Глеб Леонидович Кащеев
Дарксфорд
© Кащеев Г., 2024
© Кривогина А., иллюстрации, 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024
* * *
Пролог
До того рокового утра Вика видела мать настолько испуганной всего дважды.
Первый раз произошел так давно, что память местами была окутана туманом и выдавала только короткие отрывки, запомнившиеся большей частью яркими эмоциями, а не смыслом.
Вроде бы это было у врача. В семь лет ее решили отдать в балетную студию. Это была не частная подвальная секция, где ради денег готовы на все, а настоящая балетная школа с именем, хоть и открывшая филиал поближе к элитным поселкам Новой Риги и Рублевки. Прежде чем допустить новенькую к занятиям, тренер строго потребовала справку от врача, что у девочки все в порядке с сердцем.
Вика тогда так ужасно расстроилась и раскапризничалась, что, вместо того чтобы надеть красивые белые колготки и юбку и начать танцевать, ее потащили по всяким кабинетам частной клиники. Всего медосмотра она не помнила. Когда ей больно укололи палец иголкой, чтобы выдавить каплю крови, Вика терпела и даже не заплакала. Все остальные врачи пролетели как-то легко и в памяти совершенно не задержались, а вот тот странный кабинет, где ее облепили щекотными присосками и попросили лежать спокойно, отпечатался намертво.
От присосок было щекотно, и мурашки от них расползались по всему телу так, что Вика периодически хихикала.
Врач сидела рядом, смотрела на бумажную ленту, хмурилась и постоянно журила ее, чтобы Вика не дергалась. Напряжение в голосе врачихи нарастало, и Вика поняла, что, не будь за тонкой дверью мамы, она бы и наругалась даже. Пришлось постараться забыть про мурашки и лежать смирно-смирно и тихо-тихо. Она старалась даже дышать поменьше, но настроение докторши не улучшилось.
Врачиха взяла ленту в руки с очень серьезным и обеспокоенным лицом и вышла к маме. Они о чем-то долго говорили, и через приоткрытую дверь Вика видела, как у мамы медленно исчезает с губ вежливая улыбка, сменяясь очень напряженным выражением.
Но это был еще не страх.
С этого момента Вика помнила уже все очень хорошо, потому что ощущала: что-то пошло не так. Мама долго и нервно звонила по телефону, пытаясь куда-то срочно записаться, а когда это вроде бы удалось, посадила Вику в машину и ехала молча. В зеркальце с заднего сидения Вика видела только ее нервно сжатые губы. Автомобиль неожиданно остановился у высокого незнакомого здания.
«Мы сейчас к еще одному доктору зайдем», – взволнованно сказала мама, помогая ей вылезти из машины.
Это мрачное место совсем не походило на их цветастую клинику на Рублевке. Серые снаружи стены внутри были болезненно-зеленоватыми. Все врачи и медсестры ходили с серьезными лицами, никто не улыбался и даже не пытался сюсюкать, как это обычно случалось в тех местах, где они бывали с мамой. Почувствовав общее напряжение, Вика сидела на банкетке молча и только иногда искоса поглядывала на нервно теребящую край кофты маму.
В новом мрачновато-холодном кабинете Вику еще раз облепили присосками, только на этот раз еще и на голову нацепили смешную шапочку из проводов. Она уже знала, что нужно лежать тихо, как мышка. Маму опять попросили подождать в коридоре.
Терпеть на этот раз пришлось намного дольше. Она очень скучала и хотела, чтобы это все поскорее закончилось, но под конец даже чуть не заснула. Когда Вике наконец разрешили выйти в коридор, то, наоборот, маму позвали в кабинет и очень долго не выпускали. Через пару минут туда же прошли еще два доктора.
Разговор за дверью был очень напряженный, но слов было не разобрать. То ли из-за волнения, то ли действительно так и было, но коридор тогда казался Вике давящим, ужасно душным и темным. Она не знала, как бывает в тюрьмах, но она представляла, что вот примерно так же, как и здесь: человек бесконечно сидит на жесткой лавочке, а вокруг страшно, плохо и тяжело.
Вика не выдержала, подошла на цыпочках, приоткрыла дверь и осторожно заглянула в щелочку.
Подлая дверь все-таки скрипнула, и ее услышали все. Мама обернулась на шум, и вот тогда-то Вика в первый раз в жизни и встретила ее испуганные глаза. Такие, которые никогда до этого не видела. Главный врач строгим голосом попросил закрыть дверь. Вика послушалась, села обратно на банкетку и тихо заплакала от испуга. Она хорошо чувствовала маму, и смертельный ужас с этого момента пропитал и ее насквозь.
