Георгий Почепцов
Когнитивные войны в соцмедиа, массовой культуре и массовых коммуникациях
Введение
Если раньше человек очень зависел от книги, которая и сформировала человечество, то сегодня он стал зависеть от соцмедиа. Именно там люди проводят лучшие часы своей жизни. Другие после желания выглядеть так, как в Инстаграме, идут к пластическим хирургам. Революции и протесты тоже имеют свою базу в соцмедиа.
В мире возник не прямой, а опосредованный игрок в политике, экономике, общественной жизни. И это – соцмедиа, которые принесли с собой эпоху постправды, а она породила фейки.
Фейки опасны тем, что читающие и распространяющие фейки, не читают сайтов, где эти фейки разоблачают и развенчивают. Это два разных потока: поток фейков и поток разоблачений. По этой причине все усилия, вкладываемые в разоблачение, безуспешны. Более того, опровержение фейка не только косвенно распространяет его содержание и тем, кто о нем не слышал, но и создают контексты из тех же слов, облегчающих его.
Если информационная война воздействует на процессы передачи информации, то когнитивная – на процессы мышления и принятия решений. Именно здесь рождаются, к примеру, интерпретации событий, которые могут быть полностью противоположными, хотя строятся на базе одного и того же события. И в этом сила и опасность когнитивной войны.
* * *
Автор выражает признательность сайтам «Детектор. Медиа», «Хвиля» и газете «Зеркало недели» за многолетнее сотрудничество.
Глава первая
Когнитивная война на пороге
1.1. Когнитивная операция как атака на разум
Множество причин привели к тому, что война на уничтожение как базовая модель войны трансформируется в другую базовую модель – когнитивную войну. Ярким примером такого инструментария были атаки на американскую президентскую кампанию 2016 года, когда и Россия через петербургских троллей, и сам штаб Трампа через фирмы Cambridge Analytica влияли на американское массовое сознание с помощью психологического или бихевиористского микротаргетинга. Точные политические портреты нужного типажа избирателя позволяли выстраивать персонализированные сообщения, направляемые на нужные группы избирателей.
Война без уничтожения физических тел однотипно представляется в современном мире предпочтительнее, чем кровь и убийства. Еще бурская война, где Черчилль оказался в качестве журналиста, показала силу и мощь когнитивного подхода. Когда в британских газетах стали писать о бурах как о борцах за свободу, а английские войска заняли в общественном мнении место душителей свободы, Британия отказалась от войны. Однотипно первая чеченская война была проиграна Россией – на телеэкранах давали интервью борцы за свободу Ичкерии, воевавшие против… федеральных войск. На второй чеченской войне те же борцы за свободу стали моджахедами, что является абсолютно иностранным и даже страшным словом, а федеральные войска – российскими, и это изменило поддержку войны среди населения. Кстати, «Би-Би-Си» даже переозвучивает голоса бойцов ирландской республиканской армии, чтобы у зрителя не возникли симпатии (к акценту? к голосу?). То есть коммуникация максимально нейтрализуется.
Модель мира в нашей голове наиболее чувствительна к разделению на друзей и врагов, своих и чужих. Манипулируя этими понятиями, власти всех стран добиваются нужных им целей. Можно начинать войну, объявляя кого-то коварным врагом, можно заканчивать войну однотипно, заявляя, что коварный враг разгромлен.
В современной войне часто трудно понять, что перед нами – выигрыш или проигрыш. Дональд Рамсфельд, когда был министром обороны, просил подчиненных, чтобы они дали ему хоть какую-то метрику войны, дабы разобраться: США выигрывают или проигрывают. То есть явных и объективных критериев нет.
Когнитивная война направлена на управление мышлением и влияние на принятие решений. Одну из первых моделей такого рода предложил Бойд. Она была названа НОРД и состояла из четырех этапов: Наблюдение – Ориентация – Решение – Действие. Мы видим нечто – принимаем решение – что это – действуем. Бойд придумал свою модель для боев с советскими истребителями во Вьетнаме. Они были более быстроходными, и чтобы их обыграть, решения следовало принимать раньше, меняя местоположение. В этом случае советский пилот, принимая решения медленнее, стрелял бы по старому расположению самолета.
