Глеб Пудов
Волшебный тюльпан. Рассказы
Апельсины
Это произошло очень давно, в пору моей затянувшейся бестолковой юности. Судьбе было угодно, чтобы в начале осени я оказался в Стамбуле, городе, помнившем и послов Владимира Святого и янычар Сулеймана Великолепного.
Бывшая столица Византийской империи отдыхала от бесконечных туристических потоков. В уличных кафе почти никого не было, только воробьи дрались из-за крошек хлеба да голуби расхаживали между столиками. Босфор принял неприветливый стальной оттенок, и напоминал старинное полотно, к которому какой-то шутник приклеил изображения кораблей и лодок.
Я бродил в одиночестве среди кривых улочек, пересекал площади с их пальмами и трамваями, сидел в парке около Археологического музея. Изредка я заглядывал в танкоподобные мечети, но в них надолго не задерживался. Причина этого была не в неприязни к исламу и его разноцветным геометрическим вселенным, а к запаху антикварных носков — весьма устойчивому и неизбежному признаку любой мечети. К тому же завывания ракет «земля — воздух», почему-то названных минаретами и доводящих до инфаркта местных кошек, вовсе не настраивали на продолжительный визит.
Тем не менее, Стамбул мне нравился, его влажная духота бодрила и придавала более оптимистичный отблеск моим мыслям о будущем. Даже мраморные головы из музея, насаженные на колья, я благодушно воспринимал как дань исторической памяти.
Однажды я заблудился.
Башня Галата, служившая мне ориентиром, скрылась в ночном мраке. Я твёрдо помнил, что район Галатасарай — не то место, где находится моя гостиница, и, во избежание встречи с местными апашами, заторопился на другую сторону Босфора. Там – праздник, там – Голубая мечеть, и святая София, и ипподром, и султанский дворец… Где-то среди них приютился мой декоративный отельчик. Я миновал мост, молчаливых рыбаков и развесёлый ресторан, куда молчаливые рыбаки сдавали рыбу. Оставалось недалеко, лишь пара узких проулков да широкая улица, наполненная до краев кондитерскими. По дороге я купил апельсины и, весьма довольный собой и Стамбулом, топал вдоль зарешеченных окон и скрипучих дверей.
И вдруг наткнулся на маленького мальчика.
Он сидел на камнях мостовой и молча смотрел на меня. В руках турчонок сжимал палку. Несчастный, затравленный зверёк. Снедаемый жалостью, я торжественно вручил ему два апельсина. Маленькие грязные ручки быстро схватили мой дар. Один апельсин мальчик спрятал в карман, а другой начал лихорадочно очищать. Я кивнул мальчишке и отправился дальше. Гордо шествуя в свете рахат-лукумов, я раздувался от любви к себе, как мыльный пузырь. В отражениях витрин мне виделся нимб вокруг головы, сверху на меня глядели восхищённые звёзды и серебряный полумесяц, так кстати сиявший в этих местах.
Придя в гостиницу и ловко поднявшись по узкой мраморной лестнице, я распахнул окно, уселся на подоконник и с умилением воззрился на святую Софию. Её гигантский освещённый купол парил над розами и продавцами жареных каштанов. Где-то вдали застыл Босфор. О его присутствии напоминал лишь тёплый ветер, бродивший на высоте пятого этажа и нежно касавшийся моих щёк. Жизнь улыбалась мне. Подобно ей улыбался и прилизанный турок, который зачем-то принёс мне чай и что-то пахнущее, будто сладкие женские духи.
И вот среди этого великолепия, за инкрустированным столиком, на котором сияли стеклянный стаканчик (такой милый и беззащитный) и восточные сладости, мне пришла в голову мысль: «А что ж ты, благодетель, не отдал ему все апельсины? Ведь ты знал, что в гостинице тебя ждёт ужин и тёплая постель? Ведь столько же апельсинов ты можешь купить и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра?»
