Глеб Пудов
Сундучная книга

Полная версия

Дизайнер обложки Надежда Салейко

© Глеб Пудов, 2023

© Надежда Салейко, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0060-0706-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Сундук – неотъемлемая часть культуры. С древности в нём хранили золотые и серебряные вещи, рукописи, одежду, женские украшения, пищевые запасы. Огромное значение сундук приобрёл как предмет, участвующий в свадебных торжествах. В нём перевозилось приданое из дома невесты в дом жениха. Люди оберегали свадебные сундуки и часто передавали их из поколения в поколение.

Большое значение сундука отразилось в художественных произведениях. Например, на полотнах художника Б. М. Кустодиева изображены многочисленные сундуки, расписанные замысловатыми узорами и обитые жестяными листами с «морозом». На них сидят купцы, спят пышнотелые красавицы. В произведениях иностранных художников также встречаются сундуки: их можно видеть на гравюрах Альбрехта Дюрера, на полотнах многих нидерландских живописцев.

Естественно, что сундук не миновал и литературных произведений. Он упоминается на страницах древнерусских летописей и в более поздних литературных произведениях, а также в западноевропейских иллюминированных рукописях.

Серьёзные учёные посвятили свои работы смыслу и роли сундука в произведениях известных русских писателей. Например, в статье К. В. Анисимова рассматривается символическое содержание сундуков и шкатулок в рассказах и повестях Ивана Бунина. Первые являются «отправной точкой для запуска механизма памяти», а вторые «с большей результативностью становятся сопричастными памяти как явлению духа».

Этот сборник рассказов не претендует на анализ «смысловых граней предметно-вещного образа» (как в вышеназванной статье), но сундуки в ней играют главную роль: на них спят, в них прячутся, с помощью их сообщают известия, на них даже летают. Сюжет рассказов развивается вокруг сундуков. Они – точки опоры, с помощью которых автор развивал сюжеты произведений.

Тем не менее, не стоит думать, что эта книга – торжественный гимн сундуку. Скорее, она затрагивает те события и явления культурной жизни, в которых сундуки и шкатулки принимали заметное участие. На этой «волне» сундук как отражение значимых процессов и поднимается на заслуженную высоту.

Сборник условно делится на две равные части: в первой представлены рассказы, в которых речь идёт о русских сундуках, во второй – об иностранных. Это сделано для удобства читателя. Кроме того, при всём подобии сундуков они отличались в разных странах. Это необходимо учитывать.

В заключение надо отметить, что одним из принципов, на которых построена эта книга, является правдоподобие, максимальное следование описываемым реалиям. Поэтому все имена не выдуманы, все совпадения не случайны.

Портрет

Однажды в январе ничем не примечательного года я приехал на Средний Урал. Моей целью были деревни неподалёку от Нижнего Тагила. В XIX веке здесь существовало множество мастерских, в которых делали сундуки. Я предполагал, что в домах местных жителей должно что-то сохраниться от того времени: не могли же просто исчезнуть массы шкатулок и сундуков, украшенных яркой росписью и «морозом» по жести¹? Я знал, что владельцы сундуков чаще всего их ценили и берегли.

Это вдохновляло.

Итак, зимним вечером я оказался на железнодорожной станции N. В прошлом столетии здесь был большой металлургический завод. Теперь же промышленное предприятие, ставшее его наследником, благополучно заканчивало свои дни под грустными взглядами местных жителей. Беспомощно пыхтя последними трубами, оно готовилось исчезнуть со страниц уральской истории.

Электричка, вильнув хвостом, скрылась за чёрными стволами сосен, – цивилизация уехала. Тишина огромным рюкзаком легла мне на плечи.

Я бодро отправился по тропинке, ведущей к несмелым огонькам, которые дрожали в мутной дали. Там – жизнь, и там меня ждали горячий суп и вопросы о жизни в культурной столице. Но поначалу меня встретил только ожесточённый лай местных церберов. Знакомство с их острыми зубами не входило в мои планы, поэтому я обошёл свирепых зверей и гордо направился к искомой избушке. В другой жизни она была двухэтажным домом, окружённым со всех сторон хозяйственными постройками (морозы и разбойников никто не отменял). Теперь от этого «хозяйственного комплекса» остались только маленькая жилая пристройка и покосившийся забор. Здесь жили мои дальние родственники, которые обещали мне не только временное убежище, но и поход по деревне с целью ознакомления с сундуками и шкатулками (так просто в дома меня бы не пустили).