Коридор теперь создавал ощущение больниц из фильмов ужасов, а выражения лиц всех проходящих мимо людей казались зловещими.
Неожиданно к ней подошел папа. Это было вообще немыслимо: чтобы он отвлекся от работы и вот так сорвался в середине дня… и это пугало еще больше. Значит, что-то случилось такое… из ряда вон.
Папа коротко погладил Вику по голове с непонятным отстраненным выражением лица и тоже прошел в кабинет.
Как только закрылась дверь, Вика не выдержала, сорвалась с банкетки и приникла ухом к замочной скважине. Слышно было только врача, да и то плохо. Вика разобрала всего одну фразу: «Я понимаю ваше состояние. Крепитесь, вы должны с этим справиться».
Тут громко и раздраженно заговорил папа. В таком состоянии он бывал нечасто. Когда отец по-настоящему выходил из себя, голос его становился намного выше, как у женщины. Только при этом очень жесткий и страшный. Вот сейчас как раз был такой момент. Папа возмущался, кричал, что не понимает, чего они ждут, что его не интересуют правила этой шарашкиной конторы и он найдет более опытных врачей в Германии, которые разберутся, и что они сейчас же поедут домой.
Врач что-то спокойно возражал.
Ничего не было понятно. Вика вернулась на место, уселась на краешек банкетки и опять начала бояться, но уже не так, как раньше. Папа сильный, он разберется. Сейчас их отпустят, и они вернутся в свой коттедж.
За дверью еще некоторое время ругались, но вскоре в кабинет зашли еще два каких-то очень одинаковых человека в темно-серых костюмах. Не охрана – те были здоровые, глупые и ходили в черном, а у этих лица умные, хоть и какие-то безликие. Посмотришь, а через минуту уже и не вспомнишь как человек выглядел.
Ругань тут же стихла. Вика уже ничего не понимала.
Через несколько минут из кабинета появился папа и как-то странно посмотрел на нее. Вышли двое в костюмах, кивнули отцу и удалились. Выскочила мама все с такими же испуганными глазами, подбежала и сгребла Вику в охапку, как будто хотела защитить непонятно от кого.
– Мама, мне здесь не нравится! – прошептала Вика ей на ухо. – Поехали домой!
– Да, поедем, дочка. Сейчас поедем, – шептала мама.
Вика надеялась, что весь этот ужас бесследно прошел, они вернутся и все будет как раньше, но родители после больницы сильно изменились. Мама все время была бледной и взволнованной, а папа вел себя с Викой очень отстраненно и даже на ночь почему-то перестал целовать. По вечерам, когда родители думали, что Вика уже спит, они часто ругались, а она слышала это и тихо рыдала в подушку.
Так продолжалось целую неделю, пока мама тоже не съездила к какому-то врачу. Вика подслушала, как она вечером сообщила папе:
– Видишь. Они ошиблись. Это просто наследственное. У меня все то же самое, и ничего. Дожила же до сих пор.
– И что, в детстве ЭКГ этого не выявило? – с сомнением спросил он.
– Какое ЭКГ в моем мухосранске? Я ж в цивилизацию переехала, только когда поступила в нашу академию. А медосмотры у нас сам знаешь какие в студенчестве были. Можно было легко забить, что я и делала.
– Ладно. Наследственное, так наследственное. Ну и слава богу! – облегченно вздохнул отец.
И после этого разговора все стало так, как было раньше.
Правда в балетную студию ее так и не отвели.
* * *
Во второй раз смертельный ужас в глазах мамы Вика увидела намного позже и тоже совершенно ничего не поняла, хоть ей и было уже лет десять или одиннадцать. В памяти вообще не осталось, куда они тогда ехали. Что-то связанное со школой и будущей профессией. То ли какая-то профориентация, то ли тестирование на склонности к различным наукам. Записывались туда задолго, и мама очень старалась не забыть и не пропустить нужную дату, а вот что именно это было – так и осталось загадкой, потому что Вика с мамой туда так и не попали.
Мама долго рулила по переулкам в центре вокруг нужного адреса в поисках свободного места и припарковалась черти где. Пришлось пройти через три мрачноватых подворотни, тщательно сверяясь с навигатором, чтобы оказаться в дурно пахнущем дворе у невзрачной железной двери.
