Герд Шверхофф
Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

В полемике против Талмуда на тему богохульства Римская церковь сконструировала новый еретический иудаизм и противопоставила его якобы ортодоксальному, «старому» иудейскому вероисповеданию, узаконенному Ветхим Заветом. Папа как представитель Христа на земле претендовал на юрисдикцию над этими новыми, неортодоксальными течениями среди иудеев, чтобы хотя бы вернуть их на правильный ветхозаветный путь, а еще лучше, конечно, – обратить их в христианство^[209]. При этом стереотип о богохульных иудеях стал распространяться не только в папских указах и богословской литературе. Он также популяризировался в часто переписываемых пособиях для диспутов и выдержках из Талмуда, иногда переводимых с латыни на простонародные языки. Эти сочинения сохранились под одинаковыми названиями («Pharetra fidei contra Iudeos» или «Errores Judeorum»^[210]), но различались по содержанию. Их объединяло обвинение иудеев в ереси и богохульстве^[211]. Это послужило причиной широкомасштабных кампаний против еврейской литературы, которую южноевропейские инквизиторы стремились выследить и уничтожить. Таким образом, в эпоху позднего Средневековья и раннего Нового времени Талмуд стал «самой сжигаемой книгой в истории»^[212].

Примеры антииудейской проповеди

Ключевым средством антииудейской пропаганды в позднем Средневековье, несомненно, была проповедь. В частности, во враждебности к иудеям трудно было превзойти членов нищенствующих орденов. Их проповеди были приправлены примерами безбожных и нечестивых поступков иудеев, их чудесного обращения и наказания.

Типичной была история об одноглазом рыцаре, который дал пощечину еврею за то, что тот издевался над Пресвятой Богородицей. После этого потерпевший обратился в суд, чтобы добиться справедливости. Но когда он должен был искать рыцаря среди большой толпы прихожан, то уже не cмог его опознать – Мария вылечила воину глаз в благодарность за оказанную честь. Конечно, рыцарь все же показал себя. Все тогда восхваляли Марию, и вместо возмещения ущерба было принято постановление, что каждый год в день памяти о чуде епископ от имени всех прихожан должен давать пощечину еврею.

Такие истории, несомненно, служили не в последнюю очередь для оправдания таких антииудейских притеснений, которые иногда действительно практиковались^[213].

Появились многочисленные и разнообразные сообщения о глумлении и надругательстве над христианскими изображениями, которые затем регулярно начинали кровоточить, или же с ними начинали происходить другие чудеса. Затем евреев либо наказывали, либо – пристыженных и направленных на путь истины – обращали в христианство^[214]. В конце XIII века подобные истории сконцентрировались в стереотип иудейского святотатства над гостией, предполагавший, что иудеи хотели еще раз истязать и распять Христа, реально присутствовавшего в гостии. Впервые прозвучавшее в Париже в 1290 году обвинение в осквернении гостии нашло отклик прежде всего в империи. Это была отправная точка для волны погромов так называемого короля Ринтфляйша, которая прокатилась по всей Франконии в 1298 году и в ходе которой были убиты тысячи местных жителей – евреев^[215]. Два других стереотипа решительно подготовили почву для дискриминации, изгнания и уничтожения еврейских общин в позднем Средневековье: легенда о еврейском ритуальном убийстве и миф об отравлении колодцев евреями^[216]. Однако эти три конспирологических нарратива никогда не были бесспорными; они неоднократно оспаривались высшими церковными и светскими властями. Напротив, обвинение в богохульстве было общепринятым. В то же время его можно было использовать для освежения фантазий о ритуальном убийстве и осквернении гостии, поскольку обвинения относились к одному и тому же (предполагаемому) иудейскому образу действий и вращались вокруг одной и той же фиксированной точки, а именно – мученического тела Сына Божьего.

Будучи богохульниками, иудеи не хотели признавать исторического Мессию и предали Его смерти, поэтому и терзают Его, вместе с Его матерью и святыми, своими бесчинствами даже в наши дни. Будучи осквернителями гостии, иудеи снова истязают тело Господа, присутствующее в Евхаристии. А ритуальное убийство невинного христианского ребенка, согласно извращенной логике врага, должно было стать результатом извращенного удовольствия от повторной инсценировки пыток и убийства Мессии. Обвинение в ритуальном убийстве против евреев Тренто в 1475 году было использовано в пропагандистских целях по всей Европе, а культ чудотворных мощей мальчика Симона, предполагаемой жертвы, был распространен вопреки первоначальному сопротивлению Римской курии^[217].

