Гийом Мюссо
Ты будешь там?
Каждый из нас хотя бы раз в жизни задавался вопросом: если бы можно было вернуть прошлое, что бы я в нем изменил?
Если бы можно было его исправить, каких ошибок я бы уже не совершил? Как избежать сожалений и мук совести?
Решился бы я полностью переписать свою жизнь?
Каким бы человеком я стал? Какой бы выбрал путь? И с кем бы захотел его пройти?
Пролог
Северо-восток Камбоджи
Сентябрь 2006 года
Сезон дождей
Вертолет Красного Креста прилетел в назначенное время.
Деревня на высоком плато, окруженная лесами, насчитывала сотню домишек, грубо сколоченных из бревен и сучьев. Отсюда было далеко до туристических районов Ангкора и Пномпеня. Она словно затерялась во времени и пространстве. Воздух был влажным, кругом – грязь.
Пилот не стал выключать двигатель: по заданию он должен доставить в деревню группу медиков с гуманитарной помощью. Ничего сложного при благоприятной погоде. К несчастью, стоял сентябрь, и нескончаемые ливни сильно затрудняли управление вертолетом. Да и запасов топлива оставалось только на обратную дорогу.
И то, если нигде не задерживаться…
Два хирурга, анестезиолог и две медсестры выбежали из лачуги, послужившей вчера больницей, и бросились к вертолету. За последние недели они обошли все окрестные деревни, спасая заболевших малярией, СПИДом и туберкулезом. Они ампутировали конечности и раздавали протезы: в этом уголке страны земля все еще была напичкана противопехотными минами.
По знаку пилота четверо медиков сели в кабину. Последний, мужчина лет шестидесяти, немного замешкался, растерянно глядя на группку камбоджийцев, окруживших вертолет. Ему не хотелось их оставлять.
– Пора отправляться, доктор! – крикнул пилот. – Если мы сейчас же не взлетим, вы опоздаете на самолет.
Врач кивнул. Он уже собрался подняться на борт, как его взгляд случайно упал на ребенка, которого держал за ручку старик. Сколько ему было, этому малышу? Года два? Во всяком случае, не больше трех. Личико обезобразила вертикальная трещина, разорвавшая верхнюю губу. Этот врожденный физический недостаток обрекал мальчика на питание только жидкой пищей, кроме того, навсегда лишал возможности говорить.
– Скорее, доктор! – позвала медсестра.
– Этого ребенка надо прооперировать! – отозвался он, пытаясь перекричать рев вращающихся лопастей.
– Уже не успеем! Из-за ливней все дороги размыло, а вертолет не сможет за нами вернуться.
Но врач по-прежнему не двигался и смотрел на малыша. Он знал, что в таких местах родители из-за древних предрассудков порой бросают детей, родившихся с «заячьей губой». А в приюте у ребенка с таким недостатком не было шансов на усыновление.
Медсестра напомнила ему об обязанностях:
– Послезавтра вас ждут в Сан-Франциско, доктор. У вас очень плотный график операций, совещания и…
– Летите без меня, – прервал он ее и отошел от вертолета.
– Тогда я остаюсь с вами, – решительно заявила медсестра и спрыгнула на землю.
Девушку звали Эмили. Она была американкой и работала в той же больнице, что и врач.
Пилот покачал головой и вздохнул. Вертолет оторвался от земли, на мгновение завис в воздухе и повернул на запад.
Врач взял мальчика на руки: тот был бледен и дрожал. В сопровождении медсестры он принес его в импровизированный лазарет, поговорил, успокоил, а потом дал наркоз. Как только ребенок заснул, он осторожно отделил скальпелем правую и левую части нёбной занавески и сшил их, закрыв расщелину нёба. Затем восстановил губы, чтобы мальчик мог нормально говорить и улыбаться. Закончив операцию, врач вышел отдохнуть на веранду, усыпанную сухой листвой. Операция длилась долго. Он почти не спал последние два дня и теперь падал с ног от усталости. Он закурил и огляделся. Дождь прекратился. Из просвета в тучах лился поток пурпурно-оранжевого света. Он не жалел, что остался. Каждый год он приезжал в Африку или Азию с миссией Красного Креста. Поездки, конечно, отражались на здоровье, но он уже не мог без них обходиться – это был способ убежать от собственной благополучной и размеренной жизни заведующего отделением одной из калифорнийских больниц.
