Герман Михайлович Шендеров
Бездна твоих страхов
Кладбищенская черемша
Жена поставила мне условие: секс станет регулярным, если я буду три раза в неделю ходить в спортзал. За четыре месяца у меня хватало воли лишь на несколько визитов. Подтянутые и накачанные юноши с внешностью греческих богов вызывали во мне ощущение глубочайшей фрустрации и ненависти к себе. Эти округлые, обтянутые лосинами задницы, сиськи в спортивных лифчиках… Представьте, каково это – истекая пóтом на беговой дорожке смотреть, как очередная красотка в коротких шортиках томно тянется в «позе собаки» на татами. Не помогает даже отвести глаза: все равно кто-то позади тяжело дышит или вскрикивает, заставляя вспоминать, каково это – ощущать себя рядом с женщиной.
Некто однажды сказал, что смеяться над толстяком в спортзале – то же самое, что смеяться над больным в госпитале. Разумеется, в раздевалке надо мной никто не подтрунивал, но я видел их брезгливые взгляды: исключительно тактично, вскользь, эти «спортсмены» с пренебрежением глядели на меня. На мой рыхлый бледный зад, на фартукоподобное брюхо, прячущее под собой далеко не внушительные гениталии. Особенно активно пялился какой-то долговязый парень, вечно прячущий лицо за дверцей шкафчика. Да, давай, смейся, у тебя-то нет проблем с лишним весом. Всем смеяться над толстяком! В эти моменты мне хотелось убежать, скрыться с глаз долой, спрятать свое уродливое тело в темных подземных лабиринтах.
Сидячая работа и углеводы – вот истинный приговор для физической формы. С утра и до позднего вечера я перебирал бумажки в пыльном офисе. Аренда в центре Мюнхена была ого-го, поэтому владелец фирмы снял полуподвальные помещения под бывшим универмагом. Теперь над моей головой находились модные смузи-бары, веганские кафешки, магазин спортивного питания, а я сидел прямо под ними и, словно крот из сказки Андерсена, подслеповато щурился над документами, копиями, приложениями и считал, считал, считал…
К счастью, перерыв длиною в час позволял мне ненадолго покинуть эту затхлую нору с плесенью по углам и отправиться на свежий воздух. Раньше я обедал в кантине – ее роль выполняла комната с заляпанным столом и микроволновкой – но вскоре избавился от этой привычки. Дело в том, что я чувствовал, как во время еды взгляды коллег липнут ко мне, точно крупные влажные слизни к плитке. Извлекая очередной бургер из пакета, я почти видел, как кто-то качает в изумлении головой за моей спиной. Казалось, краем глаза я могу заметить, как на их лицах шевелятся губы, произнося беззвучное «И он это все сожрет?».
Да, я люблю поесть. Люблю вредную жирную еду – бургеры, картофель фри, наггетсы, конфеты, креветки в панировке и чипсы. Нельзя просто взять и решить для себя, чем ты будешь наслаждаться по жизни. Мне кажется, это заложено в фундамент нашей личности изначально – некая направленность мышления, своеобразные рельсы, с которых никогда не получится сойти. Рельсы, которые закончатся лишь со смертью.
В очередной раз во время обеденной паузы я поднялся из офиса, вдохнул прохладного весеннего воздуха и направился в сторону раскидистых крон над темно-желтым каменным забором. Южное Кладбище уже давно не использовалось для захоронений. Места там уже не оставалось, и почти все участки принадлежали знатным семьям, что засевали своих усопших словно морковь – в пределах своего огорода по ровной линии.
Стоило ступить на гравийную дорожку, как мой живот заурчал. В воздухе аппетитно пахло чесноком, словно кто-то поджаривал ароматные головки на гриле. Рот наполнился слюной, я уже представил себе сочный, истекающий жиром стейк, украшенный веточкой розмарина с белыми зубчиками по краю. Разумеется, на кладбище никто бы не додумался устроить барбекю – виной головокружительному запаху служили тонкие зеленые ростки бэрлауха, льнувшие темно-зелеными стеблями к потрескавшимся могильным камням. Белые мелкие цветки дразнили, покачиваясь на слабом ветру, мешали думать, отвлекали, источая нестерпимое благоухание.