То, как словесные оскорбления и физическое насилие могут идти рука об руку, было описано гораздо раньше в сенсационных антииудейских сообщениях доминиканского настоятеля Рудольфа фон Шлеттштадта. Во время ночного проникновения в церковь Вайкерсхайма евреи «с большим удовольствием» разбрасывали просфоры, оскорбляли их и всячески издевались над ними, протыкая ножами. Более того, они во весь голос распевали слова Господа на кресте: «Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27: 46)^[218]. Таким образом, это святотатство над гостиями также было богохульным. Сообщения об опозоренных и оскорбленных изображениях Девы Марии тоже не были редкостью в христианской традиции^[219]. В начале XVI века был широко распространен памфлет с соответствующим описанием: в цистерцианском аббатстве Камброн близ Монса (Геннегау) пять иудеев долгое время развлекались тем, что оскорбляли и физически нападали на образ Христа. Явно по образцу сцен страстей, иудеи, согласно этому рассказу, оскорбляли и проклинали «бесплодную, проклятую женщину», которая родила «неверного мужчину» (имеется в виду ложный Мессия) и от которой исходило все зло. Они плевали на изображение, обнажали перед ним свою заднюю часть и совершали другие глумливые жесты. На обложке памфлета нападающие иудеи замахиваются на Богоматерь и Младенца копьем и топором; один из них демонстративно вытягивает большой палец между указательным и средним пальцами в сторону этих двоих, делая инвективный жест так называемой фиги.

В глазах набожных христиан те, кто безудержно нападал на христианство и его святых, не заслуживали пощады. Таким образом, иудеи не только изображались на словах и картинках как последователи дьявола, но и унижались до неприличия. С XIII века мотив «еврейской свиноматки» появился в Центральной Европе, первоначально исключительно на стенах церквей и монастырей. Там евреи изображены сосущими соски свиньи, в то время как обычно еще один мужчина-еврей возится с задней частью свиноматки. Самый известный пример такого рода изображения сегодня находится на внешней стене хора городской церкви Виттенберга и датируется концом XIII или началом XIV века. В последней четверти XV века башня над часто посещаемым мостом во Франкфурте-на-Майне также была украшена изображением «еврейской свиноматки» в сочетании с изображением Симона Тридентского – предполагаемой жертвы ритуального убийства^[220]. Происхождение и точная интерпретация «еврейской свиноматки» до конца не выяснены, но вряд ли нужны какие-то более глубокие знания, чтобы расшифровать срамной характер изображения, показывающего евреев в непристойных позах с нечистым животным. В христианской традиции свинья также означала невоздержанность, жадность и копание в грязи^[221].

Преемственность в Новое время

Антииудейские стереотипы, сложившиеся в Средние века, сохранились в христианском мире вплоть до наших дней. Это относится и к всевозможным обвинениям в богохульстве. Неудивительно, что они сыграли свою роль в пропагандистской кампании новообращенного Иоганна Пфефферкорна (крещенного в Кельне в 1504 году) против своих бывших единоверцев. Его памфлет 1509 года «Враг иудеев» («Der Judenfeind») сосредоточился на предосудительности Талмуда и богохульствах иудеев^[222]. Однако более удивительным является тот факт, что даже для его оппонента Иоганна Рейхлина, гуманистического защитника евреев, их богохульный характер не вызывал сомнений. Фактически в 1505 году он сам сделал богохульство евреев стержнем научного спора в небольшом трактате «Tütsch Missive» («Послание Тютша»). Из суровости наказания, наложенного на евреев, а именно – тринадцатисотлетнего изгнания, гебраист сделал обоснованный вывод о тяжести их греха. Ни за какой другой грех они не были бы наказаны Богом так долго, как за богохульство, которое они совершили против законного Мессии Иисуса Христа. Как и наказание, грех богохульства продолжается и по сей день: иудеи по-прежнему поносят и оскорбляют Христа, Марию и апостолов^[223].