Потушив сигарету, врач почувствовал, что сзади кто-то стоит. Обернувшись, он увидел сгорбленного старика в национальной одежде – того самого, который держал за руку больного мальчика. Это был деревенский староста. В качестве приветствия он поднес к подбородку сложенные ладони и посмотрел хирургу в глаза. Затем жестом пригласил его в свой дом. Там старик протянул стаканчик рисовой водки и наконец заговорил:
– Его зовут Лу-Нан.
Врач догадался, что это имя прооперированного ребенка, и молча кивнул.
– Спасибо, что вернули ему лицо, – добавил старый камбоджиец.
Хирург, выслушав благодарность, смутился и отвел взгляд. В проеме окна он видел густой тропический лес, который подступал прямо к дому. Было трудно представить, что всего в нескольких километрах отсюда, в горах Ратанакири[1], до сих пор водятся тигры, змеи и слоны…
Глубоко задумавшись, врач с трудом понял, о чем спрашивает его хозяин дома:
– Если бы можно было исполнить одно ваше желание, какое бы вы выбрали?
– Простите?
– Какое ваше самое заветное желание, доктор?
Он попытался ответить что-нибудь остроумное, но, почувствовав усталость и волнение, тихо сказал:
– Я хотел бы снова увидеть одну женщину.
– Женщину?
– Да, одну… единственную.
– А вы знаете, где она сейчас? – спросил старый кхмер, удивленный таким простым желанием.
– Она умерла тридцать лет назад.
Азиат нахмурился и долго молчал. Затем неторопливо поднялся и направился в самый дальний угол комнаты, где на шатких этажерках громоздились его сокровища: высушенные морские коньки, корни женьшеня, рассеченные на куски ядовитые змеи в формалине.
Он порылся в хламе и наконец нашел то, что искал. Подойдя к хирургу, кхмер протянул ему крохотный пузырек из дутого стекла.
В нем было десять золотистых таблеток…
1
Первая встреча
Однажды вечером будущее становится прошлым.
Вот так же обернешься назад – и увидишь свою молодость.
Луи Арагон
Аэропорт Майами
Сентябрь 1976 года
Элиоту 30 лет
Сентябрьское воскресенье во Флориде. По дороге, ведущей к аэропорту, летел «Тандерберд»[2] с откидным верхом. За рулем сидела молодая женщина. Ее волосы развевались на ветру. Обогнав несколько машин, она ненадолго остановилась перед входом в зону вылета, чтобы высадить пассажира. Мужчина достал из багажника сумку и, наклонившись к окошку, поцеловал женщину. Хлопнула входная дверь – он вошел в здание из стекла и стали.
Его звали Элиот Купер. Он был красив и строен; из-за кожаной куртки и спутанных волос его можно было принять за подростка, хотя он работал врачом в Сан-Франциско.
Элиот на автомате подошел к стойке регистрации, чтобы получить посадочный талон на рейс Майами – Сан-Франциско.
– Спорим, ты по мне уже соскучился?
Услышав знакомый голос, мужчина резко обернулся. Ее изумрудные глаза смотрели на него вопросительно, но с вызовом. На ней были джинсы с заниженной талией, замшевый пиджак с надписью «Мир и любовь» и футболка цветов ее родного бразильского флага.
– Когда я в последний раз тебя целовал?
– Прошла уже минута.
– Это же целая вечность!
Он обнял и привлек к себе любимую. Ее звали Илена. Он знал ее уже десять лет и был обязан ей многим: профессией, изменившимися взглядами на жизнь…
Элиот удивился ее возвращению: они оба избегали прощальных сцен, прекрасно понимая, что те только усилят боль расставания.
Их отношения складывались сложно. Илена работала во Флориде, он – в Сан-Франциско. Между ними было четыре часовых пояса и четыре тысячи километров, разделявших Восточное и Западное побережья.
