Георгий Ланской
Расслабься, крошка!
А то, что рассопливился, – так может популярный телеведущий позволить себе сойти с ума на пять минут?!
В бизнес-классе было не так много народа, чтобы все пялились и просили автографы. Пассажирам, расположившимся тут, преимущественно было за тридцать, вряд ли они фанатели от музыкальных шоу. Правда, в соседнем ряду, вместе с пузатым мужичком лет сорока, сидела молоденькая блондиночка, косившаяся на Егора с явным интересом, но он, сунув в уши наушники, быстро прикрыл глаза и сделал вид, что дремлет, надеясь, что ей не придет в голову знакомиться. Отгородившись от всех броней готического рока, Егор понял: ему страстно хочется в привычную суматоху Москвы…
Скоро чернявая стюардесса прикатила тележку с едой и вежливо спросила, что Егор желает: рыбу или курицу? Поначалу он решил отказаться от еды вообще, поскольку есть при посторонних не любил, но потом, вспомнив, что даже кофе не успел выпить перед отлетом, взял рыбу и томатный сок, улыбнувшись своей фирменной дежурной улыбкой.
Он всегда старался улыбаться. Пустяк вроде, а людям приятно.
Верный друг Димка, к примеру, в последнее время важничал и людям, обслуживающим его, никогда не улыбался. Он считал, что заносчивое лицо придает ему значимости…
Самолет пошел на посадку как-то излишне быстро.
Егор сунул в рот леденец и начал перекатывать его во рту. Летать он не боялся, но моменты взлета и посадки переносил мучительно. Он даже место всегда просил у прохода, подальше от иллюминатора, чтобы не глянуть нечаянно вниз, на внезапно уменьшавшуюся землю.
Вроде обошлось.
Гигантская птица, набитая блохами-пассажирами, коснулась лапами земли и остановилась.
«Блохи» традиционно зааплодировали.
В аэропорту пахло как-то по-особому.
Вокзалов Егор не любил, а вот аэропорт – совсем другое дело.
Даже на самом чистом вокзале всегда несло немытыми сортирами, тяжелой мазутной вонью и несвежим бельем. На перроне сновали продавцы мороженого и квелых пирожков, привычно протягивали руки бомжи, косившиеся на мир мутными глазами.
В аэропорту пахло иначе: чистотой, неспешностью, скверным кофе из автоматов и чем-то незримым. Егор подумал, что так пахнут большие расстояния. В кондиционированном пространстве было прохладно, и он снова надел снятый в самолете пиджак, привычно проверил внутренний карман, где лежали кошелек и паспорт.
На паспортном контроле, обслуживавшем ВИПов, на Егора посмотрели без особого интереса. Подумаешь, какой-то Черский! Окажись тут великий Теодор Алмазов, можно было бы пялиться, надеясь, что тот выкинет очередную глупость, а потом станет каяться на всю страну. У него это хорошо получается, особенно под Новый год. Ну а поскольку на дворе лето, надеяться на сезонное обострение не приходится…
Алина, облаченная в красный костюм, стояла в толпе встречающих и даже держала в руках какую-то табличку. Издалека ее рыжие волосы пламенели, как флаг. Егора она увидела моментально, расплылась в улыбке и, подняв кверху вставленный в мультифору лист бумаги, совершила ряд странных телодвижений, напоминавших ритуальный танец. Егор попытался разглядеть, что написано на плакатике, но прозрачная пленка то и дело ловила блики от ламп, что крайне затрудняло обзор. Издалека казалось, что написано довольно много, и вроде бы губной помадой.
– Привет! – воскликнула она и сразу полезла целоваться.
Егор не препятствовал, но краем глаза видел: кто-то уже достает мобильные и нацеливает на них хищные глаза камер.
– Привет, – прошептал он в промежутке между двумя вздохами. – Скучала?
Алина оторвалась от него и кивнула:
– Скучала. Пойдем отсюда, а то попадем в светскую хронику.
– Ну и что?
– Ничего. Пойдем.
Она потащила его прочь, а он все старался разобрать, что написано на ее бумажке-«встречалке».
– Ты меня сразу увидел? – спросила Алина.
– Да.
– Значит, я правильно оделась.
