Герберт Джордж Уэллс
Люди как боги
На уступах, особенно нижних, группами и целыми гроздьями лепились похожие на бутоны цветов дома, различались дорожки, лесенки и бассейны, как если бы постройки были частью паркового ансамбля.
Аэропланы легко опустились на широкую лужайку. Совсем рядом находилось нависавшее над водами озера изящное шале, к которому была привязана целая флотилия пестрых лодок.
Первым внимание мистера Коттеджа на отсутствие деревень обратил отец Камертонг. Он же заметил, что не увидел ни одной церкви, шпиля или колокольни. Мистер Коттедж про себя решил, что храмы или алтари могли находиться в зданиях поменьше.
– Возможно, здешняя религия приняла иные формы, – ответил он.
– А как мало здесь грудных и маленьких детей! – воскликнул отец Камертонг. – Я не увидел ни одной матери с ребенком.
– По ту сторону гор было место, похожее на крупный школьный стадион. Там играли дети под присмотром одного-двух старших, одетых в белое.
– Их я видел. Но я говорю о младенцах. Вы только сравните это с тем, что можно наблюдать в Италии. Столько прекрасных, привлекательных молодых женщин, – прибавил преподобный отец, – о-очень привлекательных, и ни одного ребенка!
Пилот, загорелый блондин с голубыми глазами, помог пассажирам сойти на землю, и они остановились, наблюдая, как выходят из аэропланов другие члены группы. Мистер Коттедж с удивлением поймал себя на мысли, как быстро он привык к гармонии и краскам нового мира. Теперь наиболее странными ему казались уже фигуры и костюмы его спутников. Хорошо известный серый цилиндр мистера Айдакота, нелепый монокль мистера Соппли, нескладная долговязость мистера Дюжи, затянутая в кожу квадратная фигура его шофера казались ему более неуместными, чем изящная нагота утопийцев. Любопытство и веселое удивление пилота лишь подчеркивали странный вид спутников в глазах мистера Коттеджа. И тут на него нахлынула волна глубочайшего сомнения.
– Похоже, что это настоящая реальность! – сказал он отцу Камертонгу.
– Настоящая? А что это, по-вашему, если не реальность?
– Я хочу сказать, что это нам не приснилось.
– Разве нам двоим может присниться один и тот же сон?
– Нет, но здесь есть совершенно невозможные вещи. Совершенно.
– Например?
– Как эти люди могут разговаривать с нами на английском, да еще на современном английском?
– Об этом я не подумал. Действительно странно. Причем друг с другом они на английском не говорят.
Мистер Коттедж посмотрел на отца Камертонга круглыми от удивления глазами, пораженный открытием еще более невероятного факта, и сказал:
– Они вообще не разговаривают друг с другом – ни на каком языке. А мы заметили это только сейчас!
Глава 4
На сюжет отбрасывает тень Эйнштейн, но быстро проходит мимо
1
За исключением того поразительного факта, что все утопийцы, очевидно, владели английским языком как родным, мистер Коттедж не мог найти в картине нового мира никаких изъянов, она раскрывалась с логичностью, какой он не мог припомнить ни за одним из своих сновидений. Картина эта была настолько связной и упорядоченной, что ему все больше казалось, будто они прибыли не в какой-то непонятный мир, а в чрезвычайно цивилизованную чужую страну.
Под руководством кареглазой женщины в белом балахоне с красной каймой землян с отменным гостеприимством разместили в удобных жилищах рядом с Местом совещаний. Пять-шесть юношей и девушек с готовностью посвятили незнакомцев в тонкости утопийского быта. В каждой из индивидуальных построек, которые им выделили, имелась сносная гардеробная комната; кровать с тончайшими простынями и легкими пушистыми одеялами стояла в открытой лоджии, на вкус леди Стеллы слишком открытой. Впрочем, в конце концов, и она признала:
– Здесь не чувствуешь себя в опасности.
