Глеб Пудов
Путями Ионы
«…звери, ходящие в пустыне, знають ями свои.
Птицы и летающие по воздуху, ведают гнезда своя.
Рыбы, плавущие по морю и в реках чуют виры своя.
Пчелы и тым подобныя боронять ульев своих.
Також и люди игде зародилися и ускормлены суть…
к тому месту великую ласку имають».
Франциск Скорина
От автора
Книга состоит из трех частей: первая является сборником эссе, вторая – сборником вольных переводов из европейской поэзии, третья – авторские стихи.
Использование жанра путевых записок в этой книге условно. Рассказ о некоторых городах я пытался использовать как повод поразмышлять о том, что меня волнует. Таким образом, это не размышления о городах, а размышления в городах. Я старался следовать законам эссе, этого самого «пограничного» литературного жанра. Поэтому мои записки очень субъективны. Вообще, любой автор, хочет он этого или нет, в каждом своем произведении создает автопортрет. Этого не избежать. Но в любой субъективности, как писал Д. С. Лихачев, есть доля объективности. Если мне удастся побудить читателя к размышлениям, вызвать у него приятие или неприятие высказанных мной взглядов, то я сочту свою цель достигнутой.
Вольные переводы – это некий разговор с различными авторами, попытка расширить и углубить затронутые ими темы. Хотелось бы подчеркнуть, что это не художественные переводы в прямом смысле слова. На это я не претендовал (хотя, признаться, некоторые тексты очень близки к переводу как жанру). Перевод в моем понимании – это всегда более или менее удачная попытка стать другим человеком, сыграть чью-то роль. Актер из меня плохой. Поэтому мои вольные переводы – это лишь стихотворения «на тему», творчество в рамках, заданных другими авторами.
А собственные стихи – продолжение рассуждений по определенным вопросам и проблемам, но выраженное с помощью размеров и рифм. Таким образом, все это – хроника моих путешествий.
Часть I
С Востока на Запад
Екатеринбург
«Славный город Екатеринбург основан неусыпными трудами и ревностным тщанием господ Татищева и де Геннина». Именно так можно было бы начать повествование, если б я был обитателем XVIII столетия. Но годы оснований уральских заводов прошли задолго до моего рождения, поэтому описывать я буду только то, что видел собственными глазами и наблюдал, как говорится, «умственным взором».
Екатеринбург – большой город. Об этом свидетельствует наличие метро. Но в нем только одна линия и колоссальное количество рекламы. Она начинает вопить с эскалатора, преследует пассажиров в вагоне и догоняет опять на эскалаторе. Укрыться от ее назойливости невозможно. Впрочем, можно выработать иммунитет или засунуть в уши различные мелодии. Так и поступает большинство екатеринбуржцев. Но куда им девать глаза? Реклама всесильна и всемогуща.
Другой показатель большой величины города – множество «лиц без определенного места жительства». Чем больше город, тем больше этих несчастных. Прямая пропорциональность. Особенно больно смотреть на тех, кто уже начал относиться к своей судьбе с юмором. Никто из них, конечно, не претендует на лавры Диогена, но некоторые пытаются искать Людей, апеллируя к человеколюбию прохожих.
В Екатеринбурге много бомжей, особенно около их классического лежбища – вокзала. Большинство опустилось в низы общества в криминально – сумасшедшие 1990-е, время всероссийского хаоса, этакой рифмы на начало XVII века.
Что еще можно назвать в качестве типичных черт Екатеринбурга? Необычайную склонность местной молодежи к пиву. По вечерам она набивает себя им по горло. Поэтому у многих, даже очень молодых, людей имеется большой живот. Вернее, брюхо. Оно, в сочетании с некоторыми особенностями выговора, является характерным признаком екатеринбуржца.
Екатеринбург стал одним из ярких проявлений новой «формы жизни», которая зародилась в России в XVIII веке. Имею в виду город-завод. С течением времени здесь сформировались свои законы и правила.