– Еще бы. Издалека ты напоминала огнетушитель. Что у тебя там такое? – не выдержал он и отобрал лист бумаги.
На нем (действительно красной помадой!) корявыми буквами было выведено: «Гоша, он же Гога, он же Юра». «Юра» в строчку уже не умещался, поэтому слово безжалостно загнули книзу, а от соприкосновения с пальцами буква «а» размазалась, оставив на пленке красное пятно. Егор рассмеялся.
– Я знала, что тебе понравится, – удовлетворенно сказала Алина и вновь прищурилась. – Как Киев? Изменял мне с гарными хохлушками?
Егор скривился и показал ей двумя пальцами – указательным и большим крохотное пространство.
– Чуть-чуть.
– А, ну чуть-чуть еще ладно, это я переживу, – вздохнула она.
На улице они какое-то время шли в обнимку, но вокруг торопились, толкались и все норовили пролезть между ними люди. Идти было неудобно, к тому же Егор катил за собой чемодан, о который постоянно спотыкались спешащие по перрону. А до стоянки надо было еще добраться.
– Мы домой или куда? – спросила Алина.
Егор пожал плечами:
– Домой, наверное. Уже два. Пока доедем, будет четыре часа, а то и пять, если с пробками. Какой смысл на работу ехать?
– Никакого. Мобильный включи.
– Что?
– У тебя мобильный выключен. Я два раза звонила.
– А, да, я забыл его включить после посадки. Хорошо, что ты тут. Кстати, на чем ты приехала? На букашке своей, поди?
– Ну да. А на чем еще? На твоей я ездить боюсь.
– Тю, шарман, – фыркнул Егор.
После поездки в Киев он все время тюкал и гэкал, что в его исполнении выглядело невероятно фальшиво и совершенно не шло к его образу. Он об этом знал, но почему-то не переставал дурачиться.
Алина ездила на «Ниссан-микра», упорно отказываясь сменить машинку на что-то более просторное. Пристраивать эту крошку на стоянках было куда удобнее, чем здоровенный танк Егора, сменившего «Инфинити» на «Лексус». Лавировать на юрком «Ниссане» по московским улочкам тоже было куда удобнее. Машину Алина купила сама, откладывая кровные с зарплаты, чем страшно гордилась.
В нагревшемся салоне Егор первым делом торопливо поцеловал ее куда-то в шею, а потом, бурча что-то нечленораздельное, включил телефон, который начал истерично пиликать, принимая СМС-сообщения. Егор читал и гневно сопел.
– Что-то серьезное?
Он не ответил, скривился и начал набирать чей-то номер, злобно тыкая пальцами в сенсорный экран. Голос тем не менее звучал ровно.
– Рая, здравствуй. В чем дело?
В трубке забубнили, запричитали. До Алины донесся визгливый голос помощницы Егора. Судя по воплям, в Останкино произошла вселенская катастрофа. Егор слушал, слегка отставив трубку от уха, морщился, потом перегнулся через спинку и полез в валявшийся на заднем сиденье чемодан.
– Так они от нас-то чего хотят? – невнятно спросил он, вися головой вниз.
Алина с удовольствием хлопнула его по выпяченной заднице. Он охнул, стукнулся головой о потолок и, вытянув из чемодана охапку листов, уселся обратно.
– Нет, нет, это исключено. В передаче заявлены оба: и Белов, и Мишель. Время на песню только одно, и это однозначно будет Димка, у него все оплачено.
Трубка запричитала.
– Рая, хоть Адамян, хоть Господь Бог. Эфир не резиновый. Ты чего мне звонишь? В первый раз замужем, что ли? Приеду – поувольняю всех на фиг!
Трубка завыла.
Судя по всему, угроза Егора пропала зря.
– Рая, завтра! Все завтра. Будут звонить, отправляй ко мне… Хотя нет, не отправляй. Я не прилетел, не звоню и не пишу. Все, финита!
Отключившись, Егор снова засопел, как встревоженный еж, и сунул пальцы в рот.
– Не грызи ногти, – скомандовала Алина. Он послушался, но головы не повернул. – Что там случилось?
– А, ерунда, – раздраженно сообщил Егор после паузы. – Все как всегда. Драка за эфирное время. Завтра в паре с Димасом на шоу выходит «великая певица» Мишель.