Я схватил оставшиеся апельсины и выскочил из номера. Стоявшие у входа в гостиницу два праздничных турка проводили меня всепонимающими взорами. Я ещё помнил, где находится тот кривой проулок, и рванул туда. Ориентиром была лавка с накрахмаленным официантом, устало соблазнявшим прохожих горами рахат-лукума. Я миновал её и вбежал в проулок. Там было тихо, грязно и… пусто.
Судьба всегда даёт только один шанс.
Санкт-Петербург
Юбилей
Ночь опускалась на деревню. Было так тихо, что казалось, будто всё онемело вокруг. Изредка в чьём-нибудь сарае кудахтали сонные куры да где-то орал свою песню пьяный мужик. В конце концов, всё затихало, и жизнь замирала на некоторое время.
Лунный свет серебрил потемневшие избы. В домике на краю деревни горел робкий огонёк. Там жили одинокие старик со старухой. Их дети давно уехали в город и почти забыли о родителях. Дед и бабка доживали в полном одиночестве. К тому же соседи вокруг них были люди молодые и поэтому мало общались со стариками.
В тот вечер отмечали 75-летие деда. Бабка собрала на стол, достала бутылку. За ней и сидели весь вечер, вспоминая молодость.
– Не забыл, старый, как ты меня приревновал к Федьке на именинах у Солнцевых? – спросила бабка и довольно улыбнулась. Она уже во второй раз задавала этот вопрос.
– Помню, помню, – вяло кивал дед и вспоминал соседа Фёдора, умершего 20 лет назад.
Так и тянули вечер, бутылка опустошалась сама собой. Темнота за окном придавала уют обшарпанным стенам и закопченным иконам. Во дворе тявкнула спросонья собака.
Уже убирая со стола, старуха вдруг спросила:
– А сколько, если не секрет (какой уж теперь секрет?), стоили те розы, которые ты мне подарил на день рождения? Дорогие, поди?
– На тридцатник что ли? – зевая, спросил дед.
Старуха вздрогнула и обернулась:
– На 20 лет, старый…
– Не знаю, я их тебе не дарил.
– Как не дарил?
– Так, не дарил, и всё тут.
Разговор неожиданно оживился.
– Это Петька тебе их в почтовый ящик засунул. Помнишь такого? Одноклассник твой бывший. Последние штаны из-за этих роз продал, дурила. Стишки про тебя строчил… – дребезжал старик.
– Стихи? Про меня? – удивилась старуха.
– Ага. Хотел, чтоб я тебя с ним познакомил, сам подойти боялся. Любил, видать… – засмеялся старик.
– Что же ты не познакомил? Тоже любил?
– Да некогда было.
– И где же он сейчас, этот Петя? Что с ним стало?
– Я-то откуда знаю?
– Когда я увидела тот огромный букет, то подумала, что от тебя. Ведь Пётр не мог их мне подарить, у него же денег таких не было. А ты на «Волге» ездил. Я сразу на тебя и подумала, приглядываться стала. Иль, может, просто на «Волге» хотелось ездить… А Петя со второго класса мне нравился, и про стихи его я знала. Но он же потом столяром был. Эх, дура я, дура… – вдруг расплакалась бабка.
– Ха-ха! На розы купилась! – засмеялся старик. – На «Волге» хотела кататься! Все вы дуры. Не ты одна и хотела! – Тарелки задребезжали. – Я ему говорил, что стихи – это чушь. Вас, баб, другим надо брать. А он не верил, болван!
Испуганная кошка убежала на кухню. Бабка плакала навзрыд.
Старик допил водку, встал из-за стола, и, пошатываясь, пошёл к кровати. Но прошёл совсем немного. Потеряв равновесие, он упал на пол и захрапел.
А бабка не могла уснуть. Она до самого рассвета сидела за столом, вытирая слёзы кончиком платка, и о чём-то напряженно думала. Лицо её было бледным, как полотно.
