Алексей Рачунь
Журнал «Парус» №88, 2021 г.
Тихон поскреб в затылке. Это было плохо. Давний, еще доармейский Тишкин приятель, полковой сержант Курманаев, был опытным караульным служакой, одним из лучших разводящих первого караула. Он мог помочь разместить на киче Бородулина со всем возможным комфортом. Один только он.
Но, так или иначе, выручать сменщика было необходимо.
– Послушай, рядовой Смирнов, – вальяжно начал Тихон, – ваш караул у меня на примете давно, вы хорошо службу несете. Ты как, Смирнов, долго служишь?
– Второй месяц, товарищ полковник…
– Девушка у тебя есть? Пишет тебе?
– Так точно, товарищ полковник!
– Хорошая девушка. И ты ей пиши, не забывай. Пишешь?
– Так точно!
– Поди-ка, на посту пишешь, устав нарушаешь?
– Никак нет!
– Смотри у меня, Смирнов! Я все вижу.
Тихон выдержал многозначительную паузу и, наконец, выдал:
– А теперь, рядовой Смирнов, слушай приказ: к вам в караул сейчас поступит арестованный Бородулин. Сделай так, чтобы у парня были условия, как в купе спального вагона, понял? Ездил когда-нибудь в спальном вагоне? Ну, поездишь еще, какие твои годы. Может быть, на дембель в нем поедешь, а может быть, и в отпуск. Хочешь в отпуск, Смирнов? В общем, камеру Бородулину хорошую дайте, сухую, а выводному скажи, чтоб сигареты у него не отбирал. И чай ему носите, понял?
Тихон взял паузу и доверительно добавил:
– Я прекрасно осознаю, рядовой Смирнов, что это не по уставу… но ведь и тебе отпуск по уставу через год еще только светит, понимаешь? А так есть у тебя возможность отличиться, получить пять суток отпуска за безупречное несение караульной службы. И – к девушке в спальном вагоне… Представляешь, подкатишь к ней в СВ, а, Смирнов?
– Так точно, товарищ полковник! – грянул в трубку Смирнов.
– А начкар твой где, боец? – на ходу меняя тон с вальяжного на раздраженный, рявкнул Тихон, понимая, что окажись начкар рядом, блефу сразу конец. Возьмет начкар трубку – и Тишке обеспечен плацкарт рядом с Бородулиным. И уж точно безо всяких удобств. Но роль надо было сыграть до конца.
– Так он, товарищ полковник, с разводящим ушли посты проверять, – сбивчиво булькнул в трубку рядовой.
– Смотри мне, Смирнов! Если узнаю, что он дрыхнет сейчас, никакого отпуска тебе не светит.Ну, да ладно…
Поняв, что начкара рядом с бойцом нет, Тихон опять перешел на игривый тон.
– Ладно, Смирнов. Я о тебе наслышан, ты командиров никогда не обманываешь. Не обманываешь ведь?
– Никак нет!
– Молодец, Смирнов. Начкар вернется, ты ему пронаш разговор не болтай. Я по секрету тебе скажу, Смирнов, родственник он мне, этот Бородулин. Ну, оступился парень, ну, положено наказать, понимаешь, а сердце-то ведь не на месте. У меня ведь тоже есть сердце, сынок. Легко, думаешь, нам, старшим офицерам? Ну, понял меня?
– Так точно, товарищ полковник! – расслабившись, начал фамильярничать Смирнов. – Да вы не беспокойтесь, всё будет в порядке.
– У меня служба такая, Смирнов, обо всех беспокоиться, – вздохнул Тихон. И, опять подпустив строгости, добавил: – Ну, выполняйте распоряжение, рядовой.
Из летящей уже на аппарат трубки донеслось гаснущее:
– Есть, товарищ….
И только тут весьма довольный собой Тишка увидел стоящего в дверях кабинета подполковника Марконина.
Радионяня грустно улыбался и качал головой.