Конечно, они уже давно могли жить вместе, но боялись задохнуться в спокойной семейной жизни и потерять то ощущение счастья, которое испытывали во время своих недолгих встреч.
И потом, каждый занимался любимым делом. Он – на берегу Тихого океана, она – Атлантического. После долгой учебы на медицинском факультете Элиот наконец получил должность хирурга в одной из больниц Сан-Франциско. Илена работала ветеринаром в «Морском мире Орландо» – самом большом океанариуме на планете, – она лечила дельфинов и косаток. Последние несколько месяцев она много времени отдавала «Гринпису», с первых же дней получившему широкую известность. Эта организация, основанная четыре года назад группой убежденных пацифистов и экологов, прославилась борьбой с ядерными испытаниями. Но Илена участвовала главным образом в кампании против массового уничтожения китов и тюленей.
Словом, они жили интенсивной жизнью, в которой не было места скуке. Однако каждое новое расставание давалось тяжелее предыдущего.
«Объявляется посадка на рейс семьсот одиннадцать до Сан-Франциско, выход номер восемнадцать…» – прозвучало в зале ожидания.
– Это твой самолет? – спросила Илена, высвобождаясь из его объятий.
Элиот кивнул и, поскольку давно ее знал, добавил:
– Ты хотела мне что-то сказать?
– Да. Я провожу тебя до зоны вылета. – Она взяла его за руку и заговорила с особым южноамериканским акцентом, который он обожал: – Я прекрасно вижу, Элиот, что мир движется к катастрофе: холодная война, коммунистическая угроза, гонка ядерных вооружений…
Каждый раз, когда они расставались, он смотрел на Илену, словно в последний раз. Как она была красива сейчас!
– …истощение природных ресурсов, не говоря уже о загрязнении окружающей среды, вырубки тропических лесов и…
– Илена?
– Да?
– К чему ты клонишь?
– Я хочу ребенка, Элиот…
– Прямо сейчас, в аэропорту?
Он не нашелся, что еще сказать. Отшутился, чтобы скрыть растерянность. Но Илена не смеялась.
– Я не шучу, Элиот, и прошу тебя серьезно об этом подумать, – ответила она и, выпустив его руку, пошла к выходу.
– Подожди! – крикнул он, пытаясь ее остановить.
«Мистер Элиот Купер, вас просят срочно пройти на посадку рейса семьсот одиннадцать…»
– Черт! – вырвалось у него, и он покорно встал на эскалатор.
Он обернулся, чтобы последний раз помахать Илене.
Сентябрьское солнце заливало зал. Элиот искал глазами любимую, но ее уже не было.
* * *
Когда самолет приземлился в Сан-Франциско, наступила ночь. Полет длился шесть часов, и в Калифорнии был уже десятый час вечера.
Элиот собирался выйти из терминала и взять такси, но почувствовал, что очень голоден. Взволнованный разговором с Иленой, он даже не притронулся в самолете к подносу с едой. К тому же он знал, что дома его ждет пустой холодильник. На втором этаже он увидел знакомую вывеску «Кафе «Золотые Ворота». Он уже бывал здесь с лучшим другом Мэттом, который не раз летал с ним на Восточное побережье. Элиот подошел к стойке и заказал салат, два рогалика и бокал шардоне. Усталость давала о себе знать, он протер глаза и попросил телефонные жетоны. В кабинке он набрал номер Илены, но никто не ответил. Из-за разницы во времени во Флориде было уже за полночь. Илена наверняка вернулась домой, но, видимо, не хотела с ним разговаривать.
Что и следовало ожидать…
Однако Элиот не жалел, что ответил шуткой на ее просьбу. По правде говоря, он не хотел детей.
И дело было не в недостатке чувств: он обожал Илену, и его любви хватило бы на пятерых. Но одной любви недостаточно. Потому что сейчас, в середине семидесятых годов, молодой врач считал, что мир летит в пропасть; ему совсем не хотелось брать на себя ответственность за будущего ребенка.
А Илена ничего не хотела слушать.
Вернувшись к стойке, Элиот расправился с ужином и заказал кофе. Он нервничал и машинально хрустел пальцами, не замечая этого. В кармане куртки он нащупал пачку сигарет и, не удержавшись, распечатал ее.
