Георгий Тимофеевич Саликов
Незаконно живущий
* * *
Хм. Подобный случай. Тоже посереди моря, то есть, далеко от берега, и опять же с лодочкой. Тогда, вдоволь натрудившись на поприще деятельного искусства, и оставив на берегу плоды тех трудов, выраженных в груде картинок, чертежей и письменных пояснений, человек вздумал покататься на лодочке.
Надо сказать, блистательно выполненная работа оказалась не принятой заказчиком. «Слишком дерзко, – сказал худсовет или научно-технический совет или просто советская власть. – И вообще это не наше. Чуждое нашему народу».
Чуждое. Человек забрал свои никчёмные труды и покинул учреждение заказчика. Можно и отдохнуть. Пока суд да дело. А дело, между тем, состоялось без него. Быстренько содеялось иное творение иными людьми, надёжными, знающими, что нужно народу. Иначе говоря, заменилось оно многократно апробированным типовым решением, то есть, в духе настоящего реализма, было подхвачено советом на ура, и волею властей вставлено в поток насущной жизни. И ладно.
Молодой человек, творец «ненашего», после необычных дел своих отдыхал на берегу моря. Одну недельку, вторую. Теперь и лодочку одолжил у знакомого местного сверстника. И налегал на вёсла, глядя только на небо.
Сейчас бы спрыгнуть с лодочки, да немного поплавать. Вода прямо-таки сама притягивала к себе. «Искупайся», – ласково гласила зеркальная поверхность моря многочисленными солнечными зайчиками.
Он и спрыгнул. Вода тёплая и чуть ли ни густая. Плотно обнимающая.
Тут в самый раз поднялась волна, и с её гребня удалось увидеть удаляющийся огромный пароход. «Угу, – подумал купальщик, хихикая, – спасибо, что прямо на меня не наехал». Лодочку, тем временем, отнесла подальше другая волна. Догнав её и уцепившись в борт, купальщик поступил опрометчиво. Лёгкий чёлн и без того накренился на один борт из-за действия очередной волны. Оба усилия сложились, и вода ринулась внутрь лодки, почти мгновенно её залив доверху и погрузив прямо в собственную толщу. Одни только вёсла и остались на поверхности моря. Пловец обхватил их локтями, вынужденно соображая: «эдак никуда не уплывёшь». Он оставил их на свободе и даже подтолкнул в торчики. «Плывите, куда пожелаете, сиротушки». Вместе с тем, сколько человек ни старался грести к берегу ногами и руками, тот нарочно удалялся, сжимая полоску земли. Будто некий замедленный водяной вихорь мощно кружащимся хвостом уносил пловца в открытое море. А сил становилось меньше и меньше. «Хм, – подумал наш герой, – вот, оказывается, каким манером должна прийти смерть моя… и наследника нигде не оставил»…
Надо ещё сказать: человека ждала невеста по возвращении с южных морей. Заявление в органы гражданского состояния подано, а срок реализации закончился ещё неделю назад. Опоздал человек на свадьбу свою.
Между прочим, а что сталось бы, возвратись он вовремя? Трудно сказать. Пожалуй, тоже смерть. Угу. Похожее на смерть. Но иную. Впрочем, разница почти отсутствует. И это стало понятно потом. Правильнее сказать, недавно.
