Георгий Шевяков
Сказка про Снегурочку, которая должна была растаять
Растаяла Тундра, заполошились старик с внучкой. И понеслось, закружилось времечко, да люди.
Подлетели к черным вертолетам нарты с девчонками, гитарами, балалайками. Выскочили из них бодренькие чукчонки, вытаращили свои черненькие глазенки, застреляли ими из стороны в сторону, закружились под музыку в танце так, что выше пояса юбки поднялись. И пошел гул по всей тундре, аж олени ногами затопали. Не выдержало, застонало чрево вертолетов, заскрипели зубами фреды-крюгеры с когтями и терминаторы с пулеметами, замаслились суровые очи килеров, пот потек по узким лбам, штаны стали узкими. Изо всех сил держались они дрожащими руками за пулеметы с гранатами, за ширинки вздувшиеся, но увидели тут подносы с чарками полными, и застучало, забряцало оружие, когда зашвыряли его в сторону. «Терминатор молодой, ты возьми меня с собой. Буду я тебя любить, самогонкою поить», – разносилось окрест. И плясали вместе дружные народы, и целовались, и в снегу валялись, потому что веселье у всех одинаково. Но вдруг застучал станковый пулемет, закричали порезанные когтями солдаты, утихла музыка. Главный Терминатор и самый страшный Фреди Крюгер врезались в толпу, отшвырнули прочь девчат молоденьких, настучали по зубам храбрым воинам, загнали тех в вертолеты черные, и закрутились лопасти винтов, поднимая снежную пыль. «Куда же вы, янчики, – неслось им горестно вслед. И горько пела среди подружек Юлька извечную девичью песню:
– Залетела я подружки от залетного дружка,
Где ж вы песни-веселушки, ой ты девичья тоска.
Как мне жить теперь не знаю, улетел любимый мой.
С кем же свадьбу я сыграю, если милый не со мной.
А Снегурочка тем временем жила и беды не чуяла. Сидела на скамеечке рядом с нянюшкой, смотрела как подружки хоровод водят и тихо пела.
– Я девчоночка была. Забот не знала.
Словно ласточка свободная была.
На свою беду тебя я повстречала.
Позабыть как ни старалась не могла.
Завладел ты моей девичьей душою…
– Не пела бы ты эту песню, Снегурочка, – остановила ее няня. – Грустная она.
– Почему же грустная, нянюшка. Она ведь про любовь.
– Потому и грустная, что про любовь.
– А что такое любовь нянюшка? Все про нее говорят, глаза закатывают, а объяснить не могут.
– То-то и оно, милая. Никто того не знает. Но как встретишь – сразу поймешь: ничего ни лучше, ни хуже этого на свете нет.
– Почему же хуже, нянюшка. Подружки ее ищут, зовут, на свечках гадают. Не затем ведь, чтоб плакать.
– И затем тоже, милая. Не деться от этого.
– Чудно… Горе себе искать. А у меня тоже любовь будет, нянюшка?
– Не дай того бог, милая.
Обняла нянюшка Снегурочку, прижала к губам висок девичий, по головке погладила, да раздался тут шум у ворот, влетели нарты, закричал Тохтамыл бешено.
– Беда, беда пришла, люди добрые. Тебя Снегурочка украсть хотят. В Америку увезти.
Распался хоровод, сбежались девчонки в кучку, спрятались за спину нянюшки вместе со Снегурочкой.
– Ты что городишь, старик? Белены объелся, мухомора нанюхался. Какая Америка? – закричала та.
– Какая, какая? Богатая, не родная. Американцы прилетели за Снегурочкой с пулеметами, вертолетами. Забрать ее к себе хотят. Губернатора подкупили. Прыгай в сани, Снегурочка. В тайгу мчаться надо, бежать быстрее.
– Кто вы дяденька? – испуганно высунулась Снегурочка из-за плеча нянюшки, – Почему я верить вам должна?
– Да Тохтамыл я – старый чукча. Меня здесь всякий знает. Поверь, правду говорю. Схватить тебя хотят, в Америку увезти, чтобы ты там растаяла.
– Растаяла? Это плохо?
– Конечно, плохо. Они языка нашего не знают, Нового года у них нет – ни нового, ни старого. Отвезут тебя в пустыню жаркую…
Не дала ему договорить нянечка, перебила, остановила на полуслове.
– Знать и вправду он говорит Снегурочка. Старый чукча никогда не врет. Знать и вправду бежать тебе надо милая, от беды спасаться.
– Стыдно мне бежать и прятаться, – возмутилась Снегурочка. – Да и страшно, нянюшка. Вы ведь здесь останетесь, как я одна буду?
– Вдруг и вправду схватят, Снегурочка, их ведь сила несметная, что мы бабы-девки со стариком против пулеметов сделаем. Хуже смерти горя накликаем, коли тебя не убережем.