Об устойчивости стереотипа о богохульных евреях свидетельствует и инвектива Мартина Лютера. Виттенбергский реформатор назвал евреев «злым, ненавистным, богохульным народом» в своем разгромном памфлете «О евреях и их лжи» от 1543 года^[224]. В этой работе слова «богохульство» и «богохульный» являются одними из наиболее часто употребляемых, и реформатор посвящает целую главу обсуждению «богохульства и лжи» иудеев^[225]: они называли Иисуса колдуном, оскверняли его имя, трижды плюнув на землю, называли его блудным ребенком и Марию блудницей, а также проклинали всех христиан. Их ложь, богохульства и проклятия были лишь указанием на гораздо худшие дела, которые они хотели бы совершить на самом деле. Не обошлось и без ссылок на обвинения в отравлении колодцев и ритуальных убийствах; истинность этих обвинений не была подвергнута сомнению^[226]. Лютер опирался здесь на сообщения новообращенных евреев, особенно Антония Маргаритаса, которые отличались «ревностной ненавистью… к оставленной религии» и нередко имели склонность «подчеркивать особенно таинственные, неясные, опасные, антихристианские и богохульные черты иудейского культа»^[227]. При этом Лютер стремится выделить безрассудство богохульников и упорство, с которым они отвергали благую весть Христа на протяжении последних 1500 лет. Вытекающие отсюда суровые меры, которых реформатор требует от христианских властей, хорошо известны: сожжение синагог, домов и писаний евреев, аннулирование разрешений, обязательные работы для молодых «сильных» евреев, в конечном итоге изгнание всего еврейского народа. Жалость неуместна, потому что тот, кто видит еврея, должен понять: «Вот, рот, который я вижу там, проклял, осквернил и оплевал моего дорогого Господа Иисуса Христа, искупившего меня своей драгоценной кровью, по всем субботам молился и проклинал перед (своим) Богом, чтобы я, моя жена, мои дети и все христиане были зарезаны и несчастно погибли»^[228].

Суждение Лютера о евреях, которое в Новое время было более влиятельным, чем почти любого другого богослова, до сих пор является предметом горячих споров, в том числе ввиду того факта, что в более ранних работах он выражался гораздо сдержаннее. Тем более поразительна чрезмерная полемика его поздних сочинений, которая местами выходила за рамки распространенного со Средних веков антииудаизма и имела черты «проторасистских» взглядов^[229]. В нашем контексте должны быть подчеркнуты параллели между евреями и другими «вражескими группами». Мартин Лютер, как никто другой, использовал обвинение в богохульстве для того, чтобы заклеймить и демонизировать самых разных противников – будь то папа и паписты, анабаптисты и спиритуалы или мятежные крестьяне (см. главу 11). Евреи, особенно для позднего Лютера, вписывались в мир, населенный многочисленными врагами, которые, хотя и были весьма разных мастей, отличались одними и теми же дьявольскими качествами и, соответственно, разоблачались. Это также выражено в памфлете, который он написал непосредственно после обсуждения еврейского сочинения «О Шем Хамфораш и происхождение Христа», где Лютер касается, среди прочего, антихристианской полемики «Толедот Йешу», отрывки из которой он заимствовал из книги картезианского монаха XIV века Порхета Сальватика^[230]. Кульминацией работы является толкование Лютером «Юдензау» («Еврейской свиноматки»), высеченной на камне в Виттенберге. Она установлена ученым, честным человеком, чтобы разоблачить ложь евреев. Человек позади свиноматки, который поднимает ее хвост и заглядывает ей в задний проход, должен изображать раввина: он «с большим усердием вглядывался в Талмуд под задницей у свиноматки, как будто хотел прочитать что-то… особенное». Это не что иное, как грязь, которой дьявол одурманивает своих последователей и с помощью которой он заставляет их «дурачиться, лгать, богохульствовать, даже проклинать» Бога и все, что есть божественное^[231].

С этих строк Лютера начинается дальнейшая национальная карьера виттенбергского «Юдензау». В конце века виттенбергский гебраист Лаврентий Фабрициус в своей книге посвятил большую главу происхождению и значению рельефа «Юдензау» на приходской церкви, а оттуда этот мотив можно проследить в различных трактатах европейских ученых^[232]. Однако антиеврейской эмблемой par excellence нужно признать «Юдензау» во Франкфурте, которое было выгравировано на дереве в самых разнообразных вариациях, сочетаниях и контекстах и – обогащенное насмешливыми стихами – воспроизводилось, как правило, вместе с изображением замученного Симона Тридентского^[233]. Вероятно, именно благодаря популярности этих изображений слова «юдензау» и «зауюде» до недавнего времени были общеупотребительными оскорблениями. Но помимо мотива юдензау, богохульства и другие проступки евреев обличались и в других жанрах памфлетов, например в издании «Der Juden Ehrbarkeit» («О чести евреев») 1571 года. На его обложке изображены три демонические фигуры, конечно же, со свиньей, а текст – плохо зарифмованный – неизбежно намекает на богохульства евреев: «Здесь вы видите, как евреи танцуют, / их богохульство и финансы, / как они плюют на Сына Божия, / проклинают всех христиан»^[234].