Ускорив шаг, я почти добежал до скамейки в центре и угнездил широкий зад рядом с подлокотником. На перекрестке кладбищенских тропинок тихонько журчал фонтан, из которого, высоко запрокидывая голову, неторопливо пил ворон. Понаблюдав за птицей, я, наконец, позволил себе открыть контейнер с обедом. Вдыхая витавший вокруг чесночный аромат, я прикрыл глаза, предвкушая момент своего маленького грехопадения, но, взглянув в контейнер, скривился от омерзения.
На белом разваренном рисе, похожем на скопление личинок, лежало несколько тошнотворно-склизких обрезков водорослей. Венчали эту гадкую смесь кубики тофу и короткая пластиковая вилка.
Жена стала веганом пару месяцев назад, и из дома исчезли все продукты, как-либо связанные с животными. Сахар, который фильтруют через телячьи кости, молоко, в котором якобы содержался гной из неухоженного вымени несчастного животного, и, разумеется, «мертвечина» – так в нашем доме теперь называли мясо. Нынче Анна готовила мне на работу «здоровую и полезную» склизкую дрянь, производство которой не «причинило страданий ни одному животному».
Я с досадой оторвал взгляд от контейнера. Хотелось выбросить гадость прямо в фонтан, чтобы это сожрали так любимые женой зверушки – вороны, голуби, крысы и прочие городские паразиты. Отчаянный и раздраженный, я беспомощно смотрел по сторонам, словно надеясь, что пока я не вижу мерзкую массу у себя в контейнере, она магическим образом станет чем-то иным – мясным рагу по-венгерски, шницелем с картофельным салатом или курицей карри. Запах чеснока, разлившийся в воздухе лишь подкреплял эту фантазию.
Обводя взглядом окружающие меня могилы, я представлял себе, как, должно быть, роскошно питались все эти Ахамы, Виттельсбахи и Рейнфельды, над останками которых теперь возвышались монументы из песчаника, украшенные готической вязью, крестами и масонскими символами. Мое внимание привлек сильно заросший памятник, торчащий откуда-то из кустарника. Надписи давно стерлись с щербатой поверхности даже не плиты – какого-то покатого валуна, с будто бы вросшей в него скульптурой ангела. Небесное создание, когда-то наверняка прекрасное, теперь уродливо возвышалось над серой грудой, опустив осыпающиеся крылья. Молитвенно-сложенные на груди руки слились в единый монолит, но самой пострадавшей была голова. Из нее, напоминающей бесформенный гриб торчали то ли гвозди, то ли куски проволоки; лицо сколото почти целиком, сохранился лишь рот – казалось, искривленный в зловещей усмешке, хищный, с узкими губами. Мое сердце замерло, когда каменные уста будто бы приоткрылись, и оттуда неспешно, словно в замедленной съемке, выполз тонкий черный язык. Глаза ангела были потеряны вместе с остальной частью лица, но я чувствовал всем своим естеством, что взгляд каменного уродца направлен прямо на меня.
Вдруг язык окончательно покинул рот статуи и, шевеля многочисленными ножками, убежал куда-то вниз. Фух, всего лишь сороконожка! Чертово создание меня так напугало, что я чуть не подскочил на месте, когда заметил боковым зрением промелькнувшую рядом тень.
На спинку скамейки рядом со мной забралась тощая девушка. Сгорбившись, она обратилась ко мне с легким французским акцентом:
– У вас сигарета найдется?
– Разумеется, – отозвался я, хлопая себя по карманам, сам исподтишка разглядывая девицу. Несмотря на прохладную погоду та была босиком. Черное платье висело лохмотьями, корсет стягивал и без того тощую грудную клетку до анатомических пределов. Лицо незнакомки драпировала черная кружевная вуаль, руки скрыты перчатками из той же ткани. С образом резко диссонировало худи и накинутый на голову капюшон, из-под которого блестели хаотично разбросанные по лицу гвоздики и шарики пирсинга. Готесса. Из тех, что тусят на кладбищах и пьют пиво в переходах. «И трахаются с панками и байкерами» – завистливо подумал я.