– А на что же все вокруг – вы, снег, земля родная? Разве вы меня сдадите? Чужеземцам отдадите? Разве я игрушка вам, чтоб меня отдать врагам? А не может спасти, чудо надо привести. Все вокруг про это знают – в сказках чудеса спасают.
Замолчали печально взрослые, не объяснить ведь ребенку, что сказок нет, и чудес не бывает. Да спасла положение Тундра, что спустилась с неба посреди снежного вихря. Встала напротив девочки, улыбнулась ласково, прижала на миг крепенько.
– Храбрая ты девочка, Снегурочка. Дочку бы мне такую. Уж любила бы я ее, зацеловала, загладила. Дай-ка я засмотрюсь на тебя, обниму, порадуюсь. Да и в путь-дорогу провожу. Правы старый чукча с нянечкой, бежать тебе надо, девочка. Близко терминаторы окаянные. Снег и вьюгу на них нашлю, ветром заморочу, ну а там как бог положит. Держись. Все наладится. Родная земля не выдаст. Пора Снегурочка, пора милая.
Засуетились все вокруг, запричитали, забегали. В дом заскочили, вещей натащили, в сани загрузили, и зарыдали-заплакали, словно сердце чуяло, что прощались навек. И подняли к небу головы встревожено, когда услышали гул вертолетный. Схватил Тохтамыл Снегурочку, бросил в нарты, замахал кнутом изо всех сил, оленьи зады не жалея, так что рванули они в карьер, только их и видели. И взлетела Тундра над толпою, взмахнула руками-крыльями, в снегу и в метели потемнело и скрылось все.
Много ли, мало ли времени минуло, за сотни верст к югу в вековой тайге средь заснеженных елей устало толкали перед собой тачки с огромными камнями два мужичка в белоголубых фуфайках с надписью «ЮКОС» на спине. И заунывно разносился над тайгой вечный голос поэта:
– Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье
Несчастью верная сестра
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит гордость и веселье
Придет желанная пора
Оковы тяжкие падут
Темницы рухнут и свобода
Вас встретит радостно у входа
И братья доллары вернут.
Не выдержал одни из мужичков, вырвалась у него при последних словах тачка из рук, бросился он на грудь второго, зарыдал, закручинился.
– Не вернут они нам наши доллары. Не вернут. Я их знаю.
– Ничего, ничего, – утешал его товарищ. – У нас еще много спрятано. Нам хватит. Купим остров в океане с пальмами и девушками. Пошлем всех на фик. Будем жить и радоваться, что живы, что зубы целы. Лишь бы отсюда выбраться, а там…
Не дали им всласть поплакаться. Вышли на дорогу мужики уверенные, звероватые, Впереди Пахан с Промокашкою. Увидал Промокашка каторжных, аж лицом засиял.
– Глядь, олигархи. Пахан, а пахан, дай я рюшку олигарху начищу. Век помнить будет, буржуй недорезанный.
– Цыть, Промокашка, – ответил ему Пахан, мужик строгий, годами да властью сгорбленный. – Это здесь ты на зоне кум королю, рюшку ему почистить хочешь, а на воле ботинки будешь рад ему почистить, да тебя он в упор не увидит. На воле он король. Не просто король – император. Дружбу с ним здесь завести надо, а не рюшку чистить, глядишь на воле он добро и вспомнит. Понял, что я сказал?
Пожал плечами Промокашка, губу нижнюю выпятил, ничего мол не понял. Продолжил Пахан.
– Приведи ребят, будто со стороны, пусть пощупают их, да как следует, а как я подойду – исчезнут без звука. Глядишь, дружбу и заработаем.
Ушел Промокашка в лес за подмогою. Закричал вдруг, обратно через сугробы лезет, тащит за руку упирающуюся Снегурочку.
– Пахан, а пахан. Глядь, я, девку нашел. Дай нам девку, Пахан.
Оглядел Пахан девушку, со всех сторон обошел, головой покрутил.
– Как же ты попала сюда, милая? Или не знаешь где ты, кто мы? Или ищешь кого?
Молчит Снегурочка, хмурится, мешочек с вещами к груди прижимает.
– Или говорить с нами не хочешь? Так нам от тебя разговоры не нужны, нам от тебя другое может понадобиться. Ну-ка хлопцы, что там в мешке у нее?
Окружили Снегурочку мордоворотные дяденьки, за руки хватают, мешочек из рук рвут. Возмутилась она, ногой топнула.
– Как вы смеете! Я Снегурочка!
Засмеялись все, закричали хором.
– Ну а мы дед морозы. Так что ты нас внученька, слушайся, не перечь.
Снова лезут к ней, и вдруг застыли, руки отдернули, зашептали поврозь.
– И вправду холодная…
– Действительно…
– Стойте. Не трожьте ее, – железным голосом произнес Пахан. – Ну-ка градусник несите, посмотрим кто ты, девонька, на самом деле.