– Нам вообще точно туда? – скептически скривившись, спросила Вика.
Мама сверилась с навигатором, кивнула и нажала кнопку домофона. Тот что-то невнятно прохрипел.
– Мы в центр, на тестирование, – сказала она.
Замок щелкнул. Мама распахнула дверь и замерла. Вика не поняла, что случилось, и заглянула через ее плечо.
Как это часто бывало в старых московских подъездах, за относительно новой железной дверью скрывалась старая, деревянная, окрашенная уже облупившейся ярко-синей краской насыщенного ультрамаринового оттенка. Вика подумала, что мама остановилась, чтобы пропустить ее вперед, и протянула руку, чтобы помочь открыть вторую дверь, но мать неожиданно сильно схватила ее за плечо и отдернула так резко и больно, что Вика отлетела назад, чуть не упала в хлюпкую мартовскую грязь.
Она вскрикнула и удивленно уставилась на маму – чего это она вдруг? И тут у нее по спине побежали ледяные мурашки, потому что во взгляде матери был такой ужас, которого она не видела с того самого медосмотра.
Мама отпрыгнула от подъезда так, словно там прятался маньяк, схватила Вику за руку и в панике бегом потащила ее прочь. Она была так испугана, что даже забыла, где оставила машину, и еще минут пять металась по лабиринту подворотен Остоженки, как птица по клетке в поисках выхода. Выскочив в нужный переулок, мама запихнула Вику на переднее сидение, хотя бустер, на котором ей тогда еще полагалось сидеть, был на заднем, прыгнула в машину и газанула так, словно за ними гнались.
Они никогда больше не обсуждали того, что произошло. Вика чувствовала, что мама как будто стыдится своей странной реакции, и решила не расспрашивать, а мама сама никогда не возвращалась к этой теме. И про тестирование то тоже больше никогда речь не заходила.
Глава I. Вика
Вика проснулась от какого-то шума и некоторое время недоуменно рассматривала непривычные солнечные блики на потолке. Мозг, как это часто бывало по утрам, начинал работать постепенно.
Она сладко улыбнулась в предвкушении сегодняшнего дня. За неделю до школы вся их компания подружек наконец собралась в Москве после разнообразных курортов, так что вчера они договорились встретиться в ближайшем торговом центре в районе обеда и всласть поболтать. Вика по всем ужасно соскучилась.
Конечно, сначала они все вместе прошвырнутся по магазинам, поедят и потрепятся, скорее всего в Сыроварне или соседнем с ней ресторанчике. Потом, может быть, и в кино заглянут, если там идет что-то стоящее… Вика уже и с папой договорилась, что его водитель, как отвезет отца на работу, будет в ее полном распоряжении до вечера.
Только минут через двадцать, повалявшись еще в постели, Вика поняла, что что-то не так. Солнце заглядывало к ней в спальню только после десяти утра. Да и вообще как-то непривычно было ощущать себя выспавшейся. Ее почему-то не разбудили. А как же мамина идея, что к школе нужно готовиться и входить в рабочий режим заранее? Вчера ее подняли аж в восемь, а сегодня обещали еще раньше, чтобы к первому сентября она была не сонной клушей, а свеженькой, готовой к впитыванию знаний десятиклассницей. Идея работала хреново, и вчера Вика весь день отчаянно хотела спать. А сегодня с чего вдруг такая роскошь?
Она глянула на смартфон: половина одиннадцатого. Как-то совсем непохоже на родителей.
Вика накинула халатик и пошлепала босиком в сторону кухни-гостиной. Открыла широкие створки двери и замерла, наткнувшись на преисполненные ужаса глаза мамы.
Мать стояла у плиты бледная, растрепанная, в одной ночной рубашке, хотя всегда первым делом утром приводила себя в порядок. С выражением искренней паники на лице она непрерывно растерянно оглядывалась, словно не могла понять, где находится.
На кухню вбежал взволнованный отец с телефоном в руках и бросился к ней:
– Наташа, зачем ты встала опять? Пойдем, пойдем. Сейчас приедет скорая…
Папа обнял маму за плечи и аккуратно, словно маленького ребенка, повел в сторону спальни.
– Пап? Что происходит? Что случилось? – испуганно спросила Вика.