В психологии нынешних жителей многое сохранилось от прежней купеческо-заводской жизни Екатеринбурга. Например, массовые гуляния и крестные ходы – прямые родственники событий XIX века. Мало что изменилось. Все также дымят заводы, все также спешат люди к своим турбинам и плотинам. Только, кажется, старообрядцев перестали ловить в дремучих лесах и устраивать с ними споры о вере, чреватые физическим уничтожением проигравших.
Удивительно, как самым непосредственным образом влияют на характер человека особенности местности, из которой он родом. Уральцы пунктуальны и выносливы, как металлургический завод; рожденные в Поволжье открыты миру, как речные просторы; уроженцы Русского Севера холодны и молчаливы, словно Белое море; южане громки и говорливы подобно горным ручейкам. Но все это – русские люди со своим характером. Кстати, о русском характере. Почему-то именно его называют в качестве основной причины всех отечественных бед. И главное в нем – склонность к невообразимым крайностям, т.н. «широта души». Чем объясняется эта особенность? Думаю, географией. Взгляните на карту, на эти почти неохватные просторы. География – мать характера.
Кстати, характер народа проявляется в географических названиях. Русские, судя по ним, – очень деятельная, хотя порой и неудачливая, нация. Названия Пыталово, Зарубино, Выползово, Хлебаиха, Извоз, Волок, Голодранкино, Погорелово, кажется, говорят именно об этом. Однако существование сел Хохотуй и Веселая жизнь свидетельствует о том, что русский народ умеет относиться ко всем проблемам с юмором.
Все прелести отечественной жизни становятся еще более наглядными при сравнении, например, с немецкими названиями. Последние зачастую связаны с флорой (Шварцвальд, Розенхайм, Биркенфельд) или фауной местности (Хиршфельде, Нойшванштайн, Фалькенштайн, Вольфсбург, Швандорф), некоторые содержат эмоциональную характеристику того или иного города или местечка (Биттерфельд, Шёнфельд, Фройденберг, Вюншендорф). В целом – скучновато1. Веселья могут добавить американский город Идиотвилль, греческий Драма и турецкий Нигде.
Вообще про связь человека и местности можно рассуждать очень долго. Одна из тем: почему человек постоянно возвращается в одни и те же места? Ведь не ради же рек, гор и лесов? Скорее из-за мыслей и эмоций, которые он там когда-то испытал. То есть конкретная местность может вызывать у конкретного человека определенные мысли и чувства или дать направление им. Не случайно, например, существует понятие «намоленная церковь».
Также находится соответствие между внешним видом произведений искусства и местностью, откуда они происходят. Это САМОЕ ПРЯМОЕ соответствие. Приведу пример. В XVIII веке на Урале, в т. ч. в Екатеринбурге, делали медную и латунную посуду. Цвет изделий зависел от металла, а последний – от руды. В ней всегда разное количество компонентов (меди в чистом виде не встречается). То есть внешний облик произведений имел четкую зависимость от уральских недр. Подобных примеров можно привести огромное количество.
Теперь немного о характерном. Привычным обитателем екатеринбургской ведуты, разумеется, является рабочий. Это «уральский тип». Как правило, плечистый мужчина с сильными руками. Опишу вкратце его летнюю модификацию. Он спешит к 8 утра, доедая на ходу последний бутерброд и озабоченно глядя на часы. Наполняет собой троллейбусы, автобусы, трамваи, маршрутки, метро. В это время он – повсюду. На нем либо футболка, либо жакет с множеством карманов, джинсы, темная обувь и – непременно! – сумка через плечо. В ней рабочие носят обед, газету или журнал (чтоб не скучать в транспорте), множество разных мелочей, среди которых может затеряться, например, огромный гаечный ключ. Приблизительно с 8–9 часов в Екатеринбурге становится значительно тише – все работают. Небольшое оживление с 13 до 14 часов (обеденное время) и опять тишина. С 17 до 18 часов ворота заводов и фабрик начинают изрыгать толпы усталых людей. Не все активно заполняют общественный транспорт. Множество рабочих, собравшись в кучки по 4-5 человек, прячутся от радостей семейной жизни в парках и скверах. Пивные разговоры о футболе, хоккее, рыбалке и – разумеется! – о женщинах не смолкают часов до восьми вечера. При этом дискуссии ведутся явно не александрийском стихом, преобладают междометья и прилагательные. В начале девятого лица собеседников дружно приобретают виноватое выражение, и рабочие нехотя расходятся. Завтра повторится та же история. А выходные? Два счастливых дня будут отданы либо даче (строительство, рыбалка, мелиорация), либо телевизору (все что угодно).