Он знал, что должен бросить курить. Вокруг все больше и больше говорили о вреде табака. За последние пятнадцать лет эпидемиологические исследования показали: никотин вызывает наркотическую зависимость, и, будучи хирургом, Элиот прекрасно знал, что у курильщиков гораздо выше риск заработать рак легких и сердечно-сосудистые заболевания, чем у остальных. Но, как многие врачи, он больше думал о здоровье других, чем о своем собственном. Курить было разрешено всюду: и в ресторане, и в самолете. А сигарета стала непременным атрибутом стиля, символизируя социальную и культурную свободу.
«Скоро брошу, – подумал Элиот, выпуская колечко дыма, – но только не сегодня». Он слишком устал, чтобы принимать решения.
Рассеянно глядя в окно кафе, Элиот неожиданно заметил странного мужчину в небесно-голубой пижаме, который пристально смотрел на него. Хирург прищурился, чтобы лучше его разглядеть. Незнакомцу было лет шестьдесят, его спортивная внешность и слегка поседевшая бородка придавали ему сходство со стареющим Шоном Коннери. Элиот нахмурился: что делает в такой поздний час в аэропорту босой мужчина в пижаме?
В сущности, Элиоту не было до этого дела, но какая-то неведомая сила заставила его встать и выйти из кафе. Незнакомец выглядел потерянным, как будто сам не понимал, как здесь оказался. Чем ближе Элиот подходил к нему, тем сильнее его охватывало непонятное беспокойство. Кто этот человек? Может, это пациент, сбежавший из больницы? В таком случае разве не должен он, как врач, оказать ему помощь?
Когда до мужчины оставалось не больше трех метров, Элиот понял, что же его так тревожило: тот был поразительно похож на его отца, умершего пять лет назад от рака поджелудочной железы.
В полной растерянности врач сделал еще пару шагов. Сходство его ошеломило. Тот же овал лица, та же ямочка на щеке, которую унаследовал Элиот.
А если это он и есть?..
Нет, надо взять себя в руки! Отец умер, и умер давно! Он сам видел, как его положили в гроб; он присутствовал на кремации.
– Я могу вам помочь, сэр?
Мужчина попятился – он тоже был взволнован. Он казался сильным, и в то же время было очевидно, что сейчас потерял почву под ногами.
– Я могу вам помочь? – повторил врач.
Но незнакомец только пробормотал:
– Элиот…
Откуда он мог знать его имя? И этот голос…
То, что они с отцом никогда не были близки – это еще мягко сказано. Но теперь, когда отца уже не было, Элиот порой жалел, что не старался его понять.
Растерявшись и осознавая абсурдность вопроса, Элиот не смог удержаться и спросил сдавленным от волнения голосом:
– Папа?..
– Нет, Элиот, я не твой отец.
Как ни странно, этот разумный ответ его совершенно не успокоил: интуиция подсказывала ему, что самое невероятное еще впереди.
– Тогда кто вы?
Мужчина положил руку ему на плечо. В его глазах появился знакомый блеск. Немного поколебавшись, незнакомец ответил:
– Я – это ты, Элиот…
Врач отскочил назад и застыл, как громом пораженный, а мужчина закончил:
– …через тридцать лет.
* * *
– Я через тридцать лет? – ошеломленно повторил Элиот. – Что вы хотите этим сказать?
Мужчина не успел ответить: у него внезапно пошла носом кровь и залила воротник пижамы.
– Запрокиньте голову! – скомандовал Элиот, достав из кармана бумажную салфетку, прихваченную в кафе, и положил ее на нос тому, кого считал теперь своим пациентом. – Сейчас пройдет, – сказал он успокаивающим тоном.
Элиот пожалел, что при нем нет сумки с инструментами, но кровотечение быстро остановилось.
– Пойдемте со мной, вам надо умыться.
Мужчина послушно пошел за ним. Но когда они подошли к туалету, его затрясло, как при эпилептическом припадке.
Элиот хотел помочь, но незнакомец с силой оттолкнул его.
– Не трогайте меня! – потребовал он, распахивая дверь туалета.