– Ох, и бедовый ты, старший сержант. Ох и бедовый. Мало того, что товарища подставил, так и сам чуть под молотки не попал. Ты хоть, дурак, понимаешь, что могло бы быть, если бы ты сейчас залетел?
Тихон понял, что опер не будет его сдавать. И нерешительно улыбнулся:
– Сам погибай, товарищ подполковник, а товарища выручай, как говорится…
– Нечего подставлять товарища было! Кто тебя просил в опись этот чёртов подсолнух вносить? Идиот!
Марконин скрылся в кабинете, гулко хлястнув металлической дверью.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1.
В помещении первого караула творились странные вещи. Отдыхающая смена вертелась на топчанах, вслушиваясь в долетающие из-за двери звуки. Вопреки старой армейской поговорке «солдат спит, служба идет», никто не спал.
Бодрствующая смена передвигалась по караульной на цыпочках. Часовой примыкающей к караулке гауптвахты, против обыкновения, не трещал через решетчатую дверь с сослуживцами, а забился в самый дальний от двери угол арестантского коридора и помалкивал. Молчал и телевизор. В душной атмосфере казенного дома плавало ожидание чего-то неизведанного.
Дело было не в перспективе проверки командира части, не во внеплановой «тревоге» (о которой, как и обо всех внеплановых мероприятиях, в армии становится известно минимум за неделю). Причиной был начкаровский кисель.
Два дня назад Серега Курманаев, разводящий первого караула, гасясь от ПХД в автопарке, увязался с прапорщиком на медсклады. Они представляли собой отдельную часть, стоящую километрах в пяти севернее военного городка, и охранялись полусотней солдат-срочников. Контролировали солдат два десятка офицеров и прапоров, контролировали слабо, ибо под рукой у контролеров всегда был стратегический запас чистейшего медицинского спирта. За этим-то спиртом Серега с прапором и нагрянули: у командира полка намечался юбилей, шли соответствующие приготовления.
Пока прапор о чем-то толковал с завскладом, Серега разговорился с часовым. Между делом пожаловался ему на невыносимую уставщину, постоянные караулы и вечные напряги с начкаром и проверяющими.
Часовой, слыхом не слыхивавший про обязанности часового и прочую караульную муть, посочувствовал Серегиному горю и вынул из кармана горсть таблеток.
– Это, – доверительно сообщил часовой, – со складов наших. Бери, не боись. Но если пару схаваешь, мультики пойдут летать-колотить! Так что на посту не хавай.
– Да ну, – не поверил Серега, – что это за колеса такие на военных складах… Гонишь, поди?
– Ну, если не надо, давай обратно, – обиделся часовой, – самому пригодятся.
Серега не отдал – и часовой, для приличия побухтев, продолжил рассказ:
– Говорю тебе, специальные таблетки. Вот идешь ты, скажем, в атаку, с автоматом наперевес. Знамя, все дела, ленты пулеметные крест-накрест, как у революционного матроса, «ура» кричишь, буром прешь на врага…
Пока часовой разворачивал в своих фантазиях безумную картину наступления, наблюдательный Курманаев понял, что таблетки на самом деле действуют, а инструкция не применять их на посту содержит, судя по всему, исключение для самого рассказчика.
Тот, между тем, продолжал:
– И тут – бац!.. ты на мину наступаешь. Ноги нет, ясное дело. И яйца до земли висят. А товарищи твои прут в атаку, им не до тебя, летать-колотить. Им надо врага в бегство обратить, догнать его, в паштет его измельчить!..
Курманаев убедился, что таблетки имеют очень даже позитивный эффект и что часовой реально гонит.
– Ты, это, – обратился он к часовому, – давай про колеса рассказывай.
Часовой продолжил:
– Ну, короче не до тебя пацанам, они в наступлении. А тебе чё делать? Ну, что ты обгадился – это вопрос решенный. Лежишь ты, значит, в чистом поле, осколки над тобой летают, пули воют, ногу твою вместе с сапогом за километр от линии фронта закинуло. Кровища из тебя хлещет фонтаном. В общем, один сплошной облом. И чё тебе делать?