Реально Дж. Бойд предложил способ управления противником [1–3]. Рефлексивное управление как способ управления противником является также базой российских информационных операций [4–5]. То есть воздействие на «другого» является важной задачей в военном деле.
Бойд считал, что сегодня нельзя принадлежать к школе Клаузевица, поскольку много произошло после 1832 года, нельзя по этой же причине принадлежать к школе Сунь-Цзы, поскольку слишком многое произошло после 400 года до нашей эры.
Сделанное Бойдом не зависит от технологий, это модель мышления, способа принятия решений, что будет важным всегда. Идея противостояния состоит в том, что цикл НОРД надо проходить быстрее своего противника. Если мы будем мешать противнику принимать правильные решения, то он будет действовать в результате своих неправильных решений. А это с неизбежностью ведет его к проигрышу.
Когнитивная война – это воздействие на высший уровень мышления человека, его смыслы и ценности, которые предопределяют его поведение. Меняя их, меняя интерпретации физических событий, мы в результате ведем его к иному типу поведения.
Ричард Шафрански еще в 1994 году (это были первые работы в области информационного противодействия, созданные полковниками американского авиауниверситета) подчеркивал важность ментального измерения и высших ценностей, поскольку военные действия направлены на принуждение оппонента подчиниться чужой воле. Ричард Шафрански говорит: «Знание ценностей противника и использование его репрезентативной системы позволяет нам соотносить ценности, общаться с мозгами противника на вербальном и невербальном языке врага» [6].
Противник всегда нуждается в информации, поэтому многое делается так, чтобы получаемая им информация не просто была неверной, а вела его к неправильным решениям. А в условиях быстрой смены картинки ситуаций, характерной для военных действий, у противника даже нет времени на полную проверку получаемой информации.
Владимир Лепехин увидел результаты такого программирования поведения во всем мире: «Люди уже не просто разобщены и дезориентированы. Они максимально индивидуализированы и сориентированы на получение строго отмеренных порций реальных и виртуальных благ. Массовый индивид все больше программируется на действия в параметрах и диапазонах, исключающих суверенное и осмысленное поведение» [7].
Когнитивные войны можно увидеть на самом высоком цивилизационном уровне, о чем писал С. Хантингтон [8–9]. И это понятно, поскольку цивилизации и религии покоятся на несовпадающих базовых наборах ценностей. И раз они не совпадают, это становится базой для конфликта.
Израиль признает, что военные не умеют работать с инструментарием когнитивной войны [10]. В то же время значимость традиционной военной силы падает. То есть работа с телами гораздо проще работы с мозгами.
Сегодня работает множество машин влияния, под которые подпадает любой человек, поскольку как потребитель он должен все время отдавать кому-то деньги за товары и услуги. Этот термин «машина влияния» предложен в одном из военных исследований для нового вектора угроз, создаваемого с помощью алгоритмического порождения контента, личностного таргетинга и распространения с помощью пожарного крана [11].
Реклама, паблик рилейшнз, политические технологии толкают нас к выбору чего-то одного из однотипного набора объектов с одновременным запретом обратиться к конкурирующему типу объекта. В политике запрет на другого выражен еще более ясно, поскольку большой объем политической рекламы составляют отрицательные сообщения об оппонентах, чего нет в случае рекламы товаров.
У российской пропаганды К. Пол выделяет такие отличительные черты [12–13]:
– большие объемы и многоканальность;
– быстрая, непрерывная и повторяющаяся;
– нет соответствия объективной реальности;
– нет логичности.
Кстати, авторы считают, что некоторые такие характеристики явно контринтуитивны, но все равно почему-то работают.
При этом российские модели когнитивной войны и взгляд на нее отражают желание защититься от западного влияния, а не выстраивание чего-то своего собственного (см., например, [14]).
И это можно объяснить тем, что в этом плане Россия оказалась без своей базы, а западную использовать для борьбы с Западом как-то не с руки.