– Пожалуйста, – я, наконец, нашел пачку и протянул девушке. Та ловко выудила белую палочку своими невероятно длинными, как у пианистки, пальцами.
– Прошу, – я поднес зажженную зажигалку.
– Благодарю, – она глубоко затянулась и выдохнула серое облачко, заметавшееся под вуалью, выходившее из него, словно из-под горящей листвы, – Так вот что едят современные мужчины?
Незнакомка с явным пренебрежением кивнула на ненавистный мне красный контейнер.
– Моя жена, – неопределенно махнул я рукой в воздухе, чтобы она увидела кольцо, – Она стала веганом, и считает, что я похудею гораздо быстрее, если не буду есть мяса.
– Похудеете? – переспросила девушка, видимо, исключительно из чувства такта.
– Ну да, набрал я за последнее время, – с горькой усмешкой я в подтверждение своих слов приподнял фартукоподобное брюхо и немного потряс им в воздухе. На самом деле, я, конечно, солгал. Вся эта мерзость, свисающая с моих боков, наполняющая мои сиськи, уподобляющая мои ноги колоннам, была, разумеется, накоплена не за год и не за два. На моих коленях покоился, грозя одышкой при любом резком движении, результат моего долгого и планомерного грехопадения.
– А зачем вам худеть? – недоуменно спросила готесса. Я почти разозлился. Легко задавать такие дебильные вопросы, насмехаясь над случайно встреченным толстяком, когда ты выглядишь, словно модель эпохи «героинового шика» со своими запястьями толщиной в палец и талией в пол-моей шеи. Кто эта соплячка такая, что сидит здесь, курит мою сигарету и смотрит на меня с пренебрежением и брезгливостью, как и все остальные?
– Да потому что бабы мне не дают! Жена мне моя не дает! Четыре месяца, вот уже думаю, где дату отметить! Говорит, что я разожрался! Слишком уж уродлив я для секса! – саркастически подхихикивал я своим словам. На деле же хотелось разрыдаться, опустив голову прямо в безвкусное кашло, приготовленное человеком, который меня ненавидит.
– Как можно называть кого-то уродливым за то, что тот ест вдоволь? – задала девица вопрос, выбивший меня из колеи. Я даже присмотрелся повнимательнее к незнакомке – не издевается ли? Но ее глаза, скрытые какими-то гадкими белыми линзами ничего не выражали. С тем же успехом я мог бы попытаться поймать на лжи рыбу. Густо обведенные черной помадой губы мусолили фильтр, гоняя дым под вуалью. Я все силился понять – нет ли в ее словах насмешки, а девушка продолжила:
– Эти современные псевдотенденции я никогда не пойму. Раньше худыми были лишь крестьяне, что не могли себе позволить наедаться досыта, не могли добыть калорийную пищу. До сих пор во Вьетнаме и Камбодже полный человек считается привлекательным, достойным внимания. Подумайте – в Азии у вас бы от девушек отбоя не было.
Она подмигнула мне, чиркнув по кружевам длиннющими ресницами. Она что же, со мной заигрывает? Ни кольцо на пальце, ни брюхо, лежащее на коленях, ее, похоже, не останавливало.
Это огорошило не меньше, чем ее странные рассуждения относительно привлекательности полных людей. Ее журчащий, тихий голос завораживал, эти томные сонорные звуки в нос и картавость вкупе с легкой хрипотцой заставляли сердце биться чаще.
– Голод, – продолжала она, глядя словно сквозь меня, – движущая сила прогресса. Голод заставлял людей менять место стоянки, учиться скотоводству и земледелию, находить новые способы охоты и новые способы употребления пищи. В основе всех первоначальных религий лежало два простых понятия – голод и насыщение. И если голод в современном понимании можно было бы сравнить с дьяволом, адом, муками, то насыщение – это скорее божественность, рай, просветление. Считайте, что вы постигли дзен, – усмехнулась она.
– Дзен? – тут уже я не удержался от улыбки, – Просветление в виде лишнего веса и висцерального жира?
– Нет. Просветление в виде понимания вами истинного назначения плоти – насыщать и быть насыщенной, – незнакомка сделала последнюю глубокую затяжку и отщелкнула бычок куда-то в кусты.