Когда начало светать, старуха резко встала из-за стола, перешагнула через лежащего мужа, подошла к шкафу. Через несколько минут она уже вешала на плечо большую сумку. Вдруг остановилась, немного подумала. Пошла на кухню и покормила кошку. Потом перекрестилась и, бросив презрительный взгляд на старика, вышла из дому. Громко хлопнула дверь. Старик не пошевелился. Кошка выглянула из-под стола и жалобно мяукнула.
Старуха тем временем уже быстро шла по направлению к городу и улыбалась восходящему солнцу.
Санкт-Петербург
О Роме и Юле
Нет повести печальнее на свете…
В нашем маленьком городке, состоящем почти исключительно из работников почившей угольной промышленности, произошла однажды такая история.
Когда завод разорился, люди пытались выживать кто как мог: одни уехали в крупные города, другие привозили оттуда на перепродажу разные вещи, третьи пополнили ряды местных банд, четвёртые работали на Морозовых и Рукавишниковых.
Кто это такие?
О, вы многое не знаете о жизни, коли не слышали о них!.. Кто выстроил самый богатый особняк в области? Морозовы. У кого машина лучше, чем у губернатора? У Рукавишниковых. Кому грозят пальчиком из центра? Морозовым. Кто открыл новый супермаркет? Рукавишниковы. Это были самые богатые и влиятельные семьи в области. Стоит напомнить, что мэр города был крёстным у одного из сыновей Рукавишникова-старшего.
Кроме неуёмного выколачивания денег, обе семьи пытались меценатствовать: к вящему удовольствию местного священника на их деньги была выстроена маленькая деревянная часовня в честь преподобного Серафима Саровского.
Но времена тогда были суровые.
Конкуренция превращалась в войну всех против всех. Кстати, постройка часовни была единственным совместным предприятием Морозовых и Рукавишниковых, которое закончилось без стрельбы и поножовщины. Сферы их влияния часто пересекались, это порождало бесчисленные ссоры, иногда доходившие до губернатора. Последнему часто жаловался главный милиционер нашего города, которому битвы между этими двумя семьями портили статистику. Впрочем, главный милиционер был другом Рукавишникова-старшего, и жаловался, скорее, для привлечения внимания к собственной персоне.
Рукавишниковы считались более благородными, поскольку в число продаваемых ими товаров входили учебники и школьные принадлежности. Морозовы же распродавали остатки флагмана отечественной угольной промышленности да занимались недвижимостью. Бизнес их, на первый взгляд, был посерьёзней, чем у Рукавишниковых. Однако у тех, как полагали многие (и полагали справедливо), учебники и прочие школьные аксессуары были лишь верхушкой айсберга. Основная часть их империи находилась, как говорится, «в тени».
Однажды Морозовы на Рождество решили устроить костюмированный бал. Они вообще любили поиграть в аристократов. Были приглашены все более или менее видные люди нашего городка, включая директора школы. Пришли туда и все «славные юноши». Поскольку на время Рождества было заключено перемирие, то на праздник явились и некоторые представители Рукавишниковых (они предпочитали оставаться в масках, чтоб лишний раз не лезть на рожон).
Пришёл туда и двадцатилетний Роман Рукавишников. Он заметно выделялся среди городской молодежи – ещё ни разу не сидел в тюрьме. Роман был всеобщим любимцем. Даже враги были к нему менее суровы. Теперь он стоял в углу, и все танцующие «гарцевали» мимо него. На балу он увидел красивую девушку, которая очень ему понравилась. По быстро наведённым справкам выяснилось, что это Юлия – дочь хозяина дома. Хотя городок наш маленький, благоразумные родители не часто отпускали её на улицу. Поэтому он не знал её, а она не знала его. Роман ей, кстати, тоже приглянулся. Девушке очень хотелось, чтобы он принял участие в танцах.
Старший Морозов вдруг затеял развлечение – хоровод с «венком» (нечто среднее между бесцельным хождением по кругу и «ламбадой»). Тогда они и познакомились.
Отсюда и начинается наша история.
Юлия, узнав фамилию Романа, поняла, что им не быть вместе. Но в её душе промелькнула надежда, что брак сможет примирить семьи, и, возможно, даже объединить бизнес. А это сулило большие перспективы…
Всё на свете заканчивается, в том числе костюмированные балы.
Через несколько дней Юлии удалось выйти на улицу и поговорить с Романом. Тот совершенно воспарил от счастья и уже называл всех Морозовых братьями. Влюблённые решили пойти к местному священнику, отцу Василию. Он жил на соседней улице. Отец Василий весьма увлекался ботаникой, часто бродил по лесам, окружающим наш городок, и собирал разные травы. Священник старался вести дела осторожно и, на всякий случай, всегда искал опоры в людях, пользующихся авторитетом. Венцом его дипломатии стала та самая часовня в честь преподобного Серафима Саровского. Отец Василий был духовником обоих семейств, поэтому с радостью принял предложение обвенчать Романа и Юлию.
Вскоре после их беседы это и было сделано с надеждой на скорое объявление прекрасной новости.
Всё шло хорошо. Карты, как говорится, ложились удачно. Можно было в следующем месяце рассказать о венчании. Однако в жизни не всё так просто. Однажды Роман с друзьями что-то отмечал в местном клубе. Все уже были порядком навеселе, как в клуб ввалились несколько парней Морозовых. Они были чем-то обозлены. Как говорили потом, один упрямый торгаш не хотел делиться. Слово за слово, и началась драка. На помощь одной и другой стороне подоспели сторонники из числа местных. Полетели бутылки и стулья, полилась кровь. Роман как мог успокаивал дерущихся. Но один из них, двоюродный брат Юлии, вдруг бросился на Романа с ножом. Роман инстинктивно отреагировал, и оружие противника обернулось против него. Поднялся невероятный шум, появилась милиция, и участники ссоры мгновенно разбежались. Роман с друзьями спрятался у отца Василия. Священник как опытный человек посоветовал немедленно уехать в другой город и подождать, пока всё утихнет (на местном диалекте это называлось «лечь на дно»). Всё-таки, как говорилось выше, начальник милиции был другом старшего Рукавишникова. Роман отправил Юлии длинную смс-ку и уехал в город N.
Юлия теперь целыми днями только и делала, что лила слёзы да вздыхала, почти не ела, не знала сна, и ночи её были похожи на дни. Мать думала, что причина её печали – смерть брата.
Так шли дни и месяцы.
А Юлия грустила, ей становилось хуже и хуже. Дела Романа пока не наладились. Нужный человек был в Москве и ходили слухи, что ему там что-то высказали об «утрате доверия». Родители Юлии думали, что женитьба поможет дочери. Морозовы принимали решения быстро: Юлия выйдет замуж за бойкого молодого человека, который подаёт большие надежды. Таким образом, пока Роману пришлось «лечь на дно», его жена стала невестой другого. Юлия писала мужу длинные и страстные смс-ки, призывала приехать и забрать её. Роман же отвечал коротко и по делу: «Потерпи немного».
Тогда Юлия не выдержала и пошла к отцу Василию. Хитроумный священник, подумав, предложил такой план: он даст Юлии особую траву, о которой не знает даже современная наука. Юлия заснёт крепким сном, таким крепким, что все сочтут её мёртвой и принесут в церковь. Отец Василий договорится, что будет отпевать только он и его помощник. Во время отпевания или чуть позже Юлия проснётся, Роман её заберет, и они уедут вместе подальше от родных мест. Девушка с радостью согласилась на такой план, позвонила Роману и всё ему рассказала. Тот обещал сделать так, как договорились.
Однажды вечером Юлия проглотила чудо-траву, которую ей дал отец Василий. На следующее утро она не проснулась. В доме Морозовых поднялся страшный шум, позвонили в «неотложку», потом позвали лучших врачей города. Те сказали, что девушка мертва неизвестно по какой причине. Старший Морозов, не доверяя местной медицине, позвонил в центр, оттуда прилетел специалист, светило науки, и тоже пожал плечами: мертва. Что же делать? Все решили, что безмерное горе стало причиной смерти. Больше всех убивалась мать, которая без конца лила слёзы и не слушала ничьих утешений. Отец Юлии был опечален не менее жены. Он чувствовал невыразимую муку, но старался справиться с ней.
Принесли Юлию в церковь, оставили на отпевание. В это время Роман приехал из города N и спрятался в доме отца Василия, жена которого была посвящена в эту историю. Она, кстати, уже собирала вещи, поскольку священник понимал, что в случае исчезновения Юлии ему и его семье тоже придется спасаться бегством. Просьба о переводе в другой приход была недавно удовлетворена.
Всё сложилось как нельзя лучше. В положенное время Юлия проснулась, Роман без долгих околичностей забрал жену, они сели на поезд и уехали далеко, в город Y.
Прошло несколько лет.
О судьбе отца Василия ничего не известно до сих пор. Роман же с Юлией живут там, куда приехали, спасаясь от гнева родственников. Прихваченные родительские деньги, хотя и крупная сумма, давно закончились. Навыки Романа по конфискации чужого добра в этом городе не пригодились, местные Рукавишниковы не нуждались в его услугах. Он потихоньку пытался узнать, как обстоят дела в родном городе. Там всё по-прежнему, сменился разве что начальник милиции. Возможности для возвращения никакой нет, поскольку их семьи после того случая обвинили во всём друг друга, и война разгорелась с новой силой. Хотя от прежних лет есть небольшое отличие: Морозовы теперь ищут Романа, а Рукавишниковы – Юлию.
Как говорится, нет повести печальнее на свете, чем та, в которой пропадают дети.
Санкт-Петербург
Алёна и Павел
Историю эту рассказала моя бабушка, и слушал я её маленьким ребёнком. На дворе была непроглядная ночь, поэтому эффект от её истории был совершенно поразительный. До сих пор помню каждое слово. Всё рассказанное не было выдумано бабушкой (обладавшей, кстати говоря, богатой фантазией и даром сказительницы), а случилось на самом деле.
Бабушка была родом из глухой карельской деревни, куда почтальон приезжал раз в три месяца, а исправник8 и врач не добирались вовсе. Деревня находилась на берегу Белого моря, мужчины почти все поголовно рыбачили, жены не видели их дома по нескольку недель. Жили большими семьями (в несколько поколений), избы строились длинными, двухэтажными, с резными коньками на крышах.
Поскольку полиция и медицина в деревне не появлялись, то все дела, связанные с порядком, здравоохранением и всем прочим, решались на общих сходках. В исключительных случаях люди обращались к старейшинам. Это были старики, немало повидавшие на своём веку. Их опыту доверяли, поэтому их решения считались окончательными.
Жила в деревне молодая женщина Алёна. Её выдали замуж за богатого рыбака. Ни о какой любви речи не было, просто родителям Алёны очень хотелось породниться с семьей того рыбака – она была весьма зажиточной и влиятельной. Так и жила Алена: стирала, носила, мыла, готовила, шила, садила, полола… Часто она думала не о муже, которого боялась, а о добром парне Павле, за которого когда-то хотела выйти замуж. Он тоже был рыбаком, жил с престарелой матерью. И он тоже думал об Алёне, на которой когда-то хотел жениться.
Стала бы эта история одной из многих других, в меру печальных, в меру трагических, если бы не случай, что перевернул всё с ног на голову.
Вернулся в ту пору в деревню брат Алёниного мужа. Был он отходником и работал в Петербурге, строил барки, иногда малевал, как сам говорил, «цвяточки» в купеческих домах. Пришёл он, хоть и с деньгами, но сильно хворый. Кашлял кровью, покрылся большими волдырями, метался в жару по кровати и, в конце концов, отдал Богу душу. Болезнь напугала многих, в том числе местного священника – пока приедет лекарь (если приедет вообще), полдеревни перемрёт. Несчастного быстро отпели и поспешили похоронить. Погоревали все для порядка – свой все-таки – да и стали забывать понемножку.