– И чё мне делать? – озадачился порядком пригруженный Курманаев.
– А вот тут-то эти колесики и сыграют добрую службу. Глотаешь ты пару таких таблеточек – и сразу перед твоими глазами всплывает плакат из класса в учебке. Делаешь себе перевязку, культю жгутом перехватываешь, чтоб кровь не терять, бинтуешься, а все остальное, что оторвало, кладешь в карман, пригодится еще. Тут самое главное, что таблетки блокируют болевые центры и нервные окончания. То есть тебе реально не больно.и ваще всё пофигу. Лежишь ты себе на поле боя спокойно, не психуешь, дожидаешься, когда тебя сестрички из медсанбата на носилках вынесут…
– Ну, а мне-то сейчас чё? Предлагаешь этих колес сожрать полкоробки и забить на службу, что ли, до самого ДМБ? – не унимался Серега.
Часовой тяжело вздохнул.
– Ну, пацаны… Вам, видать, там на самом деле уставом все мозги повышибало. Я тебе говорю: две схаваешь – это мультики! А если одну схаваешь и кипятком запьешь – конкретно срубает в сон, как с пачки валерьянки. Ты растолки и подсыпь начкару в чай!
Глаза Курманаева хищно загорелись.
2.
Начальник караула, майор Потапенко, являл собою яркий образец служаки-офицера, исполнительного, старательного и тупого. Имея, по выслуге, майорское звание, он не продвинулся далеко в должности, поскольку не мог решать сложные системные вопросы, но азы службы усвоил хорошо. Его тупость и ретивость, его желание буквально по пунктам следовать уставу, исполняя все положения даже вопреки логике и здравому смыслу, были настоящим бичом для солдат.
При этом он не был ни садистом, ни садомазохистом, наслаждения от своих действий по службе не испытывал. Но никогда и не рассуждал по поводу сделанного. Надо – значит надо. Так велит устав.
Должность Потап занимал скромную, был заместителем командира роты. Караул, вотчину молодых лейтенантов, он считал обыкновенной военной лямкой, нисколько не помышляя о выполнении обязанностей, более приставших его званию.
Когда ему присвоили звание майора, командир части был в крайнем недоумении: как же это допустили? Поговаривали, он устроил большой разнос начальнику строевой части по поводу того, что тот вовремя не притормозил Потапенко. Командир пыхтел, надувая щеки, и орал на кадровика:
– Ему же теперь под звание должность надо, а куда я эти сто двадцать килограмм с гирей вместо головы пристрою? Ты что – не мог дождаться моего перевода? Тогда бы и творил, что хочешь!
Кадровик оправдывался:
– Вы же сами подписали представление к 23 февраля…
– Мало я бумаг подписываю? Смотри, Потапенко этот будет на твоей совести!
В итоге Потап остался служить в должности, на которой и капитаны-то считают, что она им маловата.
В караульном помещении при Потапенко царила хирургическая чистота, а в порядке несения службы – жесточайший, незнакомый даже педантичным немцам регламент. Положения устава караульной службы при нем соблюдались неукоснительно. Потап лично, вместе с разводящим проверял каждую смену, каждую печать на охраняемых складах, каждый подсумок каждого часового. И если в подсумке обнаруживались сигареты или иные запрещенные на посту вещи – заносил обнаруженное в журнал, нисколько не заботясь о том, был ли подчиненный из его роты, либо из чужого подразделения. Устав есть устав.
Ночью он мог запросто пойти по постам, без разводящего и без фонаря, а после окрика часового «Стой, кто идет?» норовил спрятаться за угол. Так, выдавая себя за нарушителя, он проверял порядок действий постовых. Конечно, легко мог при этом схлопотать и пулю, но был уверен, что именно так и стоит проверять бдительность на посту.