– Это которая с Димкой сто лет назад хату снимала? Марина, кажется?
– Да. А песня в финале одна. Райке позвонил продюсер Маринки и потребовал, чтобы в финале пела Мишель, мол, с главным все согласовано. Главный ни ухом ни рылом, но вопит, что Адамяну отказать нельзя, снимай Белова. Получается, с Адамяном ссориться нельзя, а с Инной можно? А как Димку снять, если у него все оплачено загодя?
– Никак, – подсказала Алина.
– Вот именно, что никак. Да и не буду я другу отказывать из-за этой козы. Главное, с Инной не смогли договориться, так давай на меня бочку катить.
Бывшая мачеха Егора, Инна Боталова, после развода стала продюсером Димы Белова, с которым Егор дружил несколько лет. Несмотря на безобидную внешность гламурной нимфы, Инна оказалась женщиной деловой, жесткой в действиях. Димка, попавший в свое время в самую настоящую кабалу, теперь мог вздохнуть спокойно. Егор же с экс-мачехой сохранил вполне мирные отношения.
– Думаешь, он уже ей звонил? – спросила Алина.
– Судя по матерным СМС, Инна убеждена, что мы за ее спиной уже договорились. И этот кулацкий подпевала тоже истерит.
– Димка, что ли?
– Ну а кто еще? Надо позвонить, а то лопнет от натуги.
– Пошли их всех, – отмахнулась Алина. – Ты же не собираешься график менять?
– Нет.
– Ну и прекрасно. Завтра позвонишь или вечером. Ты, поди, есть хочешь?
– Хочу. И спать хочу. Дома жратва какая-нибудь в наличии имеется?
– Обижаете, начальник, – рассмеялась Алина и нажала на газ.
То, что получилось дальше, имело какое-то неопределенное название: обед не обед, ужин не ужин.
Время, когда они добрались до дома, с натяжкой можно было назвать обеденным, хотя в чопорной и консервативной Англии через час уже бы и чай подали. В России же, да еще с таким ненормальным ритмом, половина пятого было еще белым днем, если пробки учесть.
Алина сразу пошла на кухню, а Егор, как попало бросив чемодан, направился в ванную, с наслаждением смывая с себя пот и смог московских магистралей. Вода лилась на лицо и на вкус казалась чистой амброзией.
Он выключил воду, вытер волосы и провел ладонью по подбородку: бриться или нет? С кухни доносилось бренчание и на удивление немузыкальный бубнеж. Кажется, Алина подпевала телевизору.
– Алина, – заорал он сквозь дверь, – где мой халат?
– Что?
– Говорю, халат мой где?
Послышались быстрые шаги. Алина распахнула дверь, внимательно разглядела голого Егора и хмыкнула.
– Зачем тебе халат? Так иди.
И мягко поскребла ногтями по его животу. Он дернулся, слегка согнувшись пополам:
– Ай, щекотно.
– Терпи. Ты же солдат.
Он все-таки вырвался из ванной, потому что мысли уже обретали неприличную вольность, устремляясь не к кухне, где изумительно пахло жареным мясом, а в сторону спальни, с ее большой кроватью. Сбежав в комнату, он вытащил из шкафа трусы и майку, вытянул за штанину спортивные серые брюки и вышел к столу прилично одетым. На сковородке скворчала отбивная, на столе, между салатом и сыром, стояла бутылка вина. Егор округлил глаза.
– У нас что, романтический ужин?
– Почему романтический? – невозмутимо отбила она подачу. – Просто ужин. Да и какой ужин, рано еще. Садись, сейчас готово будет. Открой вино пока.
Егор ловко выдернул пробку, разлил вино по бокалам и, торопливо чокнувшись, выпил. Алина пригубила свое и уставилась на него во все глаза.
– Что? – не выдержал он.
Она покачала головой:
– Чего ты его как бормотуху жахнул?
Он покрутил бокал в руке и посмотрел недоуменно:
– А что?
Алина вздохнула и, взяв бутылку в руки, повернула ее к нему этикеткой, где на белом фоне золотом были выведены латинские буковки, а еще нарисован лев, сидящий на башне, напоминавшей шахматную ладью.
– Это «Шато Латур». Между прочим, аж двухтысячного года. Хотелось чего-то приличного сегодня.