Тем временем, поднялся ветерок, откуда ни возьмись, и стал хозяйничать на берегу. Воздушные струи подхватили оставленные там непринятые местным человечеством плоды трудов человека, принудили их немного поиграть, и, одержав победу, опрокинули в море-окиян. А тёплые воды с готовностью тоже принялось играть с плодами трудов человека. Раскачивали на своих волнах подрамнички с холстами, картонки, планшетики, листы да рулончики бумаги, – всё с изумительными изображениями. Да разноформатные папочки да с умными текстами расстегнулись, показывая размытости вместо слов. Тёплые воды относили гениальное, однако "не наше" творение вдоль берега по направлению к скалам, а там и выбрасывали все его части на острые каменные зубы да стаскивали обратно, вверх, вниз, растерзывая бывшее искусство глубокой и несравненной мысли – в мокрые, невзрачные клочья…
* * *
Скандинавский студёный ветер остановил свой напор воздуха. Тучи выровнялись в единое тяжёлое беспросветное тело. Вода в Заливе перестала кипеть. Природа замерла. Человек, обретший себя на дне лодчонки, попытался слегка выпрямиться, повернул голову обратно вперёд и приподнял её, глядя на единственную ровную тучу, не имеющую ни начала, ни конца. Мысль, свидетельствующая о его существовании, тоже несколько распространилась и вывела из себя занятное суждение.
«Вечность, – выкинула мысль вечную же тему, – что нам известно о ней? Догадки. Лишь догадки. Домыслы. Но мы хорошо знаем о чём-то будто бы похожим на неё. О продолжении. Нам вечность охотно представляется почему-то именно продолжением. Наверное, потому что привычно. Мы наблюдаем его сызмальства и повсеместно. Туча, например. Долгая-долгая. А ещё – любое движение. Закончилось, да снова продолжилось. Или взгляд. Он продолжается куда-то в бесконечность. Род. Ему само собой предписано продолжение. И сим продолжением каждый из нас тоже является. Всюду имеет место быть продолжение. Конца нигде не видать. И даже если неприкрыто видится конец земного бытия, настолько явный и неподдельный, что в мысли нет и доли сомнения о его прекращении здесь, – мы всё равно изыскиваем вокруг некое неизбежное продолжение этого бытия в других местах. Уверенно, вперемежку с колебанием. И находим. Ибо оно всегда обязано быть. Без него и мира-то не существует. Вот и понятно, почему вечность нам чудится тоже именно продолжением…
Однако разве дозволительно прилагать дольнее, временное – к горнему, вечному? Вечность ведь совсем иная, временем её представить нельзя. Нет у нас таких сил разума, чтобы хоть как-то её вообразить. Но попробуем взглянуть туда аллегорически. Пусть совершенно непознаваемое выражение вещей, называемое нами вечностью и живущее в наших догадках, пусть она… скажем… постоянно будто выпочковывает из себя души человеческие. Новые и новые. Вечность, эдакая глубинная субстанция, она как бы покрывается новыми и новыми почками на поверхности своей, вроде ожерельями. Почки распускаются и начинают жить снаружи вечности. То есть, во времени. В мире продолжений, хорошо нам знакомом… Каждая почка становится стеблем. Он растёт, растёт. До определённой длины. Вырос. Больше нет его продолжения. И отделяется. От вечности. Падает в небытие. И что? Ему теперь предстоит засохнуть? Где здесь подобие нашего всеобщего продолжения? Где его искать вокруг отрезанного вещества? Небытие, и ничего кроме него. А давайте, поищем. Нам ведь поистине нужно сыскать хоть намёк на продолжение, иначе смысл пропадает. Засохнуть-то стеблю совершенно, как говорится, без проблем. Глядите: уже отломился он, упал да сгорел в чьём-то костре. Не нашлось продолжения.
Всё.
Это если не окажется рядом заботливой руки.
Оказалась.
И взяла Заботливая Рука бывший стебель, предотвратив и начаток его засыхания, назвала его черенком и бережно посадила во влажную почву вечности.