Все, от солдата, до командира части ставили ему один диагноз – долбонавт.
Подсыпая Потапу в кисель порошок, полученный в результате измельчения одной из чудесных таблеток, сержант Курманаев лукаво ухмылялся, предвкушая удачный караул.
И напрасно. Серегиным видам на спокойное несение службы не суждено было исполниться. Попав в здоровый, не загаженный никакими стимуляторами организм майора (тот не пил и не курил), снадобье произвело совершенно иной эффект.
Потапенко не заснул. И даже его тяга к порядку и выполнению предписаний устава никуда не улетучилась. Но зато она приняла иные формы. Если раньше майор нес службу как набравший ход скакун, несущийся вперед не разбирая дороги и не замечающий препятствий, то теперь он начал вести себя как молодой необъезженный жеребец.
Что делает напоенное росой и опьяненное свежим воздухом молодое животное? Оно удивленно и радостно открывает новые возможности своего тела – внезапно взбрыкивает, прыгает козленком, вдруг отскакивает, на манер африканской газели, резко вбок, а затем припадает на передние ноги.
Его восхищает полет бабочки – и оно пускается за ней вдогонку, пытаясь повторить причудливый танец насекомого, его пугает прожужжавший над ухом шмель – и тогда животное начинает носиться полукругами, вдруг останавливаясь и увлекаясь колыханием травы.
Стремглав сорвавшись, мчится оно, раздув грудь на встречный ветер, словно предлагая тому помериться силою в бесшабашной схватке. Опять замирает и напряженно стрижет ушами. В одну секунду взрывается и вертится вокруг себя, пытаясь достать зубами хвост. Валится на траву и, ужаленное пронзившей мышцу судорогой, вскакивает в дыбы. Ржет, опрокидывается на спину, опять вскакивает, лягается задними ногами и вдруг начинает смиренно есть травку.
Буйная, неисчерпаемая энергия животного ищет выход в физических упражнениях: тело его пытается подчинить себе гудящую в нем силу, и в этом противоборстве рождается совершенство красивейшего создания природы.
Но это животное. А в случае венца творенья, майора Потапенко, новое нечто подействовало скорее не на физические свойства, а на мозговую деятельность. И стало причудливо влиять на заложенные в мозгу офицера стереотипы, странным образом ослабляя одни и усиливая другие, резко потом всё смешивая, меняя местами и создавая новые пропорции…
В новом состоянии майорова исполнительность и страсть к порядку нисколько не канули в объятья Морфея, как ожидал того Курманаев, но почему-то вдруг ограничились размерами караульного помещения.
Если раньше Потап постоянно ходил проверять посты (предоставляя тем самым хоть какие-то минуты отдыха людям, находящимся внутри караулки), то теперь он, словно паук в паутине, прочно обосновался в помещении.
Он начал перемещаться по нему по-паучьи деловито, странными зигзагами. Появлялся в сушилке, а через секунду уже громыхал у пирамиды с автоматами. Только что голос его был слышен в туалете, где он заставлял посыпать хлоркой пол, а спустя минуту уже строил бодрствующую смену и проверял чистоту сапог. Еще через пару минут его обнаруживали надолго окаменевшим в роденовской позе на топчане, в комнате начальника караула.
Внезапно какая-то вспышка озаряла майоров мозг: он хватался за телефонный аппарат и начинал звонить по постам, проверяя несение службы. При этом посты он обзванивал не подряд, а по какому-то сложнейшему, ему одному ведомому алгоритму: первый пост, за ним тотчас третий, немного подумав, снова первый, второй, четвертый, второй, первый, снова первый, потом (видимо, вспомнив про пятый) звонил туда и орал на часового за то, что тот слишком долго подходит к трубке, вопил, что он, Потапенко, уже устал крутить рычаг…
Закончив обзвон, вызывал выводного. Посмотрев на того, отпускал восвояси, сразу после этого вскакивал и мчался за ним через всю караулку, но оказывался почему-то в сушилке. Орал оттуда, вызывая разводящего и требуя принести ему туда устав. Потом опять проверял чистоту сапог.