– Знаете, в азиатских культурах считается, что если погладить живот просветленного, то это приносит счастье? Вы не против?
Я не успел ответить – ее рука черным пауком метнулась к моему брюху и старательно, сверху вниз прошлась по моей рубашке, зацепив двумя пальцами пах. Неизбалованный женским вниманием, я мгновенно ощутил эрекцию и глубокое смущение, а рука продолжала совершать гладящие движения, будто специально соскальзывая мне на брюки. Длилось это лишь несколько секунд, но мое сознание уже успело погрузиться в объятия сладкой неги. Неожиданно – как заканчивается все хорошее – девушка вскочила со скамейки и зашуршала босыми ногами по гравию, удаляясь от меня прочь. В ушах шумело, глаза не различали цвета, только вездесущий аромат черемши забивал ноздри, густо замешивая похоть с чувством голода. Я успел расслышать брошенное через плечо:
– А мужчинам необходимо есть мясо, а не это…
Опустив глаза, я увидел, что готесса, похоже случайно, сбросила контейнер на землю. Под моими ногами неаппетитно растеклась кашица из риса, водорослей и тофу. Ворон, что сидел на фонтане, теперь с любопытством разглядывал то меня, то мой несостоявшийся обед, хитро поблескивая глазом.
– Подавись, – усмехнулся я, направляясь к выходу с кладбища.
До конца паузы оставалось добрые сорок минут. Этого как раз хватит, чтобы успеть заказать и съесть клаб-стейк с картошкой-фри и чесночным соусом. Повеселев, я, повинуясь неведомому порыву, сорвал стебелек черемши и сунул его в рот. Кисло-пряный вкус растекся по языку дразнящим соком, заставив желудок издать возмущенный рык. Обернувшись, я с легкой брезгливостью выплюнул жеванные стебли – хозяином «огорода» оказался тот самый безликий ангел. Вблизи он оказался еще уродливее – поросшая мхом голова делала статую похожей на гидроцефала. По каменным складкам хламиды ползали мокрицы, а идеально сохранившиеся губы кривились в презрительной усмешке. Ну и страшилище!
Едва зайдя в ресторан, я кинулся к хостесс, чтобы сделать заказ побыстрее.
– Какой прожарки стейк вы желаете?
– Пожалуй, пусть будет «блю»! – не думая, ответил я, мечтая о красном, истекающем кровью сыром мясе и о прикосновениях кладбищенской незнакомки.
Сочившийся теплым соком кусок едва прожаренной говядины я проглотил почти незаметно для себя. Не успевая наслаждаться ее вкусом, я с каким-то садистским наслаждением расчленял мертвую плоть, запихивая в себя куски стейка. Кровь текла по моему подбородку, посетители неодобрительно оглядывались на меня, но я не мог остановиться – первое мясное блюдо за добрые два месяца полностью заняло мое сознание.
* * *
Дома меня ожидал скандал. Анна сидела на кухне, пила свое веганское вино, крутя телефон в руках, и с вызовом смотрела на меня.
– Что-то случилось, милая?
– Ага, случилось, Бенни – саркастически подтвердила она, поднося бокал к губам, – Несколько лет назад я вышла замуж за лживого бесхребетного ублюдка.
– Детка, почему с этого нужно начинать вечер? – промямлил я, уже мысленно примиряясь с тем, что после работы отдохнуть не удастся.
– Асадо Стейкхаус? Серьезно? Ты пообедал на сорок евро с нашего счета? В то время как я готовлю тебе еду с собой?
– Родная, ну мне очень захотелось мяса, понимаешь? Я-то не собирался быть веганом…
– Я думала, ты будешь меня поддерживать! Как и обещал! Или ты думал, что твоя ложь не вскроется? Ублюдок! – бокал вина пролетел в пяти сантиметрах от моей головы и разбился об дверь за спиной, пара осколков попали за шиворот.
– Так, знаешь, это уже никуда не лезет! – попробовал возмутиться я.
– Брюхо твое уже никуда не лезет! Ты никогда не похудеешь – ты слишком слабохарактерный и ленивый! Сколько раз ты был в спортзале на этой неделе?