Привезли багаж, саквояжи раздали владельцам, словно все происходило в каком-нибудь гостеприимном земном поместье.
И все-таки леди Стелле пришлось выставить из комнаты двух не в меру услужливых юнцов, прежде чем она смогла открыть свой дорожный несессер и освежить цвет лица.
Через несколько минут всех привлекли взрывы дикого хохота и звуки шутливой возни, доносившиеся из покоев леди Стеллы. Оставшаяся с ней в комнате девушка проявила типично женский интерес к снаряжению леди Стеллы и обнаружила очаровательную прозрачную ночную сорочку. По какой-то загадочной причине юная утопийка нашла интимную грацию этого наряда невероятно забавной, и леди Стелле потребовалось немало усилий, чтобы не позволить девушке нацепить сорочку и, пританцовывая, не выйти в ней наружу.
– Тогда сами наденьте, – потребовала девушка.
– Как вы не понимаете, – возмутилась леди Стелла. – Эта вещь почти священна! Ее никто никогда не должен видеть.
– Но почему? – безмерно удивилась утопийка.
Леди Стелла не смогла ответить.
Поданные вскоре легкие закуски по земным стандартам вполне заслуживали похвалы. Тревоги мистера Соппли оказались совершенно беспочвенными: им принесли курятину, ветчину и прекрасный мясной паштет, в придачу довольно грубый, но приятный на вкус хлеб, сливочное масло без примесей, изысканный салат, фрукты, сыр, напоминающий грюйер, и легкое белое вино, которое мистер Дюжи оценил с некоторым удивлением:
– Ничем не уступает мозельскому.
– Значит, наша еда похожа на вашу? – спросила женщина в белом балахоне с красной каймой.
– Отменное кафефтво, – произнес мистер Соппли с набитым ртом.
– Пища мало поменялась за последние три тысячи лет. Все вкусняшки люди обнаружили еще до Последней эпохи смятения.
– Это слишком реально, чтобы быть реальностью, – пробормотал себе под нос мистер Коттедж. – Слишком реально…
Он посмотрел на спутников – все, пребывая в приподнятом настроении, с аппетитом уплетали угощение. Если бы не та абсурдная четкость, с которой английские слова, произносимые утопийцами, молотками стучали в голове мистера Коттеджа, он ни капли не усомнился бы в реальности происходящего.
За каменным столом без скатерти никто не прислуживал. Женщина в белом с красным балахоне и два пилота ели вместе с гостями, которые сами передавали друг другу блюда. Шофер мистера Дюжи смутился и хотел улизнуть за другой стол, но великий трибун его успокоил:
– Садитесь здесь, Хек, рядом с мистером Соппли.
На большой веранде с колоннами, где стояли столы, появлялись другие утопийцы, бросали на землян приветливые взгляды, улыбались, но никто никого не представлял и не делал никаких церемоний.
– Это чрезвычайно обнадеживает, – заметил мистер Дюжи. – Чрезвычайно. Должен сказать, здешние персики будут получше чатсуортских. Мой дорогой Руперт, не сливки ли это перед вами в коричневом кувшинчике?.. Я так и подумал. Не могли бы вы передать?.. Спасибо.
2
Несколько утопийцев назвали землянам свои имена. Их голоса звучали одинаково и четко, как печатный текст. Кареглазую женщину звали Лихнис. Мужчина с бородой, которому, на взгляд мистера Коттеджа, можно было дать лет сорок, назвался то ли Грунтом, то ли Адамом, то ли Адомом[1]. Но несмотря на четкость произношения имя было очень трудно разобрать, как если бы набранный крупным шрифтом печатный текст вдруг завибрировал. Грунт сообщил, что изучает этнологию и историю и намерен узнать о мире землян как можно больше. Он приятно удивил мистера Коттеджа, напомнив ему скорее земного банкира или владельца крупной газеты, чем обыкновенного затурканного ученого современности. Еще один из хозяев, по имени Серпентин, неожиданно тоже оказался, несмотря на почти властную осанку, ученым. Он назвал себя словами, смысл которых мистер Коттедж не уловил: что-то вроде «атомный механик», но, возможно, и «молекулярный химик». В этот момент мистер Дюжи пробормотал мистеру Соппли:
– Кажется, он сказал «физикохимик»?