Построив весь личный состав (приказав при этом разбудить и отдыхающих),надолго исчезал вдруг на гауптвахте, разглядывая в глазки арестованных. И столь же внезапно начинал пересчитывать огнетушители, сверяясь с описью. Потом, распустив так и не проверенных бойцов, опять мчался к телефону – и звонил в штаб, дабы узнать, на месте ли боевое знамя. В совершенно неурочный час звонил с докладом дежурному по части.
В этой суматохе он не забывал о смене часовых. Сбивчиво инструктировал заступающую смену, ходя с каждой на заряжание оружия и зачем-то заряжая и разряжая свой собственный пистолет.
Он то орал на всех, то добродушно называл «сынками». Очутившись у боксерского мешка, сразу же начинал отрабатывать приемы и блоки, то подскакивая, как павиан, то, подобно кошке, замирая на половине хода. Вдруг он оказывался за столом и, схватив листок бумаги, делал неразборчивые выписки из устава. Поминутно ходил мыть руки, подозрительно оглядывал углы. Запретил личному составу смотреть телевизор, но зато разрешил играть в шахматы, которых в карауле отродясь не было.
Караул тихо охреневал от происходящего. Кое-кто был посвящен разводящим Курманаевым в причины такого поведения начкара, но большинство, особенно из числа молодых, не понимали, в чем дело. Духи суматошно носились по всему помещению, усердно вытирали несуществующую пыль, равняли по нитке мебель, чистили сапоги, подметали крыльцо и были уже вконец замотаны.
Особенно доставалось рядовому Смирнову, который вследствие злой путаницы с листами нарядов залетел через сутки не в свой караул. Он уже четыре раза драил очко. Протер все стекла, перемыл всю посуду, высушил тряпки и теперь мыл пол.
Серега Курманаев колебался. Его терзали воистину гамлетовские сомнения: подсыпать начкару в питье еще одно колесо, или терпеливо дожидаться, когда того отпустит.
Для такой тревоги были все основания. Постоянно ходящие с Потапенко в караул солдаты уже знали, как нужно от него гаситься, как под него подстраиваться, были готовы к его придиркам и, хотя и находились сейчас в тихом шоке от его внезапного преображения, как-то интуитивно все равно выскальзывали из-под раздачи. Кто-то хуже, кто-то лучше, но все приспосабливались.
Недотепа же Смирнов, совсем недавно вообще не представлявший, что собою представляет майор Потапенко, постоянно попадался под руку. Помимо природной кротости, он обладал еще, на свою беду, и редкостной исполнительностью: не мог возразить, не мог схалтурить, не мог зашланговать.
Потап, уже попутавший всё на свете, постоянно его напрягал, заставляя убирать то здесь, то там. Смирнов, отстоявший смену на посту, должен был уже спать, но вместо этого отлетал, прибираясь, и бодрствующую смену, и половину своей отдыхающей. Поздно заметивший это Курманаев чуть не силой отправил его на топчан.
Взять тряпку в руки Серега заставил какого-то черпака. Тот зло сверкнул глазами на легшего отдыхать салабона, но все-таки продолжил мытье пола.
До конца отдыхающей смены оставалось только полчаса. Ине выспавшемуся Смирнову вскоре пришлось снова отправиться на пост.
Поразмыслив, Курманаев решил дождаться, когда начкара отпустит. Кроме того, он решил, что не стоит будить лихо, пока оно тихо – и спустил все оставшиеся таблетки в унитаз.
3.
После отбоя на втором этаже учебки, в казарме второй батареи, собралась довольно-таки многочисленная компания. С первого этажа подтянулись Тихон и Виталик, со второго – все местные сержанты. Подвалил и с десяток сержантов из других батарей – третий, четвертый, пятый этажи. Все пришли, чтобы посмотреть видак.