Егор взял бутылку, покрутил ее в руке и сказал:
– И что? Ну, «Шато Латур». И что?
– «Вы не романтик, Василий», – пропела Алина голосом нестареющей киношной примы и отвернулась к плите.
От сковороды с двумя кусками мяса шел мощный дух, от которого просто скулы сводило. Егор заглядывал через плечо Алины и мешал.
– Да сядь уже, – скомандовала она.
Он сел, потом вскочил и куда-то унесся. В прихожей загрохотало. Егор вскрикнул вполголоса, Алина не расслышала.
– Чего ты там?
– Ничего. Споткнулся.
– А убежал чего?
Он не ответил. Спустя мгновение вошел с каким-то свертком в руках и, не глядя, сунул Алине. В приятно шуршащем целлофане было что-то белое, с яркими пятнами веселенькой расцветки.
– Это что?
Егор не ответил, разрезал мясо и моментально набил им рот, а на Алину махнул вилкой, мол, сама смотри. Она открыла пакет и вытащила что-то вроде блузки, расшитой цветами.
– Что это? – спросила она тихо.
– Вы-фы-фа-фа, – ответил Егор с набитым ртом и задышал часто-часто, проглатывая бушующий наперченный огонь. – Фе-фе. Фа-фа-фок.
– Мне? Подарок? Ах, фафафок! – обрадовалась Алина писклявым голосом.
Егор загоготал, подавился, закашлялся, схватил бутылку и налил вина. Алина развернула блузку и внимательно рассмотрела.
Льняная ткань была приятной на ощупь, а из вышитых гладью красных цветов на вороте и рукавах складывался эффектный узор. Не в силах сдерживаться, Алина унеслась в спальню, встала перед зеркалом и примерила обнову.
Украинская вышиванка пришлась почти впору, надо было лишь ушить в плечах, хорошенько прогладить и… Конечно, на работу в таком виде не пойдешь, но для душной Москвы с ее раскаленными улицами обновка была в самый раз. Китч, конечно, но столицу ничем подобным не удивить. А с какими-нибудь аксессуарами можно вообще превратить вышиванку в хит сезона. Правда, с ее пламенно-рыжими волосами на задорную хохлушку она все равно не походит, но это скорее плюс, а не минус…
…А говорила, что не романтик.
Она еще немного покрутилась перед зеркалом, оглядев себя со всех сторон, даже спиной встала и долго вытягивала голову через плечо – как там сзади смотрится? Тыл оказался вполне ничего, а с фронта – так и вовсе очень красиво. Довольная собой, она сдула рыжую челку со лба и двинулась к дверям, налетев на Егора.
– Красота? – весело спросила Алина.
Он оглядел ее с ног до головы:
– Угу. Гламур и вытребеньки.
– Какой тут гламур… – Она чмокнула его в щеку, отчего в глазах Егора закружились, закачались темные омуты, опасно вскипая волнами. – Спасибо! Очень красиво. Надо только погладить.
– Ну, иди сюда, я поглажу, – вкрадчиво сказал он.
Голос у него был как у кота, с такими знакомыми урчащими нотами…
Она давно научилась ловить эти его настроения и без колебаний повернулась и сделала один маленький шаг вперед. Его ладони забрались под подаренную вышиванку и прошлись по спине так, что ее телу моментально стало жарко, а потом скользнули ниже, стиснув попку, прижимая к себе. Она запрокинула голову и закрыла глаза. Хотелось что-то сказать, но Егор начал ее целовать, медленно, но уверенно подталкивая к кровати, неприлично широкой, с целыми восьмью подушками. Скоро отступать стало некуда, и они повалились на кровать. Вышиванка улетела в сторону, следом отправилась юбка. Егор одной рукой ласкал ее грудь, а второй старался освободиться от штанов.
– Я же сказала тебе – не одевайся, – прошептала она в паузе между поцелуями.
Он рассмеялся, стащил с себя трусы и бросил их на пол.
Потом он прижался к ее спине, обнял, а она поглаживала его руку, слишком усталая, чтобы шевелиться.
– А давай поженимся, – вдруг сказал Егор.
Ее рука на миг замерла, а тело мимолетно напряглось.