Михаил Хазин так видит схожую проблему: «С геополитическим [языком – Г.П.] сейчас пытаются бороться на государственном уровне, по крайней мере, в России, хотя получается плохо. Поскольку базовые понятия все равно описываются в рамках примата „западных” ценностей, ответа на вопрос „а зачем вы, в смысле, Россия, идете против всех?” в рамках этого подхода найти не удается. Нет, можно вернуться в термины советские (что иногда делается), но тогда сразу возникают встречные вопросы типа: „А зачем вы драпируете Мавзолей Ленина на праздновании Дня Победы 9 мая, если именно к нему бросали знамена побежденной Германии?” И в результате у наших властей возникает жуткий когнитивный диссонанс, с которым пока они бороться не научились. Как следствие, кстати, Кремль все время проигрывает идеологические войны. Поскольку отказаться от схем, основанных на „западных” ценностях он (пока?) не может, а патриотические схемы в рамках соответствующих ценностных конструкций и терминов описывать не получается! Вот все и ловят кремлевскую пропаганду на противоречиях. А она, не в силах внятно объяснить в чем причина, начинает бороться не с объективной причиной сложностей, а с теми, кто на них указывает. Последний законопроект о клевете тому пример. Рабинович, ну вы определитесь, право слово, крестик или трусы! Ну, или, иначе, патриотизм или либеральные ценности!» [15].
Хазин возрождает здесь понятие идеологической войны, как до этого это сделали американские военные эксперты, когда им пришлось анализировать нахождение в США в ситуации долгой войны.
Любое решение вытекает из ментальной модели ситуации, взвешивания за и против любого решения. Именно на них основывается принятие решений, давно являющееся предметом анализа военных и правительств. Новые подходы выросли из множества нетрадиционных взглядов, которые оказались очень эффективными: из моделирования принятия решений в условиях неопределенности (Канеман), из модели «подталкивания» (Талер и Санстейн), из интуитивной модели принятия решений (Клейна) [16–17], который менее известен на постсоветском пространстве, но тоже очень интересен и востребован именно в военной среде, например, он обучал принятию решений представителей морской пехоты США.
Не следует забывать и методологии микротаргетинга, которая пришла из бизнеса в политтехнологии, и в последнее время президентские выборы в США строятся именно по этой схеме как друзьями, так и врагами. Только меняется цепочка терминов для одного и того же подхода: микротаргетинг, психологический таргетинг, бихевиористский таргетинг.
Кристофер Уайли из исчезнувшей Cambridge Analytica вернулся в модельный бизнес [18–19], а запущенные им процессы живут и процветают (см., например, о Прибалтике как арене соцмедийной войны [20], рекомендации Европарламента по борьбе с дезинформацией из России [21], британский парламент дает свои рекомендации [22]). Мир действительно озаботился этими новыми угрозами, идущими отнюдь не из физического пространства, как это всегда было раньше. В конкретизациии возникают термины «вооруженный нарратив» и «нарративная война» [23–24].
Сейчас наблюдается повышенная активность в использовании соцмедиа как инструмента в когнитивной войне. Конечно, это самый быстрый и всеохватывающий канал, но нельзя ставить знак равенства между ним и массовым сознанием, которое обладает большим количеством собственных сдерживающих механизмов.
Владислав Сурков, пугая Запад, заявляет, что Россия вмешивается в их мозг: «Чужеземные политики приписывают России вмешательство в выборы и референдумы по всей планете. В действительности дело еще серьезнее – Россия вмешивается в их мозг, и они не знают, что делать с собственным измененным сознанием. С тех пор как после провальных 1990-х наша страна отказалась от идеологических займов, начала сама производить смыслы и перешла в информационное контрнаступление на Запад, европейские и американские эксперты стали все чаще ошибаться в прогнозах. Их удивляют и бесят паранормальные предпочтения электората. Растерявшись, они объявили о нашествии популизма. Можно сказать и так, если нет слов» [25].
Мир занят созданием оружия против разума, а не против тела. Все то, что работает на разум, получило новое внимание. Во времени интернет и соцмедиа совпали с этим развитием ситуации и стали главным полем проверки действенности этих методов. Сегодня можно видеть и будущее развитие инструментария влияния на человека [26].