Рассказы про бомжей, метро и уральских рабочих отнюдь не претендуют на исчерпывающую характеристику города. Это только внешние впечатления. К ним также можно отнести частое использование чугуна во многих сферах екатеринбургской жизни. Он встречает прохожих на старинных мостах, около балконов и крылечек, с готовностью принимает прихожан в церквях, посетителей – в музеях.
Но сегодня увидеть чугун можно все реже и реже. В центре города, на зависть пермякам, выросли огромной высоты здания. Они не только заслоняют солнце, но и заставляют помышлять о бегстве. Из-за чего? Обилие бетона и стекла, отражающего неоновые вывески, вынуждает прежде долго подумать, чем ехать в Екатеринбург. Колоссальные финансовые потоки, проходящие через город, вызывают к жизни подобные «шедевры». Воспитанию вкуса эти потоки, разумеется, не способствуют.
При этом в Екатеринбурге пульсирует активная культурная жизнь. Особенное внимание уделяется современному искусству. Но последнее слово здесь не главное. Поэтому лучше (при наличии в душе благородной тоски по настоящему искусству) ознакомиться с произведениями местных мастеров XVIII–начала XX века, чем глядеть на новейшие шедевры.
Особого внимания заслуживают небольшие деревянные дома, затерянные среди бетонных гигантов. Их прорезные балясины и наличники, профилированные пилястры и кружевные дымники вызывают в памяти сказы Бажова. Кроме того, эти изящные свидетельства прошедшей эпохи наталкивают на крамольную мысль о пагубном характере прогресса, по крайней мере, в архитектуре.
Искусство и – шире – культуру Екатеринбурга нельзя оценивать по столичным меркам. В этом случае она покажется провинциальной и, прямо скажем, бедноватой. Но в этом все и дело, что категории и критерии на Урале – свои. Потому что российская централизация еще не достигла своего максимума.
По этой причине, прежде чем судить об Урале, рекомендуется прожить здесь длительное время. Только тогда перед «изумленным взором» проявится богатая культура края, а уральцы предстанут сильными, талантливыми и гостеприимными людьми. В душе прозвучат слова, написанные на одном из дорожных плакатов: «Урал – опорный край державы».
На Вознесенской горке
В Екатеринбурге, как в любом другом городе, есть уголки, пребывание в которых оставляет неизгладимый след в душе и мыслях. Что-то заставляет возвращаться в такие места вновь и вновь. В данном случае речь может идти о Вознесенской горке и ее окрестностях.
Удобнее всего на гору подниматься по улице Тургенева. Милые деревянные особнячки будут кивать своими резными узорами, деревья около сельхозакадемии присядут в изящном книксене. Художественная словесность местного студенчества вряд ли повредит эстетическому чувству прохожего, ибо последнее находит сильную поддержку в лице уральской Мельпомены – неподалеку расположен известный театр Н. В. Коляды.
Темные аллеи незаметно подведут к главному украшению горки – Вознесенской церкви. Она стала настолько привычным явлением екатеринбургского пейзажа, что сознание отказывается верить в возможность ее отсутствия. Голубым столпом возносится она над городом, и никакие высотки, расположенные рядом, не могут с ней конкурировать.
Церковь типична для Екатеринбурга. Подобный план и декоративные мотивы внимательный взор заметит и на других постройках – ровесниках Вознесенской церкви. Закопченные интерьеры с потрескавшимися иконами – принадлежность многих храмов Урала. Но под низкие своды Вознесенской церкви хочется приходить каждый день. Она – «намоленная». Десятилетиями люди приходили сюда и приносили свои проблемы, просьбы, пожелания, благодарности. Простое, искренне православие шепчет здесь ненавязчивые молитвы, благоговейно протирает святые лики и, тяжело отдуваясь, моет почерневший пол.