На следующее утро, вдохновлённые на творческие поиски супом с плавающими в нём огромными кусками тушёнки (уральское гостеприимство!), мы отправились к центру деревни.

– Началось! – думал я радостно, – вот он, труд исследователя!

…Через три часа хождения по мукам я понял, что приехал зря. Одни жители боялись, что меня более интересует содержимое сундуков, а не они сами по себе; у других были только советские сундуки 1950-х годов – безликие детища мебельных фабрик; у третьих сундуки были в таком состоянии, что мне хотелось всплакнуть.

Разочарованный, я вечером поедал горы горячего картофеля и скорбно думал о возвращении к родным пенатам. Ночью слушал тяжёлые фуги, которые исполняла за окном суровая уральская метель. Огромный хозяйский пёс рвался с цепи и лаял на всё, что двигалось. Поэтому двигаться мне не хотелось. Так я и уснул, со скорбью в душе и страхом в сердце.

А на завтрак вновь появился суп с картофелем и тушёнкой (я втайне уже радовался, что скоро прекращу это знакомство). Когда до электрички оставалось два часа и занять их было нечем – все мои рассказы были переслушаны несколько раз – хозяйка вдруг сказала:

– А ведь у нас тоже есть старинная шкатулка. Показать?

Конечно, показать – делать-то всё равно нечего.

Через холодные сени мы прошли к маленькой двери, которая вела в чулан. Позвенев ржавыми ключами, хозяйка плечом толкнула дверь и она нехотя отворилась. Я вошёл и… обомлел. На полке стояла прекрасно сохранившаяся шкатулка XIX века. Сверху она была обита листами жести, с нанесёнными на них в технике хромолитографии изображениями.

– Откуда такое богатство? – проговорил я.

– От прабабушки осталось. Знаешь, а ведь на шкатулке изображена именно она.

– Кто – она? Прабабушка?!

– Именно. А справа от неё – мой прадед. Будущий прадед. В ту пору он ещё не помышлял о внуках и, тем более, о правнуках.

Я заинтересовался, я попросил рассказать, я был весь – внимание.

– Слушай. Однажды в деревню приехал известный художник. У него было тогда нечто вроде творческого кризиса – не писалось, не рисовалось, не пелось. Вот он и приехал к нам, подальше от цивилизации, от всех коллег, творческих союзов и прочего. Поселился он неподалёку, почти в соседнем доме, – снял комнату на месяц. Неделю пил, вторую пил. А потом, побродив по лесам – по полям, начал помаленьку что-то рисовать в своём блокнотике. В один из дней он увидел прабабушку. А тогда она была писаной красавицей – не все прабабушки сразу становятся глухими и слепыми развалинами. Посмотрел он на неё и влюбился по уши. Но тут, как вы, интеллигенты, говорите, возникла коллизия, ибо у прабабушки уже в ту пору был прадедушка. А прадед, говорят, норова был горячего, – осерчал на творческую личность и наподдавал ей. Потом они всё же помирились, даже водку вместе пили, а на прощание художник подарил прабабушке её портрет. Живописец однажды видел, как они с прадедушкой стояли у плетня и любезничали. В городе художник показал эту работу владельцу крупной фабрики. Тому очень понравилось. Рисунок перенесли на жесть и начали печатать. Я потом видела ещё несколько таких изображений: на сундуке, на тумбе и два – на шкатулках. Вот такая история.

– Как интересно! Что же вы мне раньше не говорили об этом?

– Ты не спрашивал.

Я внимательнее присмотрелся к изображению. Миловидная девушка, одетая в синий сарафан, стояла под берёзой. В руках у неё была небольшая корзинка, наполненная ягодами. Девушка с улыбкой смотрела на красивого парня, стоявшего рядом с ней. На парне была яркая красная рубаха, синие штаны и начищенные до блеска сапоги. Кудрявую голову прикрывал картуз, лихо заломленный на затылок. В руках парень держал балалайку. Однако музыка его интересовала мало – он смотрел на девушку.