Мама дернулась на звук ее голоса, обернулась все с тем же преисполненным ужаса взглядом и сбивчиво, непривычно и хаотично меняя интонацию, почему-то глотая окончания слов, заговорила:
– Не сопротивляйся! Беги! Доченька! Беги! Не бойся! Не сопротивля… Я не своя! Не своя… Я не смогла. Ты сможешь. Только не бойся. Смелой… не сопротивля…
Вот тут Вика испугалась по-настоящему.
– Папа! – крикнула она, требуя и его внимания.
Отец обернулся и нервно огрызнулся:
– Марш к себе! Я не знаю, что случилось! Маме плохо. Она проснулась такой. Скорую уже вызвал. Хотя нет. Помоги ее уложить!
Вика подбежала, взяла маму под руку и поразилась, какая она горячая. Температура была, наверное, под сорок.
– Это бред, да? Папа? Она заболела?
– Я не знаю! – раздраженно крикнул он.
Вдвоем они отвели маму в спальню и уложили на кровать. Вике пришлось сидеть рядом, потому что та пыталась все время встать и куда-то идти и успокаивалась, только когда чувствовала, что дочь держит ее за руку.
Мама продолжала бредить. Чаще всего повторяла: «Не бойся, не сдерживайся, беги». А один раз вообще до смерти напугала Вику: резко села на кровати с широко открытыми от ужаса глазами и громко заявила куда-то в пространство перед собой: «Она близко! Она рядом! Я чувствую!»
Приехала скорая. Врач выслушал отца, быстро осмотрел маму, измерил температуру, зачем-то снял кардиограмму, нахмурился и приказал грузить больную в машину. Диагноза от него добиться не удалось, кроме того, что это может быть что угодно – в том числе проявление инсульта, и по-этому маму сразу повезут в реанимацию.
Место в машине скорой было только одно, так что поехал папа, а Вика осталась одна в большом доме ждать новостей.
Конечно, ни о какой встрече с подружками речи уже быть не могло. Она прорыдала почти все три часа, пока не вернулся отец.
По его мрачному лицу она сразу поняла, что дело плохо. Даже спрашивать не решилась, так и стояла молча в коридоре, закусив губу, и смотрела, как он разувается.
Папа замер, так и не надев один тапок.
– Маму поместили в неврологию в реанимацию, – вздохнул он, отвечая на немой вопрос.
– Что с ней?
– Врачи пока не знают. Энцефалограмма показывает, как будто поражен мозг, а МРТ ничего не видит. Это точно не инсульт.
– И что это значит? Когда ее вылечат? – тихо спросила Вика.
– Они даже не знают, что это. Какие тут прогнозы? – сказал он. Уголки его губ были напряжены и опущены вниз. Вика знала, что папа говорит так, только если сильно переживает, сдерживается и ему очень больно.
– Она что… никогда уже не вылечится? – прошептала она.
– Никто не знает. Если они найдут причину, то врачи говорят, что мозг постепенно может восстановиться, но сколько времени займет этот процесс и каков будет результат, предсказать никто не может. Реабилитация будет длиться годами. И это если повезет.
– Повезет! Обязательно повезет! Она поправится! Я верю! Мама сильная! Когда к ней можно приехать и навестить?
– Нескоро. Сейчас она в реанимации. И ей нужна стерильность, так что посетителей не пустят еще минимум неделю, а может и больше, пока не найдут причину того, что с ней произошло. Потом врачи решат, когда ей можно общаться с нами и… вообще можно ли.
– Что значит решат? Ей же нужна наша поддержка! Так ей будет проще справиться.
– Мама перестала меня узнавать, когда мы доехали до больницы. Я не знаю, что она способна понимать, а что нет. Возможно, чтобы не травмировать ее и нас, потребуется сначала долгая реабилитация, и только потом ей разрешат посещения.
После этих слов папа сел на банкетку в прихожей, закрыл лицо руками и всхлипнул. Вика молча смотрела на его босую ногу без тапки, а на душе у нее расползалась темная туча предчувствия катастрофы. Ничего уже не будет как раньше. Ни маминых ласк, ни блинчиков по утрам, ни совместных ужинов. Ничего. Весь радужный мир Вики рухнул за один день.
Она ушла к себе в спальню, но даже рыдать не было сил. Внутри царила щемящая пустота. Все разом потеряло смысл. Не хотелось даже читать школьные чаты, ожившие в преддверии начала учебного года. Она тупо сидела и смотрела на пасмурное небо.
* * *
Вечером у их дома остановилась черная машина. Марку Вика не разобрала, но не бумер и не мерс, как у папы, хоть тоже большая и явно дорогая. Из авто вышли двое в темно-серых костюмах и позвонили в калитку.