Реформация, как уже теперь доподлинно известно, отнюдь не означала разрыва со старыми антииудейскими представлениями. Напротив, стереотип о богохульных евреях процветал и распространялся как среди протестантов, так и среди католиков^[235] в самых разных изданиях. Характерным примером тому была диатриба, впервые опубликованная в 1614 году новообращенным из Нёрдлингена Самуэлем Фридрихом Бренцем под многозначительным названием: «Еврейские полосатые змеиные шкуры. Это тщательное раскрытие осуждения всех богохульств и лжи, использованных ядовитыми еврейскими змеями и гадюками против благочестивого невинного Христа Иисуса…» («Jüdischer abgestreifter Schlangenbalg. Das ist: Gründliche Entdeckung von der Verwerffung aller Lästerung und Lügen / derer sich das giftige jüdische Schlangengeziefer und Otterngezücht / wider den frommen / unschuldigen Christum Jesum… gebrauchen»). Бренц для своей протестантской аудитории систематически перечисляет богохульства, оскорбления, осквернения и ритуальные проклятия в адрес Христа, Марии и христианских властей. Название, очевидно, показалось настолько многообещающим, что книга была переиздана несколько раз. Более того, почти сто лет спустя анонимный автор адаптировал ее для католической аудитории: «Еврейские змеиные шкуры: или… Описание еврейских богохульств, / которые они ежедневно произносят против Господа Христа, / Его благословенной Матери и всех христиан…» («Jüdischer Schlangenbalg: Oder… Beschreibung der Jüdischen Lästerungen / welche sie täglich wider Christo dem Herrn / seiner hochgebenedeiten Mutter und die ganze Christenheit… ausstoßen»). Однако по содержанию эта публикация 1702 года была основана на юридическом заключении, первоначально напечатанном в 1573 году и исходившем от Реформатского совета города Базеля, которое, согласно его названию, представляло собой «подробный отчет… о действиях и церемониях евреев, / ругательствах и проклятиях против Господа нашего Иисуса Христа и его церкви»^[236]. Нелегко проследить взаимозависимости в этой путанице, но для наших целей этого и не нужно – лейтмотивом на протяжении длительного периода времени и при всех деноминационных различиях был акцент на еврейских богохульствах. Эти наблюдения, а также другие свидетельства из законодательной и правовой сфер указывают на то, что в начале Нового времени относительный вес обвинений в богохульстве увеличился^[237].

Со всей уверенностью можно сказать, что даже в Новое время и в дальнейшем, в течение XIX и XX веков, антииудейские стереотипы едва ли утратили свое значение и вступили в новый синтез с расовым антисемитизмом. Удручает то, насколько старое обвинение в ритуальном убийстве могло снова стать актуальным в 1900 году. Когда в маленьком немецком городке Кониц юный гимназист был найден убитым, подозрения, подогреваемые местными слухами и антисемитской прессой, были направлены против мясника-еврея, оставленного без средств к существованию; жестокие антисемитские беспорядки удалось прекратить только с помощью привлечения военных^[238]. Развитие христианских обвинений иудеев в богохульстве пока еще мало исследовано. История молитвы на Страстную пятницу в контексте римской литургии проливает свет на долговечность этой молитвы. С раннего Средневековья в ней формулировались мольбы об обращении еретиков, язычников и иудеев. Заступничество за «неверных иудеев» (pro perfidis Judaeis) обрело свою долговечную каноническую форму в Римском молитвеннике 1570 года, где также была закреплена ритуальная особенность, которая уже давно практиковалась: в отличие от других ходатайств, в случае с евреями коленопреклонение должно быть опущено, «чтобы не возобновлять память о позоре, с которым иудеи в этот час насмехались над Спасителем, преклонив колени»^[239]. В последующие века христианам-католикам неоднократно напоминали, таким образом, о якобы архетипических богохульствах иудеев. Еще в 1928 году внутрицерковная попытка смягчить литургический текст провалилась, и он оставался в силе почти без изменений до 1950-х годов. И даже если официальная молитва на Страстную пятницу сегодня имеет другую форму, почти архетипический христианский образ богохульствующих, неверных иудеев продолжает сохраняться и сегодня – не в последнюю очередь благодаря распространению социальных сетей.