Принесли градусник, взял его пахан, дал Снегурочке, приговаривая.
– Меряй, милая. Меряй. И не дай бог тебе нас обманывать.
Поставила себе Снегурочка градусник под мышку. Все также стояла, глядя вдаль, надменно хмурилась. Тишина вокруг. Достала она потом градусник, не глядя протянула Пахану, вскинула головку дерзкую. Посмотрел тот на градусник, зажмурился, оглядел толпу, снова посмотрел. Взял ее за руку, прислонил к губам, вздрогнул как от ожога, пал на колени.
– Ты значит! Сподобил бог раз в жизни увидеть Снегурочку.
Вздох пронесся по толпе, глаза расширились, лица замерли, медленно опустились все на колени, крестясь и молитвы вспоминая.
– Возликуем братцы, – поднял голову Пахан. – Мало радости в жизни зековской – солнцем с неба пришла Снегурочка. Пусть будет праздник сегодня. Скажите вертухаям, раз пахан велел, так тому и быть. Пусть работы остановятся, песни зазвучат, музыка заиграет. Все, что есть в нас хорошего, пусть поднимется в душах, порадуем гостью ненаглядную.
Тяжело поднялся он с колен. Взял за руку Снегурочку. Принесли тут столы, стулья. Усадил Пахан Снегурочку, сел в ногах у нее, приказал окружающим:
– Пойте, братцы. Танцуйте и пойте, развеселите сердце снегурочкино, раз судьба нам дар такой принесла.
Засуетились зеки, закрутились в танце, запели песни свои душевные:
– Мы, жиганы, люди злые,
Нам законы нипочем.
Если деньги где большие,
Сразу в морду кирпичом.
Остановил их Пахан, пристыдил, головой покачал.
Вы что, братцы, почто так. Напугаете нашу гостью, подумает, к зверью попала. А мы здесь, Снегурочка, люди сирые, судьбой обиженные, людьми отвергнутые. Нет нам счастья, девонька, горе на плечах каждого. Ивашка, где ты там? Спой, чтобы сердце вздрогнуло, тоской очистилось. Спой про волюшку, мою любимую.
Вышел из толпы паренек с гитарою, сел на стул, призадумался, заиграл струной, посмотрел наверх и запел протяжно, невымученно. Запел про вольную волю, про бескрайнюю степь, что раскинулась от горизонта до горизонта, про красное солнце и птичий свист, про вольный ветер и ненайденное счастье.
– Воля. Волюшка.
Степь да ковыль.
В чистом поле нет ни тропочки.
Только я да неба синь.
Воля волюшка.
Воздух как мороз
Все внутри продрогшее,
Очи полны слез.
Воля волюшка.
Мать родна земля.
Бьются люди с долюшкой
А без них нельзя…
Смягчились лица окружающих, морщины разгладились, глаза устремились в невидимое. Как вдруг, лишь растаял последний звук в глухой тайге, заслышался гул вертолетов, посыпался с елей снег. Встрепенулась Снегурочка, вскочила встревожено. Поднялся и Пахан, повернул девочку к себе, взял за подбородок, в глаза глянул жестко, пронзительно.
– Это за мной, дяденька, – призналась Снегурочка. – Американцы меня хотят украсть, к себе увезти. Я на оленях умчалась, да вьюга была, с нарт упала. Спрячьте меня, пожалуйста, если сможете.
– Прятать тебя? – воскликнул Пахан. – Не бывать такому! Или это не Русская Земля, или мы не русские люди! Воры, бандиты, мужики хозяйственные, поднятые и опущенные, доставайте ножи булатные, топоры точеные. Нет у нас в жизни радости, но и позор не примем. Костьми ляжем, но Снегурочку не отдадим.
Снова ринулись все кто куда, снова собрались с топорами да финками. Из тайги меж тем разнеслось окрест словами русскими, да не по нашему.
– Господа заключенные. Вы окружены. Сдавайтесь. Выдайте нам девчонку и останетесь живы. Даем пять минут на размышление. Потом огонь открываем.
Зашептал Пахан: «Передайте всем, топоры и ножи прячем, говорим, что сдаемся. А как придут сюда – в топоры и ножи их, и смотрите мне, бить без жалости». Прокричал в тайгу: «Вам надо, вы и берите, а мы здесь ни при чем». И снова шепотом Ивашке: «Ивашка, хватай Снегурочку, бегите, спасайтесь. Головой за нее ответишь, парень. На том свете найду, не спрячешься».
Вышли из тайги терминаторы с пулеметами, расступились перед ними каторжные, пропуская, а потом с криком бросилась с топорами-ножами на терминаторов. Разгорелся бой не на жизнь, а на смерть. Выстрелы зазвучали, крики, стоны поползли окрест, снег красным окрасился.