Бывший временный стебель, некогда образовавшийся из почки вечности, а теперь принявшийся в её почве черенком, даст уже там собственные корни, будет расти в ней, ветвиться, и саму вечность станет проявлять достойным видом своим…
Вроде получилось искомое будто бы продолжение, а на самом деле совершенно иное состояние. Пребывание. Присутствие. Слова-то словами, но суть всё равно не поддаётся нам. Так, доступный образ, только и всего. Но в нём главное: необходимость наличия Заботливой Руки»…
* * *
Взор человека вновь обратился за спину присутствующей жизни…
…Тогда, в море, мысль человека тоже была посвящена уходу из жизни земной. В минуты удаления от береговой тверди, обессиленного и переохлаждённого, наблюдающего, за безжалостной природной стихией, уничтожающей все замечательные, но непригодные творения запечатленной жизни… (он обратил внимание на кусочек слова «запечатленной», – «тленной», и посмеялся). Тогда пришло уж точное и неопровержимое понимание несбыточности самому выбраться живым из той же стихии. Однако вечность в ту пору не занимала человека. Просто подоспело согласие с видом картинки собственного конца: утонул. Ну, утонул, и думать больше не о чём. Вернее, предвосхитил потопление. И сомкнул очи свои перед сим необратимым происшествием. Руки и ноги почти перестали совершать плавательные движения…
А на шлюпочной палубе удаляющегося большого парохода произвёлся диалог двух матросов.
– И что теперь с нами будет? Ялик-то капитанский, – тю-тю.
– И я говорил: не надо его драить.
– Это я говорил: не надо.
– Угу. А испачкал кто?
– Испачкал. Подумаешь. А кто предложил спустить ялик вниз?
– Ну, так ведь удобнее мыть, вместо мучений с ведром: черпать воду наверх.
– Ну.
– Что «ну»?
– Да ну тебя. Не всё ли равно теперь?
Оба отчаянно махнули рукой. Один – левой от груди, другой – правой от плеча, провожая удаляющийся ялик. Будь что будет…
Руки и ноги совсем перестали проделывать плавательные движения…
И вскоре вынужденный утопающий услышал странный шелест крыльев. Тот и заставил открыть глаза. Вверху никого он не увидел, но рядом, с обоих боков показались двое профессиональных пловцов. «Держись за шею», – сказал один из них. «И за мою тоже», – повторил другой. После изнурительных рывков с целью преодолеть замедленный водяной вихорь, оба спортсмена в один голос произнесли: «нет, вплавь отсюда мы не выйдем».
«Значит, утону в замечательной компании, – подумал наш герой, – но ведь я виновник их гибели»! – И сковала человека холодная надсада, одновременно с больно проявившейся судорогой, сжимающей мышцы и скрючивающие пальцы в окоченевшей ноге.
Снова послышался странный шум от мощных взмахов крупных крыл. Но и на сей раз никого в воздухе не показалось. Зато появился невдалеке небольшой ялик. Спасательное судно, – то скрывалось за волной, то обнаруживало себя на её гребне. Вскоре все трое оказались на борту столь необходимого предмета в подобной ситуации. Да и та лодочка, потерянная незадачливым купальщиком, вдруг отыскалась. Она не утонула, а лишь наполнилась водой до краёв. Ну, подцепили и её тоже. Да запасные вёсла подобрали.
* * *
Ангел отлетел от вод морских и отдышался. «Не углядел, – корил он себя, – ведь едва успел».
Другие ангелы не преминули подшутить. «Экий неуклюжий ты, – проговорил один из них сквозь смех, – сам ведь взялся за человека, и сам чуть не прозевал свою драгоценность».
«Да, да, да. – Горячо пронизывала мысль голову нашего ангела. – Да, да, да, сгоремычил я. Надо более внимательно относиться к другу личному и единственному, а не потакать обильному сообществу себе подобных».
ГЛАВА 5.
Пора нам обозначить именами наших основных героев. Без имён определённо возникает неудобство. Впрочем, зовут их одинаково. Не бывает, чтобы человек и его ангел-хранитель носили разные имена. Хотя, до того случая, когда наш ангел заметил впервые маленькую душу ребёнка, его никак не называли. «Эй», и всё тут. Нет поприща, нет имени. Безымянным слыл. Безымянным и неприкаянным. Оно даже попечальнее, чем одиночество. Но теперь мы знаем, что зовут и того и другого особым именем, в давнишнюю пору весьма распространённым, наряду с Иваном и Петром, а ныне почти не встречающимся и забытым: Сидор. Один – Сидор-человек, другой – Сидор-ангел.