– Сегодня вторник…
– Значит, ты пропустил спортзал уже дважды! – заявила моя супруга и тряхнула своими золотистыми волосами, в которые я так любил зарываться носом. Когда она мне это еще позволяла.
– Слушай, я сегодня задержался на работе, а завтра обязательно…
– Можешь не ходить. Мне плевать. Я устала от твоих отговорок, от твоих оправданий и от твоей лжи! Готовить я тебе теперь тоже не буду – можешь питаться подножным кормом. Или, если хочешь – ходи в рестораны, только сначала начни зарабатывать побольше, – Анна поднялась со стула и направилась в спальню, давая понять, что разговор окончен. Телефон в ее руке завибрировал, и она ускорила шаг.
* * *
Ночью, лежа рядом в кровати, я попытался приобнять Анну, но она брезгливо дернула плечом. Вздохнув, я отвернулся на другой бок. Вот, значит, брак, который я заслужил.
Сон не шел, и я поднялся, стараясь не разбудить жену, и пошел на кухню. Освещаемый лишь лампой холодильника, я шарил глазами по полкам в поисках чего-то съестного, чего-то, что поможет хоть ненадолго ощутить тепло – пускай и в собственном желудке, но содержимое не вызывало аппетита. Какие-то мелкие кривые яблоки из отдела органических товаров – те, что в три раза дороже, – пророщенная соя, крупа в контейнере и миндальное молоко. Отойдя от холодильника несолоно хлебавши, я вернулся было в постель, но Анна разбросала конечности по всей кровати, замотавшись в одеяло на манер буррито. На мои попытки отвоевать себе хоть немного места жена реагировала недовольным бурчанием и махала руками, словно отгоняя какую-то особенно назойливую, жирную муху. Вздохнув, я поплелся в другую комнату на диван. Спалось плохо, ребра моего лежбища впивались мне в бока, а люк в подвал время от времени хлопал. Надо было его запереть, но я лишь поворачивался на другой бок.
* * *
Очередной рабочий день был наполнен цифрами и звонками. С небывалой раздражительностью я хватал трубку, выслушивал очередного бездельника, который вовремя не предоставил счет или требовал коррекции документов по истечению срока давности оных, и вновь с силой вдавливал ее в телефон. В животе происходила настоящая война: красные бобы с морковью – мой завтрак – не прижились и теперь просились наружу. Куда бы я ни бросал взгляд, всюду мерещились крупные, истекающие соками куски мяса, обложенные золотистыми колечками лука, девственно-зелеными листиками салата и стебельками черемши. А еще из головы не выходила та девчонка. Она даже не назвалаимени, но я запомнил каждую деталь в ее облике – черные блестящие патлы, торчащие из-под капюшона, хаотичные переплетения пирсинга на лице, бесцветные рыбьи глаза и ловкие длинные пальцы, притронувшиеся ко мне там, где меня уже давно не касалась жена.
Как только настал обеденный перерыв, я, не глядя, вывалил в мусорку содержимое контейнера, который Анна вручила мне с собой – готовить для меня она все же не перестала. Раздражающее чувство вины сверлило изнутри и, выйдя из офиса, я тут же схватил телефон и решил ей набрать. Трубку никто не брал. Наверняка опять поставила на беззвучный.
Ноги сами вынесли на гравий Южного Кладбища. Ворон на бортике фонтана, казалось, вовсе не покидал своего места. Разумеется, его примеру следовал и уродливый грибоголовый ангел. А вот девушки не было. Запах медвежьего лука сводил с ума, скручивал желудок голодной судорогой. На скамейке кто-то оставил газету. Заголовок гласил «Очередная Нимфенбургская жертва». Я уже слышал об этих случаях. Какой-то ублюдок выпускает своего пса порезвиться в Королевских Садах Нимфенбурга, и вот уже не в первый раз местный егерь находит разодранный труп оленя. Мысленно я представил во всех подробностях, как потомок тех самых благородных животных, которых разводил на дворцовой территории сам Людвиг Баварский теперь лежит вывернутой наизнанку тушей, кишки разбросаны в стороны, а на высохшие глаза садятся мухи. Из груди вырвался непрошеный смешок – моя благоверная выблевала бы все свои хваленые смузи, предстань ее глазам такая сцена. Я люблю животных, но где-то в глубине души во мне зрело одобрение по отношению к хозяину неведомого карнивора. Хищник должен охотиться. Почему-то мысль об оленьем трупе и о его свежей красной плоти, выставленной на всеобщее обозрение, пробуждала во мне лишь больший аппетит. Надо будет попробовать оленины.