«Странно, кого это папа ждет?» – подумала она. Вряд ли он в лучшем состоянии, чем она, и деловые встречи сейчас выглядели дикостью.
Однако калитка распахнулась – значит отец впустил гостей. Он даже вышел на крыльцо чтобы их встретить.
Очень странно.
Вика подождала минут десять – вдруг все-таки это просто визит-недоразумение. Но нет, судя по всему, папа с незнакомцами засел в гостиной основательно. Будут совещаться. Интересно, о каких делах он готов говорить в такой день?
Она тихо вышла из спальни, сняла тапки, оставшись только в носочках, чтобы издавать как можно меньше шума, и тихо начала спускаться по лестнице. Когда до первого этажа оставалось всего три ступеньки, она начала различать слова:
– Вы уверены? – спросил отец.
– Мы предупреждали вас еще тогда. Вы не поверили. Произошедшее вас не убедило? Вот вам еще случаи…
Дальше визитер начал говорить тише и активно шуршать бумагами, так что Вика перестала разбирать суть. Она сделала еще пару шагов ниже. Гостиная была теперь совсем рядом, за углом коридора.
– Там кто-то есть, – внезапно сказал второй незнакомый голос.
Раздался звук отодвигаемого кресла.
Вика тут же, стараясь не топать, рванула вверх по лестнице. Сердце почему-то колотилось как бешеное, хотя что и кто ей сделает? Папа же максимум отругает.
Успела. Она присела на верхней площадке, так что ее снизу не было видно. Судя по шагам, это был отец. Он постоял у лестницы и вернулся в гостиную.
– Давайте пройдем в кабинет. Там хорошая звукоизоляция, так что нас гарантированно никто не услышит, – сказал он на ходу.
Это действительно было так. Отец специально вложил кучу денег в отделку кабинета так, что там можно было орать на подчиненных или слушать для успокоения рок на максимальной громкости, так, чтобы на басах все внутренности дрожали, а наружу за дверь ни звука не проникало. Теперь она никак подслушать не сможет.
Это что же? Он от нее прятался? В доме-то никого больше не было. Прислуга давно ушла в свой домик. Конечно, у отца бывали секреты на работе, когда он просто уходил от них с мамой в кабинет, но чтобы так демонстративно…
Она вернулась в спальню в бешенстве. О чем они вообще могли говорить? «Произошедшее»… уж не о маме ли речь? Тогда какие тайны могут быть от дочери? И как они могли предупредить о заражении вирусом? Когда? Нет, это точно бред. Наверняка что-то случилось на папиной работе. Там всегда были «архиважные» непонятные дела, требующие иногда вставать в три часа ночи, ездить в длительные командировки с географией от Нью-Йорка до Норильска и тому подобное.
Вика забралась на кровать, закуталась в плед и собиралась сидеть так, пока не уйдут гости, а потом пойти и потребовать объяснений у отца, но, видимо, нервы взяли свое, и она не заметила, как заснула.
Проснулась она опять поздно утром. На кухне хлопотала Зина, которую наверняка вызвал отец. Его самого уже не было. «Уехал по делам», – сообщила домработница.
Вика без аппетита поковыряла сырники, заставила себя проглотить хотя бы один. Желудок требовал еды, но есть все равно не хотелось. Она взяла чашку с какао и отправилась в спальню звонить отцу, а то у Зины были слишком длинные уши, как однажды выразилась мама.
«Абонент не доступен, оставьте…» – противным женским голосом сообщил смартфон. Вика в раздражении бросила его на кровать.
Вообще не слыхано, чтобы папа был вне зоны действия или выключал телефон. У него просто фобия была – остаться без связи. Потому что ему в любой момент могли звонить с работы.
Она пробовала снова и снова, но в сети телефон отца так и не появился. Сидеть дома весь день было невыносимо. Ей просто необходимо было выбраться в город, но без присмотра своего водителя-охранника ее отец никогда не отпускал. Да и как до Москвы без его машины добраться? Если Вика вызовет шахид-такси, то папа ее точно прибьет.
Так и пришлось тупо сидеть в комнате и ждать, когда он вернется. Зина накормила ее обедом, потом и полдником. Вика послушно поклевала, хотя нервы были на взводе и аппетит так и не вернулся. Если вчера она была в жуткой апатии, то сегодня носилась по своей комнате, как тигр по клетке. Нужно было что-то делать. Понятно, что к маме не пустят, но и торчать здесь, в этих стенах, где еще вчера она сидела рядом с испуганной, как ребенок, мамой, было невыносимо. Ей было нужно куда-то уйти, но тупо шататься одной по дорожкам коттеджного поселка тоже как-то не хотелось.