Литература
1. Boyd J.R. A Discourse on Winning and Losing // www.airuniversity.af.edu/Portals/10/AUPress/Books/B_0151_Boyd_Discourse
_Winning_Losing.PDF
2. Richards C. Boyd’s real OODA loop // fasttransients.files.wordpress.com/2012/03/boydsrealooda_loop.pdf
3. Brehmer B. The Dynamic OODA Loop: Amalgamating Boyd’s OODA Loop and the Cybernetic Approach to Command and Control // www.dodccrp.org/events/10th_ICCRTS/CD/papers/365.pdf
4. Смолян Г. Л. Рефлексивное управление – технология принятия манипулятивных решений // gtmarket.ru/library/articles/7309
5. Микрюков В. Наука побуждать. Противник становится марионеткой // vpk-news.ru/articles/30204
6. Szafranski R. Neocortical warfare? The acme of skill //Information, Power, and Grand Strategy: In Athena’s Camp // In Athena’s camp. Ed. By J. Arquilla, D. Ronfeldt. – Santa Monica, 1997.
7. Лепехин В. Футбол как элемент глобального производства нового человека // www.velykoross.ru/actual/all_8/article_2724/
8. Huntington S.P. The clash of civilizations and the remaking of world order. – New York, 1996.
9. The clash of civilizations. The debate. – New York, 1996.
10. Siboni G. The first cognitive war // www.inss.org.il/wp-content/uploads/2017/01/19.pdf
11. Telley C. The Influence Machine: Automated Information Operations as a Strategic Defeat Mechanism // www.ausa.org/sites/default/files/publications/LWP-121-The-Influence-Machine-Automated-Information-Operations-as-a-Strategic-Defeat-Mechanism.pdf
12. Paul C. a.o. The Russian “Firehose of Falsehood” Propaganda Model Why It Might Work and Options to Counter It // www.rand.org/content/dam/rand/pubs/perspectives/PE100/PE198/RAND_PE198.pdf
13. Пол К. и др. Российская модель пропаганды «пожарный кран с потоками лжи». Почему это работает и как этому противостоять // www.rand.org/content/dam/rand/pubs/perspectives/PE100/PE198/RAND_
PE198z1.russian.pdf
14. Якунин В. И. и др. Новые технологии борьбы с российской государственностью. – М., 2013.
15. Хазин М. Кремль все время проигрывает идеологические войны // izborsk-club.ru/16606
16. Klein G. The Power of Intuition:. How to Use Your Gut Feelings to Make Better Decisions at Work. – New York, 2004.
17. Klein G. Streetlights and Shadows. Searching for the Keys to Adaptive Decision Making. – Cambridge, 2009.
18. The BoF Podcast: Christopher Wylie and Arti Zeighami: ‘Data Doesn’t Have to Be Evil’ // www.businessoffashion.com/articles/podcasts/the-bof-podcast-christopher-wylie-and-arti-zeighami
19. Cambridge Analytica // en.wikipedia.org/wiki/Cambridge_Analytica
20. Веретенников В. Эльфы против троллей // lenta.ru/articles/2019/ 03/10/elves_vs_trolls/
21. Как Европарламент предлагает бороться с дезинформацией из России // www.dw.com/ru/%D0%BA%D0%B0%D0%BA-%D0%B5%D0%B2%D1%80%D0%BE%D0%BF%D0%B0%D1%80%D0%BB%D0%B0%D0%BC%D0%B5%D0%BD%D1%82-%D0%BF%D1%80%D0%B5%D0%B4%D0%BB%D0%B0%D0%B3%D0%B0%D0%B5%D1%82-%D0%B1%D0%BE%D1%80%D0%BE%D1%82%D1%8C%D1%81%D1%8F-%D1%81-%D0%B4%D0%B5%D0%B7%D0%B8%D0%BD%D1%84%D0%BE%D1%80%D0%BC%D0%B0%D1%86%D0%B8%D0%B5%D0%B9-%D0%B8%D0%B7-%D1%80%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%B8%D0%B8/a-47885982
22. Disinformation and ‘fake news’: Final Report // publications.parliament.uk/pa/cm201719/cmselect/cmcumeds/1791/1791.pdf
23. Allenby B. a.o. Weaponized Narrative: the new battlespace // weaponizednarrative.asu.edu/publications/weaponized-narrative-new-battlespace-0
24. Allenby B White Paper on Weaponized Narrative June2017 // weaponizednarrative.asu.edu/publications/weaponized-narrative-white-paper-0
25. Сурков В. Долгое государство Путина // www.ng.ru/ideas/2019-02-11/5_7503_surkov.html
26. Global Influencer Marketing 2019. What to Know About Spending, Stories, Fraud and Microinfluencers // www.emarketer.com/content/global-influencer-marketing-2019
1.2. Когнитивная война и когнитивная безопасность, или все, что было не со мной, помню
Информационные потоки защищает от искажений инструментарий информационной безопасности. Наибольшая нагрузка в этом плане выпадает на кибербезопасность, поскольку там есть решаемые задачи, которые государство может ставить перед кибернетиками в погонах, выделяя им соответствующее финансирование. Но нет практически ни одной «стены», которую нельзя обойти. Поэтому эта задача вновь возникает на новом уровне.