– Я услышал, что он назвал себя просто материалистом, – возразил мистер Соппли.
– А по-моему, он сообщил, что занимается взвешиванием, – сказала леди Стелла.
– У них странные интонации, – заметил мистер Дюжи. – Звуки то громкие до неприличия, то совершенно пропадают.
Когда с едой было покончено, вся компания перешла в другое небольшое здание, явно предназначенное для лекций и дискуссий. В полукруглой апсиде был установлен ряд белых дощечек, на которых, вероятно, как на школьной доске, писал во время занятий лектор. На мраморном цоколе на удобной высоте лежали черные и цветные карандаши с тряпками. Лектор мог переходить от одной дощечки к другой, не покидая апсиду. Лихнис, Грунт, Серпентин и земляне расселись на полукруглой скамье ниже возвышения для лектора. Места перед ними хватало для восьмидесяти – ста сидящих. Все скамьи теперь были заняты, несколько живописных групп утопийцев стояли в отдалении на фоне кустов, напоминавших рододендроны, между которыми просвечивала лужайка, спускающаяся к сверкающим водам озера.
Местные жители, видимо, вознамерились обсудить невероятное вторжение в их мир. Что могло быть разумнее? И что фантастичнее и невероятнее?
– Странно, но я не вижу здесь ласточек, – неожиданно шепнул мистер Соппли на ухо мистеру Коттеджу. – Интересно, почему их здесь нет?
Мистер Коттедж перевел взгляд на небо и заметил:
– Мошек с мухами, похоже, тоже нет.
Как это он до сих пор не заметил отсутствие ласточек – уму не постижимо…
– Тсс! – прошипела леди Стелла. – Начинают.
3
Невероятное совещание началось. Первым выступил Серпентин: встал перед собравшимися и вроде бы произнес речь. Во всяком случае, губы шевелились, жесты помогали словам, мимика следовала за высказываниями. И все же мистер Коттедж не мог избавиться от ощущения, что оратор вообще не говорил. Происходило нечто странное. Сказанное то отчетливо звучало в голове мистера Коттеджа, то расплывалось и ускользало, как предмет на дне водоема, на который приходилось смотреть сквозь рябь на воде. Подчас, несмотря на то что Серпентин двигал изящными руками и поворачивался к слушателям, возникали моменты абсолютного безмолвия, словно мистер Коттедж на короткое время лишался слуха. Тем не менее речь утопийца оказалась стройной и завладела его вниманием.
Серпентин подходил к делу как человек, стремящийся объяснить коварный вопрос со всей возможной простотой, говорил четко, с расстановкой, словно излагал тезисы.
– Давно известно, – начал он, – что вероятное количество измерений, как и вероятное количество всего, что поддается учету, бесконечно!
Мистер Коттедж уловил мысль, однако мистеру Фредди Соппли она оказалась не по зубам, и он воскликнул:
– О господи! Измерения!
От возмущения он аж монокль выронил и перестал слушать.
– В практическом смысле, – продолжал Серпентин, – конкретная вселенная, конкретная система явлений, в которой мы находимся и частью которой являемся, может рассматриваться как вселенная, существующая в трехмерном пространстве и претерпевающая изменения, которые, по сути, есть протяженность в четвертом измерении – времени. Такая система явлений неизбежно является гравитационной.
– Э? – воскликнул мистер Дюжи. – Прошу прощения! Я не вижу в этом никакой связи.
Очевидно, он тоже следил за выступлением.
– Любая вселенная, имеющая временную протяженность, неизбежно обладает гравитацией, – повторил свою мысль Серпентин, как если бы приводил общеизвестный факт.