– Ты мне предложение делаешь?
– А что? Это неромантично? Могу на колени встать и руки протянуть, как на картинках. Только кольцо я не купил, извини. Хочешь, завтра куплю?
Алина повернулась к нему и погладила по щеке. Да, действительно, не романтик. Кто же так делает предложения?!
А как надо?
Она внимательно поглядела в его серьезные глаза, черные, с поволокой затихающей страсти, и подумала, что принимать таким, какой он есть, – в какой-то степени самопожертвование. Раньше, когда была помоложе, ей хотелось знаков внимания, якобы подтверждающих чувства: цветов, шоколада, плюшевых зайцев. Став взрослее, она поняла: все это такая ерунда. Приятно, конечно, но…
Папа рассказывал, что, когда он встречался с мамой, цветов было не достать, и однажды на Восьмое марта он нес ей три гвоздички и очень переживал, что в метро одну сломали. Сейчас цветов было сколько угодно, и ухажеров, готовых их дарить, хватало. А Егор вот купил вышиванку, угадав с размером, хотя был в Украине по делам и на беготню по магазинам не было времени.
Не романтик, кольца не купил.
А замуж позвал…
Цветы и зайцы – ерунда. Современные телешоу опошлили подобные подарки.
«…Выйди ко мне на Лобное место, и я подарю тебе букетик роз».
«Подари мне букетик роз, и я не зачеркну твое фото…»
– Ты серьезно, что ли?
Он открыл рот, чтобы ответить, но где-то в комнате завопил мобильный. Егор недовольно поморщился:
– Серьезно, конечно. Давай завтра сходим куда-нибудь?
– Давай. А куда?
– Не знаю. В ресторан. Все равно куда. Вечером, после работы.
– У тебя телефон звонит.
– Да фиг с ним. Хочешь, в какое-нибудь романтическое место, а там я как бы невзначай подарю тебе кольцо. Ты сделаешь вид, что чертовски удивлена. Я встану на одно колено, а приглашенные подруги заахают и будут потом мыть нам кости…
Телефон замолчал, а через мгновение снова залился гневной трелью. Алина задумалась, а потом решительно кивнула:
– Хорошо, давай. Но только без приглашенных подруг.
Егор чмокнул ее в нос и убежал на кухню, откуда донесся его размеренный голос. Алина взяла подушку и прижала к животу, словно стремясь сохранить тепло. Что там говорили про бабочек в животе?..
Никаких бабочек она не ощущала. Только радость.
Егор вернулся через минуту, почему-то не слишком радостный. Он улегся рядом и, бросив телефон на кровать, произнес:
– Ресторан на завтра отменяется. Папенька пригласил нас на ужин.
– Не понимаю я твоих претензий, – холодно сказал Егор. – И решать, на ком жениться, буду я сам. Ты же этого хотел. Ведь так?
Александр Боталов вздохнул и сурово посмотрел на взбунтовавшегося сына. Насупленный Егор зло дергал уголком губ, правда, голоса пока не повысил, но от этого легче не становилось.
– Я о тебе, дураке, думаю, – раздосадованно сказал Боталов.
– Да ладно?!
Ужин в семейном гнезде явно не удался. Разговор не клеился: то у Егора, то у Алины, то у Боталова звонили телефоны, которые никто и не подумал отключить. Все нервно дергались, суетливо бурчали в трубки, иногда выходили в коридор. Едва за столом оставались двое, атмосфера автоматически накалялась, хотя вслух не произносили почти ничего и даже улыбались вполне великосветски. Серебряные приборы, свет изящных абажуров, отражавшихся в наборном паркете, и золоченые ампирные часы, отбивавшие каждые полчаса с размеренным хрипом, не могли благотворно повлиять на сидевших за столом.
Когда подали кофе, Егор окончательно убедился, что дело неладно. Алину отец принял прохладно, за столом не обращал на нее никакого внимания, отчего она нервничала. После ужина Боталов взял сигары и потащил сына на балкон курить, оставив Алину в одиночестве.
Вида с балкона не было никакого. Вечером отчетливо прорисовывались лишь крыши соседних особняков, наполовину скрытые четкими, словно вырезанными из бумаги силуэтами деревьев, да белоглазые фонари, расставленные по периметру. Вокруг них носилась разнообразная мошкара, вообразившая, что встретила собственное солнце. По утрам, распивая кофе, Боталов часто видел, как дворник сгребает в кучу бабочек-однодневок, успевших за короткую ночь влюбиться, расплодиться и умереть.