* * *
И теперь, когда герои определились с именами, то есть, мы поближе познакомились, а точнее сказать, просто представились, опишем положение дел на небесах.
В ту самую пору, когда Сидор-человек взял напрокат лодочку у приятеля, с намерением покататься по морю после изнурительной работы, за которую никто ему не заплатил ни гроша, поскольку дело решилось и без неё, – часть ангельского мира всё-таки потребовала отчёта у Сидора-ангела. Ну, нельзя допускать случая, когда все ангелы как ангелы, а этот держится особняком. Собрание назначили на поляне сада в первом ярусе небесных сфер. Сидор-ангел был, как бы у нас сказали, вроде с вывихом, но вполне законопослушный. Явился в срок и даже почистил пёрышки перед тем. Председательствующий оценил сие уважительное отношение к собранию и мягко кивнул головой.
– Не станем долго вас мучить, – сказал он, – и сразу послушаем Сидора-ангела.
– Ну, я оправдываться не собираюсь, – начал тот, – ибо вы сочтёте меня подозреваемым. И здесь не суд, надо полагать?
– Не суд, конечно, нет здесь суда, – согласился Председательствующий, – у нас на то и компетенции нет. Мы просто поговорим по-товарищески. А Судья у нас у всех один.
– Пусть мне задают вопросы любопытствующие, а я расскажу всё, по мотивам поступающих проблем, – предложил Сидор-ангел.
– Есть резон, – подтвердил Председательствующий, – не отвечать, а рассказывать. У нас ведь и доподлинно тут кроме любопытства ничего нет.
– А у меня есть предварительное слово, – произнёс один из ангелов с оттенками мудрости в очах. На его умиротворённом лице пробежала лёгкая рябь озабоченности.
– Говори, – Председательствующий улыбнулся, поскольку знал коллегу хорошо, и доверительно к нему относился.
– А предварение такое: не давать характеристики Сидору-ангелу. Более того, надо называть его исключительно по имени. А то ведь кое-кто из присутствующих готов обозначить коллегу чуть ли не демоном, и только из-за того, что он с нами вообще ничем не сходится и на всякое дело имеет отдельное видение. И свободой балуется. Но поглядите: он белее каждого нас.
Ангелы с недоверием смотрели на объект всеобщего недоброго внимания, а кое-кто из них ещё и роптал: «свобода; эко хватил». Затем, оглядели себя и друг друга. Действительно. Кто-то слегка пожелтел, кто-то посерел, кто-то пятнышками покрылся, а тот, – идеально белый.
– Угу. На земле его бы назвали белой вороной, – прокричал кто-то с дальнего угла полянки, поднимаясь на цыпочках и пуская искорки из уголков глаз. – А ещё и…
– Не будем отвлекаться. Вопросы. – Напомнил собранию Председательствующий. – А предварительное предложение надо принять, как положено. Голосуем.
– Все единогласно подняли руки и крылья.
Но только начал задавать вопрос не в меру любопытный один из ангелов, по-видимому, давно и долго к нему готовящийся, проникся им, так сказать, от пяток до макушки, существо Сидора-ангела встрепенулось и покрылось озабоченностью. Но не лёгкой рябью прошлась она, не подобно той, что произвелось у ангела, давшего тут мудрое предложение, – а горячим волнением.
– Простите! – воскликнул Сидор-ангел, и мигом исчез из поля зрения соплеменников.
Его профессиональный взор, постоянно настроенный на родственное существо, вычленил из пространства бытия Сидора-человека явно недопустимое происшествие. И таковое прямиком посягало на репутацию хранителя. В том пространстве отчётливо пропечаталось нечто, инициативно противодействующее главному занятию Сидора-ангела. Там, на земле, а правильнее сказать, в водах её, вышло сомнительное согласие человека с, якобы, личной участью, уготовленной им же собственноручно: стать умираемым через потопление.