Немного поразмыслив, мистер Дюжи сказал:
– Сколько бы ни пытался, я по-прежнему не вижу, как это связано между собой.
– Это просто факт, – сказал Серпентин, на секунду остановив на нем взгляд, и продолжил речь: – Наш разум развивался на основе практического восприятия, и только с помощью небывалых усилий и последовательного анализа удалось понять, что вселенная, в которой мы живем, не только имеет протяженность, но и немного искривлена и цепляется за несколько других неведомых пространственных измерений. Она вышла за пределы трех основных измерений и проникла в другие. Точно так же лист бумаги, который практически имеет только два измерения, может обрести третье, если его согнуть или скомкать.
– Видимо, я оглохла, – произнесла леди Стелла громким сценическим шепотом. – Я ни слова не могу разобрать.
– Я тоже, – поддержал ее отец Камертонг.
Мистер Коттедж успокоил несчастных жестом, не отрывая глаз от лица Серпентина. Чтобы не потерять нить рассуждений, мистеру Коттеджу пришлось сдвинуть брови и вцепиться скрюченными пальцами в свои колени.
Он слышал. Действительно слышал!
Серпентин объяснил, что двухмерные вселенные могут в любом количестве находиться в трехмерном пространстве рядом друг с другом, подобно листам в стопке бумаги. Точно так же многомерное пространство, которое плохо устроенный для понимания этого феномена человеческий разум только-только начинает мучительно постигать, может вмещать в себя бесконечное количество трехмерных вселенных, находящихся рядом друг с другом и совершающих более или менее параллельное движение во времени. В своих теоретических трудах Глыб и Кефал давным-давно подвели солидную основу под уверенность в существовании большого количества подобных пространственно-временных вселенных, параллельных друг другу и близко, но не в точности похожих друг на друга, как бывают похожи страницы одной и той же книги. Все они обладают протяженностью и представляют собой гравитационные системы.
Мистер Дюжи покачал головой, давая понять, что по-прежнему не видит связи.
– Чем они ближе, тем больше похожи друг на друга. И вот нам представилась возможность узнать, насколько велико это сходство. Опыт полностью удался благодаря гениальной попытке Садда и Прудди использовать (неразборчиво) силу давления атома и отклонить часть материальной вселенной Утопии в другое измерение, измерение F, в которое Утопия, как давно известно, проникает, быть может, на длину человеческой руки, – отклонить участок утопийской материальной вселенной, как отворяют створку ворот на петлях. Створка ворот вернулась на место вместе с облаком духоты, пыльным вихрем и, к невообразимому удивлению жителей Утопии, с тремя группами гостей из неведомого мира.
– Тремя? – с сомнением прошептал мистер Коттедж. – Он сказал «с тремя»?
Серпентин не обратил внимания на шепот.
– Наши брат и сестра погибли вследствие неожиданного выброса энергии, но их эксперимент открыл путь, который навсегда останется открытым: из нынешнего ограниченного пространства Утопии в целый ряд вселенных, о существовании которых мы доселе не подозревали. Причем они совсем рядом. Как много веков назад, образно заметил Глыб, эти вселенные к нам ближе, чем кровь в нашем сердце.
– Осязаемы больше, чем дыхание, и ближе, чем руки и ноги, – переврал оратора внезапно очнувшийся от дремы отец Камертонг. – О чем он? Я никак не вникну в суть.
– …мы открыли другую планету, такого же размера, как наша, если судить по габаритам ее обитателей, вращающуюся, как можно уверенно предположить, вокруг такого же солнца, какое мы видим в нашем небе, планету, обитаемую и медленно покоряемую разумными существами, чья эволюция протекала практически в таких же условиях, как у нас. Эта вселенная – побратим, насколько можно судить по внешним проявлениям, немного отстает по времени от нашей. Своей одеждой и внешностью гости напоминают наших далеких предков Последней эпохи смятения.