Получив такой отпор, Элиот решил подождать снаружи.
Какая странная история. Сначала это поразительное сходство, потом несуразная фраза: «Я – это ты, но через тридцать лет», а теперь еще кровотечение и конвульсии.
Черт знает, что за день!
Но странности еще не закончились, потому что через минуту, решив, что ожидание слишком затянулось, Элиот решил войти в туалет.
Врач прошел ряд умывальников. Никого. Здесь не было ни окон, ни запасного выхода. Значит, мужчина заперся в одной из кабинок.
– Вы здесь, сэр?
В ответ – тишина. Боясь, что тот потерял сознание, Элиот распахнул дверь первой кабинки: никого.
Вторая, третья, десятая… пусто.
В отчаянии врач поднял глаза к потолку: все панели были на своих местах.
Это казалось невозможным, однако пришлось признать очевидное: незнакомец исчез.
2
Меня интересует будущее: в нем я собираюсь провести ближайшие годы.
Вуди Аллен
Сан-Франциско
Сентябрь 2006 года
Элиоту 60 лет
Элиот резко открыл глаза. Он лежал поперек кровати, мокрый от пота. Сердце колотилось, как сумасшедшее.
Приснится же такое!
Он никогда не запоминал сны, но этот, особенно странный, врезался в память: как будто он бродил по аэропорту Сан-Франциско и наткнулся… на своего двойника. Тот был гораздо моложе и не меньше его поражен встречей.
Во сне все казалось таким реальным, словно Элиот и вправду переместился на тридцать лет назад.
Хирург нажал на кнопку пульта, чтобы поднять шторы, и с тревогой посмотрел на флакончик, стоявший на прикроватном столике. Он открыл его: оставалось еще девять золотистых таблеток. Накануне перед сном он из чистого любопытства проглотил одну. Послужила ли она причиной загадочного сна? Старый камбоджиец очень уклончиво рассказал о действии лекарства, но строго предупредил: «Не злоупотреблять».
Элиот с трудом встал с кровати и подошел к окну, которое выходило на пристань. Отсюда открывался неповторимый вид на океан, остров Алькатрас и мост Золотые Ворота[3]. Восходящее солнце бросало на город розовые отблески, оттенки которых менялись с каждой минутой. Курсирующие вдоль берега парусники и паромы расходились друг с другом, ориентируясь на звук туманных горнов[4]. Несмотря на ранний час, на зеленых лужайках парка Марина Грин появились первые бегуны.
Привычная картина немного успокаивала. Эта безумная ночь, конечно, скоро забудется. Едва он в это поверил, как увидел свое отражение в стекле: на пижамной куртке темнело большое пятно. Он опустил глаза, чтобы получше его разглядеть.
Кровь?
Сердце учащенно забилось, но он быстро нашел объяснение: наверное, ночью у него пошла носом кровь, и он заново пережил это во сне. Обычное дело, и незачем паниковать.
Почти успокоившись, Элиот пошел в ванную комнату, чтобы перед работой принять душ. Он включил воду и с минуту стоял неподвижно, рассеянно блуждая в своих мыслях, пока ванная наполнялась паром. Что-то по-прежнему беспокоило его, не отпускало. Он начал раздеваться и интуитивно сунул руку в карман пижамы. Внутри обнаружилась бумажная салфетка со следами крови. Под ржавыми пятнами можно было различить изображение самого знаменитого в городе моста и надпись над ним: «Кафе «Золотые Ворота», аэропорт Сан-Франциско».
И снова у него зашлось сердце, но в этот раз ему было труднее успокоиться.
* * *
Может быть, все это связано с его болезнью?
Несколько месяцев назад результаты фиброскопии показали, что у него рак легких. По правде сказать, Элиота это совсем не удивило: нельзя безнаказанно выкуривать пачку сигарет в день в течение сорока лет. Он всегда сознавал опасность. Никуда не денешься, жизни без риска не бывает. Он никогда не стремился вести здоровый образ жизни. В каком-то смысле он верил в судьбу: если что-то должно случиться, оно обязательно случится. И человек должен это принять.