Отец вернулся только вечером, когда о прогулке уже и речи быть не могло – за окнами давно стемнело.
Вика выбежала в гостиную, надеясь с ним поговорить, но натолкнулась на столь чужой и холодный взгляд, словно она провинилась, хотя совершенно непонятно в чем.
– Пойдем сядем, нам нужно поговорить, – сказал он, как ей показалось, слегка раздраженно.
– Что случилось? – обеспокоенно спросила она, но все-таки присела на барный стул у кухонного островка.
– Мне нужно уехать. Важнейшая командировка в Амстердам, потом в Нью-Йорк. На кону стоит многолетний проект, и я не могу это пропустить. Меня суммарно не будет больше месяца, с короткими перерывами. Да и потом проще не станет. До нового года я буду приезжать домой редкими набегами.
– Ну есть же Зина, не переживай, – осторожно сказала Вика, не понимая куда он клонит.
– Нет. Твое образование нельзя пускать на самотек. Особенно в этом году. Скоро поступление. Раньше с тобой занималась мама, но сейчас… – он замолчал, отвернувшись, пытаясь совладать с нахлынувшими эмоциями. Прошел к винной полке, достал бутылку и налил себе немного в бокал.
– Нанять гувернера, который будет отслеживать, как ты учишься и ходишь ли вообще в школу, я не успею. Тут нужен сверхнадежный и проверенный человек. Такие подбираются месяцами, а оставлять тебя сразу вот так на попечении непонятно кого я не могу и не буду.
– К чему ты клонишь? – с замиранием сердца спросила она.
– Тебе придется сменить школу. На время. Всего один учебный год. Я нашел частную школу-интернат для одаренных детей неподалеку. Этот год ты проведешь там. Я буду забирать тебя на каникулы. Про осенние не обещаю, но новый год точно встретим вместе…
– Папа не надо! У меня же друзья тут. Я не хочу!
– В том-то и дело, что у тебя в голове только друзья! – неожиданно вскипел он. – Не учеба, не твое будущее, а только тусовки! Так тебя мать держала в узде, следила за успеваемостью, общалась с учителями. Теперь… если тебя оставить одну, то все пойдет под откос. В новой школе у тебя будет персональный куратор, который будет следить за твоей траекторией обучения, и я буду спокоен.
– Так нельзя, пап! – крикнула Вика. – Ты меня добить решил? Сначала мама… теперь еще и друзей лишаешь? Никуда я не поеду! А если насильно отправишь, то сбегу! Я буду учиться только в своем классе и точка!
– Поедешь! И никуда ты оттуда не сбежишь! – рявкнул отец, и Вика внезапно поняла, что спорить бесполезно. Когда он так упирался, то даже мама отступала. На время. Она говорила, что лучше переждать, пока ослиное упрямство перегорит, и потом как-нибудь плавно переубедить.
– А как же мама? – растерянно спросила она. – Когда я ее теперь увижу?
Вика совершенно искренне начала плакать, хотя понимала, что отец примет это за тонкую манипуляцию.
– В новый год все и увидимся, – чуть смягчился он. – Раньше к ней вряд ли тебя пустят. Ей в ближайшие месяцы нужно душевное спокойствие. Врач сказал, что температуру сбили, процесс остановили, чтобы бы там ни было, но мама с трудом воспринимает реальность. Ей просто противопоказано волноваться сейчас.
Возникла долгая пауза.
– И когда? Когда ты отправишь меня в тюрьму? У меня хотя бы есть время встретиться и попрощаться с подругами? – всхлипывая, спросила Вика.
– Нет. Мы едем завтра утром. Это новая школа, и она только что открылась. Я сегодня ездил туда, познакомился с директором и все осмотрел. Замечательное, надежное место. Не бойся: вливаться в новый класс не придется. Там на сто процентов новый набор. Всех детей завтра собирают в первый раз и знакомят друг с другом и школой. Будет гораздо хуже, если ты приедешь позже, когда в классе все уже пообщаются и ты окажешься чужой белой вороной.
– Но завтра даже не первое сентября! – воскликнула она.
– Иди, собирай вещи. Нам рано вставать, – отрезал он и залпом допил вино.