Здесь, на втором этаже, помимо собственно казармы находились владения начальника учебки, канцелярия, оружейная комната, и «красный уголок». Красным уголком он назывался для красного словца, а по сути это была неплохая бильярдная с внушительных размеров бильярдным столом и телевизором.
Старшина второй учебной батареи Слава Гаркач сумел подобрать ключи к кабинету начальника учебки и позаимствовать оттуда на ночь видеомагнитофон и несколько кассет со старыми советскими комедиями. Компания, выставив возле окна на стрём дневального, расположилась в бильярдной самым удобным образом. Несколько человек, бросив подушки на бильярдный стол, возлегли там, подобно римским патрициям, остальные развалились на составленных в ряд табуретах.
Начался просмотр, сопровождаемый дружным ржанием натренированных армейскими командами глоток. После того, как два фильма были просмотрены и пасть видака проглотила очередную кассету с приключениями Шурика, наступил настоящий расслабон.
Кто-то прикемарил, кто-то закурил прямо на бильярдном столе, а двое сержантов, с помощью подковок, сорванных с подошв сапог, разобрали настольный вентилятор и мастерили кипятильник, чтобы заварить в котелке чаю.
Внезапно в приоткрытой двери появилось испуганное лицо дневального:
– Товарищи сержанты, разрешите доложить, там начальник штаба части к казарме подходит…
Компания недовольно зашумела:
– Ты чё гонишь, мул,или заснул? Тебе приснилось? Какой, на хрен, начальник в полпятого утра? Это, поди-ка,«Железо» пьяный шарашится…
Но на всякий случай аппаратуру выключили. В этот момент в запертую дверь второй батареи забарабанили и сквозь полифонию казарменного храпа послышалось звонкое:
– Дежурный по батарее, на выход!
Сержанты поняли, что оказались в ловушке.
Но каждый из них четко знал, как надо поступать в подобных ситуациях. Когдадежурный, чуть помедлив возле якобы заевшего запора, докладывал Гоблину об отсутствии происшествий, о наличии и расходе личного состава, все сержанты уже лежали на кроватях. Кто-то – на своей собственной, кто-то залез на пустовавшую. А некоторые и вовсе нырнули под бочок к на самом деле спавшим (и страшно перепугавшимся) бойцам, тут же закрывшись от всего мира одеялом.
Полковник Соскин медленно шагал по взлётке, ища, к чему бы придраться.
– Почему в казарме окна раскрыты, дежурный?
– Очень жарко, товарищ полковник. Командир батареи распорядился спать при открытых окнах. Чтобы, значит, гигиена, проветривание… – на ходу сочинял дежурный.
– Гигиена – это хорошо… – вслух размышлял Гоблин, заложив руки за спину, покачиваясь на носках и вытягивая, как гусь, шею.
Внезапно его внимание привлекла полоска света, выбивающаяся из-за неплотно прикрытых дверей красного уголка.
– А почему свет горит в красном уголке? Там кто-то есть?
– Никак нет, товарищ полковник.
Гоблин резко рванул на себя ручку двери. Взору его предстал огромный бильярдный стол с разбросанными по нему подушками. В картину мира, привычную для начальника штаба, это странное явление отказывалось умещаться – и Соскин с немым вопросом водянистых, навыкате, глазах воззрился на дежурного.
– А это, товарищ полковник, – упреждая новые вопросы начштаба, на ходу сочинял дежурный, – это старшина подушки сушит. Окна же были открыты, товарищ полковник, дождь был, натекло. Вот старшина их тут на ночь и разложил..
Дождя не было уже неделю, но Гоблин об этом не вспомнил. Решение старшины показалось ему логичным.
– К подъему чтобы этой порнографии здесь не было! – буркнул начальник штаба, покидая «красный уголок».
Дежурный перевел дух, но тут Соскину пришла в голову мысль сверить расход личного состава. Он вновь прошелся по взлётке, пересчитывая спящих по головам и сверяясь с бумагой.