Мы пока не можем утверждать, что их история в точности параллельна нашей. Две частицы материи, или две волны, никогда не бывают идентичными. Сколько бы у Бога ни существовало измерений бытия и вселенных, точных повторений нет и не может быть. Это, как мы теперь хорошо знаем, просто невозможно. И все-таки мир, который вы называете Землей, поразительно близок нашей вселенной и похож на нее.
Мы готовы перенять сведения у вас, землян, чтобы на вашем опыте понять нашу собственную, далеко не полностью изученную историю, готовы показать вам, что знаем мы сами, наметить возможное и желаемое содержание обмена между обитателями наших планет. Мы совсем недавно вступили на путь познания. Пока что мы мало чего постигли, помимо осознания необъятности того, что нам еще предстоит узнать и совершить. Наши два мира, возможно, могли бы подсказать друг другу, как решить миллион похожих проблем.
Возможно, в вашем мире есть ветви наследственности, которые так и не развились либо вымерли. Возможно, есть какие-нибудь элементы и минералы, которых много в одном мире и не хватает в другом. Структура ваших атомов… Наши виды могут породниться путем брака… Дать новый толчок развитию…
Слова перестали звучать ровно в тот момент, когда мистер Коттедж был больше всего растроган и весь обратился во внимание, но и глухому было понятно, что оратор не закончил свою речь.
Мистер Коттедж переглянулся с мистером Рупертом Айдакотом и увидел на его лице такое же выражение: он был явно ошарашен и расстроен. Отец Камертонг вообще спрятал лицо в ладонях. Леди Стелла и мистер Соппли тихо перешептывались, давным-давно даже перестав делать вид, что слушают.
– Таково, – неожиданно вновь прорезался голос Серпентина, – наше первое приблизительное объяснение причин вашего появления в нашем мире и возможностей взаимодействия. Я постарался изложить наши соображения как можно более простым языком. А теперь я хотел бы предложить, чтобы один из вас таким же простым и понятным языком рассказал, какие сведения о вашем мире и его отношении к нашему вы сами считаете верными.
Глава 5
Система управления и история Утопии
1
Возникла пауза. Земляне переглянулись, потом дружно остановили взгляды на мистере Сесиле Дюжи. Государственный муж притворился, будто не понимает, чего от него хотят, и предложил:
– Руперт, может, вы?
– Я пока воздержусь от комментариев, – возразил тот.
– Отец Камертонг, лучше вы: вам не привыкать к общению с потусторонними мирами.
– Нет, только после вас, Сесил.
– Но что я им скажу?
– То, что вы о них думаете, – предложил мистер Коттедж.
– Именно, – подхватил мистер Айдакот. – Скажите им, что вы о них думаете.
Никто другой, похоже, на роль спикера не подходил. Мистер Дюжи медленно поднялся и с задумчивым видом вышел в центр полукруга. Взявшись за отвороты плаща и опустив голову, он замер на несколько секунд, словно взвешивая слова, которые собирался произнести.
– Мистер Серпентин, – наконец начал он с выражением искренности на лице, устремив взгляд через очки на голубое небо над далеким озером, – леди и джентльмены.
Похоже, он вознамерился разразиться целой речью, как на званом застолье Лиги подснежника где-нибудь в Женеве. Идея нелепая, но что еще ему оставалось?