Я недолго посидел на скамейке – той же, что и вчера, – торопливо выкурил сигарету и вскочил, почти бегом ринувшись к ближайшему китайскому ресторанчику.
* * *
Когда часы церкви при кладбище пробили восемь, я, наконец, встал из-за стола. Работы за последнее время накопилось, я и не заметил, как засиделся допоздна. Пропущенных звонков на телефоне не было – обычно Анна звонила, когда я задерживался, но на этот раз как будто забыла о моем существовании. Оно и к лучшему.
До метро можно было дойти и обычной дорогой – через узкую Блюменштрассе, в прошлом – Улицу Палачей, а теперь небольшое клубное гетто Мюнхена, – но мой мозг слишком устал, чтобы воспринимать весь этот шум и неоновые огни. Я вновь свернул к кладбищу. В восемь вечера оба входа на кладбище оставались открыты, и можно было срезать угол, чем регулярно пользовались как велосипедисты, так и офисные крысы вроде меня.
Ночное кладбище очаровывало. Все эти древние надгробия, массивные кресты и золоченая роспись напоминали о старых добрых фильмах ужасов из тех времен, когда я был еще ребенком. Надрывались сверчки, над дальними могилами вились огоньки светляков, а бэрлаух продолжал все так же благоухать, наполняя мои ноздри ароматами свежей лазаньи, пасты болоньезе и курочки кунг-пао.
Голоса я услышал, проходя мимо колонн колумбария. Не знаю, что меня дернуло, но я нырнул туда – в темноту неглубоких ниш, где частенько ночевали бомжи. Во мраке неровно поблескивали оранжевые огоньки сигарет. Когда глаза немного попривыкли, мне удалось распознать свою кладбищенскую знакомую в компании каких-то парней.
– Эй, привет! Это мне вы рассказывали про дзен, – бросил я дружелюбно и помахал рукой, вполне ожидая, что при своих знакомых она и не посмотрит в мою сторону, но готесса удивила. Выйдя из тени – ей как-то удавалось горбиться даже стоя, – она подошла ко и как-то неловко поцеловала меня в небритую щеку. Из ее рта пахнуло зевом мусорного контейнера.
– Привет. Знакомься, это Огр и Бокасс, – указала она на тени в нише. Оба казались невероятно высокими и при этом тоже страшно сутулились, лица их были скрыты капюшонами. У одного из-под накидки торчала всклокоченная серая борода, лицо другого, кажется, было черным и вовсе терялось во мраке, лишь поблескивали лихорадочно блеклые рыбьи глаза.
– Ты сама так и не представилась. Меня, кстати, Бенджамин зовут. Можно просто Бенни, – я протянул руку туда, во тьму, но тени в нише даже не пошевелились.
– Мы не жмем рук, – пояснила девушка поведение своих друзей, – Мы обнимаем друг друга за лица, вот так.
Она положила обе ладони мне на щеки и нежно провела по лицу, словно была слепа и пыталась понять, кто перед ней. Кружево перчаток щекотало нос, и я чуть было не чихнул.
– Теперь твоя очередь, – насмешливо предложила готесса. Вдохнув поглубже, я поборол смущение и залез руками ей под вуаль. Кожа у девушки была холодной и гладкой, словно резиновая форма для льда, но я не придал этому значения – куда важнее был для меня, женатого мужчины, тот факт, что я сейчас трогаю лицо чужой, почти незнакомой мне женщины, а обручальное кольцо цепляется за многочисленные гвоздики пирсинга. Отняв, наконец, руки, я застыл, не зная, что делать дальше, а незнакомка удовлетворенно выпрямилась, оказавшись чуть ли не на голову выше меня.
– Кстати, мое имя Монт, если тебе интересно.