Последним примером подобного решения стало отсутствие российских информационных интервенций на промежуточные выборы в США, которые были после активного вмешательства в президентские выборы 2016 года. Это стало результатом атаки киберкоманды военных США на петербургскую фабрику троллей, что получило широкое освещение [1–10]. Правда, российская сторона не захотела подтвердить успешность этой атаки [11–12]. И такая публичная реакция вполне естественна, поскольку о плохом никто не спешит сообщать. Успешность может быть также связана с тем, что США посылали свои киберкоманды в Украину, Македонию, Черногорию и Литву для создания защиты от российских хакеров.
Но все это защита от конкретного несанкционированного входа в систему извне. В рамках не технических, а гуманитарных информационных потоков все не так: и задачи носят расплывчатый характер, и тем более их решения. Когда эти решения заимствуются из защиты технических потоков, то они встречают резкое сопротивление потребителей информации, поскольку выстраивание той или иной стены в виде цензуры, запретов на распространение уничтожает базовое свойство гуманитарной информации – быть свободной при порождении и потреблении. Только в этом случае информация имеет свою ценность. Получение цензурированной информации делает ее сразу «секонд-хендом», поскольку разрушает адекватную ее связь с действительностью.
Главное отличие этих двух сфер – это открытость гуманитарных информационных потоков и закрытость технических. По этой причине как бы в принципе нельзя закрыть гуманитарные потоки и открыть технические, ибо это приведет к разрушению самой их сути, они самым радикальным образом лишатся своих главных свойств, ради которых и существуют.
При этом и в самой кибервойне произошли существенные трансформации [13]. Кибербитвы ориентируются сегодня на более легкую мягкую цель – человеческий разум, поскольку это оказалось самым слабым местом киберзащиты. В ответ требуется выстраивание когнитивной защиты на пересечении взаимодействий человека и машины. Когнитивное хакерство направлено на манипуляцию восприятием пользователя, чтобы можно было осуществить атаку.
Когнитивные решения в сфере кибербезопасности опираются на следующие технологии облегчения человеческого когнитивного мышления [14]:
– получения информации;
– порождения и оценки гипотез;
– компьютерное обучение по использованию неструктурированных данных.
И вот другая сторона этого подхода, то есть «входа» в мягкую сферу с помощью анализа big data, получившего название «когнитивно-социально-вычислительного анализа» [15–17]. Исследователи проанализировали 40 тысяч парламентских выступлений времен французской революции, чтобы определить те из них, которые имели наибольшее значение за счет введения новых инновационных моделей, определяя, как они возникали, развивались и умирали.
В результате авторы приходят к такому пониманию этих процессов: «История человеческой культуры является большим, чем просто возникновение и исчезновение конкретных идей. Это также появление новых механизмов по обработке информации, медиа и ролей, которые играют индивиды и институты в создании и продвижении этих идей во времени. Опираясь на язык биологической эволюции, мы должны понимать не только характеристики, из-за которых среда производит отбор, но и силу этого отбора во времени, а также сдвиги и разнообразную природу механизмов передачи».
И еще: «Новые словесные модели с левого поля вызывали резонанс, но точно так происходило с правым полем. Политические акторы не только принимали разные идеологические позиции, но и играли разные роли в продвижении моделей. Вместе, в кооперации и соревновании, они создавали новые механизмы для коллективного управления информацией». Именно так входила модель мышления французской революции, начинающаяся словами «свобода», «равенство», «братство». В наше время это уже были просто слова на советской первомайской открытке, а тогда это была новая модель мира, открывшая ему принципиально новый путь развития.