– Что-то я не понимаю, дежурный, – бормотал он, – то ли я в потемках плохо вижу… То ли у тебя расход не бьет…
Миновав сумрак казармы, начальник штаба оказался на освещенном пятачке возле тумбочки дневального. Рыскающий взгляд Гоблина наткнулся на опечатанную дверь оружейной комнаты.
– Сигнализация исправна, дежурный?
– Так точно, исправна, товарищ полковник.
– А вот мы сейчас и проверим. Посмотрим, как там у нас в первом карауле бойцы службу несут. Сейчас они там получат сигнал из оружейной «гэ-два». И должны будут перезвонить сразу же, как только на пульте загорится лампочка…
Гоблин дернул на себя дверь оружейки.
– Та-ак, сержант, теперь давай смотреть: я насчитал у тебя в казарме сто одиннадцать человек. А у тебя по расходу должно находиться вместе с тобой и дневальными – сто один. Как это понимать? Что за посторонние в расположении? Дневальный, командуй подъем!
– Личный состав, подъем, форма одежды номер раз! – полетела по казарме команда с тумбочки.
Бойцы, с трудом выдираясь из крепкого утреннего сна, недоуменно повскакали с коек. Искали тапочки, сталкивались лбами, пытались строиться.
Не спавшие, одетые, чутко лежавшие доселе под одеялами сержанты строили личный состав. Несколько сержантов с третьего этажа под шумок свалили в дальний туалет – и там спрятались в тесном закутке для инвентаря, среди швабр, тряпок и тазиков.
4.
В первом карауле жизнь, тем временем, шла своим чередом. Рядовой Смирнов, отстояв на посту уже две смены, опять попался на глаза майору Потапенко – и был послан мыть в караулке пол.
Разводящий Курманаев, который мог бы заступиться за Смирнова, на тот момент уже крепко спал.
Не осмеливаясь нарушить приказ, Смирнов возил тряпкой по полу.
Закемарил наконец и Потапенко. Он спал, сидя за столом, в накинутой на плечи, несмотря на лето, шинели, положив голову на руки. Сон его был тяжел и мрачен.
Глядя сквозь стекло на мерно вздымающуюся спину майора, Смирнов вяло возил тряпкой по полу и думал:
«Вот крыса… Взять бы сейчас автомат да раскрошить тебя в капусту. Своих караульных так не строит, как меня. Одни придирки, прямо зверь какой-то. Завтра же, как сменюсь с караула, закошу под больного. Хватит, пускай другие тут мучаются. Попрошусь в кочегарку на работы, порежу себе там специально руку и угольной пылью присыплю, чтоб загноилось. Хоть в санчасти полежу… Хотя, в санчасти тоже не больно-то полежишь – там деды гасятся. Будут заставлять мыть пол, бегать в чипок… А фельдшер станет гонять в столовую да по хозяйству…»
Смирнову было до слез обидно. Ночной караульный кошмар, с поста – за тряпку, от тряпки – за автомат и на пост, а на посту постоянные звонки, придирки, ругань и ор – всё это, да еще и почти целый месяц, сразу после присяги, постоянных нарядов и караулов, вся эта муштра, вкупе с заучиванием наизусть целых глав устава, с незнакомой обстановкой и общим психозом накопились в душе восемнадцатилетнего мальчишки слежалой затхлой кучей.
Жестокий, сильный, обладающий всеми правами на его жизнь и его свободу, уродливый армейский мир месил и мял его как глину. Всё было против него, а он был бесправный раб, тягловая сила, безмолвный мул.
Внезапно на пульте сигнализации заморгала лампочка и послышался резкий и частый звук. Смирнов зашел в комнату и увидел под пульсирующим огоньком надпись: «Оружейная Г2»
– Товарищ майор, сигнализация звенит! – рядовой подергал майора за плечо.
– А? Что? Кто? – пробурчал начальник караула сквозь сон.
– Сигнализация звенит, – сокрушенно повторил Смирнов.