– Монт, – я мечтательно покатал на языке имя девушки, которая первая за несколько лет не смотрела на меня, как на прямоходящую свинью. Тем временем двое, стоявшие до этого поодаль, приблизились ко мне и, бросив сигареты на землю, по очереди провели ладонями по моему лицу. Их длинные ногти – дань давно ушедшей моде – слегка царапали кожу. На щеках, подбородках и бровях готов поблескивали какие-то гвоздики, скрепки и кольца, а у Бокасса на черной коже болталось несколько цепей, скрепляющих веки с ноздрями.
– И что ты здесь делаешь в столь поздний час, Бенни? – раздался хрипловатый, бархатный голос Монт.
– Да так, решил срезать. Вы?
– Мы здесь… обитаем, – усмехнулась готесса, следом за ней всхрюкнул Бокасс. «Обитаем» – что за глупость? Странная все же компашка. Я вдруг понял, что взгляды неформалов клином сошлись на мне. Стало неуютно, где-то под ребрами мокро заворочался ком снега, а снизу я ощутил приступ «медвежьей болезни». Мысленно я быстро перечислил в голове все ценные предметы, что были у меня с собой – мобильник, кошелек, ключи от квартиры… Если они их у меня отберут, им же в руки попадет и мой айди с адресом, они смогут заявиться ко мне домой и даже что-то сделать с Анной. Странным образом, я даже на секунду понадеялся на такой исход событий. Что сейчас эта троица оберет меня до нитки – сопротивляться я не собирался – я пойду в участок, буду там размазывать сопли, тянуть время. Потом полицейская машина привезет меня к дому, мы зайдем в квартиру, а там…
– Ну ладно, мне, наверное, пора. Приятно было познакомиться.
Я медленно попятился от троицы фриков, словно проверяя, дадут ли они мне уйти. Те остались неподвижны, будто какие-то гротескные могильные изваяния. Облегченно выдохнув, я развернулся в сторону выхода из колумбария, но застыл. Волосы на затылке встали дыбом, кишечник бунтовал против всего остального тела, а снежный ком в груди растаял, заливая внутренности холодной, склизкой водой. Безликий ангел стоял прямо передо мной. Как я его только не заметил по пути сюда? Сделай я еще шаг – и пнул бы валуноподобный постамент, надписи на котором стерлись и теперь напоминали следы от когтей животного. Зеленоватое могильное свечение окутывало выщербленную фигуру. Вблизи обломки за спиной больше не походили на крылья, скорее на какой-то причудливый спинной гребень, руки казались не по-человечески длинными, а губы – последняя деталь, оставшаяся от лица – хищно кривились не в презрении, но в готовности обнажить зубы. Так скалятся приматы, выставляя вперед мягкую плоть, чтобы обнажить острые резцы и клыки. Казалось, что стоит мне отвернуться, как тварь запрыгнет на спину, вцепится когтями в ребра и начнет питаться, как это делают гиены – не убивая жертву.
В суеверном ужасе я отшатнулся назад, уперся во что-то и тонко, по-бабьи вскрикнул.
Обернувшись, я увидел перед собой Монт.
– Ты как будто привидение увидел, – усмехнулась она, не меняя выражения лица. Где-то за ее спиной заливисто хохотал шакалом Огр, в тон ему попискивал цыпленком-пуховичком Бокасс.
Смущение подожгло мои уши и щеки: испугаться старого памятника на кладбище – что может быть глупее? Но, девушка, кажется, не придала этому значения – взяв меня за руку, потянула за собой, в нишу.
– Пойдем, выпей с нами…
В голове уже выстроилась, обросла запятыми и интонациями заготовленная фраза о том, что мне пора, я устал, и дома меня ждет жена, но внутренний голос предательски шепнул: «Нет, не ждет!» Другого повода отказываться я не видел.
Оказавшись в нише, я неловко кивнул парням, что прижимались к стенам, не обращая на меня внимания. Только чернокожий гот продолжал тоненько попискивать, словно все не мог отсмеяться. Их кислое дыхание обдавало меня с двух сторон, и мне в голову непрошеным воспоминанием влезла морда собаки, которая у меня была в детстве – хулиганистого лабрадора Макси. Когда он возвращался с прогулки, запах из пасти у него частенько был точно таким же – это означало, что пес наелся тухлятины. Обычно в такие моменты я гнал его от себя, не в силах сдерживать рвотные позывы. Но сейчас все было не так плохо – все же готы не тыкались в меня мокрыми носами, а жуткий смрад из их ртов забивал запах черемши, который доходил до какой-то совершенно запредельной концентрации здесь, в нише.