– Я должен сделать признание, сэр: хоть и не впервые выступаю перед большой аудиторией, на сей раз несколько растерян. Ваше восхитительное выступление, сэр, такое простое, яркое, лаконичное и временами достигавшее высот неподдельного красноречия, послужит для меня эталоном, которому я вряд ли смогу последовать и с которым, без ложной скромности, не возьмусь соревноваться. Вы просите как можно яснее и понятнее сообщить сведения, известные нам о родственном вашему мире, откуда нас забросило к вам без какого-либо умысла с нашей стороны. Мое скромное разумение и недостаточная способность обсуждать столь туманные вопросы не позволяют мне чем-то дополнить или улучшить ваше восхитительное изложение математических аспектов проблемы. То, что вы нам тут рассказали, отвечает наиболее передовым и рафинированным представлениям земной науки и, по сути, далеко их превосходит. Я вынужден признать, что по некоторым вопросам, например о связи между временем и гравитацией, мой разум отказывается следовать за вами, но не потому, что я положительно не согласен с вами, а из-за недостатка знаний. Что касается более широкого взгляда на проблему, то между нами определенно нет противоречий. Мы безоговорочно принимаем ваше предположение, что мы обитатели параллельного мира, который является побратимом вашего мира и поразительно похож на вашу планету, даже если принимать во внимание обнаруженные нами отличия. Мы находим разумным и готовы полностью принять ваш взгляд на нашу систему как, вероятно, менее зрелую и остепенившуюся под влиянием времени и отстающую, быть может, в своем опыте на сотни, если не на тысячи лет от вашей. Принимая это в расчет, сэр, в нашем отношении к вам неизбежно проявляется некоторая застенчивость. Так как вы для нас старшие, нам пристало учиться, а не поучать. Это нам следует задать вопросы: что вы свершили, чего достигли? – а не показывать с безыскусным апломбом, насколько мы от вас отстали и как много нам еще предстоит узнать.
– Нет! – воскликнул мистер Коттедж вслух, думая, что говорит про себя. – Это и вправду сон. Если бы так говорил кто-то другой…
Он протер кулаками глаза и вновь открыл их – рядом с ним в окружении обитателей Олимпа по-прежнему сидел мистер Соппли. А мистер Дюжи, этот отъявленный скептик, ничему не верящий и ничему не удивляющийся, стоял, подавшись вперед, на носках и все говорил и говорил с уверенностью оратора, произнесшего на своем веку десять тысяч речей. С такой же уверенностью в себе он мог бы выступать в лондонской ратуше. И его понимали! Но ведь это абсурд!
Оставалось лишь смириться с этой колоссальной несуразностью, тихо сидеть и слушать. Время от времени мысли мистера Коттеджа далеко уносились от того, о чем говорил оратор. Потом снова возвращались, отчаянно пытаясь уследить за ходом выступления. В своей размеренной, парламентской манере, теребя пенсне или держась за отвороты плаща, мистер Дюжи читал утопийцам краткий курс земной истории, стараясь говорить просто, ярко и логично, рассказывал о государствах и империях, о войнах, и в частности о Первой мировой, об организованности и дезорганизации экономики, революциях и большевизме, угрозе страшного голода в России, о том, как трудно подобрать честных людей на государственные посты и как часто сует палки в колеса пресса, – короче, о мрачном, сумбурном лицедействе, которое представляла собой жизнь человечества. Серпентин использовал в своей речи термин «Последняя эпоха смятения», мистер Дюжи тоже подхватил его, применяя на разные лады.
Ораторский экспромт удался на славу. Он продолжался около часа, утопийцы слушали с напряженным вниманием, время от времени кивками выражая одобрение или понимание сказанного.
– Очень похоже, – эхом прозвучало в голове мистера Коттеджа. – С нами тоже так было в Последнюю эпоху смятения.
Наконец мистер Дюжи с уверенностью бывалого парламентского трибуна подвел речь к концу и поблагодарил публику за внимание и отвесил поклон. Речь была закончена. Мистер Соппли заставил всех вздрогнуть, громко захлопав в ладоши, но его никто не поддержал.
Мистер Коттедж не в силах выдержать напряжение, терзавшее мозг, вскочил на ноги.
2
Он стоял, делая вялые движения руками, характерные для неопытных ораторов, словно хотел извиниться.
– Леди и джентльмены, утопийцы, мистер Дюжи! Прошу минуту внимания. Есть одно дело. Очень срочное.
На мгновение он замолчал, но тут заметил внимательный поощрительный взгляд Грунта.
– Я кое-что не понимаю. Это невероятно, не вяжется… Здесь есть одна нестыковка. И она все превращает в причудливую фантасмагорию.