– Экий ты сговорчивый! – крикнул Сидор-ангел Сидору-человеку, и возмущение хранителя многократно превзошло взволнованность моря, слегка обеспокоенного большим пароходом.
Сначала он возбудил внимание двух пловцов-профессионалов, и те, заметив человека, терпящего бедствие, немедленно бросились на помощь. Затем, видя безуспешность затеи, Сидор-ангел попробовал переквалифицировать пловцов, произведя их в гребцы на судне. Подкинул ялик… тот, заранее выроненный из рук двух незадачливых матросов с большого парохода.
«Получилось. И правильно сделал, что подстраховался», – подумал небесный житель.
А по возвращении на небо существа, набирающего навык хранителя души человеческой, ангелы-соплеменники и посмеялись над собратом- отщепенцем. Сидор-ангел не стал ничем отвечать на, в общем-то, беззлобное осмеяние. Ему даже не пришла в голову мысль укорить коллег за их инициативу предпринять собрание в наиболее неудобный для него момент и отвлечь от основного поприща. «Да, да, да. – Горячо пронизывала мысль голову нашего ангела. – Да, да, да, сгоремычил я. Надо повнимательнее относиться к драгоценному и единственному другу, а не к сообществу себе подобных». Но и ему подобные тоже это вскоре поняли, сконфузились и отпустили сотоварища подобру-поздорову. Собрания не состоялось. Но предполагалось в любой миг, – так подумал один из ангелов, уже было начавший реализовываться давно накипевшим в нём вопросом к Сидору-ангелу.
Обычно ангелы знают о трудах друг друга. И бывает, что задаются вопросами, когда не слишком понятны те или иные дела. Один из множества небесных обитателей, не в меру любопытный ангел, полагал спросить Сидора-ангела тоже о некоторых делах его. Например: почему тот способствовал приостановлению только-только начавшейся блестящей карьеры Сидора-человека на поприще созидания востребованного человечеством искусства? И ещё: зачем Сидор-ангел потворствовал задержке Сидора-человека на югах, отменив предполагаемую свадьбу, тоже ведущую к профессиональному успеху и снятию лишних забот? Непонятно.
ГЛАВА 6.
Зверям земным Бог велел жить по инстинктам: земным, животным. Творец вложил их прямо в гены для безбедного существования зверей, скотов, пресмыкающихся, птиц да рыб и прочей мелюзги. Вложил инстинкты для безопасности, в смысле исчезновения.
Подобно тому, и ангелам Своим небесным Бог тоже велел жить по инстинктам: ангельским, небесным.
Тем и другим Вседержитель дал инстинкты выживания.
Но свободы жить не дал. Ею обладает исключительно Он Сам и человек – образ Его.
Однако ж, дерзость. Таковая водится у каждой твари. Порой, даже с избытком. Она, по-видимому, происходит от любопытства, а без этого поджигания, бытие, пусть и оснащённое инстинктами, не имеет смысла. «А что если»? Куда ж деться от навязчивого вопроса?
Дерзновенностью порой грешит и человек. Он имеет в себе и животное, и ангельское начало, и ещё одно особое свойство. Человек ведь тоже оснащён инстинктами. Но главенствует важнейший дар Божий – свобода жизни.
Свобода ничем не похожа на дерзость, эдакий импульс вопрошания «а что, если». Свобода – обычное состояние человеческой души, неведомое ангелам.
А известный нам Денница, житель небесный, любимчик Бога, тот без оглядки поддался исключительно дерзости своей, к тому же, дерзости преступной, да в наиболее незавидной степени по шкале этой преступности. Она многократно превысила ангельские инстинкты, в том числе и самосохранение собственного существа. Вот и рухнул бывший властелин света в вечное падение во тьму.