Милая сельская сцена. Вполне в духе конца XIX века.

Это изображение окаймляла узкая полоска с надписью: «Металлическая фабрика Григория Хаймовича. Санкт-Петербург». Вероятно, это и был тот владелец крупной фабрики, которому понравился рисунок художника.

Напоследок хозяйка сказала:

– Вдоль леса не ходи – там волки. Недавно на мужиков напали.

Я судорожно вздохнул – вчера я шёл именно вдоль леса. Таковы суровые уральские реалии.

Нижний Тагил, Санкт-Петербург

Кредит

В северо-восточной части Муромского уезда когда-то существовал очаг сундучного производства. Здесь было множество деревень и сёл, где делали массу сундуков и шкатулок. Продавали их на Нижегородской ярмарке, которая была неподалёку. Эти земли всегда тяготели, скорее, к Нижнему Новгороду, чем к Владимиру. В выставках мастера участвовали редко – не видели в этом особого смысла да и возить свои изделия в дальние дали было весьма накладно. Так и повелось: к началу ярмарки делали сундуки и торговали ими до 25 августа. В этот день спускались флаги на ярмарке в знак завершения торговли. Впрочем, кое-кто оставался в Нижнем и после этого дня.

Спрос на сундуки почти всегда был хороший. Немалую роль здесь играли азиатские купцы. В муромских сундуках они возили свой товар. Потому и шли русские изделия в Бухару, Самарканд, Хиву и другие города Средней Азии.

Но когда началась Первая мировая, дела в промысле резко пошли на спад. Дело было даже не в том, что многих мастеров мобилизовали, а в том, что резко подорожали материалы. Теперь за ними приходилось ездить далеко-далеко, а не покупать у знакомых купцов в Нижнем. Естественно, что и цены на сундуки сильно повысились. А это вызвало падение спроса: кто будет покупать товар, который год назад стоил в два раза дешевле? Получался замкнутый круг. Многие разорились, многие перешли в другие промыслы.

И вот однажды несколько муромских хозяев сундучных мастерских решили объединиться в артель, чтоб, как говорится, не умереть поодиночке. Вместе выживать было сподручнее. «Войну протянем, а там посмотрим», – решили они. Никто же не знал, что скоро начнётся такое, о чём и подумать страшно.

Итак, решили и организовали артель, собралось человек двадцать. За образец они взяли устав артели сапожников, появившейся в Муроме незадолго до этого. Несмотря на то, что сундучники объединили капиталы, их явно не хватало – для производства сундуков всегда нужны большие оборотные средства. И тогда члены артели решили обратиться за кредитом во Владимирское губернское земство. Написали письмо. Так мол и так, организовали артель, нужны деньги, просим выдать кредит на пять лет под залог имущества. Отправили письмо и стали ждать ответ.

А земцы, получив послание, были озадачены. Никто и ничего не понимал в сундучном деле. Смогут ли артельщики вернуть деньги? Рисковать не хотелось: время было суровое. И кто-то вспомнил, что один из членов земства, который в ту пору болел, сам был хозяином крупной сундучной мастерской. «Вот кто нам поможет!» – решили земцы и переслали ему письмо с просьбой высказать «компетентное мнение». А тот, ознакомившись с посланием, понял, что дело плохо: могут появиться конкуренты. Дела и так шли ни шатко ни валко, а тут ещё эти голодранцы-артельщики начнут сундуками рынок затоваривать. И хозяин мастерской написал резко отрицательный ответ: ни толкового руководства, ни опыта в коммерческой деятельности, ни хороших мастеров у артельщиков нет, а потому кредит им давать не целесообразно, проще говоря, глупо – то же самое, что выбросить деньги в мусорное ведро.

Такой ответ земство и прислало артельщикам.

Обида поначалу помешала им понять причину такого поведения земства. Но потом они вспомнили, кто был одним из его членов, и посмеялись: нет опыта и нет толкового руководства? Да каждый из артельщиков руководил своей мастерской по 20—30 лет, и если бы не нынешние тяжёлые обстоятельства, продолжал руководить собственным сундучным заведением; нет хороших мастеров? А куда они делись? В Муромском уезде каждый второй мужчина – опытный сундучник.