Умные глаза Грунта предлагали продолжать. Мистер Коттедж отказался от попыток обращаться ко всем сразу и сосредоточился на одном Грунте.
– Вы живете на Утопии, опережая нас на тысячи лет. Каким образом вы способны говорить на современном английском языке, том самом, которым мы пользуемся? Я вас спрашиваю: как это возможно? Уму не постижимо. Нервы не выдерживают. Так бывает только во сне. Но вы же нам не снитесь? Я почти теряю рассудок.
Грунт мягко улыбнулся.
– Мы не говорим по-английски.
Мистеру Коттеджу показалось, что земля уходит у него из-под ног.
– Но я же слышу, как вы говорите на английском.
– И все-таки нет.
Мозг мистера Коттеджа отказывался выполнять свои функции, и он застыл в позе почтительно ожидания.
– Много веков назад, – продолжал Грунт, – мы определенно говорили на разных языках, произносили и воспринимали звуки. Люди сначала думали, затем выбирали, что сказать, и облекали свои мысли в нужные слова. Слушающий воспринимал их и переводил звуки речи в собственные мысли. Потом каким-то образом – мы до сих пор не установили, как именно – люди начали воспринимать мысли еще до того, как собеседники облекут их в слова и выразят с помощью звуков. Они стали слышать чужие мысли в своей голове, как только говорящий в уме приводил их в порядок и обращал в речевые символы. То есть люди начали понимать, что вот-вот будет сказано, еще до того как это скажут. Такая прямая передача смыслов стала повсеместной. Выяснилось, что при некотором усилии большинство людей способны до определенной степени общаться в такой манере, и новый способ коммуникации начал систематически развиваться.
Теперь в нашем мире мы чаще всего общаемся именно так. Мы непосредственно обмениваемся мыслями друг с другом. Сначала формулируем мысль, и она передается другим, если только расстояние не очень велико. В нашем мире мы теперь пользуемся звуками только для поэзии, развлечений и эмоциональных моментов, а также чтобы окликнуть кого-то на расстоянии или обратиться к животному, но не для передачи мыслей от одного человека другому. Когда я думаю для вас, моя мысль, если только находит схожие понятия и подходящие слова в вашем уме, отражается у вас в голове. Моя мысль облекается в слова вашего лексикона, привычные для вас и звучащие достаточно естественно на вашем языке и в составе знакомых вам фраз. Вполне возможно, что каждый член вашей группы слышит то, что я сказал, на свой лад, потому что пользуется своим индивидуальным набором слов и выражений.
Мистер Коттедж сопровождал высказывания Грунта энергичными глубокомысленными кивками, несколько раз порываясь перебить, и, в конце концов, не выдержал:
– Вот, значит, почему иногда, как во время замечательных объяснений мистера Серпентина, мы, когда вы говорите о понятиях, не имеющих даже тени соответствия в наших умах, просто-напросто ничего не слышим.
– У вас действительно возникают такие пробелы?
– Их немало, и, боюсь, это относится ко всем нам.
– Это как временная глухота, – вставила леди Стелла. – Только время это длится довольно долго.
Отец Камертонг согласно кивнул.
– Поэтому я не могу разобрать, как вас зовут: Грунт или Адам, – и у меня в уме путаются Садд с Дубсом и Парксом.
– Надеюсь, что вам теперь удалось освоиться?
– О да. Весьма. Учитывая все обстоятельства, этот способ коммуникации действительно очень для нас удобен, иначе мы не смогли бы избежать многодневной зубрежки: для начала основ грамматики обоих языков, их логики, семантики и так далее, прескучных материй, – прежде чем нам удалось бы выйти на уровень взаимопонимания, хотя бы отдаленно напоминающий сегодняшний.
– Очень точное замечание. – Мистер Дюжи повернулся к мистеру Коттеджу с чрезвычайно дружелюбным видом. – Очень точное. Я бы упустил этот вопрос из виду, не обрати вы на него мое внимание. Подумать только: я совсем не заметил этой разницы. Должен признать, меня занимали собственные мысли. Я полагал, что местные знают наш язык. Принимал это как должное.