Когнитивная безопасность должна защитить нас от навязываемого извне понимания ситуации, чужого и чуждого стиля мышления. Правда, и позитив состоит в существовании разнообразия таких стилей в мире, как и множественности языков, за каждым из которых стоит своя собственная модель мира.
Когнитивная атака очень распространена и была распространена в мире. Это и работа миссионера, который навязывает новообращенному свою модель мира во главе со своим богом. Это и работа политиков, которые несут в свое общество конкурентные модели будущего. Это и телесериалы, в сюжет которых массово вставляются «кванты» здорового поведения, чтобы незаметно убедить зрителя принять их.
Обратим внимание и на то, что новые когнитивные модели вытесняют старые, принципиально отрицая их. Именно поэтому Китай ли, Иран ли пытаются контролировать западные информационные и виртуальные потоки у себя в стране, поскольку борются тем самым с уничтожением собственной модели мира, которая в результате должна вступать в конфликт. На такой же, хотя и более мягкой позиции, стоит и Россия. Просто в случае России нет такого жесткого столкновения моделей мира, как есть в случае конфуцианской модели для Китая или мусульманской для Ирана с западными представлениями. Китай также создал центры «перевоспитания» для уйгуров-мусульман. И это вызвало волну осуждения по всему миру [18–20]. Ведь, по сути, это не перевоспитание, а интенсивное создание новой идентичности, призванной вытеснить старую.
Китайский историк Р. Тум говорит о схожести этих процессов с культурной революцией 1966–1976 гг.: «Они похожи, поскольку, как и в культурной революции, есть широко распространенный страх среди людей, что их будут сурово наказывать за самое малое выражение их мыслей и представлений, что их выдадут родственники или друзья, которым они доверяли».
США также увидели опасность в китайских центрах Конфуция, созданных в ста американских университетах [21]. С одной стороны, это центры мягкой силы. С другой – они могут заниматься не только влиянием, но и шпионажем. А корпорация РЭНД также заговорила о когнитивной безопасности [22].
Россия трактует когнитивное оружие как инструмент десуверенизации, видя в качестве цели когнитивной войны поражение сознания противника. Такую же опасность видит В. Багдасарян и в оценке научной деятельности, отталкиваясь от Scopus’а: «Доминируют англоязычные и, прежде всего, американские издания. В итоге создается такая ситуация, что в иерархии российских ученых на первые позиции выводятся те, кто публикуется в американских журналах. Аутсайдерами оказываются публикующиеся в журналах национальных. Между тем американцы берут в авторитетные издания только те статьи, которые соотносятся с их идейными и ценностными подходами. Для размещения публикации о России российскому автору следует в той или иной степени продемонстрировать свою оппозиционность государственному режиму в РФ. Обязательным требованием для него будут ссылки на американских же исследователей» [23]. И в определенной степени эту логику можно понять, поскольку Украина однотипно ушла от национальной системы в сторону международной.
Владимир Лепехин видит сходную проблему в сфере образования, когда замечает: «Когнитивная война, то есть война знаний и смыслов, очевидно, не сводится только к информационным атакам. Одно из ключевых направлений современной когнитивной войны – это внедрение новых образовательных стандартов и технологий» [24].
Получается, что и в первом, и во втором случаях снова речь идет об определенных «инфраструктурах» ментальности, которые могут принципиально трансформировать процессы мышления и обработки информации.
На русский переведен доклад Дж. Льюиса «Когнитивный эффект и конфликт государств в киберпространстве», где, наоборот, говорится об атаках со стороны России и Китая, например, следующее: «Россия и Китай используют широкий спектр средств массовой информации – печать, телевидение, кино и интернет для продвижения альтернативного нарратива и пропаганды националистической враждебности к Соединенным Штатам и Западу. Канал Al Jazeera на английском языке, созданный в 2006 году, говорит, что он „бросил вызов устоявшейся повестке и дал глобальной аудитории альтернативный голос”. Sputnik, Russia Today (RT) и China Global Times используются российскими и китайскими государствами для аналогичных целей. Дискомфорт России и Китая из-за доминирования западных СМИ (таких как BBC или CNN) и их мощи в создании глобального нарратива привели эти страны к созданию альтернатив. Россия и Китай создали конкурентов – RT (с испанскими и арабскими каналами) был создан в 2005 году и обеспечивает сильный антиамериканский и пророссийский уклон в новостях. RT использует рейтинги Google, чтобы его истории появлялись в верхней части результатов поиска. Путин назвал материнскую организацию RT – „Новости” (в докладе неточность, на самом деле – это МИА „Россия сегодня”) – стратегически важной для России организацией» [25].