Если не обращать внимания на памятник героическому комсомолу, то архитектурный ансамбль Вознесенской горки может показаться довольно монолитным по стилю. Недалеко от церкви торжественно блестят свежеотреставрированные фасады особняка местных богатеев – купцов Харитоновых-Расторгуевых. В темных молельнях этого заводского палаццо вполне вольготно проживало «древлее благочестие». На Урале оно было чревато не только лесным самосовершенствованием, но и катанием летом в санях по специально рассыпанному песку. Переизбыток капиталов – серьезное испытание для любого человека в любые времена.
Около особняка разбит сад. Это – отрада нерадивых студентов, проводящих в нем долгие часы в компании продукции местных пивзаводов. К восторгу пернатых студенты часто оставляют на скамьях хлеб, булки, пирожки, сухари и прочие гастрономические радости учащейся молодежи. Беседка, испещренная надписями на всех уральских диалектах (включая не существующие), привлекает множество Джульетт и их многоречивых Ромео. Жаркие сцены любовных признаний и «околосемейных» ссор приводят в умиление бабушек и дедушек, в изобилии встречающихся в разных уголках парка.
Вознесенская горка дарит разные настроения: элегия аллей переходит в напряженную саморефлексию церкви и «разряжается» в дружеском веселье парка. Это разнообразие обогащается трагедией располагавшегося неподалеку от парка Ипатьевского дома, где произошли небезызвестные события.
Невидимая духовная составляющая присутствует в этих местах и притягивает, словно мощный магнит.
О малахитовой шкатулке
Она была изготовлена неизвестным уральским мастером в середине XIX века. Куски малахита сложены таким образом, что на крышке шкатулки складывается изображение большого цветочного букета. Бутоны и листья вспыхивают яркими каменными красками, им тесно на крышке, поэтому они стремятся преодолеть назначенные им границы. У зрителя возникает ощущение погружения в бездонную зеленую бездну, раскрывающуюся перед его взором.
Зеленые волны текут вдоль краев крышки шкатулки и переливаются на боковые стенки. Причудливые узоры в виде фантастических фигур украшают их. В солнечный день они, эти фигуры, мерцают, горят и переливаются.
На передней стенке шкатулки полосы малахита образуют узор в виде открытых врат, приглашающих зрителя в некое загадочное царство. Замочная скважина окаймляется изящной узорчатой накладкой, состоящей из изображений листьев и пересекающихся растительных побегов.
Четыре бронзовые ножки, оформленные в виде причудливых завитков, придают шкатулке характер сверкающей драгоценности. Она предстает не только ярким произведением искусства, но и предметом, приоткрывающим тяжелый занавес, который скрывает мысли и чувства людей прошлых столетий.
Про Черноисточинск
Наряду с Екатеринбургом одним из центров старообрядчества на Урале был Черноисточинск. Он находится в 20 километрах от Нижнего Тагила. Кажется, пройдет лет десять и они срастутся, как брови на татарском лице. Домишки, дома и домища привычно выстроились вокруг пруда. Вообще, Черноисточинск – одно из редких демидовских поселений на Урале, где прошлое ощущается очень хорошо. Линии улиц, старинные двухэтажные заводские домики, горы вокруг, – все может служить декорацией очередного фильма про суровых уральских промышленников.
Как говорилось выше, Черноисточинский завод раньше славился своим старообрядчеством. И сегодня приверженцев «древлего благочестия» здесь много. Однако несгибаемых фанатиков с взглядами, пылающими огнем истинной веры, замечено не было. Наоборот, спокойные, здравомыслящие люди.
Одно из преимуществ Черноисточинска – не только живая история, часто встречающаяся в домах местных жителей, но и красоты природы. Поселок находится среди лесистых гор, окружающие пейзажи весьма и весьма живописны. Все это, а также воздух, который «можно почесть истинным лакомством», привлекает в Черноисточинск многочисленных дачников. В основном это тагильчане. Их присутствие «разбавляет» ту атмосферу тихой патриархальности, которая царит в поселке. Думается, лет через 15–20 от нее не останется и малейшего следа. Несмотря на то, что блестящие осколки прошлой жизни в виде произведений народного искусства еще ютятся на музейных полках, осталось им недолго. Героические усилия музейщиков могут в лучшем случае лишь немного продлить им жизнь. Но в условиях провинциальных музеев это очень сложно.