– По-моему, ты не ради моего блага стараешься, – негромко сказал Егор.
Фраза прозвучала неожиданно. До этого они молча курили, стараясь не смотреть друг на друга.
– А ради чьего? Своего, что ли?
– Конечно. Династический брак и всякое такое…
– Какое такое?
– Такое. Только я женюсь на Алине. И вообще, чего ты так против нее взъелся? Да, она не та Караулова, чьим мужем ты меня видел, так и не лимитчица из Чириковки! Вон, принц Уильям тоже женился на простой девушке, и ничего, живут.
– У принца свой папа есть, – рассвирепел Боталов. – Не говоря уже о бабушке. А у меня сын один, и я должен думать, как он будет жить.
– Чего ты сейчас-то спохватился? – насмешливо спросил Егор. – Двадцать семь лет тебя не волновало, как я живу, а сейчас чего-то вдруг пробило на отцовскую заботу. Или куш жалко упускать?
Боталов зло засопел, но предпочел не отвечать.
Куш был действительно таким, что слюни бежали, как у голодного сенбернара. У красавицы Алины, девушки весьма достойной, но, увы, отнюдь не самой богатой, была двоюродная сестра. Нюточка Караулова, которая, напротив, красотой не блистала, да и по развитию до сих пор оставалась ребенком. Не будучи ни красивой, ни умной, пухленькая Нюточка, единственная дочь олигарха Юрия Караулова, была баснословно богата.
В глубине души Боталов сомневался, что ему удастся склонить сына к браку. После ужина сомнения трансформировались в уверенность.
Егор давно жил самостоятельно, зарабатывал приличные деньги и в отцовской поддержке не нуждался. Иногда, глядя на независимого сына, Боталов старался вспомнить: каким он был в детстве? Но ничего не получалось.
Егор был совсем маленьким, когда Александр Боталов развелся со своей первой женой – Викторией Черской. Последний их разговор состоялся в тесной кухоньке, где два человека свистящим шепотом бросали друг другу в лицо гадости, не заботясь о том, как больно ранят слова. Они прошипели друг на друга всю ночь и даже часть утра, а потом пошли на работу, одевшись молча, словно рядом не было ни души.
И только воздух, сухой, выжженный ненавистью, горел и плавился так, что его даже вдыхать было больно.
Днем они встретились в суде, где судья в бордовой мантии развела их.
Егор сидел в коридоре вместе с бабушкой, катал по скамейке машинку. Когда вылетевшая из зала Виктория схватила его за руку и потащила к дверям, Егор уронил машинку и потянул мать назад, но она не видела упавшую игрушку и все волокла его. Александр подобрал игрушку, догнал сына и сунул ее ему в руку. Егор улыбнулся и бросил машинку на пол – так ему понравилось, что отец ее поднимает. Александр снова подобрал машинку, а Егор, едва взяв в руки, снова бросил. Виктория наблюдала за этой сценой со странной гримасой: то ли ненависти, то ли презрения, и все дергала уголком рта, совсем как ее сын через двадцать с лишним лет…
Воспоминания о прошлом браке были гадкими, как жаба. Боталов тряхнул головой и торопливо сунул в рот сигару.
Нельзя думать о том, что случилось позже, через двадцать с лишним лет, когда Виктория потребовала возвращения блудного сына в родной Новосибирск.
Лучше смириться с этим скороспелым браком сына, чем вспоминать подробности смерти его матери. В голову услужливо полезли неприятные ассоциации: полупрозрачная бабочка, оголтело носящаяся вокруг фальшивого солнца, ведомая ей одной понятной целью…
Все-таки сын очень похож на Викторию, подумал Боталов с покорной обреченностью. Не внешне, нет. Тут, скорее, победили отцовские гены. Внутренний стержень был от Виктории – с ее ледяной холодностью, колючим презрением и вспышками ярости, уничтожающей все живое.
Или ярость – это отцовское?..
– И все-таки зря ты, – вяло предпринял он последнюю попытку. – Чем тебе Нюточка не невеста? Тем более с таким приданым.