Обсуждение идет под серьезным лозунгом, что США готовятся к когнитивной войне с Россией [26]. И совсем недавно генерал В.Герасимов объявил о новой американской стратегии «Троянский конь», в рамках которого среди прочего будет задействован протестный потенциал российской пятой колонны [27–30]. При этом подчеркивается основная идея этого нового плана, что атаковать будут слабые места России, дабы избежать столкновения с сильными. Запад принялся обсуждать этот как бы свой новый план, но в изложении Герасимова.
Когнитивная война – это война смыслов. Они являются более глубинными образованиями, которые лишь изредка манифестируются на поверхности, но именно они предопределяют нашу ментальность и наше поведение. В ряде случаев смыслы получают конкретную реализацию, например, в образовании и науке, когда продвигаются те или иные методы анализа и в рамках их начинает анализироваться и, соответственно, пониматься конкретным способом действительность. Мы видим в ней то, что заложено в наших моделях анализа.
Как характерный пример такой смены ментальности массового сознания, причем в краткие сроки, можно рассматривать перестройку. В рамках этой смены, например, прошлый друг стал врагом, а прошлый враг – другом, полностью изменилось понимание совсем недавней истории. Возникли, условно говоря, разные социальные группы людей: те, которые учились по старым учебникам, и те, которые учились по новым. И возникло новое поле для конфликтов.
Сталин также проделал в свое время тот же путь, полностью на конкретное время закрывая факультеты и институты истории. Они открылись, когда эта концепция была выработана, и ее принялись наполнять содержанием. Советские исторические факультеты всегда были идеологическими: они занимались фильтрацией событий и людей, в результате оставляя известными всем лишь часть из них, соответствующих идеологической картинке. И все это начинало массово транслироваться разными способами: от книг и лекций до кинофильмов.
По сути, США заложили в свой базис модель фронтира, а вестерн стал реализацией этой модели для массового сознания. Для сегодняшних США эта модель уже не годится, против нее ведется активная борьба, поскольку коренное население не признает такой своей роли. Уход с арены СССР поменял для большинства постсоветских республик роль СССР с освободителя на завоевателя. То есть возникла новая когнитивная конструкция, отталкиваясь от которой можно было объяснять все остальное.
Когнитивная война может быть совершенно незаметно прятаться в телесериале, романе, песне. Она кодируется в словах и людях, которых мы поднимаем на пьедестал почета. И часто борьба за них протекает не только в информационном и виртуальном пространствах, а просто на улицах, в пространстве физического порядка. Тогда, например, яростно скидываются одни памятники и устанавливаются новые. Но как справедливо заметил Э.Неизвестный, памятники гораздо экономнее сразу делать с отвинчивающимися головами. Кстати, это не только наша особенность: США тоже воюют с памятниками конфедератов, отражающих времена расовых конфликтов. После 2015 года уже удалили 110 памятников [31–35]. А для них это даже более давняя история, чем для нас. И все это определенные ментальные операции над массовым сознанием.
А «нехорошие» ученые уже ведут успешные эксперименты над памятью, позволяющие как восстанавливать забытое, так и преобразовывать и переписывать воспоминания, управляя ими [36–40]. То есть мы вполне сможем помнить то, чего не было, или то, что было не с нами. Сегодня это будущее, но будущее рано или поздно всегда наступает. И тогда наша память вполне может перестать быть нашей.
Литература
1. Nakashima E. U.S. Cyber Command operation disrupted Internet access of Russian troll factory on day of 2018 midterms // www.washingtonpost.com/world/national-security/us-cyber-command-operation-disrupted-internet-access-of-russian-troll-factory-on-day-of-2018-midterms/ 2019/02/26/1827fc9e-36d6-11e9-af5b-b51b7ff322e9_story.html?noredirect= on&utm_term=.83d18f37f04a.
2. Kirby J. The US launched a cyberattack on a Russian troll factory during the 2018 midterms // www.vox.com/2019/2/26/18241654/us-cyberattack-internet-research-agency-russia-2018-elections.