Но не тут-то было.
Вскоре у некоторых появились те же симптомы. Все они через несколько дней умерли. Деревню охватила паника. Люди бросились к знакомым средствам: окуривали помещения целебными травами, часто мылись в бане, старались меньше встречаться друг с другом, молились, жевали всякие снадобья. Помогало мало, заболели многие.
В их числе и Алёна. К ней мало кто приходил. Даже муж, подчиняясь словам властной матери, почти не заходил в то помещение, где лежала больная. Павел же в это время был в море и ничего не знал. В один из дней Алёна затихла окончательно, и её повезли на кладбище. Никто, кроме двух деревенских прощелыг, не провожал покойную. Да и те вызвались закопать её тело за вознаграждение. Повторю, деревня была в панике, ни о каком соблюдении обрядов, положенных в таких случаях, речи не шло. Конечно, в губернию сообщили о начавшейся эпидемии, но начальство не спешило присылать помощь. Да и как посылать врача или санитаров, если даже почтальон, не раз бывавший в деревне, часто, заблудившись, бродил в местных болотах по несколько дней?
Итак, Алёну привезли на кладбище и начали укладывать в приготовленную могилу. Вдруг «покойница» открыла глаза и протяжно вздохнула. Лица мужиков исказились от ужаса. Они, заорав дикими голосами, бросили телегу и лошадь и побежали в деревню. Рыбаки потом рассказывали, что никогда в жизни они так быстро не бегали.
Алёна села на краю могилы и, оглядевшись, заплакала.
Павел в это время вернулся домой и узнал о случившемся. Он быстро запряг лошадь и поспешил на кладбище в надежде успеть проститься с любимой. Каково же было его удивление, когда он увидел Алёну живой! Её молодой организм справился с болезнью. И хотя она была ещё очень слаба, и на теле оставались следы волдырей, опасность была позади. Счастливый Павел посадил девушку на оставленную мужиками телегу и повёз в свой дом.
Дорог на кладбище из деревни было две, Павел поехал по длинному, но удобному пути, хотя обычно покойников возили по короткой, но ухабистой дороге – умершим всё равно. И именно по ней к Алениной могиле уже мчалось почти всё мужское население деревни, заинтригованное красочным рассказом прибежавших мужиков. Разумеется, они обнаружили только пустую могилу. Ни Алёны, ни телеги, ни лошадей не было.
Павел тем временем привез Алёну домой (изба его стояла на краю деревни, поэтому их никто не заметил) и поручил заботам матери. Добрая старушка поохала немного, уложила Алёну в постель и принялась готовить снадобья.
Павел призадумался, как быть дальше. Через несколько дней, когда Алёна уже почти совсем оправилась от болезни, он обошёл всех старейшин. По его просьбе они должны были собраться в трапезной старой церкви. Двое наиболее проницательных, сказавшись больными, не пришли (среди них – тесть Алёны), но Павла это не остановило. Накануне он долго думал, что сказать пришедшим, как склонить их на свою сторону.
В итоге повёл речь так: то, что было выброшено одними за ненадобностью и было подобрано другими как величайшая ценность, должно остаться за вторыми; зачем возвращать выброшенное тому, кто захотел избавиться от него? Старейшины согласились с ним. Тогда Павел, попросив их и далее держаться своего мнения, привел в трапезную Алёну, сидевшую в это время в одном из укромных уголков церковной галереи.
Когда «покойница» вошла в помещение, многие вскочили с мест. Некоторые обошли Алёну кругом, потрогали за плечо. Она только молча улыбалась. Первым молчание нарушил отец Алёны, также входивший в число старейшин. С трудом сдерживая радость, он медленно сказал, что поскольку муж Алены перестал о ней заботиться, то она должна стать женой Павла. Большинство было согласно.
Справедливость восторжествовала. А недовольные ворчали недолго, потому что муж Алёны, уже бывший, вскоре утонул.
Санкт-Петербург