Кунгурский этюд
Бледное солнце с трудом продирается сквозь сильные ветви сосен. Его холодный свет лишь серебрит белые холмы, не проникая вглубь их, до остывшей земли, до спящих насекомых, до мертвой травы.
В ледяном мраке, окутывающем стволы деревьев, скрываются торопливые следы зайцев и лисиц. Эти свидетельства невидимой лесной жизни доживают лишь до вечера. Неумолимый поглотитель форм и звуков, пурга, уничтожает их.
Говорят, что время сильнее географии. Кунгурские пространства с блеском (в прямом и переносном смысле) опровергают это. Приметы времени в этой искристой ледяной пустыне стерты: такие же сосны встречали новгородских первопроходцев, на такие же заячьи и лисьи следы натыкались кунгурские купцы, перевозившие чай.
«Система жизни» очень медленна в этих местах, и в этом ее преимущество: новейшие новшества, приходящие из столиц, здесь долго пробуются на вкус, приспосабливаются, изменяются, и, в конечном итоге, обезвреживаются. География, стало быть, сильнее времени.
Пермь
Пермь, как великое множество уральских городов, в детстве была горным заводом. Здесь работали угнетенные мастеровые и свирепствовали ноздродеры – приказчики. Потом город стал центром губернии. Теперь это – столица Пермского края, считающая себя конкурентом Екатеринбурга в борьбе за гордое звание «столица Урала».
Кроме того, Пермь является одним из главных претендентов на звание «город контрастов». По берегам финансовых рек выросли магазины и дома, делающие вид, что они оказались здесь случайно и место их где-нибудь в Москве. В тех районах города, где эти благотворные потоки далеко,– «мерзость запустения». То же самое относится и к людям: бьющая в глаза роскошь (нескрываемая, нахальная, потому что «недавно – случайная») и неизлечимая бедность.
Характерной особенностью Перми также является колоссальное количество нечитаемых надписей на стенах всего, что вокруг, и не менее колоссальные лужи. Их размеры подтверждают тот факт, что суша в отличие от воды имеет на нашей планете преходящий характер. В лужах отражается пермская жизнь: семечки и их неутомимые поедатели – парни в спортивных костюмах, разрисованные девушки в невозможных юбках, молчаливые дети и оставшееся на обочине жизни старшее поколение.
Главный цвет города – серый. Немытые со времен потопа автомобили, щербатые стены домов, асфальт под ногами, небо вверху, – все серое. Камские просторы делают эту серость еще более впечатляющей.
Попытки вырасти из провинциальных штанов ни к чему пермяков не привели до сих пор. Несмотря на обилие атрибутов большого города, Пермь смотрится большой деревней или, в лучшем случае, разросшимся поселком городского типа. Ведь провинциальным город делают не размеры и не экономическое развитие, а то, что творится в головах и душах жителей. Речь идет о внутреннем развитии и, в конечном счете, о культуре.
Именно она определяет жизнь города и его внешний облик.
Можно, конечно, выставить как контраргумент то, что Пермский университет – старейший на Урале, а местная балетная школа считается одной из лучших в стране. С этим никто не спорит. Но их деятельность и значение для общей жизни города несравнимы, например, с влиянием телевидения и интернета (в их худших проявлениях) – нынешних «властителей дум». Думаю, что не каждый молодой пермяк знает, кто такие Дягилев, Бурков, Серебренников или Осоргин. «Хаос в головах» находит проявление в упоминавшихся неандертальских надписях на всех доступных стенах, в мусоре под ногами, всеобщем сквернословии и т.д., и т.д.
Надо заметить, что влияние культуры на провинциальность или непровинциальность касается не только городов, но и многого другого: человека, группы людей, и в конечном счете государства. Важность культуры тем более очевидна, что она прямым образом влияет на мораль (имеется в виду глубокая внутренняя культура), а государства, как известно, не могут существовать, если все их граждане аморальны.