3
Мистеру Коттеджу теперь казалось, что чудесное событие получило настолько полную законченность, что оставалось лишь восхищаться его абсолютной достоверностью. Он сидел в прекрасном маленьком здании с видом на райские кущи и сверкающее на солнце озеро в окружении английских воскресных нарядов и более чем олимпийской наготы, от вида которой его больше не бросало в жар, слушал сам и временами вступал в длительные непринужденные беседы. В процессе общения всплывали новые удивительные фундаментальные отличия моральных и общественных воззрений двух миров. Однако все вокруг выглядело достаточно реальным для того, чтобы появились мысли о скором возвращении домой и возможности написать в статье для «Либерала» и рассказать жене, не раскрывая, впрочем, всех подробностей, о манерах и костюмах неведомого мира. Мистер Коттедж потерял ощущение непреодолимого расстояния. С таким же успехом Сиденхем мог скрываться за ближайшим поворотом.
Две красивые девушки приготовили чай на тележке среди рододендроновых кустов и теперь развозили его среди присутствующих. Чай! Изысканный, какой в Англии называют китайским, подавали в маленьких пиалах, на китайский же манер, но это был настоящий бодрящий чай.
Любопытство землян перекинулось на систему государственного управления. Ввиду присутствия таких государственных мужей, как мистер Дюжи и мистер Айдакот, иначе и быть не могло.
– Какой формы государственного управления вы придерживаетесь: монархии, автократии или демократии в чистом виде? – спросил мистер Дюжи. – Есть ли у вас разделение на исполнительную и законодательную власть? Кто правит на вашей планете: единое центральное правительство или существует несколько центров управления?
Мистеру Дюжи и его спутникам не без труда объяснили, что на Утопии нет и следа центральной власти.
– Но, конечно, у вас где-нибудь есть кто-то или что-то, – продолжал мистер Дюжи, – какой-нибудь совет или учреждение, которые принимают окончательные решения о коллективных действиях, направленных на общее благо, некий высший институт, орган верховной власти. Как мне кажется, без него никак нельзя обойтись…
Нет, заявили утопийцы, в их мире подобной концентрации власти не существует. Раньше такая власть была, но постепенно рассосалась и перешла к обществу в целом. Решения по каждому конкретному вопросу принимают те, кто в нем больше всех разбирается.
– А если речь идет о решении, которому должны подчиняться все? Например, о правилах, регулирующих общественное здравоохранение? Кто заставляет их исполнять?
– Заставлять не требуется. С какой стати?
– Но что, если кто-то откажется выполнять правила?
– Мы выясняем, почему это произошло: возможно, на то имелись уважительные причины.
– А если их не было?
– Тогда мы исследуем человека на наличие психических или каких-либо иных отклонений.
– Психиатрия вместо полиции, – констатировал мистер Дюжи.
– Я предпочитаю иметь дело с полицией, – отозвался мистер Айдакот.
– Ну еще бы, Руперт, – заметил мистер Дюжи таким тоном, как будто хотел сказать: «Вот ты себя и выдал с головой».
– То есть вы утверждаете, – вновь обратился он к утопийцам с задумчивым видом, – что всеми вашими делами управляют особые органы или организации, имени которых люди даже не знают, и никто не координирует их деятельность?
– Деятельность в нашем мире координируется с единственной целью – обеспечить всеобщую свободу. У нас есть определенное число ученых, занимающихся общими вопросами психологии всего населения планеты и согласованием различных коллективных функций.
– Хорошо. Выходит, эта группа ученых и есть правящий класс? – не сдавался мистер Дюжи.
– Не в том смысле, что они могут поступать произвольно, как им вздумается. Они занимаются коллективными взаимоотношениями, не более того. При этом такие ученые не стоят выше других и пользуются преимуществом не больше, чем, скажем, философ в сравнении с техническим специалистом.