Объективно говоря, это была паршивая разновидность рака: та его форма, когда болезнь развивается стремительно и хуже всего поддается лечению. В последние годы медицина достигла больших успехов, и новые препараты позволяли продлить жизнь пациентов. Но ему они уже не могли помочь: опухоль диагностировали слишком поздно, и обследования показали наличие метастазов в других органах.
Ему предложили пройти классическое лечение – химиотерапию в сочетании с радиотерапией, – но он отказался. На этой стадии все попытки уже не имели смысла. Исход борьбы был предрешен: через несколько месяцев он умрет.
Пока ему удавалось скрывать болезнь, но он понимал, что не сможет делать это вечно. Кашель не прекращался, боли под ребрами и в плече становились все острее, и порой на него вдруг накатывала страшная усталость – а ведь его прозвали в больнице «вечным двигателем».
Но его пугала не боль. Больше всего он боялся, что о болезни узнают другие. Особенно Энджи, его двадцатилетняя дочь, студентка, живущая в Нью-Йорке, и Мэтт – лучший друг, от которого у него никогда не было тайн.
Он вышел из ванной, торопливо вытерся полотенцем и открыл платяной шкаф. С особой тщательностью он выбрал одежду: рубашку с коротким рукавом из египетского хлопка и итальянский костюм. Пока он одевался перед зеркалом, больной и усталый человек на глазах превращался в элегантного мужчину в расцвете сил, с мужественным лицом. Еще недавно благодаря неоспоримому обаянию он встречался с молодыми и красивыми женщинами, порой вдвое моложе его. Но эти отношения длились недолго. Все, кто был близко знаком с Элиотом Купером, знали: в его жизни есть только две женщины – его дочь Энджи и возлюбленная Илена, которая умерла тридцать лет назад.
Элиот вышел из дома и словно опьянел от солнца, соленых волн и ветра. Наслаждаясь новым днем, он не торопясь открыл дверь маленького гаража, сел в старый оранжевый «Фольксваген-жук» – последнее воспоминание об эпохе хиппи. Вырулив на бульвар, он поехал по Филмор-стрит к викторианским особнякам Пасифик-Хайтс[5]. Обрывистые улицы Сан-Франциско с их крутыми поворотами напоминали Элиоту американские горки, но он был уже не в том возрасте, чтобы летать на виражах. На Калифорния-стрит он свернул налево и разминулся с канатным трамваем, который вез первых туристов в Чайна-таун. Не доезжая до китайского квартала, прямо за Кафедральным собором Грейс он въехал на подземную стоянку больницы «Ленокс», в которой работал больше тридцати лет.
Элиот руководил отделением детской хирургии. В больнице его очень ценили. На новую должность он был назначен уже на склоне лет. Всю жизнь он занимался пациентами, стараясь – вещь редкая для хирурга – не ограничиваться физиологической стороной дела и за диагнозом видеть живого человека. Звания его не прельщали, и он никогда не стремился обзавестись связями, играя с «нужными» людьми в гольф или проводя с ними выходные на озере Тахо. Однако очень часто, когда детям его коллег необходимо было сделать операцию, врачи обращались именно к нему – потому что знали, что лучше его никого нет.
* * *
– Сделаешь анализ?
Элиот протянул Сэмюэлю Белоу, руководителю больничной лаборатории, целлофановый пакетик с крошками из пузырька с таблетками.
– Что это?
– Вот ты мне и расскажешь…
Он пошел в кафетерий, принял там первую дозу кофеина, затем поднялся в хирургическое отделение, где переоделся и встретился со своей бригадой: анестезиологом, медсестрой и индийской практиканткой. Пациентом в этот раз был слабенький семимесячный младенец с врожденным пороком сердца. Кровь маленького Жака недостаточно обогащалась кислородом, и у ребенка развился цианоз: об этом свидетельствовали его негнущиеся пальчики и губы синюшного цвета.
Готовясь делать надрез в области грудной клетки, Элиот вдруг почувствовал страх, как артист перед выходом на сцену. Операция на открытом сердце всегда была для него не хирургическим вмешательством, а чудом. Сколько он их уже провел? Сотни, а то и тысячи. Пять лет назад о нем даже сняли телевизионный репортаж, в котором превозносили его золотые руки, способные сшить нитью, не видимой невооруженным глазом, тончайшие, не толще булавки, кровеносные сосуды. И все-таки каждый раз он испытывал огромное напряжение и страх неудачи.