Мусульмане: хула на пророка

С самого начала в развитии ислама религия и власть были тесно связаны между собой. Мухаммед предстал не только как пророк, но и как политический лидер, объединивший племена Аравийского полуострова^[240]. Ислам быстро распространился за пределы своей колыбели – в Северную Африку и на Пиренейский полуостров, но прежде всего в Азию; вскоре он стал доминирующей религией различных империй и династий. Однако для мусульманского мира были характерны и внутренние конфликты, связанные с расколом между основными конфессиями суннитов и шиитов, а также образованием многочисленных сект.

В ходе исламской экспансии мусульманские халифы и султаны во многих местах получили господство над христианскими (и иудейскими) общинами. Будучи представителями монотеистических религий, в определенной степени они были признаны при исламском правлении: согласно правовой традиции дхиммы правитель предоставлял им защиту, за что они платили специальный налог. Им была гарантирована свобода вероисповедания, но имела место и дискриминация^[241]. Определение христиан как «людей книги» (Ахл аль-Китаб) не было таким безобидным или даже позитивным, как может показаться на первый взгляд. Оно также использовалось полемически и, следовательно, уничижительно. В этом смысле оно заклеймило христиан как людей, которые отклонились от первоначального монотеизма, закрепленного в священных писаниях, и (ложно) поклонялись Иисусу, посланнику Бога, как Сыну Божьему^[242]. Мусульманские богословы обвинили христиан в фальсификации писаний, открытых им Богом, из-за идей о воплощении и Троице. «Это самая странная вещь в мире, – писал анонимный автор в Алеппо во время крестовых походов, – христиане утверждают, что Иисус – Бог, а потом говорят, что евреи арестовали и распяли его. Как может Бог, который не в состоянии защитить даже себя, защитить других?» Кроме того, любой, кто верит, что его Бога родила женщина, должно быть, сумасшедший^[243].

Богохульство в мусульманском понимании

В строго монотеистическом мышлении мусульман богохульство должно было рассматриваться как преступление, караемое смертной казнью^[244]. В самом Коране сравнительно немного отрывков, из которых можно было бы вывести нормативные положения по этому вопросу. Более продуктивны канонические сборники хадисов, в которых передаются изречения и действия пророка Мухаммеда. Лишь в Средние века ученые-правоведы более интенсивно занялись изучением богохульства и на этой основе вырабатывали более четкие позиции. Концептуально унижение Бога, пророка или других почитаемых личностей в первую очередь понималось с использованием термина «сабб» в смысле «обиды» или «оскорбления», но применялись также и другие термины. Более важным, чем отдельные обозначения, было то, что соответствующие оскорбления были помещены в контекст отступничества (ридда) или неверия (куфр). Обвинение всегда относилось к отступничеству от истинной веры (такфир). Со времен возникновения исламского сообщества на Аравийском полуострове это преступление каралось драконовскими наказаниями, социальной изоляцией и смертной казнью^[245]. В крайнем случае, споры велись о том, насколько раскаяние преступника может смягчить наказание.

Квалификация богохульства как отступничества или неверия ясно показывает, кем были обвиняемые: изначально это были не люди других вероисповеданий, а мусульмане, которые отступили от веры и потому поносили Бога или пророка Мухаммеда. Религиозные сомнения и богохульные насмешки, очевидно, особенно процветали в многоконфессиональном климате Пиренейского полуострова, где представители трех авраамических религий жили в непосредственной близости друг от друга. Так или иначе, именно оттуда до нас дошли сообщения о некоторых любопытных случаях. Например, в середине IX века Абд ар-Рахман II, эмир Кордовы, должен был судить человека, который в пасмурный день произнес: «Сапожник начал увлажнять свои шкуры». Некоторые были склонны отнестись к этому замечанию о Боге просто как к неудачной шутке, другие же посчитали ее тяжким оскорблением Бога. Эмир встал на сторону сторонников жесткой линии. В соответствии с его приговором обвиняемого распяли на деревянном кресте и закололи до смерти, после чего тело было выставлено на всеобщее обозрение. Согласно более поздним сообщениям, правитель обосновал свое решение, заявив, что «страх, который мы внушаем в сердца наших врагов, основан на том, что мы исполняем законные наказания, укрепляем религию Бога и ведем священную войну против его врагов, тем самым отгоняя стремления к уклонению и опасные нововведения»^[246]. Это обоснование соответствовало позиции других мусульманских правителей, которые демонстративно боролись с религиозными отклонениями, чтобы подчеркнуть свои претензии на политическое лидерство. Из этого не следует делать вывод о принципиальном ригоризме. Незадолго до этого эмир проявил снисхождение к брату одного из своих самых важных юридических советников, также использовавшему вольные выражения, которые могли быть истолкованы как богохульные^[247].