В общем, посмеялись артельщики и решили удивить земство.

Для начала они напишут открытое письмо во «Владимирские губернские ведомости». Они знали, что там работает главный редактор, который ратует за местные кустарные промыслы, – надо привлечь на свою сторону общество. А потом они сделают «горку» сундуков² такого качества, что сотрудники земства ахнут от удивления, а тот злопыхатель лопнет от ярости.

И вот через три недели, сразу после публикации в газете заметки о бедах N-ской сундучной артели, к воротам здания земства подъехала телега. На ней сидел председатель артели и двое сотрудников. Они молча спрыгнули с телеги, молча спустили сундуки и так же молча внесли их в здание. А там только что закончилось заседание по вопросам поддержки местных кустарных промыслов. Земцы выходили из большого помещения, что-то горячо обсуждая друг с другом.

И тут их глазам предстало великолепное зрелище.

У дверей стояла «горка» из пяти муромских сундуков – маленькие были поставлены на большие. «Мороз» горел разноцветными огнями от лучей яркого солнца, тонкие металлические полоски, которыми крест-накрест были обиты лицевые стороны сундуков, блестели подобно золоту; зяблицкие и лысковские замки³ играли прекрасные мелодии.

Артели дали кредит.

Санкт-Петербург

Промышленный шпионаж

Седые уральские горы со всех сторон окружают посёлок – старинную столицу могущественного рода Демидовых. Давно потомки основателя династии живут во франциях да италиях, давно перестало демидовское железо быть единственным во всей России, но сохранилась слава уральского ремесла, легенды о заводских мастерах и их произведениях живы по сей день.

Девятнадцатый век до неузнаваемости изменил демидовскую столицу: появилось уличное освещение, построили огромный собор. Но не это было главной переменой – главным было то, что расцвела пышным цветом кустарная промышленность: в домах и мастерских застучали молотки и топоры, зазвенели пилы, зашипел выплавляемый чугун. Множество мастеровых после отмены крепостного права бросились на заработки.

Об этом периоде и пойдёт речь.

В посёлке издавна существовал промысел по производству сундуков и шкатулок. Их продавали по всей России, часто привозили на Нижегородскую ярмарку. Уральские мастера участвовали в выставках, получали медали. Сундучных заведений было очень много, при этом они отличались друг от друга: в одних, самых крупных, собирали сундуки, в других, поменьше, только делали «мороз» на жестяных листах или разную фурнитуру: ручки, замки, петли. Особо этим славилась маленькая старообрядческая деревня неподалёку от демидовского посёлка. Естественно, что дух соревновательности пронизывал кустарную промышленность. Говоря современными словами, царила жёсткая конкуренция – секреты строго охранялись, хорошие мастера ценились как никогда.

В центре посёлка располагалась усадьба известного купца – владельца сундучного заведения. Назовём его Петром Яковлевичем. Большой двухэтажный дом (первый этаж – каменный, второй – деревянный) фасадом выходил на улицу. В глубине усадьбы находилась мастерская, чуть поодаль – разные хозяйственные постройки. На «фабрике» Петра Яковлевича только собирали сундуки: детали к ним и листы с «морозом» покупали в других заведениях. Множество кустарей работало на него, множество зависело самым непосредственным образом: при нужде мастера шли к хозяину и тот им давал в долг до будущего жалованья.

Пётр Яковлевич был мужик оборотистый. Он желал торговать не только сундуками, но и разными другими товарами: держал две лавки в разных концах посёлка, в которых можно было купить пряности, сушёные фрукты, конфеты. Впрочем, нельзя сказать, что это был жадный и жестокий человек, – вовсе нет: построил часовню за свой счёт, жалованье выдавал вовремя, рабочих шибко не притеснял, как другие. Пожалуй, строг был, но за это уважали. Особенно Пётр Яковлевич не любил пьяниц и сквернословов – с этими разговор у него был короткий. Почему? Потому что он держался старой веры, то есть был, как говорится, «приверженцем древлего благочестия». И детей своих так же воспитывал. Невестка его по мере возможности принимала участие в семейном деле. Муж её, Фёдор, рано умер. Она оказалась весьма толковой помощницей начинавшему стареть хозяину мастерской.