Попытка была так себе, и Егор это моментально прочувствовал.
– Кому и кобыла невеста, – весело заявил он. – А жениться на этом бомбовозе, чтобы доставить тебе удовольствие, я не собираюсь.
Сравнение Нюточки с бомбовозом показалось Боталову забавным. Он фыркнул, повертел в руках сигару и сломал ее в пепельнице.
– Ладно, – махнул он рукой. – Женись на ком хочешь. Все равно тебя не переубедить.
В ночном клубе «Пурга» дым стоял коромыслом.
Селебрити все прибывали и прибывали, проходя по длинному коридору, уворачивались от нацеленных в голову камер либо, напротив, храбро бросались на них, как героический солдат на амбразуру. В лучах фонарей лица звезд получались одутловатыми, мертвенно-бледными и совершенно непривлекательными. Усталые журналисты с неумолимой жестокостью совали микрофоны в лица медиаперсон, норовя стукнуть по носу или зубам. Артисты щурились, таращили глаза от неожиданности, на радость караулившим тут же фотографам. Потом в желтых газетах появлялись ужасные снимки с не менее ужасными подписями: «Звезда сериала «Луч света» явилась на показ в стельку пьяной!» А рядом перекошенное лицо несчастной звезды, которую только что шибанули по голове микрофоном. И поди потом доказывай, что таращился от боли, а не с перепою…
Впрочем, далеко не все звезды стремились что-то доказать.
Пишут – и ладно.
Неважно – что, лишь бы писали, пусть даже гадости!
Это двадцать лет назад состав эстрады был монолитно-неизменен, особенно если артиста любила партия. А сейчас партий много, артистов – еще больше, и все зубастые, как южноамериканская рыба пиранья, ам! – и нет конкурента. Выпадешь из обоймы, перейдешь в категорию сбитых летчиков, и куда потом? Сперва на телевидение – комментировать унылые сюжеты реалити-шоу, а потом и вовсе – в забвение. Вон, к примеру, Влад Голицын: уж на что был звезда, а прошло всего два года, и его уже не помнят, восхищаясь новым кумиром – Димой Беловым.
Белов на тусовку явился при полном параде. Он был настолько великолепен, что журналисты дружно шагнули к длинной ленте, отгораживающей их от звезд, по-гусиному вытянули шеи и оскалились микрофонами, протягивая их на недозволенную длину.
Глядя, как Димка улыбается в камеры и отвечает на дурацкие вопросы, Егор поморщился.
Он притащил Алину в «Пургу» в качестве компенсации за загубленный вечер. Алина упиралась, закатывала глаза и уверяла, что на сегодня ей уже хватит впечатлений, но Егор, загадочно улыбаясь, настоял на своем.
Алина долго смотрела на Егора оценивающим взглядом, а потом согласилась с формулировкой «чтоб прическа не пропадала».
В «Пургу» они заявились в «детское» время, когда вечеринка только раскачивалась, а самые важные и именитые еще не подъехали к входу в своих золоченых каретах. Скучавшие журналисты приободрились и бросились наперерез.
– Егор, представьте вашу спутницу! – заорал самый ретивый и замахал микрофоном перед лицом.
Егор ловко отмахнулся, подавив желание дать репортеру в зубы.
– Чего ты так зажался? – спросила Алина. – Ну, представил бы меня как-нибудь, делов-то.
– Не хочу я представлять тебя «как-нибудь», – криво улыбнулся Егор, сунул руку в карман и вытащил трепыхающийся телефон. – Димка звонит, приехал, наверное…
– Ну, представь не как-нибудь, – согласилась Алина, на всякий случай затаив дыхание.
– «Не как-нибудь» рано… Алло? Ты где?..
Пока он говорил с Димкой, Алина размышляла, что значат его слова, учитывая, что вчера он сделал ей предложение.
Весь день Егор пропадал на работе, потом заехал за ней, и они отправились на ужасный ужин к его папаше.
Там, за столом, Егор совершенно спокойным, даже несколько тусклым голосом объявил отцу, что намерен жениться. Взгляд, которым Боталов наградил Алину, был убийственным, но она выдержала. А после их долгого диалога на балконе Боталов вернулся присмиревшим. Она же продолжала бояться и боялась до тех пор, пока за ними не захлопнулась дверь.