Пара пояснений к теме «человек и культура». Имелись в виду не те моменты, когда культура подавляет (или не подавляет) натуру, не их борьба, а когда культура становится частью натуры. То есть мало прочитать, например, «Божественную комедию», и даже мало быть ее знатоком. Необходимо, чтоб она стала частью внутреннего существа, изменила его. Как это ни парадоксально звучит, но бессмертие, в том числе и бессмертие художественного произведения, находится в людях, в их мыслях, эмоциях, поступках. То есть бессмертие находится в смертном, и наоборот. «Божественная комедия» может существовать только при условии взаимодействия с человеком, читателем. В противном случае – это просто листы бумаги. Следовательно, город, изнутри пропитанный культурой, внешне бессмертен и красив, и никаким захватчикам не стереть его с лица земли. Все восстановимо.
Используемое мной понятие «провинциальность» надо понимать в расширительном смысле. Жизнь в провинциальном (по географической карте) городе автоматически не вызывает провинциальности всех его жителей. И наоборот, далеко не все обитатели столиц «впереди планеты всей». Еще раз подчеркну, что имею в виду под «провинциальностью» степень внутреннего развития. На нее не влияют ни география, ни общество, ни другие факторы. Все зависит от конкретного человека и от его стремления стать Человеком, ибо рождение среди людей – не гарантия того, что рожденный сможет стать достойным членом общества.
Одним из симптомов «провинциальности» является стремление к готовым ответам. То есть попытка переложить всю ответственность за принятие решений на другие плечи, неважно на чьи. Это выливается в сознательные попытки сделать жизнь более «узкой», поэтому – объяснимой, «одомашнить» ее. Отсюда возникает удовлетворение от подчинения причинно-следственным связям. Но мне всегда казалось, что человек выше всех этих «если дождь – то зонтик».
Вернемся к Перми. Несмотря на заброшенность, даже некоторую пустынность города, местным жителям здесь уютно. На лавочках во дворах и за воротами гаражей они ведут нескончаемые разговоры о политике. Футбольная команда не покидает премьер – лигу, заводы дымят, развлекательные комплексы развлекают. Жизнь идет.
Оказавшись в Перми, необходимо посетить художественную галерею. Пожалуй, это главная достопримечательность города (расположена в здании бывшего собора). Главное в ней – не русская живопись и не довольно посредственные образцы западноевропейской, а пермская деревянная скульптура. Она удивительна. Пронзительный взгляд святителя Николая надолго останется в воспоминаниях. Святитель, подобно персонажу мооровского плаката, обращается не ко всем, а к конкретному человеку, зрителю. Вопрос его звучит приблизительно так: «А ты, именно ты, стоящий передо мной, что сделал для того, чтоб быть Человеком»? или «Достаточно ли ты строг с собой»? Конечно, у всех своя интерпретация, и говорит она, скорее, не о произведении, а о зрителе.
Подобные вопросы часто преследуют меня при восприятии Прекрасного. Каждое высококлассное произведение искусства – зеркало, отражающее, скорее, не эпоху, не автора, а зрителя. Как свет, на котором яснее видны собственные темные пятна. Подобное, как известно, вызывает подобное, и зритель воспринимает только то, что сам выбрал. Но именно вследствие этого подобия возникает взаимодействие, и, следовательно, влияние произведения на воспринимающего.
Красоты природы имеют такое же свойство. Из пермской галереи до берега Камы – ровно 157 шагов. Там – простор. Захватывающие пейзажи имеют облагораживающее действие на человека, на что надеются живописцы всех времен и народов.
Мотовилиха
Двухэтажные избушки Мотовилихи занесены снегом по плечи. Ветер обрывает неоновые вывески и, визжа, бросает их в сугробы. Бесплотные тени неслышно двигаются по тропинкам, а по сторонам от них вереницы автомобильных огней пробираются к центру города.
Зима пришла в Мотовилиху.
Время остановилось. Лишь изредка оно проглядывает в новостях, заботливо приготовленных кем-то для обывателей. Окормляемые этим невидимым, но могучим волшебником, спокойно почивают жители Мотовилихи около своих телевизоров. Все в порядке: о них заботятся и зима наступила в срок.