Операция длилась больше четырех часов, и все это время сердце и легкие малыша были подключены к аппаратам. Элиот зажал отверстие между двумя желудочками и открыл один из легочных путей, чтобы перекрыть поступление в аорту крови, обедненной кислородом. Это была кропотливая работа, требовавшая мастерства и сосредоточенности. Его руки не дрожали, но какая-то часть сознания была захвачена другими мыслями: о собственной болезни, которую он уже не мог игнорировать, и о странном сне. Заметив, что ослабил внимание, Элиот заставил себя сконцентрироваться.
Когда операция закончилась, Элиот объяснил родителям ребенка, что пока еще рано судить о результатах. В течение нескольких дней маленького пациента будут наблюдать в отделении интенсивной терапии, где он по-прежнему будет подключен к аппарату искусственной вентиляции легких, пока организм не начнет мало-помалу работать в обычном режиме.
Не сняв хирургический халат, хирург вышел на больничную стоянку. Высоко стоящее в небе солнце ослепило его – на какую-то долю секунды все поплыло перед глазами. Он был опустошен, обессилен, а в голове роились вопросы: разумно ли он поступает, игнорируя свою болезнь? Можно ли работать, подвергая опасности жизнь пациентов? Что может случиться с ребенком, если хирургу станет плохо во время операции?
Чтобы подстегнуть работу мысли, он зажег сигарету и с наслаждением сделал первую затяжку. Это было единственное, что примиряло его с раком: сильнее курение навредить уже не могло.
От легкого ветерка его охватил озноб. Теперь, когда Элиот узнал, что скоро умрет, он стал более чувствителен ко всему, что его окружало. Он почти физически чувствовал сердцебиение города, как будто Сан-Франциско стал живым организмом. Больница стояла на небольшом холме Ноб Хилл. Отсюда хорошо просматривались гавань и набережная, где кипела жизнь. Сделав последнюю затяжку, он потушил сигарету. Решение было принято: он оставит хирургическую практику в конце месяца и расскажет дочери и Мэтту о своей болезни.
Все, это конец. Назад пути нет. Он поставит крест на призвании лечить людей.
Он вдруг почувствовал себя старым и никчемным.
– Доктор Купер?
Элиот обернулся: перед ним стояла Шари – его индийская стажерка. Она уже переоделась в потертые джинсы и нарядную маечку на тонких бретельках. Слегка робея, она протянула ему стаканчик кофе. Все в ней дышало красотой, юностью и здоровьем.
Элиот взял стаканчик и благодарно улыбнулся.
– Я пришла попрощаться с вами, доктор.
– Попрощаться?
– Сегодня кончается моя стажировка в Соединенных Штатах.
– Ах, да, – вспомнил он, – вы возвращаетесь в Бомбей.
– Спасибо за теплый прием и за доброжелательность. Я многому у вас научилась.
– Спасибо за помощь, Шари. Из вас выйдет хороший врач.
– А вы – великий врач!
Элиот покачал головой, смущенный комплиментом. Девушка шагнула и приблизилась к нему почти вплотную.
– Я подумала… может быть, поужинаем сегодня вместе?
На какой-то миг ее красивое смуглое лицо стало пунцовым. Она была застенчива, и ей нелегко дались эти слова.
– Мне очень жаль, но это невозможно, – ответил Элиот, удивленный таким поворотом разговора.
– Я понимаю, – смутилась она и, выдержав паузу, добавила: – Моя стажировка официально заканчивается в шесть часов вечера. Вы уже не будете моим начальником, а я – вашей подчиненной. Если вас смущает это…
Элиот посмотрел на Шари внимательнее. Сколько ей лет? Года двадцать три – двадцать четыре? Никак не больше двадцати пяти. Он никогда не делал ей намеков и теперь чувствовал себя неловко.
– Дело не в этом.