– Что такое, в чем дело? – Потапенко дернулся и сбросил на пол шинель. – Кто звенит? Какая, к чертям, сигнализация?
Все-таки он понемногу просыпался.
– Какая… К чертям…
Начкар сообразил вдруг, что это не сон и что сигнализация звенит на самом деле. И перевел взгляд на пульт. В округлившихся глазах Потапа мелькнуло некое подобие мысли.
Тело его уже готово было действовать, но мозг, всё еще находящийся под действием растолченной таблетки, запаздывал. Майор совсем забыл, что по инструкции он должен сначала позвонить на место срабатывания сигнализации, выяснить, в чем дело, и только потом, в случае неясности высылать туда вооруженную группу.
– Караул, в ружье! – заорал Потап благим матом. – Бегом!.. Твою дивизию…
И врубил сирену-ревун.
5.
Гоблин неторопливо расхаживал перед построенной на взлётке второй батареей. В суматохе подъема он не заметил, что с нескольких кроватей встало сразу по двое человек, но все-таки обратил внимание на стоящих в строю людей, одетых не по форме. На фоне белых кривых ног и синих трусов то тут, то там виднелись зеленые пятна хэбэшных брюк: сержанты с других этажей, пришедшие посмотреть видак и спрятавшиеся под одеяла, не догадались раздеться.
– А почему это вы в штанах спите, товарищи бойцы?
Если бы не полумрак, Гоблин разглядел бы и лица бойцов. И наверняка опознал бы известных ему старослужащих с других этажей.
– А холодно ночью, товарищ полковник, – сказал кто-то из конца шеренги. – Вот и надеваем…
Лицо полковника Соскина просияло.
– Вот! Я предвидел этот ответ! Проветривание казарм, борьба с духотой… Это же надо было до такого додуматься! А личный состав мерзнет!
Он радовался еще и потому, что понял: помимо не сходящегося расхода он сможет предъявить начальнику подразделения кое-что еще.
Внезапно, разрывая утреннюю тишину, из первого караула завыла сирена-ревун.
– Это еще что за дела у нас творятся в первом карауле? – озадачился начштаба. Из головы у него совсем вылетело, что это он сам несколько минут тому назад решил проверить работу сигнализации и дернул дверь оружейной комнаты.
Полковник задумчиво помолчал.
– Ну, к ним я попозже загляну… А сейчас давай-ка, дежурный, пересчитаем личный состав.
Дежурный и Гоблин начали считать людей, сначала всех вместе, потом повзводно, потом по шеренгам – и сравнивать с показаниями расхода.
Тихон и Виталик стояли рядом, переглядываясь и ожидая пофамильной сверки. По ее итогам они оба, как и не успевшие спрятаться другие сержанты, должны были попасть в залёт.
6.
Майор Потапенко, прихватив с собой Серегу Курманаева и двух бойцов с автоматами, мчался со всех ног по предрассветной части в сторону казармы учебки.
Мозг майора еще находился под действием чудесного снадобья с медскладов, а внезапно прерванный сон и чрезвычайная ситуация усугубляли ситуацию. Потап на полном серьезе решил, что на оружейную комнату совершено нападение.
Он бежал, как и должен бежать в последний и решительный бой отец-командир – позади родная земля, ни пяди которой не должно достаться врагу, а впереди высота, захватить и удерживать которую необходимо до последнего патрона.
Добежав до плаца, широким квадратом лежащего на пути к казарме, начкар остановился и перевел дух. В его мозгу крутилась, не давая покоя, опасная мысль: если нападавшие успели выставить в казарме огневую точку (а ведь наверняка успели!), то на плацу всю их группу перестреляют, как котят. Плац был ровен и гол.
Подумав с полминуты, майор озвучил подчиненным свой план: сначала рассредоточиться вдоль плаца цепью, а потом по команде, короткими перебежками, с залеганиями и кувырканиями в сторону, пересекать плац.