Однажды рачительный Пётр Яковлевич подумал, что гораздо дешевле не покупать листы с «морозом», а делать их в своей мастерской. В ту пору славился товар детальной «фабрики» Овчинникова. Она была хоть и маленькая (работал сам хозяин с сыном), но в ней делали «мороз» такого цвета, который никто не мог повторить: нежно-зелёного, с аквамариновым оттенком. Разумеется, Овчинников держал в секрете рецепт своего «мороза».

И Пётр Яковлевич решил схитрить.

В один из дней он велел кликнуть Прошку, рабочего своей «фабрики». Тот был парень с руками, толковый, сильный, но, как говорится, себе на уме. Поднялся он к Петру Яковлевичу на второй этаж дома, и что-то долго они с ним обсуждали. А потом рабочие слышали, как хозяин «фабрики» прокричал:

– Пошёл вон! И чтоб духу твоего здесь больше не было!

Потом с лестницы скатился красный Прошка и, боязливо оглядываясь, поспешно вышел за ворота усадьбы.

Мастеровые переглянулись. Получить от ворот поворот – эка невидаль, но Прошка был парень работящий и непьющий. Что он мог натворить? Или что мог наговорить, чтобы довести обычно спокойного хозяина «до белого каления»? Ведь Пётр Яковлевич никогда не кричал на своих рабочих. Если кого и выгонял, то за дело и вполне пристойно. Человек он был такой. Всё порывался отойти от дел да душеспасительные книги читать, но увы – не на кого было оставить «фабрику».

Итак, Прошку выгнали. Через несколько дней он пришёл к Овчинникову: так мол и так, хочу у вас работать.

– А выгнали тебя за что?

– Да ни за что!

– Все так говорят. Признавайся: за что тебя выгнал Пётр Яковлевич?

– За растрату материала. Но я не виноват! Я был обойщиком, а жесть нарезали другие люди, я лишь обивал сундуки.

– Что же ты не сказал этого хозяину?

– Я сказал.

– А он что?

– Осерчал. Говорит, врёшь, непутёвый.

– Не похоже это на Петра Яковлевича. Лукавишь ты, парень.

– Здоровьем маменькиным клянусь!

– Не клянись никогда, особенно этим, – строго сказал Овчинников.

– Не буду. Что же мне теперь делать? По миру идти?

– Мне нужен дельный человек. Будет много работы ближе к весне – ярмарка скоро. Ты долго работал у прежнего хозяина?

– Два года.

– Что ж… Приходи завтра, посмотрим на тебя.

И Прошка пришёл. Парень он был смышлёный – всё на лету схватывал. Вскоре Овчинников уже нахвалиться не мог и поручал ему самые ответственные операции. А Прошка нет-нет да спросит, как «мороз» делать. Овчинников пока хитрил – не хотел всей тайны новичку доверить.

Но однажды, через месяц работы, на очередной вопрос Прошки, он ответил:

– Да ничего мудрёного тут нет: надо веницейскую ярь смешать с масляным лаком, и потом хорошенько просушить.

После обеда Прошка исчез.

На следующий день Овчинников подождал-подождал его и, усмехнувшись, спокойно принялся за работу.

А Прошка, выведав секрет, прибежал вечером к Петру Яковлевичу.

– Уж больно просто, – сказал старый купец.

Решили попробовать. Спустились в мастерскую, взяли жестяные листы. Печь, слава Богу, ещё не остыла.

Увы! «Мороз» получался не такого нежного оттенка, как у Овчинникова.

– Говорил же я, что слишком просто. Надул тебя Овчинников – сказал Пётр Яковлевич.

От греха подальше он решил отправить Прошку с караваном в Нижний – пусть за сундуками приглядывает⁴.

Через месяц Овчинников привёз заказанные листы с «морозом». Нежно-зелёного цвета, с аквамариновым оттенком.

Лукаво улыбаясь, он спросил Петра Яковлевича:

– А где же ваш шпион?

– На ярмарке. Продашь мне свой секрет? Не поскуплюсь.

– Ни за что. Мне детей кормить надо.

Невьянск, Санкт-Петербург