут царство, равного которому по силе не было в мире.
– В Троаде? – удивился Агамемнон.
– Нет, в другом месте. И однако оно поднимется до вершин могущества и в положенное время завоюет все земли данайцев. Ограбит их так же, как вы ограбили Илион, увезет все накопленные за века сокровища, отнимет даже статуи богов, разорит жилища, обратит в рабство жителей!..
Увлекшись, она повысила голос, чуть не кричать стала, забыв, кто она теперь и с кем говорит, но Агамемнон сердиться не стал.
– Да будет тебе! Успокойся, – сказал он добродушно.
– Ты мне не веришь? – бросила Кассандра оскорбленно.
– Верю, верю. И когда же все это случится?
– Через тысячу лет.
– Тысячу лет? – переспросил Агамемнон с легким недоумением и нахмурился, видно было, что тщится человек и не может себе представить такую уйму времени, Кассандре и самой нелегко это далось, потому она снизошла до пояснения.