– А что вы пьете? – полюбопытствовал я, чтобы прервать тягучее молчание и хоть чем-то заглушить насмешливое попискивание Бокасса. В ответ Огр погрузил длиннопалую кисть в перчатке куда-то в ворох лохмотьев и извлек оттуда грязноватую бутылку без лейбла. Даже слабого света далеких фонарей хватило, чтобы заметить болотно-зеленый цвет жидкости, в которой плескались какие-то растения. Тонкие пальцы ловко извлекли пробку, и запах забродившей черемши ударил в нос.
– Что это? – стараясь скрыть недоверие к странному напитку, поинтересовался я у Монт.
– Настойка на травах. Немного того, немного сего, живучка ползучая, папоротник, крапива, в основном, черемша, – неожиданно ответил Огр. Голосом это можно было назвать с трудом – казалось, он сипел, шипел и хрюкал, очень стараясь воссоздать явно ему не родную речь. Я еле избавился от соблазна посветить ему в лицо фонариком.
– И как это называется? – тянул я время, в надежде как-нибудь «соскочить» с дегустации этой дряни. Неожиданно резко зашипел Бокасс, перебиваясь на писк и рычание.
– Извини, он не разговаривает, – Монт строго посмотрела на своего темнокожего товарища, – Болезнь связок. У этого нет названия. По крайней мере, на известных мне языках. Но не опасайся, эта вышла не очень крепкая.
– А вы ее готовите сами? – притворно изумился я. Если бы какой-нибудь завод в Баварии выпустил нечто подобное, ТЮФ бы уже подписывал приказ об их закрытии.
– Да. Все травы мы собрали здесь и в Нимфенбургском ботаническом, – почти с гордостью ответила девушка.
– Ешь тот лук, что ест медведь, никогда не будешь тлеть, – невпопад проквакал Огр.
– Мне бы лучше похудеть, – в шутку я продолжил двустишие, но тут же заметил, с каким недовольством на меня воззрилась Монт.
– Похудеть – легко. Насытиться – вот, что непросто.
– Ты же это несерьезно? Весь мир мечтает похудеть! Избыточный вес давно стал атрибутом уродства. Посмотри на всех этих моделей, звезд, законодателей моды – рельефные, гладкие тела, идеальные и прекрасные… И я – с растяжками, как у беременной бабы и целлюлитными ногами. В этом мире для таких, как я нет места, – закончил я дрогнувшим голосом. Откуда у меня эта гадкая привычка исповедоваться перед незнакомцами? Может, дело в том, что дома меня выслушать некому?
Бокасс как-то странно яростно откашлялся – словно выругался на другом языке. Монт неодобрительно глянула на чернокожего гота, после чего прокомментировала:
– Как видишь, Бокасс с тобой несогласен. И я. Нам тоже нет места под солнцем, но ты… по меркам наших предков ты – почти альфа-самец. Ты умеешь добывать еду, в тебе достаточно сил, чтобы прокормить себя и свою самку. Как по мне – вот это сексуально, – она выпрямилась во весь свой огромный рост и по-кошачьи потянулась, проведя темным тонким язычком по неподвижным густо напомаженным губам. Я отчетливо почувствовал, как кровь прилила к гениталиям, а в голове пронеслась череда картинок не самого целомудренного содержания, – Так что, выпьем?
Каждый из них по очереди приложился к бутылке, закидывая голову. С довольным фырканьем они, передавали напиток друг другу. Наконец, очередь дошла и до меня. Холодное, как лед стекло легло в ладонь, и сильный запах спирта пополам с черемшой ударил мне в ноздри так, что глаза заслезились. Я хотел было вытереть горлышко рукавом, но смутился – не хотел, чтобы новые знакомые подумали, будто я брезгую. С мыслью «А, будь, что будет!» я сделал глоток.