Только тогда Алина выдохнула полной грудью.
Казалось, она должна была давно привыкнуть.
Вращаясь в той же самой среде, она не раз получала вполне серьезные предложения руки и сердца. Но все претенденты были либо состоявшимися мужичками неопределенного возраста с миллионом в кубышке, лысиной и пивным брюшком, либо инфантильными сыновьями менее удачливых бизнесменов, желающих влиться в отягощенное миллиардами семейство Карауловых. То, что Алина была не дочкой, а всего лишь племянницей, наверное, самого богатого человека страны, никого не волновало. Авось дядюшка не жмот, родню в бедности не оставит! Получая предложение от очередного сопящего отрока славной фамилии, с ноздрями, запорошенными кокаином, Алина вспоминала незабвенную тетушку Чарли из Бразилии, где в лесах много-много диких обезьян: «Нет-нет, я ему не верю. Он любит не меня, а мои миллионы!»
Алина храбро думала, что готова ко всему.
Упорно делая карьеру, она старалась не обращать внимания на снисходительные взгляды дядюшки, который своего брата – тютю и размазню – слегка презирал. Она смирилась с тем, что никогда не получит и десятой доли того, что имела ее сестра Нюточка, – вполне, кстати, неплохая девочка, разве что дуреха. В конце концов, у Алины была вполне обеспеченная стабильная жизнь, квартира, карьера…
О чем еще можно мечтать?
К Егору Черскому она оказалась совершенно не готова.
– Пойдем, сядем уже, – сказал Егор. – Димка сейчас подрулит, а мне еще надо кое-что сказать.
Ему в лицо били зеленые лучи, отчего он стал похож на упыря, и от этого последняя фраза произвела какой-то зловещий эффект.
Алина, которая не слышала диалога на балконе, насторожилась.
«Папашка отговорил его жениться!» – мрачно подумала она.
Не зная об этих мрачных мыслях, Егор притащил ее наверх, где располагались ВИПы, за столиками, покрытыми белыми скатертями. В полумраке место казалось шикарным. В свете неоновых ламп скатерти излучали потусторонний свет, от приборов отскакивали яркие блики. Но особым шиком в ВИП-ложе (почему-то второй этаж, похожий на насест, тут называли ВИП-ложей) был стеклянный пол. Снизу сидящих видно не было, поверхность стекла была покрыта зеркальной пленкой, а вот сидящим наверху был отлично виден зал с прибывающими звездами, подобострастной прессой с ее ритуальными танцами. Дальше предбанника прессу не пускали, разве что на очень важные мероприятия, но только по спецпропускам, чтобы, чего доброго, не засняли, что кушают знаменитости!
Не любят звезды, когда им в рот заглядывают…
– Шампанского нам, – приказал Егор, когда к ним подбежал официант, отодвинул стул для Алины и почтительно замер. – И… икры, наверное? Что ты хочешь к шампанскому?
Приободренная Алина пожала плечами:
– Я есть не хочу.
– Мы не есть будем.
– А что делать?
– Кутить. Нам положено кутить.
Вот теперь Алине стало жарко, а в туфлях, новых и узких, забегали огненные муравьи. Когда она нервничала, то всегда испытывала эту жгучую щекотку, от которой хотелось сунуть ноги в таз с ледяной водой. В последний раз она ощущала ее на уроках вождения, когда должна была впервые сесть за руль. Инструктор попался злой, бесконечно ругался и, кажется, в глубине души ненавидел всех учеников, особенно женщин.
Сидя напротив Егора, Алина почувствовала себя так, словно ей придется проехать на машине без тормозов по узкому горному серпантину.
– Димка приехал, – сказал Егор и ткнул пальцем вниз. Алина обернулась. Сквозь стекло действительно виднелся Белов, беседующий с журналистами. – Господи, как вырядился… Скоро Алмазова забьет по количеству бриллиантов.
Говорить о Димке Алине было неинтересно.
Она даже разозлилась, что его приезд разбил ту волнующую атмосферу, что окружала их с Егором. Кажется, Егор тоже это понял, потому что, искоса глянув вниз, сунул руку в карман пиджака и зачастил:
