Герман Мелвилл
Обманщик и его маскарад
– Но если смелый план будет осуществляться с соответствующим благоразумием и осмотрительностью, что тогда?
– Вы действительно верите, что эта всемирная благотворительность когда-нибудь осуществится?
– Я уверен, что так и будет.
– Не самоуверенность ли это?
– Помилуйте, слышать такое от христианина!
– Только подумайте о препятствиях!
– Препятствия? У меня есть уверенность в преодолении препятствий, даже горных вершин.[46] Да, я настолько уверен во всемирной благотворительности, что за отсутствием лучшей кандидатуры я назначил себя временным казначеем, и буду рад принимать пожертвования, ибо в настоящее время я намерен распространить еще миллион экземпляров моего план-проекта для всеобщего сведения.
Разговор продолжался; человек в сером поведал о духе благожелательности, который, с учетом тысячелетней надежды для человечества,[47] распространился во всех странах, – во многом так же, как дух прилежного земледельца, воодушевленный предстоящим посевным сезоном, проводит его по полям вокруг фермы. Доминантная нота, затронутая в его душе, продолжала вибрировать с неослабевающей силой. Он стал удивительно красноречивым, энергично жестикулировал и демонстрировал талант убеждения, способный сокрушить гранитные сердца.
Как ни странно, его слушатель, несмотря свойственное ему на необыкновенное добросердечие, оставался невосприимчивым к подобному красноречию, хотя и откликался на откровенные просьбы. Послушав еще несколько минут с благодушным недоверием, пока пароход швартовался у очередного причала, этот джентльмен с жалостливым и наполовину юмористическим выражением вложил в руки собеседника еще одну банкноту; он был милосердным до конца, даже к восторженным мечтам.
Глава 8. Милосердная дама
Если пьяница в трезвом состоянии являет собой мрачнейшего из смертных, то энтузиаст в припадке рассудительности становится гораздо менее оживленным. Скажем об этом без предубежденного отношения к его значительно расширившимся познаниям; ибо если душевный подъем был вершиной его безумия, то душевный упадок был крайней степенью его здравомыслия. Судя по всему, нечто подобное происходило с человеком в сером. Общество стимулировало его, одиночество навевало на него летаргию. Как и все закаленные одиночки, он не ощущал бодрящей уверенности в одиночестве, которое налетело на него, как морской бриз из безмерной пустоты. Иными словами, когда он остался наедине с собой, и ничто не могло разбередить его внутреннюю флегматичность, он неосознанно вернулся к своему прежнему облику, – к пассивному спокойствию, состоявшему из печального смирения и сдержанности.
Спустя короткое время он вяло направляется в дамский салон, словно тщится кого-то найти там, но, после нескольких разочарованных взглядов, обращенных в его сторону, опускается на диван с унылым и меланхолически утомленным видом.
На другом конце дивана сидит пухлая и приятная особа, чей вид намекает на то, что если у нее и есть какие-либо недостатки, это может быть все, что угодно, кроме ее превосходного сердца. Судя по ее сумеречному платью, – ни предрассветному, ни предзакатному, – она была вдовой, только что вышедшей из кокона своего траура. Смутно отрешенная, она в благоговейном забытьи смотрит на книгу, где ее палец указывает на XIII главу 1-го послания Коринфянам, к которой недавно обратилось ее внимание после сцены с увещеванием на грифельной доске немого пассажира.
Священная страница более не манит ее взор; но вечером, когда западные холмы озаряются сиянием заходящего солнца, ее задумчивое лицо хранит нежную легкость увещевания, хотя имя учителя уже забыто.
Между тем, лицо незнакомца вскоре привлекает ее взгляд, но не находит отклика. Книга, позабытая в руке из-за ее вопрошающего внимания, неожиданно выскальзывает на пол, но тут же возвращается обратно в руках незнакомца. В этом движении нет навязчивой вежливости, лишь безыскусная отзывчивость. Ее глаза сверкают; очевидно, она больше не является пассивной наблюдательницей. Почтительно склонившись к ней, со сдержанной печалью в голосе, незнакомец шепчет:
– Прошу прощения за вольность, мадам, но в вашем лице есть нечто, странно привлекательное для меня. Можно спросить, являетесь ли вы сестрой Церкви?
– Почему вы…
– Вы могли бы по случаю довериться мне?
– По правде сказать, сэр… как мудро сказано, быть с незнакомцем… с… с совершенным незнакомцем… ну вот, я почти сказала это…
Женщина испытывала неловкость от своей приветливости и слегка отстранилась, хотя ее сердце тянуло ее в обратную сторону; обычная борьба между милосердием и благоразумием.
– Совершенный незнакомец! – с легким вздохом. – Ах, кто из нас не таков? Но мои поиски тщетны; никто мне не верит.
– Вы мне интересны, – с добродушным любопытством сказала женщина. – Можем ли мы как-то подружиться?
– Никто не может подружиться со мной, если не доверяет мне.
– Но я…я доверяю… по крайне мере, до определенной степени. Я хочу сказать…
– Нет, нет, не надо ничего говорить, – вообще ничего. Простите, но я вижу это. Между нами нет никакого доверия. Я глупец, завороженный глупец, искавший его!
– Вы не правы, сэр, – с возросшим интересом отозвалась женщина. – Должно быть, в вашей жизни произошло нечто предосудительное, несправедливо исказившее ваши взгляды.
– То есть, вы доверяете мне? Докажите это. Одолжите мне двадцать долларов.
– Двадцать долларов?
– Ну вот, мадам. Я же сказал: вы мне не доверяете.
Его слова необыкновенно взволновали ее. Она заерзала на месте, как неприкаянная, не зная, куда повернуться. Раз двадцать она пыталась что-то сказать, но умолкала на первом слоге. Отчаявшись наконец, она выпалила:
– Скажите, сэр, зачем вам понадобились двадцать долларов?
– А разве я не… – он посмотрел на ее платье, намекавшее на недавний траур. – Для вдов и сирот, разумеется. Я коммивояжер, собирающий пожертвования на содержание приюта для вдов и сирот семинолов.
– Но почему вы раньше не сказали об этом? – с немалым облегчением отозвалась она. – Бедные души, эти индейцы, как жестоко с ними обходятся! Вот, вот; берите скорее. Жаль, что я не могу дать больше.
– Не печальтесь об этом, мадам, – произнес незнакомец, забрав и сложив банкноты. – Пусть это и незначительная сумма, но… – он достал записную книжку и карандаш, – …в этой графе я запишу сумму, но есть другая графа, где я записываю намерения. Всего доброго; у вас есть доверие. Да, и вы можете обратиться ко мне со словами апостола, обращенными к коринфянам: «Итак, радуюсь, что во всем могу положиться на вас».[48]
Глава 9. Два деловых человека совершают небольшую сделку
– Прошу прощения, сэр, не видели ли вы человека с траурной повязкой, такого печального джентльмена? Странно, куда он мог уйти; я беседовал с ним не более двадцати минут назад.
Эти слова оживленного, краснощекого мужчины в дорожной шляпе с кисточками, державшего под мышкой нечто похожее на бухгалтерскую книгу, были обращены к ранее упомянутому студенту, стоявшему у бортового поручня, куда он вернулся вскоре разговора с человеком в трауре, и с тех пор оставался там.
– Вы видели его, сэр?
Выведенный из своей обычной застенчивости добродушной оживленностью незнакомца, юноша отреагировал с неожиданным проворством:
– Да, человек с траурным крепом недавно был здесь.
– Печальный?
– Да, и рискну добавить, немного помешанный.
– Это он. Боюсь, какое-то несчастье повлияло на его мозг. Не подскажете, куда он ушел?
– В ту сторону, откуда вы пришли, направляясь к трапу.
– Вот как. Значит, человек в сером пиджаке, с которым я недавно повстречался, сказал правду: должно быть, он высадился на берег. Какая досада!
Он немного постоял, раздосадовано крутя между пальцами кисточку от шляпы, свисавшую над его бакенбардами, и продолжил:
– Ну что же, мне очень жаль. В сущности, у меня было кое-что для него, – он наклонился ближе. – Видите ли, он обратился ко мне за утешением, – нет, я ничем не обидел его, дело не в этом, – но понимаете… он обратился ко мне с задушевными словами. Тогда я был очень занят и отказался выслушать его; боюсь, со стороны это выглядело довольно грубо и бесчувственно. Так или иначе, не прошло и трех минут, как я испытал раскаяние вкупе с настоятельным желанием вручить этому бедняге десять долларов. Ну вот, вы улыбаетесь. Наверное, это предрассудок, но я ничего не мог с собой поделать; слава Богу, у меня есть слабые стороны. Но опять-таки, – скороговоркой продолжал он, – в последнее время мы сильно преуспели в делах, – под словом «мы» я разумею угольную компанию «Блэк Рапидс», – и благодаря этому изобилию, как личному, так и индивидуальному, было бы только справедливо раз-другой потратиться на благотворительность, вы не находите?
– Сэр, – сказал студент без малейшего смущения. – Следует ли мне понимать, что вы официально связаны с угольной компанией «Блэк Рапидс»?
– Да, я являюсь ее президентом и трансфер-агентом.
– В самом деле?
– Да, но вам-то что с того? Хотите сделать капиталовложение?
– А вы продаете акции?
– Пожалуй, кое-что можно приобрести. Но почему вы спрашиваете? Вы ведь не хотите вкладывать деньги?
– Предположим, я хотел бы это сделать, – с невозмутимой сосредоточенностью отозвался студент. – Вы могли бы заключить сделку со мной прямо здесь и сейчас?
– Бог ты мой, – собеседник изумленно воззрился на него. – Вы и впрямь деловой человек. Я положительно боюсь вас.
– Ну, не стоит… Значит, вы можете продать мне несколько акций?
– Не знаю, не знаю. По правде сказать, часть акцией была выкуплена компанией при довольно необычных обстоятельствах, но это едва ли может быть поводом, чтобы превратить данное судно в офис компании. Думаю, вам лучше будет повременить с капиталовложением. Итак… – с равнодушным видом, – вы видели того беднягу, о котором я говорил?
– Пусть несчастные идут своим путем. Что за большую книгу вы держите под мышкой?
– Это моя трансфертная книга. Я должен доставить ее в суд, согласно судебной повестке.
Наклонные золоченые буквы на корешке складывались в надпись «Угольная компания Блэк Рапидс».
– Я много слышал об этом. Скажите, нет ли у вас официального отчета о текущем состоянии дел вашей компании?
– Такой отчет недавно был опубликован.
– Прошу прощения, но у меня любознательный характер. У вас есть с собой экземпляр отчета?
– Повторю, я не считаю возможным превратить это судно в деловую контору компании. Тот бедняга… вы утешили его?
– Пусть несчастливцы утешают себя сами. Так у вас есть экземпляр?
– Ну, раз уж вы такой бизнесмен, то не могу вам отказать. Вот – он протянул маленькую печатную брошюру.
Юноша глубокомысленно углубился в текст.
– Не люблю подозрительных людей, – заметил коммерсант, наблюдая за ним. – Но, должен сказать, мне нравятся осмотрительные люди.
– Могу вас поздравить, – юноша вялым движением протянул брошюру обратно. – Как было сказано, я любознателен по характеру, но и осторожен от природы. Я не обманываюсь внешними признаками. Ваш отчет представляет дела в прекрасном свете, но скажите, не были ли ваши акции еще недавно переоценены? Не наблюдается ли нисходящая тенденция? Нечто вроде уныния среди держателей ваших акций?
– Да, наблюдался некоторый спад. Но что было причиной? Кто стоял за этим? Падение наших акций связано исключительно с ворчанием, – заметьте, с лицемерным ворчанием биржевых «медведей».
– Почему лицемерным?
– Потому что эти «медведи» проявляют самое чудовищное лицемерие; они лицемерно переворачивают факты с ног на голову, лицемерно выпячивают темные, а не светлые стороны. Они процветают не столько на биржевой депрессии, сколько на ее видимости. Это профессора извращенного мастерства биржевых спадов, поддельные Иеремии[49], фальшивые Гераклиты.[50] По окончании унылого дня они воскресают, подобно Лазарям посреди нищеты, и радуются прибылям, полученным из-за притворных недугов, – проклятые «медведи»!
– Вижу, вы неравнодушны к этим медведям.
– Если и так, это не более чем воспоминание об их стратагемах относительно наших акций. Это разрушители доверия, насквозь лживые сами по себе, но искренние в своей мрачной философии о конце мира. Те люди, которые, будь то на фондовой бирже, в политике, морали, метафизике, религии и даже на хлебном рынке – обрушивают свою темную панику на естественно установленный свет с целью получить скрытую выгоду. Их мрачная философия, шагающая мо трупам чужих бедствий, есть философия Моргана![51]
– А мне это нравится, – с знающим видом протянул юноша. – Эти унылые души для меня не лучше остальных. Сидеть на диване после ужина с шампанским, курить плантаторскую сигару и беседовать с одним из этих мрачных парней, – что за скука!
– Вы скажете ему, что все это выдумки, не так ли?
– Я скажу ему, что это неестественно. Я скажу ему: если ты доволен жизнью и знаешь ее, и все вокруг тоже довольны, и ты знаешь об этом, и мы будем довольны после того, как нас не станет, о чем тебе тоже известно, – зачем надувать губы и сидеть с мрачным видом?
– А вы знаете, откуда у таких парней берется их мрачность? Не от жизни, потому что они часто бывают затворниками, либо они слишком молоды, чтобы понимать жизнь. Нет они черпают уныние из старых пьес, которые видят на сцене, или их старинных книг, которые находят на чердаке. Можно поставить десять к одному, что такой отшельник тащит к себе заплесневелый томик Сенеки, приобретенный на книжной распродаже, и начинает набивать себя старым, залежалым сеном. А потом он думает, как мудро и старомодно выглядеть брюзгой, и как это возвышает его над современниками.
– Совершенно верно, – согласился юноша. – Я немного пожил на свете, но повидал множество таких мрачных воронов, которые каркают от чужого лица. Кстати говоря, довольно странно, что человек с траурной лентой, о котором вы спрашивали, принял меня за сентиментального рохлю, потому что я отмалчивался; а поскольку я имел при себе книгу Тацита, он полагал, что я выбрал такое чтение из-за меланхоличного стиля, а не из-за сплетен и кривотолков автора. Но я позволил ему высказаться и потворствовал ему своей мнимой застенчивостью.
– Вам не следовало так поступать. Это несчастный человек, а вы, похоже, выставили его глупцом.
– Если и так, то он сам виноват. Но мне нравятся преуспевающие и довольные люди, которые говорят спокойно и отличаются красноречием, как вы. Такие люди обычно бывают искренними. А теперь, поскольку у меня есть некоторый излишек денег в кармане, я просто собираюсь…
– …Выступить в роли брата этого несчастного бедняги?
– Пусть этот несчастный будет братом самому себе. Во что вы его втягивали все это время? Можно подумать, вам нет дела до оформления трансфертов или продажи акций; вы думаете о чем-то еще. Но повторяю, я готов вложить деньги…
– Постойте, постойте, – к нам приближаются какие-то шумные джентльмены. Давайте отойдем в сторону.
С бесцеремонной вежливостью человек с книгой под мышкой увлек своего спутника в уединенное место, куда не доносились звуки перебранки снаружи.
Заключив сделку, они встали и вышли на палубу.
– Теперь скажите мне, сэр, – произнес человек с книгой, – вернее, объясните, каким образом молодой человек, вроде вас, – а вы, на первый взгляд, похожи на степенного представителя студенческой гильдии, – вдруг заинтересовался акциями и подобными вещами?
– Некоторые второкурсники производят ошибочное впечатление, – с подчеркнутой медлительностью ответил студент, поправляя воротник рубашки. – Не последним из них является расхожее мнение о натуре современного ученого и о происхождении его научной уравновешенности.
– Да, похоже на то. Действительно, это новая страница в рукописи моего жизненного опыта.
– Жизненный опыт – это единственный учитель, сэр, – глубокомысленно заметил студент.
– Считайте меня вашим учеником; я готов слушать лишь измышления опытных людей.[52]
– Мои измышления, сэр, в основном руководствуются изречениями лорда Бэкона;[53] я рассуждаю о тех концепциях, которые близки моему бизнесу и моей душе… Кстати, у вас нет сведений о других хороших акциях?
– Вас, случайно, не интересует Новый Иерусалим?
– Новый Иерусалим?
– Да, это новый и процветающий город в северной Миннесоте. Он был основан некоторыми беженцами из числа мормонов, отсюда и название. Он стоит на Миссисипи. Вот, у меня есть карта, – он развернул свиток. – Вот, здесь вы видите общественные здания, – вот пристань, – вот парк, – вот ботанический сад, – а тут, где эта маленькая точка, находится постоянно действующий фонтан. Как вы можете видеть, есть двадцать звездочек; они обозначают лицеи с колоннадами из железного дерева.
– И все эти здания уже построены?
– Все стоят на местах, bona fide.[54]
– А эти квадраты по окрестностям, – они покрыты водой?
– Акватории в новом Иерусалиме? Все это terra firma… – но вы не заинтересованы в инвестициях, правда?
– Мне едва ли нужно объявлять свою ученую степень, как говорят в таких случаях молодые юристы, – зевнул студент.
– Благоразумие… вы благоразумный человек. Так или иначе, я предпочел бы иметь одну из ваших акций в угольной компании, нежели две из этого предприятия. Тем не менее, с учетом того, что первое поселение было основано двумя беженцами, которые переплыли реку в обнаженном виде… это удивительное место. Так и есть, уверяю вас. Но увы, мне пора идти. Да, и если вы случайно встретитесь с этим несчастным человеком…
– В таком случае, я пошлю за стюардом и поручу ему высадить этого человека за бот вместе с его несчастьями, – с растущим нетерпением отозвался студент.
– Ха-ха! Вот теперь я вижу некоего мрачного философа, теологического медведя, всегда готового задавить своим ворчанием слабости человеческой натуры (со скрытыми мотивами, как видите, ради солидных бенефиций в виде даров от почитателей Аримана[55]), он объявит это знамением ожесточенного сердца и размягченного мозга. Да, такова будет его зловещая умозрительная конструкция. Но ведь это не более, чем причуда настоящего, пусть и суховатого юмора. Признайте это! До свидания.
Глава 10. В кают-компании
Стулья, табуреты, кушетки, диваны, оттоманки, занятые группами людей, молодых и старых, умудренных и простодушных. Они держат в руках карты: пики, трефы, бубны и черви, их любимые игры – вист, криббидж и брак.[56] Среди отдыхающих в креслах и расхаживающих между столами с мраморными столешницами, сравнительно мыло тех, кто устранились от игры и держат руки в карманах. Возможно, это философы. Но тут и там можно видеть заинтересованные лица людей, читающих небольшую афишу неизвестного автора, составленную в витиеватых выражениях:
ОДА ОБ ПРИЗНАКАХ
ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО НЕДОВЕРИЯ
ПРОТИВ ВОЛИ ПОДТВЕРЖДЕННОГО
МНОГОЧИСЛЕННЫМИ ОТКАЗАМИ БЕСПРИСТРАСТНЫХ ПОПЫТОК
ЗАВОЕВАТЬ ЧЬЕ-ТО ДОВЕРИЕ
На полу валяются многочисленные экземпляры, как будто разбросанные с воздушного шара. Но природа их происхождения была такова: некий пожилой человек в квакерском облачении тихо прошел через каюту и, на манер железнодорожных книготорговцев, предваряющих свои предложения прямыми или косвенными рекламными объявлениями о будущих томах, молча раздавал брошюры со стихами, которые, большей частью, после мимолетного взгляда были выброшены на пол, как очередная бредовая фантазия бродячего рапсода.
В должное время появляется и румяный мужчина с дорожной шляпой, который, оживленно расхаживая взад-вперед, с любопытством оглядывается по сторонам с видом радостного сродства с происходящими событиями, всей своей сущностью желая передать стремление быть душой общества и словно бы говоря: «Ну вот, ребята, теперь я лично знаком с каждым из вас, потому что мир прекрасен, и наше знакомство тоже прекрасно братья, о да, – и какие мы здесь все прекрасные и счастливые!»
И, как будто он на самом деле пропел эту птичью трель, он панибратски обращается к одному незнакомцу за другим, обмениваясь с ними приятными комментариями.
– Прошу прощения, почему вы здесь? – обратился он к маленькому сухопарому человечку, который выглядел так, словно никогда не обедал.
– Из-за какой-то диковинной поэмы, – последовал ответ. – Той самой, которая разбросана в брошюрах на полу.
– А я и не заметил! Давайте-ка посмотрим, – он подобрал бумажку и посмотрел. – Ну, довольно мило: жалобные откровения, особенно в завязке. «Увы тому, кто не познает меры / Реального доверия и неподдельной веры». Разумеется, можно лишь пожалеть такого несчастливца. Сложено весьма гладко, сэр. В этом есть неподдельный пафос. Но считаете ли вы такие чувства оправданными?
– Интересно, – ответил сухопарый человечек. – Я как раз подумал что это необычная вещь, и едва ли не стыжусь признать, что она подвигла меня на искренние чувства. Прямо сейчас я чувствую, что это искренние и правдивые слова Не помню, чтобы раньше я так расчувствовался. Видите ли, мои чувства притуплены от природы, но этот стих, странным образом, проникает через мое оцепенение вроде проповеди, – которая, оплакивая мою смерть во грехе и позоре, одновременно побуждает меня быть живым и благодетельным человеком.
– Рад это слышать, и надеюсь, что с вами все будет хорошо, как говорят доктора. Но кто распространил эти стихи?
– Не знаю, я пришел недавно.
– Стало быть, он прошел, как ангел, правда? Ладно, вы откровенны и расположены к отдыху; давайте перекинемся в карты.
– Благодарю, но я не играю в карты.
– Тогда бутылка вина?
– Спасибо, я не пью вина.
– Сигары?
– Спасибо, я не курю.
– Тогда, быть может, интересные рассказы?
– По правде говоря, не думаю, что у меня есть истории, достойные пересказа.
– Мне представляется, что искренность всколыхнулась в вас, подобно воде в земле без водяных мельниц. Полно, не лучше ли распечатать карточную колоду? Для начала мы можем играть по-малому, как захотите; лишь бы игра была интересной.
– В самом деле, вы должны извинить меня. Я не верю картам.
– Как, вы не верите картам? Обычным картам? Тогда я вынужден присоединиться к нашей грустной Филомеле[57] и повторить: «Увы тому, кто не познает меры / Реального доверия и неподдельной веры». До свидания!
Фланируя вокруг и останавливаясь поболтать здесь и там, человек с книгой наконец утомился. Он огляделся по сторонам, увидел свободное место на небольшой кушетке и опустился туда. Вскоре, как и его сосед, оказавшийся тем самым добродушным торговцем, он заинтересовался сценой, которая развернулась перед ним. Это была партия в вист, где двое бледных, легкомысленных, невоспитанных юнцов, – один с красным шейным шарфом, другой с зеленым, – противостояли двоим вежливым, степенным, хладнокровным мужчинам средних лет в благочинных черных костюмах профессионального толка; очевидно, респектабельным докторам правоведения.
После недолгого наблюдения за своим соседом добродушный купец наклонился в сторону и прошептал из-за смятой «Оды», которую он держал в руке:
– Сэр, мне не нравится внешность этих юнцов, а вам?
– Мне тоже, – последовал тихий ответ. – Эти цветные шарфы – признак дурного вкуса, по крайней мере, для меня, хотя мои вкусы не обязательны для всех.
– Вы ошибаетесь; я имею в виду двух других, и не манеру одежды, а их физиономии. Признаюсь, мое знакомство с подобными господами ограничивается тем, что я читал в газетах, но эта парочка… они шулеры, не так ли?
– Дорогой сэр, нам не подобает быть придирчивыми критиканами.
– Ваша правда, сэр. Не стоит выискивать недостатки, хотя я немного предубежден в этом смысле; но определенно, эти юноши не могут быть мастерами карточной игры, тогда как их противники выглядят очень внушительно.
– Надеюсь, вы не намекаете, что цветные шейные шарфы настолько бездарны, что обречены на проигрыш, тогда как черные галстуки настолько искусны, что обязательно будут мухлевать? Искаженные, озлобленные представления, мой дорогой сэр; гоните их прочь. Видимо, чтение «Оды», которую вы держите в руке, не пошло вам на пользу. Осмелюсь предположить, что возраст и опыт недостаточно расширили ваш кругозор. Свободное и прогрессивное мышление учит нас относиться к этим картежникам, – в сущности, ко всем, кто собрался здесь, – как к участником большой игры, где каждый играет честно, в меру своих сил, и победа достается каждому из игроков.
– Не могу поверить, что вы так думаете. Игры, где каждый остается в выигрыше, еще не изобретены в этом мире.
– Полно, полно, – говоривший расслабленно откинулся назад и окинул игроков небрежным взглядом. – Проезд оплачен, пищеварение в норме; тревоги, горести и нужда позабыты; когда вы отдыхаете на этой кушетке, распустив поясной ремень, почему бы радостно не предаться своей участи вместо того, чтобы капризно выискивать дыры в благословенных судьбах мироздания?
Выслушав эту речь, добродушный торговец долго и пристально смотрел на собеседника. Потом он провел рукой по лбу и погрузился в раздумье, поначалу тревожное и смущенное, потом более спокойное; наконец, он снова обратился к своему спутнику.
– Я нахожу полезным время от времени выяснять чужие потаенные намерения. Сам не знаю, почему, но некая смутная подозрительность кажется неотделимой от нашего представления о некоторых вещах и определенных людях. Однако, если поделиться этими смутными подозрениями, то обычный разговор с другим человеком может рассеять, или, по меньшей мере, видоизменить их.
– Значит, вы считаете, что я оказал вам добрую услугу? Возможно. Но не благодарите меня, не стоит этого делать. Если мои слова, без задних мыслей произнесенные в ходе непринужденного разговора, послужили тому или иному благу, то это невольное воздействие. Рожковое дерево услащает травяной покров вокруг себя, но в том нет его заслуги; это лишь благотворный инцидент, свойственный его природе. Вы меня понимаете?
Добродушный торговец еще раз внимательно посмотрел на собеседника, и оба снова погрузились в молчание.
Обнаружив, что его учетная книга, то сих пор лежавшая у него на коленях, причиняет ему досадное неудобство, владелец положил ее на кушетку между собой и соседом. При этом открылась надпись на ее корешке, – «Угольная компания Блэк Рапидс», – которую наш добрый торговец, скрупулезно честный, не удосужился бы прочитать, если бы она не бросилась ему в глаза. Внезапно, словно вспомнив о чем-то, незнакомец поднялся на ноги и пошел прочь, в спешке позабыв о своей книге. Обратив на это внимание, добрый торговец сразу же взял ее, поспешил следом и любезно вернул хозяину; при этом он не мог избежать невольного взгляда на корешок с изящной надписью.
– Спасибо, большое спасибо, мой дорогой сэр, – сказал незнакомец, принимая книгу. Он уже собрался пойти дальше, когда торговец заговорил.
– Прошу прощения, но вы каким-то образом связаны с… угольной компанией, о которой я наслышан?
– Мой дорогой сэр, есть много угольных компаний, о которых пишут в газетах, – незнакомец улыбнулся и помедлил с выражением болезненного нетерпения, замаскированного под безучастность.
– Но вы связаны с одной конкретной компанией, – «Блэк Рапидс», разве не так?
– Откуда вы это знаете?
– Ну, сэр… я слышал довольно соблазнительную информацию о вашей компании.
– Тогда прошу назвать вашего информатора, – последовал холодноватый ответ.
– Это… это человек по фамилии Рингмен.
– Не знаю такого. Но, несомненно, о нашей компании знают многие, кого мы не знаем; точно так же один человек может знать другого, но оставаться неизвестным для него. Вы давно знакомы с этим Рингеменом? Полагаю, он ваш старый друг. Но, прошу прощения, я вынужден покинуть вас.
– Постойте, сэр… Акции…
– Акции?
– Да. Это довольно необычно, но я…
– Боже мой, вы же не собираетесь вести серьезные дела со мной? Я даже не был представлен вам в моей официально должности. Эта трансфертная книга, – он поднял книгу и выставил корешок, – откуда вам знать, что она не фальшивая? А поскольку я лично не знаком с вами, как вы можете доверять мне?
– Потому что, если бы вы были другим человеком, а не тем, кому я доверяю, то вы едва бы усомнились в моем доверии, – с понимающей улыбкой заметил торговец.
– Но вы не просмотрели мою книгу.
– Разве это нужно, если я верю надписи на корешке?
– Но вам следует поостеречься. Все может быть источником сомнения.
– Возможно, что касается сомнения, но не знания; ибо как, изучив вашу книгу, я располагал бы более обширными знаниями, чем мне сейчас представляется? Если это подлинная книга, я так и думал; если же нет, я никогда не видел настоящей и не знаю, как она выглядит.
– Я не критикую вашу логику, но восхищаюсь вашим доверием, – и, честно говоря, я добиваюсь его в шутливой манере. Но хватит: давайте подойдем к вон тому столу, и если у вас есть деловое предложение ко мне, в личном или официальном качестве, пожалуйста, осведомите меня об этом.