Спустя добрую сотню лет, в 961 году, второй халиф Кордовы Аль-Хакам II также продемонстрировал свое рвение в защите истинной веры в самом начале своего правления. Он распял известного отступника, которого обвиняли в многочисленных оскорблениях ислама, не дав ему возможности защититься. Обвинения включали в себя: уничижение Корана как книги, полной басен, чепухи и суеверий; оскорбление первых трех халифов и Аиши, жены Мухаммеда; угрозы Каабе и насмешки над религиозными обрядами, такими как молитва и паломничество (хадж). Обвиняемый также заявил, что употребление вина и зоофилия дозволены. Наконец, говорят, что он спросил христианина о свинине и в качестве пояснения добавил, что не следует религии Мухаммеда и не верит в нее^[248]. Еще сто лет спустя, в 1072 году, стражи нравственности безжалостно преследовали в течение семи лет в самых отдаленных уголках Пиренейского полуострова Ибн Хатима, еретика, в результате осужденного в Толедо и казненного в Кордове. На суде в общей сложности 60 свидетелей обвинили подсудимого в отрицании божественных атрибутов, пренебрежительном отношении к пророку Мухаммеду и членам его семьи и отрицании необходимости омовения в состоянии ритуальной нечистоты – каждое из этих обвинений влекло за собой смертную казнь. Осужденный был заживо распят на мосту через Гвадалквивир и убит копьями^[249].

То, что сам Бог стал объектом богохульства, довольно необычно в исламском контексте. Большинство инкриминируемых богохульств было направлено против пророка Мухаммеда и его окружения. Трудно решить, как следует оценивать это тревожное беспокойство неприкосновенностью пророка: не противоречит ли она строгой вере мусульман в единого Бога, поскольку в данном случае Мухаммед превозносится до квазибожественного существа? Или это обстоятельство подчеркивает самоочевидность данного типа монотеизма, который настолько отдалил Бога-Творца, что тот почти никогда не был объектом оскорблений и религиозных насмешек, и создал, так сказать, замещающий объект? Очевидно, что защита пророческой чести от унижения рано приняла достойные внимания формы. Так, в 770 году был казнен человек, повторивший хадис «Я печать пророков; после меня не будет пророка» с добавлением «…если только Богу не угодно будет иначе»^[250]. Сам Мухаммед, казалось, еще при жизни одобрял, что ему приписывался исключительно высокий, священный статус. Во всяком случае, в сборнике хадисов Абу Дауда сообщается история слепого, который зарезал ножом свою наложницу. Он оправдывался перед пророком, говоря, что эта любимая женщина, подарившая ему двоих чудесных детей, не перестает проклинать и оскорблять Мухаммеда. В результате пророк объяснил, что родственники убитой не имеют права на обычную компенсационную выплату (кровные деньги)^[251].

Более спорным был вопрос о том, насколько серьезными должны были считаться ругательства в адрес членов семьи пророка или его окружения. Правовед ас-Субки в 1354 году написал трактат по этому вопросу, отправной точкой которого стал инцидент в мечети Омейядов в Дамаске. Один человек, предположительно шиит, отказался участвовать в полуденной молитве и поносил первых трех халифов, сменивших Мухаммеда. Отказавшись покаяться, этот человек был осужден и через несколько дней казнен. Ас-Субки выяснил этот вопрос, обратившись ко всем источникам и юридическим заключениям. В результате он выступил за очень широкое толкование преступления богохульства, согласно которому хула не только на пророка, но и на его сподвижников клеймилась как тяжкий грех и как неверие, караемое смертью^[252].