– Странно, – призналась она, – а мне всегда казалось, что я вам небезразлична…
Что он должен был ответить? Что одна его часть умерла, а скоро умрет и вторая? Что утверждение «любви все возрасты покорны» – полная ерунда?
– Не знаю, что вам сказать.
– Тогда не говорите ничего, – пробормотала она и отвернулась, но, спохватившись, обиженно добавила: – Ах да, я забыла, наш оператор получил сообщение от вашего друга Мэтта: он ждет вас полчаса и уже начинает терять терпение…
* * *
Элиот выбежал из больницы и бросился ловить такси. Они с Мэттом планировали сегодня вместе пообедать, и сейчас он страшно опаздывал.
Существует не только любовь с первого взгляда, но и дружба. Мэтт и Элиот познакомились сорок лет назад при особых обстоятельствах. Казалось, между ними нет ничего общего: Мэтт – француз, экстраверт, любитель красивых женщин и бонвиван; Элиот – американец, скорее сдержанный и тяготеющий к одиночеству. В долине Напа[6] они купили виноградник и назвали его «Калифорнийский Перигор». Вина, которые они производили – приятное каберне-совиньон и шардоне с привкусом ананаса и дыни, – приобрели хорошую репутацию благодаря стараниям Мэтта, который настойчиво продвигал их продукт не только в Америке, но и в Европе и Азии.
В Мэтте Элиот был уверен полностью, он не сомневался, что если позвонит другу среди ночи и попросит спрятать труп, то Мэтт, не колеблясь, сразу возьмется за дело.
Но сейчас Элиот опаздывал, и Мэтт собирался устроить ему разнос.
* * *
Роскошный ресторан «Бельвю» на Эмбаркадеро, где они постоянно обедали, выходил на набережную. С бокалом в руке Мэтт Делюкка уже тридцать минут терпеливо ждал на террасе, с которой открывался вид на мост Бэй-Бридж, Трежер-Айленд[7] и небоскребы делового квартала. Он уже собирался заказать третий бокал, когда зазвонил его мобильный телефон.
– Привет, Мэтт, извини, я немного опоздаю.
– Ради бога, не спеши, Элиот. Я уже свыкся с твоим своеобразным представлением о пунктуальности…
– Я, наверное, сплю! Ты устраиваешь мне сцену?
– Да нет же, старик, ты – врач и спасаешь жизни, так что опоздать не можешь…
– Так и есть: ты устраиваешь мне сцену…
Мэтт не смог сдержать улыбку. Прижав телефон к уху, он вышел с террасы и направился в зал ресторана.
– Хочешь, я сделаю заказ за тебя? – предложил он, подходя к витрине с моллюсками. – Передо мной как раз суетится один краб, и он наверняка почтет за честь оказаться в твоей тарелке…
– Я тебе полностью доверяю.
Мэтт разъединился и, кивнув официанту, решил судьбу бедного членистоногого:
– И одного запеченного краба, пожалуйста!
Четверть часа спустя Элиот бегом пересекал просторный зал, декорированный зеркалами и обшитый панелями из ценных пород деревьев. Споткнувшись о тележку с десертами и нечаянно толкнув официанта, он, наконец, сел напротив Мэтта и сразу предупредил:
– Если ты дорожишь нашей дружбой, постарайся не произносить в одной фразе слова «снова» и «опоздал».
– А я ничего и не сказал, – заверил Мэтт. – Мы зарезервировали этот столик на двенадцать дня, а сейчас половина второго, но я ни слова не сказал. Итак, как прошла поездка в Камбоджу?
Едва Элиот произнес несколько слов, как его охватил приступ кашля.
Мэтт налил ему бокал минеральной воды.
– Что-то ты слишком много кашляешь, – встревожился он.
– Не беспокойся.
– И все-таки… Ты не хочешь пройти какое-нибудь обследование? Компьютерную томографию или что-нибудь в этом роде…
– Кто из нас двоих врач? – спросил Элиот, открывая меню. – Интересно, что ты мне заказал?
– Не обижайся, но, по-моему, ты скверно выглядишь.
– Ты еще долго будешь говорить мне любезности?
– Я просто переживаю за тебя. Ты слишком много работаешь.