На протяжении нескольких столетий Средневековья и раннего Нового времени случаи богохульства в исламе, по-видимому, происходили в основном на линии фронта между суннами и шиитами. Этот фронт все еще был заметен в XVIII и XIX веках, особенно в Персии и Ираке. В 1743 году Надир-шах хотел привести две конфессии, находящиеся под его властью, к примирению на экуменической конференции в Наджафе, чтобы снизить политическую напряженность. Представители суннитов, обладавшие властью, использовали эту возможность, чтобы заклеймить проклятия и оскорбления первых халифов, высказывавшиеся шиитами, как признак неверия. На совместной пятничной молитве лидера шиитского богослужения вскоре попросили зачитать имена первых четырех халифов в правильном для суннитов порядке. Последний, однако, проявил свои истинные чувства, намеренно неправильно произнеся имя Омара – предзнаменование грядущего полного провала «экуменической» политики Надир-шаха^[253].

Напротив, две враждебные фракции ислама были вполне способны объединиться против новых религиозных течений, как показывают действия мусульманской Экумены против новоявленной религии бабизма в середине XIX века. В 1846 году суннитские и шиитские правоведы собрались вместе в Багдаде, чтобы судить Али Бастами, посланника пророка Баба, и приговорили его к смерти. Писания пророка Баба были осуждены правоведами всех конфессий как кощунственная фальсификация Корана^[254].

Христиане и мусульмане

Хотя богохульство изначально было внутренней исламской проблемой, взаимные обвинения в богохульстве также характеризовали христианско-мусульманские отношения в эпоху премодерна. Поначалу христианские жители Африки и Ближнего Востока, особенно если они – как копты – принадлежали к дискриминируемому меньшинству, находили добрые слова для мусульманских завоевателей. С самого начала завоевания, однако, были слышны и негативно-апокалиптические тона. Иерусалимский патриарх Софроний, например, с ужасом узнал в 635/636 году, что сарацины завоевывают Святую землю, как это делали филистимляне в библейские времена. Самое страшное, по словам епископа, это их омерзительная хула на Христа, церковь и даже Бога. Церковнослужитель мог объяснить успех этих последователей дьявола только божественным гневом из-за прегрешений христиан^[255]. Анастасий, монах из Синайского монастыря, также рисует картину демонических сарацин в самых черных красках: они низвергали, попирали и уничтожали крест, мощи и священый елей христиан, а когда услышали о рождении Бога, то стали прямо богохульствовать, потому что думали о браке, оплодотворении и плотском соитии^[256]. И наоборот, многие договоры, регулирующие отношения между мусульманами и их подданными, содержат положения, требующие от дхимми вести себя уважительно по отношению к мусульманам, в частности воздерживаться от богохульства. В типовом договоре правоведа аль-Маварди середины XI века, состоящем из шести обязательных элементов, только три правила касаются предотвращения богохульства: следует избегать любой клеветы или искажения Корана, нельзя отрицать или порочить пророка, а также нельзя говорить об исламской вере в оскорбительных и клеветнических выражениях^[257].

Именно в этот момент фанатичные ревнители среди христиан получили возможность атаковать «правящую» религию в своей среде, если потребуется, дорогой ценой мученической смерти. Одним из таких мучеников на арабском Востоке был Петр Капитолийский: он был казнен в Трансиордании в 715 году после того, как публично назвал Мухаммеда лжепророком и неоднократно отказывался отречься от своих слов^[258]. Еще один широко обсуждаемый случай произошел на Пиренейском полуострове^[259]. В начале июня 851 года некий Исаак предстал перед кади Кордовы, столицы одноименного эмирата. Возможно, судья знал Исаака лично, ведь этот человек из знатной семьи, хотя и христианин, ранее занимал официальную должность, возможно сборщика налогов. Однако за три года до этого он внезапно исчез и поступил в близлежащий монастырь Табанос. Теперь он предстал перед мусульманским кади под предлогом получения информации об учении ислама. Когда правовед начал свои объяснения, Исаак тут же прервал его и начал на арабском языке называть пророка Мухаммеда лжецом, который был обольщен дьяволом и ведет своих последователей к вечной гибели. Кади был потрясен, разрыдался и избил богохульника. Придя в себя, он предположил, что Исаак, должно быть, болен или пьян и поэтому не понимает серьезности своих слов. Христианин, однако, настаивал на том, что он в здравом уме. Он был заключен в тюрьму и вскоре после этого обезглавлен, а его тело выставлено на всеобщее обозрение. Указ эмира Абд ар-Рахмана II объявил, что любого христианина, оскорбившего Пророка, постигнет та же участь^[260].